За Родину и Славу. Вторая война за Силезию (1744-1745)

В австрийском министерстве также прекрасно понимали важность позиции России в противостоянии с Пруссией и поэтому в Петербурге развернулась напряжённая борьба за влияние на молодую императрицу Елизавету. Сама императрица, предпочитая государственным делам балы и маскарады, охотно препоручала их своему вице-канцлеру Бестужеву, часто подписывая поданные им документы, даже не читая их. При этом, несмотря на страсть к развлечениям, императрица Елизавета неожиданно проявила большую государственную мудрость, поставив Бестужеву важное условие – Россия не должна быть втянута в европейскую войну. Это условие ограничивало возможности, как самого вице-канцлера, у которого уже был опыт следствия и ссылки и который не желал его повторения, так и политических партий при петербургском дворе.[53]

Одним из эпизодов борьбы между партией Бестужевых во главе с вице-канцлером и его братом обер-гофмаршалом Михаилом Бестужевым и их противниками в лице барона Мардефельда, маркиза Шетарди, а также Лестока и Брюммера стал уже упоминавшийся ранее заговор Ботта-Лопухиных. В это время король Фридрих, в соответствии с принятым решением, настойчиво требовал от посланника в Петербурге барона Мардефельда добиться заключения Тройственного союза Пруссии, Росиии и Швеции[54]. Целью этого союза было не только сохранение в спокойствии восточных и северных границ прусского королевства, но и военная помощь во время будущей войны. При этом опубликованные статьи Вормсского трактата в Петербурге были представлены как доказательство двуличности английской политики. Однако, хотя отношения с Россией в конце 1743 года заметно улучшились, энергичные усилия Мардефельда по созданию Тройственного союза успехом не увенчались. Несмотря на содержащиеся в проекте договора заманчивые предложения гарантий голштинского наследства, вице-канцлеру Бестужеву удалось убедить императрицу, что обязательства по данному договору могут вовлечь её в бессмысленную войну.

Ни поддержка матери невесты наследника княгини Иоганны Елизаветы Ангальт-Цербстской, ни 150 000 талеров[55], выделенные на подкуп королём Фридрихом, ни производство в чине брата лейб-медика императрицы Лестока, служащего в прусской армии, ни пожалование фавориту Елизаветы Разумовскому и будущему вице-канцлеру Воронцову титулов имперского графа – ничто не могло преодолеть сопротивления Бестужева. После раскрытия заговора Ботта-Лопухиных и участия, проявленного прусским королём по отношению к императрице Елизавете в этом деле, барон Мардефельд стал при русском дворе любимцем среди посланников иностранных государств и иногда, казалось, был близок к победе в этой своеобразной дипломатической дуэли с Бестужевым. Однако вице-канцлеру удавалось не только отражать направленные на него выпады, но и наносить ответные удары. Одним из них стало возобновление 4 февраля 1744 года русско-саксонского оборонительного союза, согласно которому стороны обязались к взаимной помощи против возможного агрессора, под которым очевидно подразумевалась Пруссия. Эта дипломатическая борьба при русском дворе продолжится ещё длительное время, и каждый раз императрица будет находить причины отложить подписание договора с Пруссией.

