bannerbanner
Рука об руку
Рука об руку

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

Закончив, мой друг вновь усаживается рядом со мной, и я чувствую его пронзительный взгляд. Угадал или не угадал? Я улыбаюсь и размышляю, не помочь ли облакам составить какую-нибудь причудливую форму – или оставить как есть. Пусть будут, как есть.

– Жить прошлым или искать для себя будущее? – тихо спрашивает он и прислушивается к отклику мира. Ничего. Пробуждённые нашим первым раундом мечты пока спокойны, но и ностальгическое чувство не наполняет души жителей этого мира.

Интересно, как он интерпретирует это. «Не попал вопросом»? «И то, и то»? «Ни то, ни другое»?

– Помогать себе или помогать другим?

Я смеюсь. На этот вопрос ответ такой же, как на предыдущий, поэтому мир молчит, но я чувствую, как ему нравятся эти слова. «Помогать себе». «Помогать другим».

Мой друг закусывает губу и погружается в глубокую задумчивость. Солнечный диск наполовину утонул.

– Я хочу, чтобы закат продолжался, – шепчу я и вижу, как стая чёрных на фоне пламенеющего неба птиц пролетает над солнцем и скрывается из вида.

– Муж или сын? – я чувствую прикосновение его руки к моей. Он догадывается, и это последняя проверка. Будет отклик в одну из сторон – значит, ему придётся сдаться. Не будет отклика – значит, на все эти вопросы один и тот же ответ.

– И то, и другое, – шепчу я. Ну же. Разгадай меня. Разгляди меня. Узнай меня.

Он встряхивает головой, и рыжеватое золото волос рассыпается по плечам. Передо мной Кларисса.

– Nice to finally meet you, Amanda4.

Моё наспех слепленное тело не умеет выдерживать столько чувств, поэтому я погружаю руки в пламенеющее небо, вдыхаю прошлое и будущее, помощь себе и помощь другим, любовь к мужу и любовь к сыну и позволяю своему телу преобразиться в тело Аманды Пёрлз. Женщины, потерявшей на войне мужа, а от болезни – сына. Организовавшей группу поддержки для женщин, переживших потерю. Нашедшей отдохновение для души и надежду в журнале «Graceful Weekly», благодаря нему учившейся вновь мечтать и помогавшей мечтать другим. Написавшей однажды благодарственное письмо главному редактору Клариссе Гамильтон и получившей приглашение раз в месяц писать статью о проживании потерь и помощи себе в обретении новой надежды. Принявшей это приглашение и нашедшей задушевного друга по переписке в Клариссе, но так и ни разу не решившейся поехать на другой конец страны, чтобы нанести визит. Получившей однажды по почте номер журнала, где фотография Клариссы была в траурной рамке.

– Nice to finally meet you, Clarisse. Знала бы ты, как я мечтала произнести эти слова.

Я знаю, что происходит сейчас внизу в городе.

Таксист Марио, скучающий в мёртвой пробке, образовавшейся из-за столкновения машин поперёк дороги, высовывается из окна, убеждается, что в ближайшие минут двадцать он вряд ли сможет проехать дальше, бросает взгляд на небо и глушит двигатель. Вставляет в уши раковины маленьких наушников, включает в плеере ту самую песню и, опершись на крышу машины, смотрит закат.

– Моя вина! На самом деле моя вина! – говорит Пауль, водитель одной из столкнувшихся машин, Кристине, бывшей за рулём другой машины. – Готов оплатить ремонт крыла и замену двери. Главное, что вы не пострадали.

Кристина не сразу находится со словами.

– Вы очень любезны. Я первый раз попала в аварию и вначале даже запаниковала. Однако посмотрите, как неудачно мы столкнулись! Похоже, здесь соберётся огромная пробка.

– Зато вы посмотрите, какой закат! Ради него не жалко и в пробке постоять. Полицию я вызвал. Главное, чтобы они не по этой дороге поехали.

Кристина смеётся.

– Раз уж мы всё равно надолго встали, вы не возражаете, если я добегу до этого кафе за кофе? Подмёрзла в машине от кондиционера.

– Без проблем. Покурю пока.

Через несколько минут Кристина возвращается с двумя стаканами кофе. Что-то надоумило её взять для Пауля кофе с ореховым сиропом – именно такой, как вскоре окажется, любит он.

