Друзья и герои

Грейси обратился к нему как к знающему человеку:

– Что слышно с фронта? Там что-то происходит?

Коренастый, ширококостный Фиппс с жесткой темной шевелюрой лицом напоминал человека смешанных кровей. Он подался вперед и уверенно сказал:

– Новостей немного. По городу ходят слухи, но на самом деле никто ничего не знает.

– Итальянцы будут здесь завтра, это точно, – вставил Арчи Каллард, уткнувшись лицом в подушку, из-за чего голос его звучал глухо.

Грейси вздрогнул и с укоризной заметил:

– Ничего смешного, Арчи.

– А я и не шучу. Они перешли границу в шесть утра. Они направляются в Афины. Что их остановит?

Грейси повернулся к Фиппсу:

– Но ведь им окажут сопротивление? Метаксас говорит, что они будут драться.

Фиппс глядел на него дружелюбно и снисходительно; это впечатление усиливали толстые очки в черной оправе. Однако Гарриет смотрела на него сбоку и видела, что на самом деле взгляд у него был цепкий и жесткий.

– Окажут, конечно. Греки традиционно не склонны к подчинению. Сопротивление у них в крови, и они будут сражаться до конца, но…

Начав успокаивать Грейси, Фиппс увлекся, и его обширные познания в вопросе увели его в сторону куда менее утешительной истины.

– У них нет оружия. Старик Муссолини готовился к этому много месяцев, но здешнее правительство ни черта не делало. Они видели, что близится война, и сидели сложа руки. Половина из них поддерживает Германию, конечно. Они хотят, чтобы всё побыстрее закончилось. Им хочется, чтобы Греция пала и гитлеровская коалиция одержала победу.

Гай заинтересовался критикой правительства Метаксаса и слушал Фиппса с нескрываемым интересом. Грейси, однако, больше привлекало частное, чем общее, и он начал неловко ерзать и в конце концов вмешался:

– В самом деле, Бен! Ты пытаешься меня напугать. Вы оба просто хотите застращать меня. Я понимаю, что вы это не всерьез, но всё же. Я инвалид. Мне больно ходить. Я не могу передвигаться без чьей-либо помощи. Если сюда придут итальянцы, вы можете сбежать, но что делать мне?

Фиппс расхохотался.

– Мы все в одинаковом положении, – сказал он. – Если будет какой-то корабль, мы тебя на него пристроим. Если его не будет, то никто из нас далеко не уйдет. Итальянцы взорвут мост через Коринфский канал, и мы окажемся в западне!

– Зачем так переживать?

Каллард со смехом сел. Его каштановые волосы были слишком длинными, губы – слишком пухлыми, глаза – слишком большими. Он выглядел очаровательным баловником и явно сознавал это.

– Итальянцы – чудесные ребята и всегда были очень милы ко мне!

– Не сомневаюсь, – раздраженно сказал Грейси. – Но сейчас всё переменилось. Теперь они фашисты и враги. Вряд ли они будут милы по отношению к гражданским военнопленным.

Грейси впервые столкнулся с реальностью войны, и с него мгновенно слетела вся светскость. Он нахмурился, глядя на Бена Фиппса, который, хотя и знал о его страхах, был слишком возбужден, чтобы считаться с ними.

– Должен сказать, что мне нравится образ Метаксаса, в халате встречающего Грацци[20], – сказал Фиппс. – Это произошло около половины четвертого утра. Согласно ультиматуму, у греков было два с половиной часа, чтобы сдаться Италии со всеми потрохами. Метаксас сказал, что за такой срок не смог бы расстаться со своим домом – не то что со своей страной. Я никогда его особо не любил, но должен признать, что в этот раз он выступил неплохо.

– Да, но что делать мне? – нетерпеливо спросил Грейси. – Мне надо ехать в Бейрут на лечение.

Позабыв, как он бахвалился обещанным местом в самолете, Грейси разнервничался и был так очевидно несчастен, что Гарриет, вопреки всему, стала ему сочувствовать.

– Я слышала, что будет еще один эвакуационный борт, – сказала она. – Для женщин и детей, но наверняка…

– Женщин, детей и инвалидов, – перебил ее Арчи Каллард. – Не волнуйся, Колин. Майор тебя вывезет отсюда. Он всё устроит.

Грейси утих и снова заулыбался.

– На майора и впрямь можно положиться.

