bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 6

О том, чтобы все наконец кончилось. Чтобы замолчали глупые молодые жрецы, привыкшие нести жертвы в «поганые места». Чтобы медленнее бежали безумные ручьи; чтобы подлые правители умирали под тяжестью корон. Чтобы слово «справедливость» перестало быть пустым звуком, чтобы открылось единственное зрячее око Дараккара Безобразного, чтобы двадцать с небольшим приливов – двадцать приливов, которые Эльтудинн успел увидеть, – перестали казаться концом, ведь они составляют лишь треть отведенной нуц жизни. Двадцать… в двадцать только начинают жизнь. А ему уже хочется уснуть навсегда. Osirare aga Der. Найти последний приют.

…Он упал и пролежал какое-то время в тяжелом, душном беспамятстве, а потом вернулся к могильнику. Небо уже серело, и можно было с другими жрецами, оживленными и взбудораженными пролитой кровью, возвращаться в Ганнас. Служители Вудэна – темные фигуры в расшитых перламутровыми пластинами хламидах, все как один, – оседлали вороных жеребцов и двинулись через лес прочь. Эльтудинн мчался первым, отрешенно слушал, как свистит ветер в совином черепе у него на шее. Очередной день не принес ни хорошего, ни дурного, а вот следующие обещали перемены.

У моря Эльтудинн сразу увидел яркую фиолетовую свечу. Ее зажгли в высокой филигранно-черной башне; над огоньком угадывался купол, а рядом еще два, поменьше. Она загорелась впервые. Значит, все внутри храма, видимо, почти готово. Хорошо.

Эльтудинн сомкнул ресницы, и такая же свеча запылала вдруг в его сердце. В этот миг он отчетливо понял, что однажды вернется домой и всё исправит. Любой ценой.

* * *

Мастер не спал – выбрался на пестрящий виолами и базиликом балкон. Там, за перламутровым столиком, он попивал вино из кубка, а второй стоял выжидательно пустым, сверкая гранями голубого хрусталя. Мастер вытянул длинные, точно у болотной птицы, ноги, откинулся на спинку кресла и зажмурил глаза. Подбородок его, как обычно, неаккуратно выбритый, был поднят. В позе виделось тоже что-то птичье, а может, кошачье. Мастер любил свет Лувы, и, когда поднимал голову, богиня словно ласкала его узкое бледное лицо пальцами. Идо не сомневался: Лува к Элеорду неравнодушна.

– О мой светлый, ты довольно быстро вернулся! Составишь компанию?

Идо пересек прохладную, тонущую в синеве залу, где обычно собирались гости, и вышел на балкон – назад в знойное марево, пахнущее морем. Оно все никак не таяло, хотя небо уже чуть потемнело, а часть облаков налилась лиловым серебром. Золото же все досталось шпилям и окнам, а местами украсило черепицу, сточные трубы и флюгера. От панорамы трудно было отвести взгляд: казалось, город ожил и, словно принц или принцесса, принаряжается к встрече со звездами. Кончики пальцев потеплели, их закололо: так у Идо часто бывало, когда приходила идея для картины. Звездный король, его каменная возлюбленная, ну или возлюбленный. Короткие швэ между закатом и сумерками, когда эти двое могут встретиться. Идо встряхнул головой и торопливо впился ногтями в ладони: нет. Тут потребуется такая работа с цветом и двойной образностью, которая ему не под силу. Он все только испортит, лучше идее остаться идеей.

– Да… – только и выдохнул он, делая шаг к свободному креслу. – Привет.

Мастер окликнул Идо не глядя, не глядел и сейчас, хотя и переменил расслабленную позу: выпрямился, подался к балконным перилам.