Ивонна, бариста кафе, приготовившая для кофе для Кристины, увидела за окном оранжевое зарево, вышла глянуть, вернулась, сделала для себя чашку горячего молока, написала и оставила на стойке записку «перерыв 15 минут» и села на летней веранде – пить молоко, смотреть за тем, как болтают и пьют кофе горе-водители, как смотрит на небо и слушает музыку таксист, как всё больше людей выходит из машин, останавливают работу, замолкают на полуслове и смотрят на небо. К середине чашки Ивонна тянется к телефону и набирает номер своей подруги Маргариты.

– Марго, привет! Слушай, тут такой закат, и я очень захотела разделить его с тобой, хотя ты на другом конце города. Хочу поговорить с тобой несколько минут и послушать твой голос.

Это наводит меня на мысль.

– На этом, наверное… – говорит, Кларисса, очевидно, предлагая завершить игру, но я жестом останавливаю её.

– О мир. Мы не встречались ни разу в жизни и ни разу не было такого, чтобы мы делали что-то, находясь рядом друг с другом. Я приглашаю тебя участвовать в том, чтобы мы вместе любовались закатом, пока не наговоримся.

Внизу таксист Марио сквозь затухающие аккорды музыки слышит, что девушка с молоком смотрит закат вместе со своей подругой – пусть они и на разных концах города, и задумывается, с кем бы он хотел быть сейчас. Ответ приходит сразу. Если бы он мог оставить машину, то он вернулся бы домой к своей жене Анне. Утром она что-то говорила про пирог, и было бы совершенно здорово провести этот вечер с ней. Если бы можно было оставить машину… Взгляд Марио останавливается на виновниках образовавшейся пробки, и у него появляется идея. Ведь можно же… А вдруг… Но ведь сегодня такой день! И Марио решается и подходит к месту столкновения.

– Ребят, добрый вечер. У меня есть самая странная в мире просьба к вам. Вы так встали поперёк дороги, что я в ближайшее время никуда не выеду. А очень хочу быть в это время дома с женой. Она обещала вечером пирог. Поэтому моя просьба такая: я сейчас хочу уйти, оставив вам ключи, а когда здесь что-нибудь начнёт ехать, пожалуйста, припаркуйте вон то такси где-нибудь поблизости, а завтра, позвонив по телефону с этой визитки, скажите мне, где мне найти машину и ключи.

– Без проблем, – Кристина берёт протянутые ключи и визитку и убирает их в карман сумочки. – Вы уж извините, что мы так неудачно столкнулись. Хорошего вечера.

У Пауля не находится слов, поэтому он молча пожимает руку Марио, и Марио идёт домой.

Через три улицы, в новом доме, в квартире на 10-м этаже Анна вынимает из духовки пирог, подходит к окну, чтобы открыть его и проветрить кухню от жара, и видит огненное небо. Она думает о том, что было бы здорово, если бы Марио поскорее пришёл домой, пока пирог не остыл. И она думает о три года назад покинувшей этот мир маме, которая любила выходить на балкон и провожать солнце. Ей бы понравился этот закат. Анна выходит на балкон. По другую сторону стекла закат кажется живым существом. Анна представляет, что мама стоит рядом с ней, полуприкрывает глаза и вдруг чувствует, как впервые за долгое время боль покидает её и тает в закате, а в уставшее болеть сердце вливается новая надежда.

К Анне скоро придёт Марио, и они будут пить лёгкое вино, есть пирог и любить друг друга. Машину Марио благополучно отгонят и припаркуют. Кристина и Пауль уладят все формальности и будут ещё долго гулять по городу и показывать друг другу цвета и тени, деревья и птиц, как будто они впервые видят город и торопятся поделиться всем, что привело их в восторг. А на следующий день Кристина позвонит Марио по поводу ключей, и это будет началом большой дружбы. Ивонна, не переставая разговаривать по телефону с Маргаритой, закроет кафе на два часа раньше положенного, сядет в трамвай и отправится к подруге. Даже если у них не получится встретиться до того, как закат погаснет, им обеим кажется, что встретиться сегодня вечером – это совершенно восхитительная идея.

Но у них получится. У всех всё сложится. Закат будет полыхать всю ночь.

А у нас есть ночь, чтобы наговориться. Я поворачиваюсь к Клариссе. Она любуется тем, что вышло из моей просьбы, благодарит мир и отпускает игру. Когда мы уйдём из этого мира и у нас восстановится телепатическое поле, мой друг узнает историю моей жизни от первого лица, но сейчас есть несколько слов, которые я непременно хочу проговорить.