В этот момент в дверь постучали, и Грейси радостно воскликнул:

– А вот и он! Entrez, entrez![21]

В комнату вошел Пинкроуз.

– А, это лорд Пинкроуз, – произнес Грейси упавшим голосом.

Пинкроуз не обратил на это ни малейшего внимания. Он просеменил по комнате, кивнул Калларду и Фиппсу, проигнорировал Принглов и заговорил:

– Я встревожен, Грейси, очень встревожен. Мы вступили в войну – вы, очевидно, уже в курсе? Да? Что ж, я пошел в миссию, чтобы справиться о перспективах моего возвращения. Можно было поговорить с Фрюэном, но мне хотелось обратиться к кому-нибудь рангом повыше.

– И с кем вы говорили? – спросил Грейси.

– С молодым Бердом.

– Господи! – Арчи Каллард расхохотался и уткнулся в подушку. – Вот как вы представляете себе высокие ранги?

– И что вам сказали?

– Ничего. Ничего особенного. Возможно, будет еще один борт.

Грейси, очевидно, был недоволен тем, что Пинкроуз прознал о планируемой эвакуации, и с упреком произнес:

– Этот борт будет предназначен для женщин и детей, а не для мужчин. Вы не сможете туда пробиться. Так не годится.

– Вот как?

Пинкроуз раздраженно уставился на Грейси. Тот возмущенно смотрел на него. Оба они были охвачены яростью и страхом за себя.

Свет практически померк. В призрачной полутьме иссохшая моложавость Грейси приобрела мертвенный оттенок. Щеки Пинкроуза выглядели серыми и сморщенными, словно кожа рептилии. Видя, что Пинкроуз чуть ли не полыхает от гнева, словно призрак, явившийся прямиком из преисподней, Грейси взял себя в руки и сказал с натянутым дружелюбием:

– Будьте другом, Бен, включите-ка лампу.

Когда стало светло, Грейси словно ожил: он откинулся на спинку шезлонга и объявил:

– Возможно, мне придется воспользоваться эвакуационным рейсом, но, если у меня будет выбор, я решительно откажусь. Средиземное море полно вражеских кораблей, немецких подводных лодок, мин и так далее. Это очень опасное море.

– Вот как, – неуверенно протянул Пинкроуз.

Он собирался что-то сказать, когда в дверь снова постучали, и Грейси радостно объявил:

– Майор, наконец-то!

Дверь приоткрылась, в нее просунулась рука и помахала всем собравшимся. Вслед за ней появилась голова. Широко улыбаясь, майор Куксон поинтересовался комически тоненьким голоском:

– Можно войти?

– Входите же, входите, дорогой мой! – воскликнул Грейси.

Майор принес с собой несколько нарядно упакованных свертков, которые разложил на столике рядом с Грейси.

– Немного лакомств, – сказал он, после чего сделал шаг назад и принялся нежно разглядывать лежащего. – Как мы себя чувствуем?

– Ох уж эти противные итальянцы, – капризно протянул Грейси. – Я так переживаю!

– Не переживайте. Вам не из-за чего переживать. Оставьте эти волнения своим друзьям.

Куксон оказался мужчиной средних лет и среднего роста, с изящным, но непримечательным лицом; его аккуратный темный костюм был застегнут на все пуговицы. Он держался очень скованно. Некоторое время он стоял, сцепив руки, после чего изящно присел на стул и промокнул нос туго скатанным платком.

Арчи Каллард соскочил с кровати, охваченный неожиданным приливом энергии, подбежал к столу и принялся разглядывать и обнюхивать свертки.

– Гадкий мальчишка! – Майор с неожиданной силой шлепнул Арчи, и тот отскочил в сторону, словно танцор балета. Грейси захихикал.

Этих троих, очевидно, объединяло нечто, о чем не принято было говорить на публике. Пинкроуз с озадаченным видом наблюдал за ними, но самым посторонним здесь казался Бен Фиппс.

Грейси желал узнать, что происходило на вечеринке, на которой задержался майор. Пока они с Куксоном и Каллардом беседовали, Фиппс несколько раз пытался присоединиться к их разговору, но всякий раз на него не обращали внимания. Однако это лишь раззадорило его, и он стал говорить слишком много и слишком громко. Остальные смотрели на него утомленно.

Гарриет смущало поведение Фиппса; она начала понимать, что его чрезмерно правильная речь и слишком большие очки были лишь маской, под которой скрывался ничем не примечательный человек. Похоже было, что он сражается с нестабильностью, происходящей от безденежья, и принадлежит к тем, кто вечно требует от жизни больше, чем она может им дать.