Серо-голубые чужеземные глаза приковались к улице, по которой двигались прохожие и транспорт, далеко не такие нарядные, как пейзаж. Вон колыхается телега, полная лимонов… а вон бежит мальчишка, у которого под мышкой удивительно добродушный, толстый павлин с волочащимся по земле хвостом. Пятнистые щенки играют в пыли с чьей-то зеленой шляпой. Стражник-нуц в голубом плаще береговой охраны явно устал после смены, плетется к таверне. По мнению Идо, Ганнас никогда особо не мог похвастаться интересными зрелищами. Но копошение букашек всегда занимало Мастера, и неважно, где букашки возились – в траве, в грязи или тремя этажами ниже. В их перемещениях он каким-то чудом находил и успокоение, и вдохновение. Похоже, нашел что-то и сейчас.

– Как ты спал, Элеорд? – Идо осторожно присел.

Мастер давно заставил говорить ему «ты» и звать по имени, но в мыслях остался Мастером. Каждое «ты» словно царапало горло: как, как можно так с ним? Еще только приучая Идо к этому, Элеорд ласково ворчал: «Мы слишком близки и знаем друг друга слишком долго, ну а формальности я ненавижу с детства». Конечно, он не понимал, насколько далеким остается и насколько это расстояние справедливо. Сократить его, возомнив о себе слишком много, было бы преступлением.

– Нормально, Идо. – Мастер, отвлекшись от уличных картинок, пристроил острый локоть на столе и другой рукой взял кувшин с вином. Заходили под кожей голубые беспокойные жилы, в жесте почудилось что-то нервное. – Хотя ты же знаешь, меня слабо освежает дневной сон, Король Кошмаров все еще меня не жалует, как я ни стараюсь с нашим храмом… – Он все же усмехнулся в своей обычной манере: только правым краем рта. – Но неважно, рано или поздно мы поладим. Что произошло за это время наяву?

– Госпожа Сафира приходила, – тихо ответил Идо и, пока Мастер наполнял его кубок, передал услышанные слова. Все слова, среди которых в ярком свете увидел радужный, искристый ореол брошенного «гений».

Недолго Мастер молчал. Показалось даже, что все это время он был где-то далеко и не слушал. Но наконец глаза остановились на Идо, а в углах рта проступили печальные, резкие морщинки.

– Девочка так несчастна, Идо. И, как и всем несчастным, ей свойственно возводить то, что оттеняет ее несчастье, в абсолют.

Он не шутил, выглядел все более огорченным. Не такой реакции Идо ожидал, пусть и привык к равнодушию Мастера в отношении похвал.

– Я не понимаю тебя, – признался он. – Почему несчастна? Она горит делом.

Мастер неожиданно отвел взгляд, стал смотреть на переливающийся рисунок столешницы. Синяя глубина его напоминала о вечернем море, на уголок же падало красное полукруглое пятно вечерней зари. Мастер положил туда ладонь, и свет заиграл в перстне – серебряной печатке, украшенной рисунком странного, довольно невзрачного растения. Это была хрупкая трава с соцветиями-каплями, Мастер звал ее по-древнему briza, но чаще на современном языке – «плач кукушки». И рассказал однажды, что в прошлом род его был отмечен именно ею. А потом из-за дурного поступка кого-то из предков метка просто перестала появляться у потомков. У отца и деда ди Рэсов ее уже не было, Элеорду она тоже не досталась.

– Она живет храмом нашего графа, – тускло, осторожно, словно очень боясь подобрать неверное слово, заговорил Мастер. – А ведь… это просто груды камня, Идо, приведенные в подобие порядка. Однажды они рухнут сами или их разрушат люди. Груды камня вообще не бывают вечными. И ими не увековечить любовь.

