Карты четырех царств. Серия «Срединное царство». Книга вторая

– Остаток… жизни? – побледнела Ула, вскидывая ладони к горлу, чтобы сразу же бестолково, бессильно уронить их на стол.

– За каждый день его свободы сколько-то дней или лет моей старости, – кивнул Монз. – В довесок он навсегда избавил меня от боли, суставной и костной. Превосходная сделка. Я расщедрился и ответно подарил ему своё настоящее имя. Теперь придётся вымарать дарёное имя с первой страницы моей книги без переплёта. Вместо Ан Тэмон Зан укажу – Монз… Значит, сменил я родину, всерьёз сменил, коль умру с именем этого берега моря.

– В чем его интерес? – резко уточнил Лофр.

– Он раб и получил от своего хозяина прямой приказ убить Ула, это связано с полной кровью и непонятным мне наследством древних, – выбирая слова, сообщил Монз. – Бес желал иметь время, чтобы совершить с Улом сделку на правах существа, свободного от рабского ошейника. Он не скрывал угрозы для Ула. Но… я верю в мальчика. Кроме того, я показал Улу последний, наверное, во всем мире лист книги городов. Бес числит Ула наследником древних, и вряд ли ошибается. Ещё полагает, что легко заключит сделку на своих условиях. Он умеет морочить головы, а Ул – ребёнок. Я же рассудил: убить можно и чужими руками, и издали. Пусть Ул увидит врага глаза в глаза. Пусть всё, что произойдёт, зависит от него, а не от посторонних… игроков.

– Много ли в тебе жизни осталось, гадёныш раздумчивый? – поморщился Лофр.

– Он особенно настаивал на своей полной свободе на три дня, и эти дни я был вроде как мёртвый… Да и после не сразу очнулся. Ула говорит: вчера с утра даже тело остыло, она напугалась. Но я снова живу и надеюсь увидеть весну, – Монз виновато вздохнул, избегая смотреть на маму того, кого он отправил на встречу с Рэкстом.

– Ты что наворотил, червяк? – выдавил Лофр, навалился на стол и начал подниматься. – Себя заживо хоронишь, пацана сунул в…

– Он сделал, как подсказало сердце, – едва слышно, но твёрдо, выговорила Ула.

Монз и Лофр, оба, недоуменно обмякли и глянули на неё – на мать, от которой ожидали чего угодно, но уж точно не этих слов. Омаса, и тот отвлёкся от наблюдения за двором, покосился на странную женщину. Она сидела очень прямо, казалась окончательно бледной, но спокойной.

– Ул всегда ходил у самого края, вплотную со смертью, аж сердце ныло. Но я… я не вправе запирать его и просить беречься, у него особенный удел. В ночь, когда я нашла сына, я ведь пришла к реке утопиться, – Ула пожала плечами. – Жизнь сгнила на корню. Подруга увела любимого, он состарился, но не позвал по-доброму, даже похоронив вторую жену, а я-то ждала… Сыночек умер, соседи числили меня безумной и остерегались кивнуть через ограду, чтоб я не пристала. Жить было нечем. Не для кого… и тут – он. Мой Ул особенный. Он втискивается в щель меж отчаявшимися – и их смертью. Он отспорил Лию и отогрел Сэна, он вовсе безнадёжных поворачивает к жизни. – Ула вздохнула, плотно сжала в кулаки слабые руки, убрала под передник. – Кто может быть безнадёжнее беса? Пришло и ему время встретить моего мальчика. Мой Ул жив, сердце не обманешь. Да и вы, уважаемый Монз, не лекарь, чтобы смерть себе предсказывать. Я не чую в вас непоправимого. А угляжу, так мне дела нет до договоров с бесом. Я сама решаю, на кого травы тратить, а кого не замечать.

Ула ещё раз кивнула, встала, поклонилась окаменевшим от недоумения мужчинам и покинула зал. Шла она вроде бы уверенно, но медленно, и ноги норовили споткнуться. Омасе пришлось подхватить Улу под локоть, чтобы она не упала на крыльце…

– Удивительная женщина, – шепотом выдохнул Лофр. Деловито глянул на Монза. – Она тебе – кто?

– Всё у вас, у алых, приступом, в один миг. Кто… – Монз сник. – Было опрометчиво допускать с самого начала отношения признательности. Благодарность хуже камня на шее, и порой делается слишком тяжела, – посетовал Монз, кутаясь в шерстяной плед.– Я занимался с Улом, я выделил им с мамой комнаты в доме и постепенно…

– Ага, ага! Дурак крайний, – не слушая длинную речь, отмахнулся Лофр.