Майор начал разворачивать свертки.

– Я решил, что, поскольку приду сюда только к ужину, нам всем приятно будет немного перекусить.

– Какая чудесная идея! – воскликнул Грейси.

Он не потрудился представить Принглов Куксону, и они поняли, что им пора уходить. Когда они встали, Грейси поторопил их улыбкой.

– Обязательно приходите еще, – сказал он.

Когда они выходили из комнаты, оставшиеся продолжали распаковывать свертки.

Где-то внизу прозвучал гонг к ужину. Пусть еда в Академии была невкусной, свет – тусклым, а комнаты – бедно обставленными, но Гарриет была бы счастлива укрыться тут – стать частью общества, получать еду, компанию, защиту.

На улицах было темно. Власти запретили включать освещение. Принглы, держась за руки, пробирались во мраке по неровным мостовым незнакомых улиц. Гай, который в такой темноте почти ничего не видел, вскоре упал со ступеней и вскрикнул от боли.

– Чертов Дубедат! – гневно воскликнула Гарриет, и Гай рассмеялся:

– Он не виноват, что в городе нет света.

– Нет, но зато виноват во многом другом. Интересно, что он наговорил про тебя Грейси.

– Мне тоже интересно, но какая разница? Дубедат мечтал быть не просто учителем. Он спрашивал меня, можно ли ему читать лекции. Я отказал. Видимо, его гордость была задета.

Гарриет впервые почувствовала, что она сыта по горло снисходительностью Гая.

– Дубедат – чванливое ничтожество, и ничего больше. Очень жаль, что ты вообще его тогда нанял. Надеюсь, ты не будешь просить его об одолжении.

– Нет. Подождем и посмотрим, кто займет должность Грейси.

– А могут в Лондоне назначить на это место Дубедата? Это вообще возможно?

– Возможно всё что угодно. Им известно только то, что Грейси им докладывает. Он сказал, что на эту должность есть несколько кандидатов. Выбор на самом деле остается за Грейси, потому что Лондон назначит того, кого он порекомендует. Всё просто.

– Не может же он порекомендовать Дубедата.

– Бывают кандидатуры и похуже… полагаю.

– Вряд ли. Впрочем, посмотрим. Что нам делать с деньгами?

– Не беспокойся. Организация не даст нам помереть с голоду.

– Ты будешь говорить с Грейси?

– Нет. Дам телеграмму в Каир.

– Это можно было сделать еще несколько дней назад.

– Тогда бы нам приказали отправляться в Египет. Теперь же мы застряли здесь. Им придется переслать мне мою зарплату.

Гарриет вдруг пришла в восторг. Она страшилась безденежья и отсутствия перспектив, но теперь ее страхи развеялись. Она бросилась Гаю на шею, ощущая, что само его присутствие – залог решения всех проблем.

– Что бы я без тебя делала?

Возможно, он не был так уверен в себе, как желал показать, потому что обнял ее в ответ – с такой силой, как будто потерялся во мраке города, который ничего не мог ему предложить. Несколько минут они стояли, обнявшись, преисполненные чувства благодарности за эту близость, после чего стали пробираться к главной площади. Дойдя до гостиницы, они поужинали в подвальной столовой: это было единственное место, где можно было оплатить еду потом.

5

Из города стали исчезать молодые мужчины. Портье из гостиницы Принглов уехал после слезного прощания, и его место занял пожилой человек с усами, как у великого Венизелоса[22].

Каждый день по улицам проезжали грузовики, которые везли на вокзал рекрутов, и девушки бросали им цветы. Фермеры приводили в Афины лошадей, которые были нужны армии. Но об итальянцах ничего не было слышно.

Муссолини заявил Гитлеру, что захватит Грецию за десять дней – так же, как Германия захватила Францию. По истечении этих десяти дней его войска по-прежнему стояли у реки Каламас – там, где они встретились с ожидавшими их греками.

По итальянскому радио жаловались на недружелюбный прием. Говорили, что предложение оккупировать Грецию было жестом доброй воли и поддержки и что Италия не ожидала такого сопротивления. Итальянцам потребуется пара дней, чтобы оправиться от шока.

Итальянский министр не стал покидать Афины, но был совершенно потрясен, когда обнаружил, что его телефонная линия работает только внутри города. Он позвонил Метаксасу и спросил, чем вызвано такое обращение. Италия ни в коем случае не воюет с Грецией.