Идо не сразу нашелся с ответом, не решился даже отвести глаза от кольца. Мастер с его непостижимым видением мира часто делал так – нырял в глубину там, где довольно поверхности. В словах был смысл, но Идо казалось, он опережает события. И определенно зря он пытался вникнуть в то, что мало его касалось. Сафира Эрбиго и граф Энуэллис… кто в светских кругах Ганнаса не знал об этой интрижке? И мало кого, кроме чванливых жрецов, она волновала. Даже верховный король, судя по всему, не переживал, что его дочери изменяет муж. Наверное, на такое он смотрел примерно как предшественники: да пусть кто угодно изменяет кому угодно и с кем угодно, пока не рождаются лишние дети. Насчет такого граф был осторожен, сам понимал: хватит ему Эвина, Вальина и ребенка, которого они должны, обязательно должны в ближайшее время наконец зачать с Ширханой. Раньше, чем в Жу это сделают Шинар с Иуллой. За этой «битвой младенцев», как издевательски звали борьбу за наследство короля многие жители Общего Берега, знать наблюдала уже несколько приливов. Но раз за разом Иулла рожала мертвецов, а Ширхана не беременела вовсе.

– Зато белые фрески прекрасны. – Идо решил перевести разговор на то, что волновало его куда больше аристократских сплетен. – И чем бы ни руководствовалась архитектор, ты поработал отлично, они получились гени.

– Пей вино, Идо, – непреклонно, явно не желая слышать этот комплимент, оборвал Мастер и снова поднял голову. Свет заиграл на его почти бесцветных ресницах. – Посмотрим, – прибавил он после промедления, и очередная тень улыбки, лукавой и словно подначивающей, пробежала по узким губам, – что скажет она о черной капелле. О Короле Кошмаров в иной ипостаси.

– Я… о, я… надеюсь…

Но слова потерялись, а сердце зашлось. Нет, нет, только не об этом! Идо безумно волновался, безумно боялся мгновения, в которое все увидят черные фрески. Ведь сам он сразу же осознает: Мастер затмил его, как всегда. Пора привыкнуть, смириться… а все равно, со встречи в детстве, со дня, как увидел чужих лисиц на своей стене, Идо так и не смог. Безумный гений чужого совершенства раз за разом настигал его, раз за разом пронзал острым горячим ножом. Пронзал до ослепляющего восторга, глубокого горя и темной обиды. Обиды не на Мастера – на себя и богов.

Мастер, как обычно, ничего не заметил, наслаждаясь светом.

– Она и их назовет гениальными, Идо, – произнес он скучающе. – И если уж помиловать это пустое, выдуманное кем-то явно недалеким и высокомерным слово… – правый уголок его рта опять дрогнул, – она будет права, не сомневаюсь.

– Нет… – вырвалось прежде, чем Идо бы себя остановил. Он не сомневался, что выглядит жалким, несчастным, и даже не стыдился этого, опять разглядывая травяные «слезки» на чужом перстне. – Нет, Мастер, не сравнивайте, даже не пытайтесь.

– Сравню, – отрезал тот, потянулся навстречу, и жесткие пальцы коснулись подбородка Идо, заставили поднять глаза. – Сравню и буду сравнивать все чаще, ведь подумай сам – какой иначе из меня учитель?

«Лучший на свете. Самый жестокий на свете». Но Идо молчал, заставляя себя не отводить взгляда. Ощущение того, насколько он ничтожен, уже почти душило. Как, как можно настолько верить в него? Мастер ведь верил, впустую он бы такого не сказал.

– Ты лучший мой ученик. И, как мне сейчас кажется, именно тот, – Мастер снова взял кубок, – кто может превзойти меня. – Голос его звучал без тени страха или ропота. – Может – и должен. Пусть так и будет как можно скорее. Пусть.

Идо не мог, и в этом был ужас. Не сможет, сколько бы ни старался: это не про кропотливую учебу, не про отточенное мастерство, не про увиденные приливы. Это что-то… о другом. О той самой телеге с лимонами. О пятнистых щенках в пыли. О фигуре разбойника, несущего мимо плененных товарищей свою отрубленную голову. О неверии в незыблемость камня. И новая мысль – о том, какие непосильные, неоправданные надежды на него возлагают, – обдала Идо холодом, несмотря на вечерний зной.