Он вскинулся, засопел, поправил широченный пояс, утягивающий брюхо. Поддёрнул рукава, будто собираясь бить кого, и резвой рысью проскрипел по доскам, ссыпался с крыльца и умчался через двор, в ворота – и далее, пойди пойми, куда – в город. Это показалось очень странно даже старшим ученикам: Лофр не такой человек, чтобы бегом бегать, ему стоит шепнуть, и самые недоступные люди явятся на встречу в указанное им время. Опять же, кони у хэша лучшие в городе, а пешком ему тяжко…

Пока ученики перебирали непонятное и делали беспочвенные выводы, забыв о занятиях, Ула обошла площадку стороной, вдоль внешней стены. Травница следила, как ученики вяло, без азарта, украшают друг дружку синяками. Вот поманила одного, второго – и повела в беседку.

– Бельмо-то с малолетства, – поглаживая по щеке рябого здоровяка по кличке Шельма, принялась вещать Ула, и теперь её слушали все, ведь Шельма каждого хоть раз обворовал или обманул. А ещё он никогда и никому не дозволял безнаказанно рассматривать шрам на щеке и тем более свой попорченный глаз. – Наколол? Вот так голову поверни… Вижу, что переживаешь, оно и понятно: во втором-то глазу с весны мутнеет?

– Ну дык… – прокашлялся Шельма, известный тем, что двух слов без ругани связать не может, и потому вынужден отмалчиваться: браниться ему строго запретил сам Лофр. – Твою ж чешую, в точку.

– Дело поправимое, но лечиться надо усердно. Мазь для глазика, ещё травки в заварку и на примочки, – бормотала Ула, всматриваясь в здоровый глаз, бесцеремонно ворочая бритую башку Шельмы. – Воровать тебе вредно, деточка. Не лежит у тебя душа к поганому делу, а вот руки тянутся. Беда… ты уж следи за собой, не то душа с горя ослепнет, а такое самой сильной травкой не исправишь.

– Ну дык… прям вилы в кадык, – насторожился Шельма, отодвигаясь от травницы и опасливо изучая приготовленные ему баночку с мазью и тряпицу с травами.

– В роду у него сплошь ворье, до седьмого колена, – поделился кто-то из младших, таясь в общей куче.

Теперь занятия забросили все во дворе. Ученики толпилась, глазели на ошарашенного Шельму, сидящего в обнимку с пучком травы. Рот у бывшего вора без звука открывался и закрывался, и, кто умел читать по губам, тот распознавал весьма заковыристые ругательства…

– Подголоска лечить не стану, в нём душа вялая, с подрезанным корнем, – не оборачиваясь, сообщила травница и нащупала руку второго больного, помолчала, считая пульс. – Подвинься сюда, деточка. Нехороший у тебя кашель. Омаса?

Рослый старший сразу очутился рядом и кивнул, выражая внимание.

– Омаса, посели его отдельно. Заразный, и крепко, – вздохнула травница, прекращая щупать горло больного. – Из синего чайника пусть пьёт, а ты поставь кого внимательного – кипяток подливать. До завра он отлежится, а там гляну, что к чему.

Шельма, успевший за время осмотра второго больного сделать три кривых петли возле беседки, со стоном сунулся к травнице, выгрузил из-за пазухи ложку, малое полотенце. Добыл из кармана горсть меди, ссыпал на доски – и побрёл прочь.

– Хороший мальчик, – безмятежно улыбнулась Ула, глядя вслед.

– Когда спит, к стенке поворотясь… но и тогда не особо, – Омаса поскрёб затылок. – Разве руки скрутить, да в подпол… А ну его! Хэш не гонит, значит, хэшу виднее! У нас двое вчера крепко поранились, позову?

– Зови, – кивнула травница.

Дверца в левой воротине с грохотом впечаталась в стену, пропуская спешащего из города Лофра. В новенькой парадной рубахе, при тяжеленном букете. На лице хэша наблюдалась устрашающая сосредоточенность, с какой людей убивают, и никак не менее.

Лофр прошагал через двор и шваркнул букет об пол беседки.