– Сэр, у меня нет времени на филологические дискуссии, – ответил Метаксас и положил трубку.

В этой войне и в самом деле было нечто комическое, но все понимали, что долго так продолжаться не может. За итальянцами стояла махина гитлеровской Германии. За всеми смешками скрывался страх того, что греческая защита внезапно рухнет и враг захватит страну за одну ночь.

Британская миссия объявила, что всем британским подданным надо быть готовыми по приказу покинуть Грецию в течение часа. Каждый мог взять с собой один чемодан, который следовало упаковать заранее. Когда Гай явился в миссию и попросил перевести в Афины его зарплату из Каира, младший секретарь ответил:

– Если вам так удобнее, я напишу записку, но, думаю, пока перевод будет идти сюда, вы уже сами уедете в Каир. Вы готовы рискнуть? Ну что ж! Знаете, как это работает, так? Ваши деньги поступают из фондов миссии. Если хотите, можете получить небольшой аванс, чтобы расплатиться в гостинице.

Они расплатились в гостинице, и Гарриет вздохнула с облегчением, но до получения перевода у них по-прежнему не было ни гроша.

От Грейси они ничего более не слышали, как и от Дубедата. Через несколько дней после их визита в Академию портье объявил, что к ним пришел посетитель.

Гарриет открыла дверь и увидела Тоби Лаша, который с важным видом заявил:

– Я бы хотел переброситься парой словечек с хозяином.

Гай в этот момент разбирал книги. Тоби поприветствовал его с непривычной серьезностью, присел на край кровати и стал разглядывать свою трубку. Принглы ждали. Наконец он заговорил:

– Мы слышали, что вы были у мистера Грейси?

– Да, – сказал Гай.

– Дело обстоит так… – Тоби сунул в рот пустую трубку и стал задумчиво ее посасывать. – Когда мы с Дубедатом прибыли сюда, нам нужна была работа. В конце концов, нам нужно было что-то есть! Поэтому, познакомившись с мистером Грейси, мы не стеснялись. На нашем месте все бы так себя повели.

– И что же именно вы ему сказали?

– Ну, много чего. Что нам доводилось читать лекции в Бухаресте… ну и еще кое-что. Вряд ли вас интересуют все подробности, не так ли? Кое-что приукрасили. Вы же понимаете. Но дело в том, что старикан с чего-то встревожился. Надеюсь, вы нас не выдали.

– Я ничего не выдал.

– Ну, тогда всё в порядке. Но… – Тоби поглядел на Гая испытующе и указал на него черенком трубки. – Что, если мистер Грейси впрямую спросит вас, чем мы занимались?

Придя в состояние крайнего раздражения, Гай заговорил сухо и формально:

– Я отвечу ему, что не готов обсуждать дела моих друзей.

– Прекрасно! Прекрасно! – Тоби с облегчением выдохнул. – А вы не упомянули, что мы сбежали?

– Нет.

– Замечательно. Великолепно! Я так и думал, что вы не проговоритесь.

Успокоившись, Тоби прислонился к стене, вытащил табак и спички и приготовился к светской беседе.

Гарриет, однако, не разделяла его благодушия.

– Теперь мне хотелось бы задать вам пару вопросов, – сказала она. – Что именно вы сказали Грейси? Что Гай напрасно тратил время, занимаясь постановкой «Троила и Крессиды»?

Тоби вскинулся с обиженным видом:

– Что? Я не говорил ничего подобного.

– А Дубедат?

Тоби выпрямился и принялся трясущимися руками собирать курительные принадлежности.

– Откуда мне знать? Он видится с мистером Грейси наедине. Он не всё мне рассказывает.

Тоби встал.

– Побегу, пожалуй. Старина малость распереживался. Я с кажу ему, что вы ничего не говорили. Он будет рад.

– Надо думать.

Тоби удалился, поджав хвост. Когда он ушел, Гарриет сказала Гаю:

– Дубедат хочет быть директором. Он боится, что ты этому помешал.

– Похоже на то, – вынужден был признать Гай, после чего, побледневший и опечаленный, вернулся к своим книгам, не желая продолжать разговор. Гарриет сочувствовала ему, но у нее кончилось терпение. Невозможно изменить реальность, отказываясь признавать факты.

До этого она сидела в номере вместе с Гаем, но теперь ее воодушевило ощущение собственной силы, и она предложила:

– Пойдем прогуляемся.