– Спасибо тебе. Ты не представляешь, как много значил для меня твой журнал и сколько надежды я находила в себе, читая его.

Она улыбается. На фотографии её лицо всегда выглядело спокойным и бодрым, но в жизни его черты, похоже, были намного мягче.

– My dearest Amanda5, – так вот как, оказывается, звучали слова, которыми начиналось каждое письмо! – Ты не представляешь, как много значила для меня дружба с тобой.

– А ты догадывалась когда-нибудь?

– Мне кажется, что с тех пор, как мы начали переписываться, я делала этот журнал для тебя. А притом, что ты присылала раз в месяц статьи, я бы сказала, что раз в месяц мы делали этот журнал вместе.

Мы молчим немного, смотрим на закат и чувствуем, как млеет мир. У нас есть целая ночь для медленного разговора – для всего, что мы хотели когда-нибудь друг другу рассказать.

Целая ночь.


Когда в конце ночи я шёпотом благодарю мир и закат всё-таки догорает, а мы собираемся уходить, Кларисса вдруг оборачивается к городу и пристально смотрит куда-то.

– Смотри, – зовёт она меня. Я подхожу, опираю подбородок на её плечо и устремляюсь вниманием туда, куда она смотрит. И смеюсь.

Оказывается, в городе живёт молодая женщина по имени Оливия. Оливия уже не первый день возвращалась к мысли о том, что нынешняя работа администратора в досуговом центре ей не подходит. Сегодня вечером она почувствовала головную боль и сильное недомогание. Подумав, что это признаки простуды, Оливия решила пораньше лечь спать и проспала весь закат, а сейчас, когда закат погас, она проснулась от самого важного в жизни сна, села в пижаме за стол, включила лампу, достала несколько листов бумаги и стала писать. Головной боли и недомогания как не бывало.

– Доброго рассвета тебе, – шепчет Кларисса ей и миру, щекочет указательным пальцем несколько ошеломлённых этой ночью звёзд и открывает портал.

Но есть ещё кое-что.

– Ты опять ушла первой, – говорю я, и голос мой звучит устало. Она поворачивается и обнимает меня. Тонкое тепло последних секунд близости её тела.

– Прости меня. В этот раз, если бы перестали приходить письма от Аманды, это было бы невыносимо. Я так и не знаю, как пережить твою смерть…

Мой порыв – горько рассмеяться на это и съязвить: «Поэтому мне всё время приходится переживать твою?» – но я думаю мгновение, и мне становится по-настоящему смешно.

– Вообще-то из этой жизни у меня есть целый архив историй и методик про то, как жить дальше после смерти близких и любимых. Сейчас будет поле – поделюсь.

Кларисса немного отстраняется – так, чтобы мы могли смотреть в глаза друг друга.

– Давай. Это ужасно страшно, но когда-то мне придётся попробовать это. Я не уверена, что моего умения мечтать хватит, чтобы понять, как мечтать после смерти, но, кажется, я знаю существо, у которого я могу этому поучиться.

Она целует меня в щёку, размыкает объятие и заходит в портал.

Через несколько мгновений у нас вновь будет телепатическое поле, и ты сможешь почувствовать, как сильно я люблю тебя.

Впрочем, ты и так знаешь.



Моё сердце

(из сборника песен)

Город ЭдоНе замечает, что удар колокола провозгласил конец старого мира.Цветочная столицаСтрашится тех, кто высек на своём сердце «чистосердечную справедливость» и не знает сомнений.Утекает сквозь пальцыВремя знакомого мираНайдётся ли кто-то, кто сможет его остановить?Души последних самураевИщут что-то, на что можно и впредьОпереться.Прекрасная мостами НагасакиВлюблёна в сверкающее золото и звук паровых кораблей.Нагасаки держит у сердцаИ никогда не забудет мечты того времени и звук его шагов.<Сакамото Рёма:> «Чтобы что-нибудь получилось,На это нужно поставить жизнь.До последнего держись за свою надежду».<Нагаока Кэнкити:> «О друг, что коснулся моего сердца и ушёл первым,Подожди меня немного».Гордый город Симоносэки верит в надёжные катаны и новые пушки.Неустрашимый город Симоносэки привык к туберкулёзному кашлю и песням сямисэна.<Такасуги Синсаку:> «Благословлены?Я не знаю, чем. Чем я благословлён?Дорогого друга слышу звук шагов».<Кацура Когоро:> «Благословлены —Связью сердец всех тех,Кто создаёт будущее».Путь, который я выбираю до последнего мгновения,И ломает, и закаливает моё сердце.Моё сердце никогда не забудет, что судьба – это то, что выбирают.Благословлены —Связью сердец всех тех, кто создаёт будущее.