– Живо заканчивай тереть им сопли, – велел он, взбираясь на подушки и устраиваясь. – Мне, видишь ли, гости не надобны. Обживайся по полной, а для такого женщине требуются всякости вроде мебели и платьев. Омаса, проследи, чтоб после обеда был готов выезд. Из правого крыла, из двух комнат, вон те окна, пусть начисто всё повыкинут. Ула вселится, чтоб с отдельным крыльцом, вы ж иначе через окно лазать повадитесь из-за всякого крайнего синяка.

Травница покосилась на помятый букет, занимающий полбеседки, потупилась и промолчала, то есть – согласилась селиться и ехать в город за покупками. Лофр довольно хмыкнул, принял очередную неизбежную порцию отвара и залпом выпил.

Тёртое, всякое повидавшее население «Алого Льва» впало в оцепенение: как обращаться к гостье, если сам хозяин отказался называть её гостьей?

Путь Ула. Ответы без вопросов

Что это значит: добровольно принять чужую тяжкую ошибку и все её последствия? Когда Клог хэш Ул держал руку над картой палача и смотрел на багряного беса Рэкста, ответа не было. Не удалось даже задать себе такой вопрос. Колода карт иерархии с первого взгляда вызывала отвращение. Касаться тонких, чуть светящихся прямоугольников казалось невообразимо противно: ледяные они, в коросте мерзости…

Но Ул сломал себя и взял карту. То был порыв, не спровоцированный хладнокровным расчётом или страхом. В глубине рыже-алых, бешено пульсирующих зрачков беса Рэкста читалось такое… хэш Лофр называл это «краем». Бес изнемогал, раздавленный прошлым, стёртый вместе со своей памятью, окончательно страшный. Бес желал смерти всем, но в первую очередь – именно себе. Бес не нуждался в жалости, сострадании, защите… он был – бес, существо со взглядом и повадкой дикого зверя. Он назвал себя высшим хищником не ради похвальбы…

Почему же душа Ула настойчиво потребовала дать бесу казнь, а с ней и свободу, окончательную и полную после расчёта с прошлым?

«Будь я умён взрослым умом, я бы задал себе вопросы и до сих пор искал ответы, взвешивал цену и учитывал угрозы. Так и говорил драконий вервр Лоэн. Он ведь и сам бес», – подумал Ул.

Ул привёл Рэкста на место преступления и приговорил, то ли как судья, то ли как представитель жертвы. А после… ещё вопрос, кто кого казнил! Рука Ула метнулась к лицу беса, под пальцами лопнуло горячее, боль Рэкста вошла в сознание – как своя и даже острее. Ул по-настоящему прочувствовал, что значит стать палачом.

Бес очнулся и ушёл, не отомстив за ослепление. А слепой от ужаса содеянного Ул долго лежал, не размыкая век и не слыша ничего, кроме бешенного скока сердца… Он стал несвободен. Его, будто шавку на поводке, потянуло невесть куда, в большую игру загадочной и могучей королевы. Ул втиснулся в прореху мироздания, созданную росчерком тощей осенней молнии. Казнь забрала всё – силы, рассудок, тепло души. Ночь родного мира осталась позади… Ула сдавило, как тряпку, выкручиваемую при отжиме.

В междумирье иссякло всё привычное. Ул, не размыкая век, позволял отжимать себя, высачивать. Кто бы ни затеял эту стирку, авось, он знает, чем следует её завершить. После казни не так и плохо быть… выстиранным. Занятно: как долго его треплют и почему до сих пор не смогли растрепать?

«Я забрал карту палача, но я помню своё имя, – думал Ул. – Я помню, а бес забыл. Это важно. Я по-прежнему Клог хэш Ул, я весь тут, я знаю свою жизнь от ночи, когда мама нашла в реке корзину. Я тогда был мертвее и холоднее девочки, убитой Рэкстом. И все же я ощутил тепло маминой улыбки. И поверил ей, и смог выжить».

Щеку погладил знакомый ветерок. Он и здесь следовал за Улом, шелестел осенним листком, путался в волосах… Чутье подсказывало, что глаза открывать бессмысленно. В междумирье слоится туман. Он весь – обман, он не способен осесть влагой на рубахе и коже, он лишён запахов реки и дождя, росы и грибов, снега и болота… Туман – лишь завеса, он отгораживает от непостижимого, чуждого.

Ул едва заметно улыбнулся. Ветерок нашептал: то, что яростно мнёт тело и душу, не одолеет. Наследнику атлов посильна дорога, пока ему хватит упорства.