Он натянуто улыбнулся. Поблагодарил и пообещал, что постарается. Попытался глотнуть вина, но из-за дрогнувшей руки облил тунику, выругался, вскочил. Вечно так… уличная неловкость, никуда не денешь! Но Мастер, изящно покачивавший свой кубок в пальцах, вдруг расхохотался, так тепло, будто увидел что-то самое восхитительное в своей жизни. Очередную из бесконечной вереницы восхитительных вещей. Протянул:

– Розовое на голубом… чуде-есное сочетание. Не находишь? Совсем как это небо. – И он перевел взгляд на город так, будто больше вообще не собирался говорить.

Чувствуя, как сбивается дыхание и в бессилии опускаются руки, Идо упал обратно в кресло. Красный свет заката опалил щеки предательским жаром.

– Прости.

Новый пристальный взгляд Мастера тут же нашел его, нашел – и неожиданно успокоил вспыхнувший паникой, опечаленный разум. «Я все знаю, – словно говорили эти глаза. – Все, но мне это неважно. Почему важно тебе?»

– Пей, – сказал Мастер вслух, тихо и задумчиво. – Пей и смотри на эту красоту. Мир очень хрупок, Идо. Любуйся им, пока он цел, ведь потом будет очень больно оборачиваться.

Кубки стукнули друг о друга. И на какое-то время Идо забыл о своих фресках.

2. Темное время

Медузы лежали бесконечным ковром – рыхлым, бугристым, склизким. Вальин старался не наступать на них и отводил глаза всякий раз, как среди студенистых щупалец мелькали серебристые рыбки и красные морские звезды. Одно за другим он терпеливо поднимал мертвых существ и бросал в плотный вощеный мешок. Эта методичная работа даже не утомляла, зловоние не успело стать нестерпимым – только тканевая маска влажно покалывала нос. И очень, очень хотелось наконец вновь вдохнуть поглубже.

– Почему я должен делать это? – в который раз вопросил Эвин, плетясь со своим мешком сзади. – Почему, проклятье?!

– Потому что это твоя земля. – Отец ответил ровно, но Вальин, всегда хорошо чувствовавший его настроения, догадывался: буря близко. – Тебе править ею, Эвин. А править – это не только сидеть во дворце на заднице и раздавать приказы. Так что давай-ка порасторопнее. Если станет жарче, мы тут задохнемся.

Вальин подобрал очередную большую медузу, оторвал взгляд от гальки и решился посмотреть на отца. Тот шел немного впереди, тоже с мешком и, несмотря на зной, еще в высоких, до середины бедра сапогах. Это чтобы иногда заходить в воду и вылавливать трупы оттуда. Береговая стража, несколько десятков человек, сновавших впереди и сзади, тоже это делала. А вот Эвина с Вальином отец попросил в воду не заходить: боялся, что они споткнутся на неровном дне, упадут и нахлебаются боги знают чего. Вальин был за это благодарен: сам вид такого количества трупов под рассеянным утренним светом очень его пугал. А если еще видеть, как они плавают, чувствовать, как они с тобой соприкасаются…

– А Ширханы тогда почему нет? – продолжал ворчать Эвин. – Эта земля что, не ее?

Спина отца напряглась, бриз вздыбил смоляную копну кудрявых волос. На мгновение показалось: вот-вот зарычит или даже бросится, – но нет. Отец лишь вздохнул, наклонился, подобрал самую крупную из попадавшихся на пути рыбин и почти злобно швырнул в мешок. Но заговорил он все так же мягко, почти просительно:

– Ты же знаешь, ей нельзя. Да и наклоняться она уже не может.