Другим непреложным условием для успеха нового внешнеполитического предприятия прусского короля был союз с Францией. Эта задача требовала осторожности. После заключения сепаратного мира в Бреслау любые прусские предложения в Версале рассматривались бы под призмой недоверия, учитывая к тому же совершенную незаинтересованность, проявленную прусским королём в отношении намёков, сделанных Вольтером. Здесь король Фридрих также решил прибегнуть к распространённому в те времена приёму и отправить к версальскому двору частное лицо, доверенного человека, не связанного с официальной дипломатией и не наделённого официальным поручением. Тайные посланники использовались для выполнения деликатных миссий и разного рода зондирований, где требовалось избежать лишней огласки и церемоний. Ранее, сразу после восшествия на престол, прусский король уже прибегал к секретной дипломатии, отправив своих доверенных лиц в Париж и Лондон[56]. И теперь, зная, что министр Амело и официальное французское ведомство по иностранным делам будут противодействовать эскалации конфликта, он стремился найти связи, ведущие непосредственно к королю Людовику. На роль тайного посланника король Фридрих избрал своего близкого друга генерал-лейтенанта графа Ротенбурга (Rothenburg), который ранее состоял на французской службе и имел влиятельных родственников при версальском дворе. Родственные связи графа позволяли королю Фридриху рассчитывать, что, минуя официальное дипломатическое ведомство, он будет принят на самом высоком уровне. С другой стороны, слова графа не имели официальной силы и, в случае возникновения непредвиденных сложностей, король легко мог объяснить их частной инициативой графа. Непосвящённым было легко объяснить причину поездки Ротенбурга необходимостью в лечении ран, которые генерал получил в сражении при Хотузице, и встречи с супругой, пребывавшей во Франции. Граф не был дипломатом, но это не должно вызывать удивления, так как в ту эпоху дворяне одинаково владели как шпагой, так и пером и часто меняли одно на другое. Отправка Ротенбурга во Францию вызвала серьёзную озабоченность в дипломатических кругах. Лорд Гиндфорд сообщал в Лондон из Берлина, что Ротенбург отправлен во Францию с большой задачей, но более точной информации ему получить не удалось. Впоследствии, так как в Берлине царили совершенно мирные настроения, а король был занят балами и маскарадами, в одной из следующих депеш лорд Гиндфорд успокоил английское министерство словами, что «король сам не знает, чего хочет».

Об истинной цели миссии графа Ротенбурга не знали даже прусские министры, включая Подевильса, Для соблюдения секретности он не получил от короля письменных инструкций. Однако из донесения Ротенбурга от 16 марта мы знаем условия, на которых прусский король рассчитывал договориться с Францией: 1. Объявление войны морским державам и активное её ведение, как на суше, так и на море; 2. Держать наготове армию в 40 000 человек у границ Ганновера, чтобы вторгнуться туда при необходимости; 3. Не заключать мир, пока король не вступит во владение землями, которые ему будут обещаны; 4. То же самое для Франции; 5. Северная часть Богемии со стороны Саксонии за Эльбой и оставшаяся у Австрии часть Верхней Силезии для Пруссии; 6. Остальная Богемия с Прагой для императора. Однако граф должен был вести себя сдержанно и не делать предложений первым, показывая, что Пруссия лишь готова оказать добрую услугу Франции, но не является инициатором переговоров. Такое поведение позволяло изначально усилить переговорные позиции короля Фридриха. Кроме того, неопределённость в отношениях с Россией заставляла прусского короля быть осторожнее. По заданию короля граф перед отъездом встретился с французским посланником Валори с целью выяснить, как во Франции могут отнестись к возобновлению отношений с Пруссией и получил обнадёживающий ответ, что такое великое государство, как Франция не знает чувства мести и руководствуется только интересами. Расширение владений прусского короля, добавил посланник, ничуть не противоречит французским интересам, особенно, если это будет сделано за счёт венского двора. Получив последние наставления от своего короля, 21 февраля 1744 года граф Ротенбург выехал во Францию[57].