Но куда следует двигаться? Ул грустно усмехнулся. Впервые с рождения у него есть цель. Карта палача, пусть и жуткая – не только капкан, но и пропуск в огромный мир, доступный таким, как бес и Лоэн. Иерархия бессмертных – часть этого мира. И главный узел в опасном деле, которое надо разобрать до самой малой мелочи. С чего все началось? Преступление это было или наслоение ошибок? Кто виновен и почему не прекращается причинение вреда мирам и царствам? С иерархией и её тайнами не стал связываться никто из атлов прошлого. Не мог отправиться или – не пожелал?

Дойти до сути нечеловеческих бед, вторгшихся вместе с бесами в мир людей – это и есть настоящее наследство. А сила, дар – не более чем средство. «К каждому толковому наследству прилагается тайна», – сказал Монз. Как обычно, учитель прав…

Теплом на спине ощущалось внимание: мама часто думает о своём Уле.

Холодом обжигал страх: знала бы мама, что наворотил её самоуверенный сын! Бес Рэкст в древние времена сделал последний свободный выбор вслепую, если помнит верно. По его словам выходит, он не ведал, какую вытянет карту, не понимал, что для любого бессмертного найдутся оковы надлежащей прочности. Но, предлагая выбор Улу, бес не скрыл необратимость его и последствия…

Сознание путалось, мысли и воспоминания крутились стаей шуршащих голосов… «Гадалки хуже татей ночных», – вздыхал лодочник Коно. В детстве со стариком было здорово рыбачить… Он как-то рассказал о весне после большого мора. Ул буквально видел последнюю в деревне костлявую корову, впряжённую в ярмо. Ну, а ляжет скотина – впрягутся люди. Им не по силам? Что с того… Жалуются богатые: в их распоряжении и время, и слушатель. А весной в поле лишь двое ведут бой, пахарь – и голодная смерть…

«Я доберусь, – пообещал себе Ул. – Разберусь. Пахать-то я умею».

Словно осознав бесполезность выжимания страха из души, не содержащей его, туман хрустнул, подался и вышвырнул Ула!

Тело с размаха впечаталась в каменно-твёрдую, полого-волнистую поверхность. По закрытым векам полоснул чудовищный свет… Ул закричал, отдал остатки родного воздуха, попытался вдохнуть здешний, выгнулся в спазме… и потерял сознание.

Скоро ли, нескоро – Ул снова очнулся. Чужой мир сделался посилен. Холодный, жёсткий. Ул осторожно сел, убрал ладонь от лица, приоткрыл глаза.

Во все стороны простирался серый камень с узором неровностей, похожих на речные волны. В каких-то пяти шагах помещался валун, на нем сидел… ворон? Ул зажмурился, поморгал и встряхнулся.

Валун остался на том же месте, хотя перестал казаться таковым. Неподвижный и чёрный… вот отчего он представился камнем! И взгляд – птичий… Острый, немигающий. Кем бы ни был «валун», он произвёл со второго взгляда огромное впечатление. Мощь плеч, тяжёлые пласты мышц… Слишком маленькая голова с волосами, невесть с чего похожими на перья. Крошечные круглые глазки, лишённые выражения.

– Здравствуйте, – Ул низко поклонился, ведь «валун» наверняка был очень и очень взрослый.

– Вторжение, – густой бас поплыл над рябью камня, и вроде бы взволновал её, и погнал звук дальше, дальше…

«Валун» гибко поднялся, перетёк в позу готовности к бою. Он навис над Улом, вдвое или даже более превышая его в росте и, пожалуй, вшестеро – в ширине…

– Нет же, я не сюда шёл и у меня… – пискнул Ул, пятясь.

«Валун» в одно неуловимое движение оказался рядом. Огромная лопата ладони прицелилась в горло и стала надвигаться в рубящем ударе – ближе, ближе… и медленнее. И ещё медленнее!

Ул шагнул в сторону, метнулся прочь! На пятом прыжке он разобрал рычание, камень под ногами задрожал: «валун» рухнул, вложив слишком много сил в промах.

И снова встал. И развернулся. И надвинулся.

– Вторжение, – бас покатился мощнее, зарокотал штормовым прибоем.

Две огромные руки, тяжёлые от мышц, хлёстко взмахнули – и стали сходиться, чтобы рёбрами ладоней срубить шею Ула. Ближе, опаснее – и медленнее… ещё медленнее! Ул отпрыгнул, метнулся прочь. Расслышал хруст почти что вывихнутых плеч врага.

– Вторжение, – третий раз прогудел неуёмный «валун».