Ширхана ждала ребенка, отец из-за этого постоянно волновался. Вот и сейчас не находил себе места: боялся, как бы от жары бесконечные трупы не начали смердеть по-настоящему; как бы ветер не донес вонь до замка; как бы Ширхане, и так постоянно жаловавшейся на самочувствие по утрам и пропускавшей завтраки, не стало еще хуже. В том числе поэтому отец торопился. В том числе поэтому, наверное, вызвался сам помогать страже, всюду сверкавшей голубыми плащами. Ну и потому, конечно, что подданных ободрило и успокоило присутствие графа. Вроде люди без особых жалоб выполняли омерзительную, непривычную работу, кто-то даже посмеивался и шутил.

– Поверить не могу… – пробормотал Эвин сквозь зубы, но Вальин разобрал, – я вожусь в гнилье ради нерожденного куска мяса потому лишь, что у него на ладони будет светиться незабудка, а не крапива.

– Ты возишься в гнилье, – холодно возразил отец, по-прежнему не оборачиваясь. Увы, он тоже всё услышал, – потому что это твой будущий брат. Если уж для тебя не имеет значения священный долг аристократии.

– Бароны тоже аристократия, но что-то их я тут не вижу… – не отставал Эвин.

Отец все-таки обернулся. Лица его за маской было почти не различить, но глаза казались очень усталыми, а кожа заметно побледнела. Как и Вальину, ему явно плохо давалось поверхностное дыхание, призванное уменьшить риск заболеть.

– Ле Спада, например, все здесь, даже маленький. – Отец поудобнее перехватил мешок. – Но если ставить вопрос так, именно поэтому графский титул носим мы, а не другие династии.

Эвин фыркнул, но промолчал и, присев на корточки, начал собирать медуз, которых чуть не пропустил. Ровные брови его сдвинулись, взгляд горел обидой, и наверняка старший брат привычно кусал нижнюю губу, сдерживая новые вопросы или жалобы. Вальин попытался ободряюще улыбнуться ему, хотя бы глазами, но Эвин даже головы не поднял, как обычно, делая вид, что он единственный ребенок в семье.

Вальин постарался убедить себя, что не расстроен: так сложилось давно. Эвин был здоров, красив и боек, его рано начали готовить к трону – альтернатив даже не рассматривалось. Маленький Вальин восхищался им, не завидуя, – зависть обычно гибнет рядом с пониманием: ты слишком ничтожен, чтобы хоть пытаться что-то изменить. Он робко любил Эвина издали, а тот вяло отмахивался и звал брата «мелкая гниль», если звал хоть как-то. Потом и это прекратилось – когда однажды, в хорошем настроении, Эвин взял Вальина на охоту, а тому стало дурно из-за близкой бури. Тогда, грубо перекинув брата через седло, чтобы вернуться домой, Эвин шипел сквозь зубы: «Ты все равно уже почти подох. И что я?» Вальин слышал это сквозь шум в ушах и топот конских копыт, но не мог ответить, содрогаясь от рвоты и кашля. Когда удавалось хоть как-то повернуть голову, он видел только злой острый профиль брата и копну его иссиня-черных волос, развевающихся по ветру. Странно… но ему было не жаль себя, а вот Эвина – да. Тот попытался через себя перешагнуть, хотя – любимый сын, будущий правитель – не обязан был. Попытался и не смог, впервые в жизни чего-то не смог, а вдобавок получил выволочку от отца. После этого братья почти не общались, даже когда Вальин выздоровел. Наверное, Эвину правда было проще его не замечать – ни на праздниках, ни за трапезами, ни даже среди мертвых медуз. За исключением редких моментов, когда хотелось на ком-нибудь сорвать раздражение.

Вальин понял, что за ним наблюдает отец, и, преодолев застенчивость, послал улыбку ему. Видно, это было вовремя: померкшие глаза зажглись благодарностью, такой редкой и дорогой. А потом отец, точно что-то решив, легонько пошевелил левой рукой в плотной кожаной перчатке. Безмолвное «подойди ближе». Вальин, подобрав пару пропущенных трупов, скорее подскочил.