Писарь

Посмотрев на часы – позднее утро, пора вставать, – замечаю на тумбочке у изголовья кровати книгу, которую я туда не клала, и глиняную фигурку, которую вижу впервые в жизни. Книга – альбом портретов деятелей Бакумацу и Мэйдзи, и заложена она на странице с портретами и биографической справкой об Оокубо Тосимити. Закладка – билет на сегодняшний мюзикл, посвящённый эпохе Бакумацу. Об этом мюзикле я слышала, но не припомню, чтобы я покупала билет. Также не припомню, чтобы особенно интересовалась деятелями княжества Сацума. Глиняная фигурка – это свистулька в форме птицы. Пробую дуть и зажимать отверстия – свистулька строит и выдаёт лад из пяти звуков.


«Твоих рук дело?» – спрашиваю мысленно у своего друга.

«Нет, я тут ни при чём», – я склонна ему верить.

Кто бы ни был инициатором событий, сегодня вечером они будут происходить.


Мюзикл слушаю вполуха: то, что я вижу на сцене – это чужая история. Я знаю её, но моя история происходила в то время в другом месте. Больше прислушиваюсь к ощущениям, оглядываю зрителей вокруг и жду знака. Ничего. Первый акт проходит, наступает антракт. Жду, пока часть зрителей выйдет в холл, оглядываю зал и скольжу взглядом по оставшимся зрителям. Нет, здесь ничего. Выхожу в холл. Кидаю монетки в автомат, получаю стаканчик какао и возможность, встав в стороне и иногда загораживая лицо стаканчиком, наблюдать за зрителями. Однако ничто не привлекает моё внимание, и, допив какао, я возвращаюсь в зал. Второй акт проходит для меня тяжело: как только я начинаю сопереживать происходящему на сцене или когда на сцену выносят знамя Синсэнгуми, меня охватывает страх, я чувствую себя в сердце вражеского лагеря, и, чтобы досидеть, мне приходится отвлекаться: то нырять в Интернет с телефона, то перечитывать программку, то разглядывать купленные до спектакля цветы.

После окончания выдыхаю с облегчением, выхожу в холл и жду режиссёра, чтобы подарить цветы. Благо, что знакомы. Может быть, она надоумит на что-то.

В холле застаю её беседующей с невзрачным мужчиной лет тридцати пяти, от которого несёт запахом такой боли, что я понимаю: это тот, кто мне нужен.

Останавливаюсь в нескольких шагах от них и прислушиваюсь. Речь идёт о роли Сайго Такамори в мюзикле, и режиссёр рассказывает забавные истории из-за кулис.

Сайго. То-то мне сегодня подсказали освежить имеющиеся у меня знания по Сацума. Но мне и странно: я думала, что не имею к этому никакого отношения.

– …а когда он выходит в полном обмундировании и с двумя мечами, с ним в узком проходе невозможно разойтись. Приходится прятаться в единственный угол и ждать, пока он пройдёт на сцену.

Мужчина стоит с кислым видом. Это определённо не то, что ему нужно. Режиссёр чувствует это, оглядывается в поисках выхода из плохо клеящегося разговора и замечает меня. Манит подойти поближе – я с готовностью подхожу, вручаю цветы, поздравляю с успешно прошедшим спектаклем и жду, когда меня представят.

– Георг, вот тебе собеседник. Има хорошо разбирается в теме Бакумацу, и вы сможете обсудить то, что тебя волнует. А я на этом вынуждена откланяться, извините.

Мы раскланиваемся, она уходит, и мы остаёмся с Георгом вдвоём. Выглядит он весьма непримечательно: джинсы, рубашка, пиджак, – но на его внешности сложно удержать внимание. Гораздо больше притягивает его состояние. Он чем-то терзается, и это что-то, насколько мне хватает видения, – явно нездешняя проблема.

Мой клиент, короче.

– Вы специализируетесь на Бакумацу? – он делает усилие, отодвигает в сторону то, что его мучает, и пробует завязать разговор. Для того, что мне нужно сделать, потребуются искренность в общении и некоторый уровень доверия. Я вижу этого человека в первый раз и ещё не поняла, как мне лучше себя вести. Пока отвечу, как есть.

– Да, я историк по образованию и неизменно обращаюсь к теме Бакумацу и ранней Мэйдзи… – уже на первых моих словах он подтянул свои переживания обратно и едва дослушивает меня.