Глава V. Решение короля Фридриха

В начале 1743 года французское министерство понесло тяжёлые потери. В январе друг за другом ушли из жизни государственный секретарь по военным делам Бретейль (Breteuil) и первый министр королевства кардинал Флери. Кардинал до последнего момента обманывал Европу относительно своего самочувствия, но 29 января 1743 года Франция лишилась своего министра, который, по выражению короля Фридриха, на два года пережил свою славу. После смерти старого австрийского канцлера Зинцендорфа (Sinzendorf), отставки Уолпола, изгнания Остермана ушёл последний государственный деятель той эпохи эпигонов, наступившей после войны за Испанское наследство. Смерть кардинала привела Францию в состояние растерянности. Людовик XV, который ранее был фактически отстранён от государственных дел, оставил кресло первого министра пустым, намереваясь самолично возглавить министерство. О смерти Флери он объявил, как объявляют о восшествии на престол. При дворе ходила шутка: «Кардинал умер, да здравствует король!» Однако король Людовик был молод и не имел опыта в государственных делах, так что министры оказались предоставлеными самим себе. Кардинал Тансен, которого Флери готовил себе в преемники, не обладад авторитетом своего патрона и быстро отказался от властных амбиций. Иностранные дела остались в ведении Амело, но в его решения постоянно вмешивались Тансен, Ноайль и Морепа (Maurepas). Эти министры придерживались настолько разных позиций, что их заседания часто превращались в оживлённые перепалки. Как шутили версальские насмешники, иногда они были такими шумными, что в это время можно было не услышать грома Господня. Король Фридрих также не упустил возможности съязвить по этому поводу. Однажды, когда во время одного оперного спектакля занавес не до конца опустился и остались видны ноги танцующих актёров, король Фридрих рассмеялся и сказал Валори, что это напоминает ему французское министерство – хаотическое движение ногами без головы.

Подобно настроениям в обществе, французское министерство было разделено на два лагеря. Одну партию, которую условно можно назвать «умеренной», представляли государственные секретари по морским (Морепа) и иностранным (Амело) делам, придерживавшиеся осторожной и взвешенной континентальной политики в духе покойного кардинала. Сторонники этой партии видели главную задачу французской политики в сосредоточении основных усилий на борьбе с главным врагом Великобританией. В пользу этого они готовы были отказаться от агрессивных действий в Германии и пойти на примирение с Австрией. Эта стратегия одновременно требовала тесного сближения с Испанией, флот которой позволял Версалю достичь паритета с Лондоном на море, а испанские колониальные владения были богатым рынком сбыта, где французские торговцы готовились потеснить своих английских конкурентов. Однако испанский союз, в свою очередь, также налагал обязательства помощи Мадриду в его внешнеполитических планах, которые были составлены Елизаветой Фарнезе и направлены на экспансию в Италии. Другая придворная партия, сторонники традиционной антигабсбургской политики[58], павшие было духом после поражений в Богемии, после смерти кардинала вновь подняли голову. В близком окружении короля эту партию представляли герцог Ришелье и фаворитка короля герцогиня Шатору (Châteauroux), полная желания стать при Людовике XV новой Дианой де Пуатье. Герцогиня приходилась племянницей Ришелье и крестницей Ноайля, которые привели её ко двору и представили Его Величеству. Опальный герцог Бель-Иль, пребывавший после своего бесславного возвращения из Богемии в Меце, также поддерживал тесные связи с этой придворной партией. Борьба между этими придворными группировками обострилась после поражения при Дёттингене и известия о заключении Вормсского договора и перехода короля Сардинии во вражеский лагерь, что делало положение Франции чрезвычайно опасным.

В последние годы кардиналу Флери становилось всё тяжелее сдерживать агрессивный напор сторонников войны в Германии, которые видели в кардинале препятствие для исполнения своих планов и добивались его отстранения от дел. Эта работа не прекращалась ни днём, когда короля Людовика убеждал в этом герцог Ришелье, ни ночью, когда прежняя фаворитка короля графиня де Майли уговаривала отправить в отставку этого немощного старика. Понимая, что над ним готова разразиться буря, кардинал добился согласия короля ввести в министерство две новые фигуры, которые должны были помочь ему отразить нападки противников. Граф Аржансон (не путать с маркизом Аржансоном, его старшим братом, который позже стал государственным секретарём по иностранным делам) был назначен военным министром, а кардинал Тансен был сделан министром без портфеля. Однако влияние сторонников эскалации конфликта было сильно не столько в кабинете министров, сколько в близком окружении короля Людовика и в этой борьбе партия войны одержала полную победу. Настояния Ришелье и сила обаяния герцогини Шатору увлекли молодого Людовика XV, наполнили его энергией и решимостью и внушили ему воинственное настроение. Были отданы распоряжения о проведении широких мобилизационных мероприятий, армия и флот получили приказ к активным действиям, а король даже пожелал лично возглавить армию, что должно было вселить уверенность в войска, боевой дух которых сильно упал после последних неудачных кампаний.