– Устал? – мягко спросил отец, опуская ладонь Вальину на плечо, и тот спешно помотал головой. – А чувствуешь себя нормально? Ветер отвратительный…

– Все хорошо, – ответил Вальин, тут же поморщившись: маска прилипла ко рту. – Правда. Дараккар милосерден.

– Ну ладно… – тихо, рассеянно отозвался отец и прищурился вперед. – Ох. И повезло нам, да? С этим иноземцем. – Он издал что-то вроде нервного смешка. – Красиво рисует, да еще разбирается в опасных медузах. Редкое сочетание.

Вальин проследил его взгляд и тоже заметил на берегу еще две фигуры без форменных плащей. Элеорд и Идо ди Рэсы, оба в совершенно не подходящих для грязной работы бледно-синих камизах и довольно нарядных о-де-шосс, тоже собирали медуз, скрыв лица масками. Старший художник, поймав взгляд Вальина, махнул ему рукой. Вальин робко махнул в ответ.

– Да, он вроде бы… славный?

– Славный, – эхом ответил отец, повернулся и, закинув мешок на плечо, пошел в воду. Плававшая там огромная медуза сверкала розовым перламутром, как гнилая роза.

Вальин присел и попытался выпутать из комка водорослей пару мертвых крабов. Спохватился, просто подхватил этот комок и сунул в мешок целиком. Пляж решили очищать полностью. Собирать с него все, что могло сгнить и распространить те самые ядовитые, вызывавшие мор миазмы. Не вставая, Вальин снова посмотрел на Элеорда ди Рэса, уже, судя по всему, наполнившего свой мешок. Он разговаривал теперь с начальником береговой стражи, тревожно кивая то направо, то налево. «Очень медленно, – угадывал по лицу Вальин. – Нужно спешить. И больше людей».

Им действительно повезло, что художник, к рассвету пришедший рисовать на пляж, увидел эту катастрофу и доложил о ней. После штормов на берега Ганнаса иногда выкидывало погибших морских животных, но никогда – столько и никогда – именно хрустальных медуз, вызывавших на Детеныше опасные эпидемии. Как их вообще сюда принесло? Почему они умерли, ведь штормов в последние сэлты не было. Вальин уже слышал, как стража обсуждает это. Сам предпочитал не думать, хотя предательская догадка сама просилась на ум. Просилась не ему одному. И, может, была еще одной причиной, почему отец решил помогать с очисткой берега сам. Глубоко вздохнув, Вальин поднял взгляд. Мрачный силуэт Кошмарища темнел там, над мысом Злой Надежды, в запущенном розово-персиковом саду.

– Знаешь, почему этот мыс так называется? – вдруг спросил отец. Он успел снова оказаться рядом и, отдуваясь, опустил мешок у ног. Вальин помотал головой. – Туда много дней подряд приходила одна девушка. Желать смерти капитану, за которого должна была выйти замуж, но не хотела. Узнав, что корабль его вернулся, она взяла да и бросилась вниз. И стала первой на свете водной девой.

– Почему она просто не сбежала? – удивился Вальин и тут же увидел в глазах отца грусть.

– Была дочерью графа. Не могла, от ее брака многое зависело: тот капитан был тоже из правящего рода.

– Но ведь от ее смерти лучше не стало никому.

Отец тяжело присел на корточки и опять раскрыл мешок. Теперь он старательно делал вид, что его интересует только россыпь маленьких медуз, лежащая на гальке почти правильным полукругом.

– Думаю, она просто устала от неволи, Вальин. А может, эту историю выдумали. Но ты прав, мало что хуже таких злых надежд.

К счастью, Вальину не пришлось отвечать: он просто не знал что и чувствовал себя как никогда маленьким и глупым. Не зря отец обычно с ним не заговаривал, тем более на серьезные темы. Не спрашивать же прямо: «Ты тоже… в неволе?»