– Есть одна тема, которая не даёт мне покоя. Раскол в правительстве в середине 70-х годов. Я просто не могу понять, как люди, которые были друзьями и соратниками, вдруг превратились во врагов. Так, что вели войска на своих же.

Затруднительно. До раскола в правительстве я не дожил тогда, и, хоть и представляю в общих чертах, о чём речь, на те события мой основной интерес не распространяется. На эту тему мне говорить грустно, и я не очень много могу сказать, разве что…

– У меня большой душевный отклик вызывает то, как обернулся через 10 лет союз Сацума и Тёсю. Рёма провернул нечто невероятное, дал надежду на то, что возможны чудеса сотрудничества, и я не представляю, каково было Кидо Такаёси в разгар Сацумского восстания. В случае чего быть готовым вести войска на человека, с которым они заключили союз, сделавший возможным передачу власти от сёгуната к императору… Мне кажется, что хорошо, что он не дожил до смерти Сайго.

Георг молчит пару мгновений, а потом спрашивает раненым голосом.

– А как вы думаете, каково было Оокубо Тосимити вести войска на друга?

Вот к чему была закладка про Оокубо Тосимити!

– Я думаю, что это было невыносимо, – отвечаю я, зацепившись за край приоткрывшейся боли. Георг пристально смотрит на меня, затем отводит взгляд. После паузы предлагает:

– Давайте кофе пить? – дождавшись моего кивка, он достаёт телефон. – Сейчас я вызову нам такси, а то отсюда очень сложно выбираться.

Когда он убирает телефон и объявляет, что такси приедет через пять минут, по нему уже не скажешь, что его мучает какая-то нездешняя боль. Однако в таком случае я и не знаю, о чём говорить. Мне нужно собраться с мыслями.

– Разрешите, я отлучусь на минутку? – он кивает.

– Буду ждать вас здесь.

Подставив руки под льющуюся из крана воду, долго смотрю в глаза своему отражению в зеркале. Я не знаю, как дальше сложится наше общение с Георгом. Я не знаю, как мне себя вести, чтобы всё сложилось правильно – чтобы случилось чудо. О сердце моё, будь чутким. Выключаю воду и иду обратно.


В такси мы едем недолго, до станции метро. Отвернувшись к вечернему городскому пейзажу за окном, он задаёт вопрос, как будто думая вслух:

– Скажите, а вот если бы вы жили тогда и там, куда бы вели все ваши дороги?

Мне нравится, как звучит этот вопрос, и я говорю, как есть.

– В Нагасаки. 67-й год и Нагасаки. Все мои дороги ведут в Нагасаки.

– А что в Нагасаки?

– В Нагасаки – Рёма и упоение общим делом. «Кайэнтай», если слышали о таком. Центр мира, центр событий, общая цель… и Рёма. Его пистолет, ботинки, письма, стремительность, появления то там, то здесь и его мечты. Мои дороги ведут меня туда. А ваши?

Георг молчит, взвешивая ответ, смущённо смеётся, ещё молчит, держа ответ уже во рту, и наконец говорит:

– Вы, наверное, будете смеяться, но мои дороги ведут меня в новое правительство в Токио. Для меня всё самое важное происходило там, – он погружается в раздумья, и я, видя, что мы подъезжаем к станции метро, приберегаю следующий вопрос для момента, когда мы сможем продолжить разговор в более подходящей обстановке.

Такси останавливается. Я выхожу, а Георг задерживается, обмениваясь несколькими словами с водителем. Затем он выходит и направляется ко мне, теребя рукав пиджака и смотря в сторону. Мнётся и молчит. Жду. Он поднимает взгляд.

– Има, я сейчас делаю нечто, что мне совсем не свойственно, и я в первый раз в жизни такое чувствую. Как будто мне очень нужно что-то, как будто я не могу продолжать жить, если я не получу или не возвращу себе это, и мне почему-то кажется, что вы можете мне это дать или показать. Я здесь проездом, остановился в гостинице, и я приглашаю вас составить мне компанию этим вечером. Ваше общество для меня может быть спасительно. Я не понимаю, что со мной происходит…

Ничего себе. А я как раз думала, как бы так устроить, чтобы наше общение продолжилось и после кафе.

– Хорошо, давайте.

– И вы не боитесь? – удивляется он.

– Ну, если бы вы сказали, что ваши дороги ведут вас в Синсэнгуми, то я бы ещё подумала, но новому правительству я доверяю.