Он не пошевелился.

– Иди. Я не хочу.

– Но что ты будешь делать тут в одиночестве?

– Работать.

– Разве у тебя есть работа?

– Мне надо подобрать цитаты к лекции по Кольриджу.

– Это же можно сделать в любом время. Возможно, ты еще много месяцев не будешь читать лекции.

Гай покачал головой и стал тихо насвистывать, не поднимая взгляда от книг, – явный признак, что он расстроен. Гарриет стояла в дверях. Ее тянуло на улицу; она не знала, что сказать. Во время прошлых кризисов – падения Франции, вторжения немцев в Бухарест – Гай успешно отвлекал себя сам: в первый раз постановкой, во второй – летней школой. Он погружался в работу, и ему удавалось удерживать тревогу где-то на периферии сознания. Сейчас у него не было ни работы, ни друзей, ни денег, но он пытался действовать проверенными методами. Однако они были недоступны. Ему оставалось лишь сидеть в темной комнате и пытаться утешиться работой.

– Разве тебе не будет удобнее в школьной библиотеке? – спросила она.

– Мне бы не хотелось туда идти.

Как-то раз, в одиночестве прогуливаясь по городу, Гарриет встретила Якимова и, пока они вместе поднимались по Университетской улице, решила расспросить его о тех, с кем успела познакомиться в Афинах.

– Кто такой майор Куксон?

– Очень важный человек, – быстро ответил Якимов.

– Да, но чем он занимается?

Этот вопрос оказался сложнее.

– Занимается, дорогая моя? – Якимов глубоко задумался, но затем просиял. – Я располагаю некоторыми секретными сведениями, дорогая моя. Майор Куксон – важная шишка в СС.

– Господи, вы имеете в виду немецких эсэсовцев?

– Нет. Секретную службу.

Не было смысла обсуждать эти фантазии, и Гарриет спросила насчет Калларда и Фиппса. Вздыхая от необходимости напрягать ум, Якимов отделался от нее, назвав обоих «очень достойными людьми».

– А миссис Бретт и мисс Джей? – продолжала настаивать Гарриет.

– Не спрашивайте меня, дорогая. В городе полно подобных старых куриц.

– Но что они все тут делают?

– Ничего особенного. Просто живут.

Англичане, которые жили в Бухаресте, приехали туда работать. Англичане в Афинах, очевидно, представляли собой совсем другую породу. Гарриет впервые столкнулась с людьми, которые жили за границей без работы, и была потрясена их инертностью.

Не узнав ничего от Якимова, она решила расспросить Алана Фрюэна. Он пригласил их прогуляться воскресным утром: он собирался отвести Диоклетиана в Национальный сад.

Как и договорились, он зашел за ними с утра, но Гай снова сказал жене:

– Иди одна.

– Пойдем с нами, милый, – взмолилась она. – Ему не захочется гулять со мной одной. Может быть, ты возьмешь работу и посидишь в саду, пока мы будем гулять?

Но Гай твердо вознамерился бунтовать против обстоятельств.

– Нет, я посижу тут, – сказал он. – Иди. Алан будет рад поговорить с тобой наедине.

Гарриет этому не верила. Стесняясь, она вышла в вестибюль, где их ждал Алан. Лицо его было скрыто очками, и невозможно было понять, о чем он думает. Он чувствовал себя столь же неловко, поэтому они молчали, пока не вышли на площадь.

Алан хромал и, когда собака тянула поводок, несколько раз едва удерживался на ногах. Он извинился, пояснив, что у него был приступ подагры.

– Мне пришлось побыть дома пару дней, – сказал он. – Впрочем, это неважно. На работе по-прежнему тихо. Нам нечем заняться, кроме новостного листка.

– А чем занят Якимов? – спросила Гарриет.

– Он его развозит.

– И всё?

Алан рассмеялся и ничего не ответил.

Прошел дождь – первый этой осенью. Он лишь слегка увлажнил почву, но небо, украшенное лиловыми и розовыми облаками, выглядело свежо, точно в начале весны. Гарриет жалела, что с ними нет Гая: он не только облегчил бы атмосферу, но и мог бы вместе с ней порадоваться смене сезонов.

Внезапно ее прорвало:

– Гай очень несчастлив. Можно ли для него что-нибудь сделать?

– Значит, вы ни о чем не договорились с Грейси?

– Вообще ни о чем. Он сказал, что сложил с себя полномочия. Предложил Гаю идти просить работу у Дубедата.