– А можно я буду злым и понадеюсь, что все это скоро кончится? – вовремя вклинился Эвин, подойдя, встав рядом и гордо плюхнув на гальку свой добросовестно набитый мешок. – Правда, отец, я устал. И мы скоро так провоняем, что Ширхане будет только хуже, она может велеть дворцовой страже вообще не пускать нас домой.

Отец неожиданно засмеялся, громко и протяжно. На этот раз ворчание подняло ему настроение, а может, просто вернуло в реальность. Поднявшись и хлопнув Эвина, уже почти сравнявшегося с ним в росте, по спине, он напомнил:

– Эту одежду придется сжечь вместе с трупами! Слуги уже приготовили свежую. Скажи спасибо, что я не велю обрить вас налысо, а только тщательно вымыться!

Эвин, кивнув и буркнув: «Какая щедрость!» – зябко повел плечами. Вальин заметил, что и он перевел взгляд в сторону темного храма, на центральной башне которого еще не погасили фиолетовую свечу. Смотрел он мрачно, неприветливо.

– Как думаешь, обойдется? – Вальину почудился в вопросе очевидный намек, но, если и так, отец сделал вид, что не понял.

– Надеюсь. Мы начали собирать их рано и вроде как пока справляемся, главное, чтоб не выкинуло новых. Да и зноя нет, скоро ведь фиирт.

– Я не… – начал Эвин, но осекся: скорее всего, испугался новых ссор. Только подождав, пока отец возьмет мешок и отойдет подальше, он впервые за последний час прямо посмотрел на Вальина и почти беззвучно сказал: – Надо рушить этот храм, да? Зря они все это затеяли. Пока Вудэна не пускали в город, все было в порядке.

Вальин сглотнул: как обычно, растерялся, когда о нем внезапно вспомнили. Брат все смотрел в упор, явно ожидая поддержки, а он не знал, что сказать. Вроде Эвин озвучил его же тайные мысли и мысли многих здесь. А вроде.

– Но это просто красивое здание, если так подумать, – произнес он вслух.

Эвин ожидаемо сощурился, а под маской наверняка и скривился.

– Да брось подлизываться к отцу, аж противно. Я видел, ты до дрожи боишься этой громадины и осуждаешь ее существование, как и все другие твои святоши.

– Неправда! – выпалил Вальин, хмурясь. Что за глупости? – Мы никого не боимся, тем более не осуждаем, мы просто служим свету, а Кошмарище – не наше дело, и.

Он сам едва не хлопнул себя по губам. «Кошмарище»! Он же обещал себе оставить мерзкое, несправедливое прозвище храма только в тревожных мыслях, никогда не говорить вслух! Щеки загорелись от стыда и вины, неясно даже перед кем. Перед отцом, Сафирой, ди Рэсами, самим Вудэном? Хорошо, что румянца не было видно за маской.

– Да ты хоть был там? – вкрадчиво поинтересовался Эвин, и сам прекрасно знающий ответ. – То-то же. А я был. И Король Кошмаров там всюду, и люди таращатся на него, разинув рты, и кровь там льется каждый день, и он становится от этого сильнее.

– Он делает много важного, так пусть и становится… – начал Вальин.

Эвин, зашипев не хуже рассерженной змеи, резко нагнулся, подобрал за хвост длинную мертвую рыбину и подсунул к самому его носу:

– Делает много важного?! И это?

– Убери ее! – Невольно попятившись, Вальин споткнулся и упал на гальку, ударился спиной. Он не то чтобы испугался, но мутный взгляд и приоткрытый рот рыбы словно отпечатались на внутренней стороне век, теперь так и стояли перед глазами.

Эвин хмыкнул, запихнул труп в мешок, а потом, вздохнув, все же протянул руку.

– Ну давай уже. Шевелись. И не говори впредь глупостей.

Вальин молча, не двигаясь, рассматривал его узкую кисть. Перчатка была вся в рыбьей чешуе. Но браться за ладонь не хотелось по другой причине.

На страницу:
5 из 6