Забравшись обратно в такси, мы молчим. Вспоминаю и задаю заготовленный вопрос:

– А про что для вас всё-таки эта история с новым правительством?

Георг молчит.


Когда мы приезжаем, он сильно измождён и едва стоит на ногах. Он предлагает мне кофе, и я соглашаюсь. Пью кофе и наблюдаю за ним. Он держит в руках почти полную чашку и сидит, глубоко погрузившись в свои мысли. Выглядит неважно. Похоже, история сильно разворошилась и утягивает много сил. Чем дальше погружаться в неё, ему бы лучше поспать.

– Вы не возражаете, если я на часок вздремну? – встречаю его мутный и больной взгляд. – Я всё равно сейчас ни на что не способен, даже разговаривать.

– Конечно, без проблем.

Он ложится в одежде на правую сторону большой кровати, и через несколько секунд уже спит. Я гашу свет, вынимаю из рюкзака игрушку-свистульку, ставлю на тумбочку и пальцем пишу в воздухе перед ней два иероглифа, составляющих слово «дружба». Пусть свершится то, что должно. Ложусь на левую сторону и закрываю глаза.


***

Чешется всё лицо, и я просыпаюсь. Тормошу щёки – обнаруживаю густые усы. Кожа под ними и чешется, хотя чесотка быстро проходит. Стоп, я же был гладко выбрит. Нет, у меня же обычно усы…

Сон!

Мне снился какой-то очень важный сон. Мне снилась та девушка, которая задала вопрос про правительство и смысл этой истории для меня. Она спрашивала это и во сне, только она уже не была девушкой, но я узнал её присутствие. Что-то очень важное… Она сказала что-то очень важное, и я вспомнил, что это действительно так. А потом я забыл. И чем больше я прихожу в себя, тем дальше от меня этот сон. Но мне так нужно вспомнить его…

Поворачиваюсь вправо, ожидая увидеть девушку, но её нет. Вместо неё спиной ко мне лежит мужчина, полностью одетый в традиционное повседневное платье. По ровному дыханию понимаю, что он спит.

Меч. Где мой меч?

Оглядываю себя – я в пиджаке, рубашке, шейном платке, брюках и носках. Как я мог заснуть в таком виде? Вспомнил. Меч я уже некоторое время не ношу и хожу в европейском платье. Его меча тоже нигде не видно.

Мюзикл. Сегодня вечером я ходил на мюзикл. Я встретил её, мы разговаривали… о чём? о Нагасаки и о новом правительстве, потом приехали сюда, ещё разговаривали, нет, не разговаривали, я очень устал и уснул.

Нет, стоп.

Сегодня вечером я ужинал с главой казначейства. Мы обсуждали… переход некоторых структур казначейства под прямое ведомство министерства внутренних дел.

Я прижимаю ладони к лицу, чтобы остановить путающиеся мысли и разобрать наслаивающиеся миры, и вновь чувствую ладонями пышные усы.

Ещё раз. Где я? Я в своём номере, в гостинице, где я поселился. Я узнаю этот номер. Это мой портфель, это мой ноутбук. Я приехал сюда на такси после мюзикла. С девушкой по имени Има. Однако сейчас в комнате другой человек.

Если бы он хотел меня убить, он бы не заснул рядом.

Стараясь двигаться бесшумно, встаю и начинаю обходить кровать, чтобы посмотреть, кто там. В зеркале двигается мой силуэт, и я останавливаюсь, чтобы взглянуть на отражение. Судя по длине усов и воспоминанию об ужине с главой казначейства… 73-й? Да, вряд ли позже. Делаю ещё три шага.

Лицо спящего… кажется, где-то я его видел. Во сне! Оно было в ускользнувшем сне. Но оно было и наяву, однако, чтобы вспомнить, мне нужно больше времени… Копаясь в памяти, делаю ещё шаг, и мой взгляд цепляется за небольшой предмет, стоящий на прикроватной тумбочке. Глиняная свистулька в форме птицы. Мне нестерпимо хочется взять её в руки. Я медленно протягиваю руку, касаюсь головки свистульки указательным пальцем, и в этот момент мужчина открывает глаза.

Пару мгновений он смотрит на меня, затем резко садится, трогает ладонями лицо – так же, как я, – оглядывает свою одежду, поднимает взгляд на меня и расплывается в улыбке. Вокруг его зрачков по кругу разгораются бирюзовые ободки.

На страницу:
2 из 5