Алан нахмурился, размышляя об услышанном, после чего с усилием сказал:

– Так не может продолжаться. Над школой уже все смеются. Студенты пересказывают услышанное на лекциях. Говорят, что Лаш предположил, что Мильтон и Данте могли встречаться на улицах Флоренции. Когда один из слушателей заметил, что их разделяло около трехсот лет, Лаш сказал: «Ой, вот это я ляпнул!» Куксон некоторое время защищал их, но теперь посыпались жалобы. Я знаю, что миссис Бретт писала в Лондон. Уверен, что на смену Грейси поставят разумного человека. Я бы посоветовал подождать.

– Гай согласился бы с вами, но ему очень тяжело.

– Понимаю. Понимаю.

Алан сочувственно кивнул, и после этого между ними воцарилась гармония.

Гарриет пришло в голову, что Алан был первым человеком, знакомство с которым они с Гаем завели одновременно. В Бухаресте она была знакома только с теми, кто знал Гая еще до их свадьбы, и ей казалось, что ее принимают только как жену Гая. Это положение было тем более неудобно, что тогда она еще не привыкла быть женой. Ей казалось, что в Англии она оставила не только своих друзей, но и свою личность. Теперь она начала осознавать всю абсурдность подобных мыслей. Почему бы Алану не быть довольным ее компанией – так же, как он был бы рад обществу Гая?

Они прошли мимо пальм вида Вашингтония крепкая, чьи могучие серебристые стволы высились у входа в сад. Песчаные дорожки извивались под мелколиственными кронами. Солнце выглядывало и вновь пряталось за облака. Бесшумно ступая, они вошли в зону, где воздух был влажным, как в тропиках, и пах землей. Алан спустил Диоклетиана с поводка, и тот тут же бросился изучать темную мягкую землю под кустами, куда почти не доходили солнечные лучи. Все дорожки были похожи одна на другую. Солнце играло в сухой листве деревьев, и песок под ногами был испещрен узорами из света и тени. Они вышли на аллею, обсаженную деревьями с сероватой упругой корой.

– Багрянник, – сказал Алан. – Иудово дерево. Обязательно полюбуйтесь ими весной.

– Они цветут весной?

– На Пасху.

Где же они будут на Пасху? Алан предложил ждать, но более не сказал ничего. Да и что бы он мог сказать? Приехав сюда, они с Гаем сами создали себе проблему, и им предстояло решать ее самостоятельно.

Гарриет казалось, что им нужна лишь более дружелюбная страна, и тогда их жизнь начнется заново; но пока что они вновь застыли в неопределенности. В Бухаресте у них были работа и дом. Был Саша. Возможно, Гай найдет здесь работу, и у них может появиться дом, но Саша, по-видимому, потерян навеки. Даже воспоминания о нем уже растворялись в прошлом. Она уже с неделю не думала о Саше, хотя в душе у нее навсегда осталась тень – словно темнота, в которой он исчез. Видимо, он умер – как и ее любимый рыжий котенок, который выпал с балкона. Если вспоминать погибших невыносимо, следует вытеснить из головы сами мысли о них. Невозможно дать никакого другого отпора горю.

От этих размышлений ее отвлекли крики птиц и детей. Они шли через рощицу, где пахло озером, заросшим и глинистым.

– Где же Диоклетиан? – сказал Алан. – Надо взять его на поводок.

Он подозвал собаку, и они вышли из-под деревьев на солнце. На берегу озера стояли железные стулья. Озеро было маленьким и обмелевшим за лето. Его пересекал мостик, под которым простиралась вода – блестящая зеленоватая жидкость, в которой плескались утки, гуси и лебеди. Дети кормили птиц, а те производили невероятный шум.

Дохромав до пары свободных стульев, Алан сказал, что ему надо присесть. Он осторожно навис над сиденьем и со вздохом опустил на него свое большое тело. Когда они устроились, к ним подошел смотритель и встал в стороне, вежливо ожидая платы. Алан дал ему денег, и старик отсчитал несколько монет сдачи – таких мелких, что они не годились уже ни на что, кроме оплаты права посидеть у воды. Алан побеседовал со смотрителем по-гречески, после чего объяснил Гарриет, что они говорили о войне. Старик рассказал, что два его сына ушли на фронт, но он ничуть за них не переживает: англичане обещали помочь грекам, а все знают, что англичане – сильнейший народ в мире.