После подписания Второго Семейного пакта французский корпус под командованием герцога Конти присоединился к испанским войскам для вторжения в сардинскую Савойю и через Генуэзскую Ривьеру. Это создало новый фронт в Северной Италии, что отвлекло часть войск австро-сардинского союза. Положение войск антибурбонской коалиции ещё более осложнилось, когда Его Неаполитанское Величество разорвал нейтралитет и вновь вступил в войну, после чего граф Гаж перешёл в контрнаступление и вынудил Лобковица отступить за реку По. Также были активизированы действия на море, где франко-испанской эскадре, долгое время стоявшей на якоре под прикрытием пушек Тулона, было приказано прорвать блокаду. Адмирал Мэтьюз атаковал их, но неудачно и был вынужден отступить в Порт-Маон на Менорке, где несколько недель оставался в бездействии, занимаясь починкой пострадавших в сражении кораблей[59]. Активные приготовления вела в это время Франция и в непосредственной близости от английских берегов. Из Бреста к Гравелину и Дюнкерку подошла сильная французская эскадра, которая должна была прикрывать высадку первой партии десанта в 9 000 из 50 000 человек, которые были предназначены для высадки на английском побережье. Вторжение на остров должен был возглавить назначенный капитан-генералом Мориц граф Саксонский, будущий победитель при Фонтенуа, Року и Лауфельде. Эскадра насчитывала 29 линейных кораблей, тогда как у адмирала Норриса в Па-де-Кале было 25 линейных кораблей, из которых из-за нехватки команд в море мог выйти лишь 21 корабль. На помощь Англии пришёл сильный северо-восточный ветер, который разметал французскую эскадру, вынудив десант сойти на берег, а корабли вернуться в надёжный Брест. Эта неудача вызвала немало насмешек по другую сторону Канала, а английский посланник в России и будущий фельдмаршал лорд Тироли (Tyrawley) поздравил лорда Картерета с бесславным концом «смешной дюнкирхенской Дон-Кихотады».

Непосредственная угроза для Англии миновала, но исчезло и чувство неуязвимости. На Средиземном море было потеряно всё, чего удалось достичь за последние два года. Из-за угрозы вторжения Адмиралтейство не могло перевести туда ни единого корабля. Да и в самой Англии дела обстояли не лучше. Лучшие войска находились во Фландрии и в колониях и, хотя торговые круги приморских городов обязались выставить 14 кораблей, этого было недостаточно. Срочно изыскивались дополнительные средства – в эти тяжёлые для Англии дни торговцы Сити дали правительству заём в 3 миллиона фунтов, а Парламент одобрил новые гигантские суммы на содержание 40 000 матросов, 11 500 морской пехоты, 16 000 ганноверцев и 19 000 солдат для службы на острове[60]. Однако, в действительности, имелось едва ли половина от этого числа. Несколько позже, после объявления войны со стороны Франции, король Георг даже запросил помощь Пруссии на основании Вестминстерского оборонительного договора. Прусский король ответил на это, что согласен не только отправить установленное в договоре количество войск, но и лично во главе 30 000 солдат прийти на помощь, однако только если будет атакована Англия, а пока английские войска, находясь на чужой территории, сами выступают в роли агрессора. Это была явная бравада, и английское министерство отклонило такое чрезмерное предложение[61]. Также была затребована помощь у Республики Соединённых Провинций, которая по условиям оборонительного договора должна была состоять из 6 000 солдат и 20 кораблей. Однако, несмотря на одобрение этой помощи, адмиралтейства Амстердама и Роттердама были готовы поставить лишь 4 корабля и только через шесть недель. Молодой граф Подевильс писал, что морские силы в Голландии никогда ещё не были в таком жалком состоянии, как в этот период. Принимая это во внимание, неудивительно, что под впечатлением французских военных усилий партия мира в Голландии вновь приобрела в весе. Отъезд французского посланника Фенелона в декабре 1743 года был воспринят как признак готовящегося вторжения, а уже известный нам греффьер Фагель в сердцах сказал молодому Подевильсу: «Почему нам не предлагают мирного плана..? Поверьте мне, мы от всего сердца желаем мира».

Помимо непосредственной военной угрозы Франция в начале 1744 года бросила вызов самой системе английского государства, её религиозным устоям и Ганноверской династии, предложив сыну Претендента Карлу-Эдуарду Стюарту возглавить экспедицию на остров, целью которой было свержение Георга II и восстановление на английском престоле династии Стюартов. Согласно плану, разработанному кардиналом Тансеном, Молодой Претендент был призван стать знаменем, под которым должны были собраться не только сторонники Стюартов, но и все недовольные английским правительством. Из Рима, где он жил в довольно скромных условиях вместе с отцом и небольшим числом верных друзей, Карл Стюарт через Париж прибыл в Дюнкерк, но, так как буря не позволила осуществиться десанту французских войск, смелое предприятие было отложено. Появление Стюарта во Франции вызвало протест английского поверенного в делах, который на основании Утрехтского договора потребовал изгнания Молодого Претендента из королевства. Ответ Амело гласил, что Англия уже два года нарушает соглашения с Францией, и французский король считает себя вправе делать всё, что сочетается с честью и интересами Франции, не отдавая при этом отчёт сент-джеймскому двору. Логичным продолжением этой политики стало объявление королём Людовиком войны Англии 15 марта 1744 года, что покончило со странным положением вещей, когда Франция и Англия, солдаты и матросы которых сражались на суше и на море, официально продолжали оставаться в мире. Теперь положение разом изменилось. Ранее противники Франции думали, что она совершенно истощена и не сможет долго продолжать борьбу. Лорд Картерет в Ганау и сэр Робинсон в Вене в один голос утверждали, что мир с Францией или Испанией возможен в любой момент, но нужно добиться полного унижения версальского двора. Теперь Франция неожиданно вновь показала решимость сражаться, однако исход этого сражения казался всё ещё в высшей степени сомнительным.

Тем не менее, прибытие графа Ротенбурга в Париж не вызвало сенсации. Граф нашёл французский двор полностью поглощённым подготовкой к новой кампании, так что в отношении решимости Франции к борьбе надежды его государя были полностью исполнены. Но решимость эта была направлена в первую очередь против Лондона, тогда как основной целью прусского короля было сдерживание Австрии, с которой Франция пока формально находилась в мире. Граф Ротенбург обратился к герцогу Ришелье и нашёл в его лице деятельного помощника. Герцог, находясь в доверительных отношениях с герцогиней Шатору и пользуясь благосклонностью Людовика XV, сообщил им о приезде графа Ротенбурга с предложениями от прусского короля, который, однако, хотел вести переговоры непосредственно между венценосными особами, без привлечения министров. Король Людовик согласился отстранить Амело от участия в переговорах, назначив в помощь Ришелье герцога Ноайля и кардинала Тансена. Переговоры пошли неожиданно быстро. 16 марта Ротенбург написал королю Фридриху: «Мне кажется, настало время заключить договор с Францией; король, по-видимому, действительно решил забыть всё то, что произошло. Он распорядился передать императору, что даёт королевское слово не складывать оружие, пока он не даст тому удовлетворения». Вскоре от короля Людовика последовал новый знак благоволения – Ротенбург получил аудиенцию у герцогини Шатору, где его ждала встреча с Его Величеством. Вероятно, эта милость побудила графа нарушить инструкции своего короля и первому озвучить его предложения и условия, на которых король Фридрих готов был заключить новый договор с Францией. 11 марта Ротенбург изложил французской стороне шесть пунктов короля и получил на них положительный ответ. Возражения касались лишь отправки армии в Германию, что в Версале готовы были сделать только после того, как наступление прусской армии в Богемии заставит австрийцев Карла Лотарингского оставить в покое границы Франции и вернуться на защиту коронных земель.

30 марта король Фридрих направил Ротенбургу депешу, в которой, будучи очень доволен приёмом, оказанным графу в Версале, тем не менее, отчитал графа за то, что он, ослеплённый блеском Версаля, нарушил данные ему инструкции. Король напомнил, что договоры заключаются не ради удовольствий и что граф не должен был говорить первым, но дать сначала сказать другим, чтобы находиться в выигрышном положении того, с кем хотят заключить союз, не показывая, что он сам к этому стремится. Посчитав, что почва для переговоров достаточно хорошо подготовлена, прусский король также уточнил и расширил свои условия вступления в войну. Главным и непреложным условием выступления Пруссии оставались гарантии дружественной или, по крайней мере, нейтральной позиции России и Швеции, в чём Франция должна была оказать содействие через своих посланников в Петербурге и Стокгольме. Также подтверждалось условие передачи Пруссии северных округов Богемии, тогда как оставшаяся часть Богемии с Прагой должна была отойти императору. На этих условиях король Фридрих был готов атаковать Богемию и Моравию, но не ранее месяца августа, объясняя это необходимостью закончить военные приготовления.

Однако Франция должна была уже весной 1744 года начать активные действия на всех трёх театрах, в Германии, во Фландрии и в Италии, а также официально объявить войну Австрии. Этим прусский король хотел оградить себя от возможного обмана – при всех внешних знаках взаимного расположения, произошедшее в Бреслау забыто не было, и между обоими дворами продолжало сохраняться взаимное недоверие. После отхода армии Карла Лотарингского имперская армия должна была освободить Баварию. По мнению короля, совместное наступление прусской, имперской и французских армий в Германии, Фландрии и Италии лишит Австрию возможностей для продолжения войны и вынудит Вену к заключению мира. Король Фридрих готов был твёрдо придерживаться этих условий, даже если из-за этого пришлось бы отложить выступление. Особенно короля беспокоила позиция России – краеугольный камень разработанного им плана. Как он писал в «Размышлениях» 30 марта 1744 года: «Чтобы исполнить мой проект против королевы Венгрии, первым делом нужно тесно привязать к себе Россию и вовлечь её в предложенный мною план». И ниже: «Ротенбург говорит, что сейчас или никогда время объединиться с Францией; он совсем не замечает, что эта война ещё очень далека от своего завершения; что для низвержения Королевы Франция всегда будет нуждаться во мне, и что, если мои дела не устроятся таким образом, чтобы нанести удар в этом году, следующий будет не менее благоприятным». Всё зависело от вестей из Петербурга, но король рассчитывал, что ему удастся заключить союз с Россией до завершения переговоров с Францией.

Тем временем, переговоры во Франции, столь активно вопреки воле своего государя начатые Ротенбургом, продолжались. Граф почти каждый день бывал у герцогини Шатору, где он беседовал с королём Людовиком об организации прусской армии, рассказывал о победах своего государя. Король восхищался прусской дисциплиной и сетовал, что во французской армии таковой уже нет. Пример прусского короля настолько вдохновил короля французского, что Его Христианнейшее Величество решил лично возглавить поход во Фландрию и командовать войсками на поле битвы. Однако маршал Ноайль вспомнил более безопасный пример, когда король Людовик XIV командовал осадой Маастрихта. Осады редко заканчиваются капитуляцией или бегством осаждающих войск, и вместо славы Александра Великого королю Людовику пришлось пока довольствоваться лаврами Деметрия Полиоркета. Что касается практической стороны дела, то французская сторона хотела получить Ипр, срыть укрепления Люксембурга и передать Парму и Пьяченцу Дону Филиппу. Кроме того, во Франкфурте император Карл и Шавиньи согласились лишь на уступку Кёниггрецкого округа в Богемии. Но дальнейшие требования прусского короля о передаче Пардубиц (Pardubitz), равно как и городов Колин (Kolin или Neu-Kőln), Часлав (Czaslau), Куттенберг (Kuttenberg), Хрудим (Chrudim) и Гогенмаут (Hohenmauth) казались им чрезмерными. Король Фридрих был готов удовлетвориться линией Эльбы с Пардубиц, но без гарантий со стороны России, он не хотел подписывать ни единого документа, даже если бы ему предложили всю Богемию.