Теперь Ул рассмотрел его: голова очень маленькая, волосы длиннющие, сплетены в свободную косу и заткнуты сзади несколькими витками за пояс.

Для четвертой атаки «валун» выбрал удар ногой. Снова время остановилось, и Ул использовал заминку, чтобы – как учила книга Монза – ткнуть в несколько точек на темной коже упрямого бойца, свести вместе его безвольно повисшие руки, обмотать запястья волосами непомерно длинной косы.

– Вторжение, – пробасил воин, лёжа на боку и ворочаясь, и норовя даже теперь дотянуться до врага.

Ул ускользал от всякой попытки «валуна» перекатиться и подмять, ощупывал пояс бойца, потрошил замеченный только что плоский кошель. Наконец, Ул выудил единственную вещь, вложенную внутрь – и сел, морщась от отвращения.

Карта. Снова карта… из той же рабской колоды, оставляющей каждому бессмертному ничтожную роль исполнителя. Точно оттуда: рамки у всех карт смутно подобны, они сплошные, тёмные и будто… глубокие? В прямоугольнике этой вот рамки, как в колодце, видны вдали, в сумраке, закрытые ворота.

– Я возьму вашу карту на время разговора, – сообщил Ул и сжал карту в ладони.

Прямоугольник нагрелся, обжёг руку… и сразу захотелось сказать неизбежное – «вторжение».

– Вто-о… – бас связанного воина поперхнулся, сошёл на гудение, иссяк.

Мелкие чёрные глазки, по-птичьи круглые, в складчатых веках без ресниц, сморгнули, сделались осмысленными.

– Вы… кто? – быстро спросил Ул, пока просветление у «валуна» не закончилось.

– Привратник, – раздумчиво выговорил воин. Наморщил лоб. – Карта. Не я. Или карта – и я? Или карта… а меня нет.

– Имя своё помните?

– Тьма. Всюду тьма и… душно. Не могу уйти. Не могу ничего.

– Ну, знаете, как ещё посмотреть! Вы так меня загоняли, что я на год вперёд набегался, – посетовал Ул, на всякий случай отодвигаясь, когда «валун» качнулся и сел, используя силу едва послушных ног при безвольных, парализованных руках. – Позвольте спросить: а вы зачем взяли карту?

– Взял?.. Не брал! Она моя, всегда. Подарок? Судьба? – боец задумался.

– Вот-вот! И вы не брали, и тот бес тоже. Ничего себе загадка! Нет, скорее преступление. Порабощение, совершенное обманом. Да-а… Куда мне дальше-то идти? И что я тут делаю? – не надеясь на ответ, пробормотал Ул. Покосился на связанного. – Сперва я принял вас за ворона на камне. Ну, голова – как птица. Ворон. А на каком языке мы говорим?

– Ворон, – повторил боец и вдруг улыбнулся. – Да. Острое зрение души. И моё возвращается. Ты – маленький атл. Я – Ворон Теней, в двуногом облике имя мне Ург. Помню… сейчас – помню. Помню! Имя крылатого облика не помню. Жаль… Мог бы улететь и обрести свободу. Но даже половина памяти лучше тьмы без края.

Улыбка стала шире. Взгляд изучил Ула с головы до пят.

– Мы говорим на моём родном наречии, – помолчав, добавил Ург. – Так устроены бессмертные любого царства. Входя в мир, мы принимаем его закон и переделываем себя. Я склонен назвать такое поведение вежливостью, а не умением выжить. Ты быстро изменился. Успел до боя. Благодарю, ты остался жив. Смог вернуть мне первое имя.

– А что делать с вашей картой? Мне трудно её удерживать. Рука немеет.

– Положи, – Ург кивком указал место справа, чуть в стороне. Взрыкнул, и по серому полю прокатилась волна, накрыла карту и вплавила в себя. – Уйти не смогу… но так гораздо лучше, маленький атл. У тебя пока нет годных вопросов, слишком всё чужое, я вижу. Хорошо вернуть зрение! Я – Ворон Теней, и я оказался замурован в озеро окаменелого времени…. Безвременного камня? Не важно. Вижу: ты встрял в непосильное, наследник. Решение взять чужую карту и чужую ошибку любой назовёт поспешным и неверным. Но таково решение атла. Только тебе посильно сделать его верным… если посильно.

– То вы ничего не знаете, то – всё вам ведомо… – поразился Ул.

– Не трать себя на жалобы. Не жди подсказок. – Ург прикрыл глаза. – Найди ответ о моей карте. Тогда я ещё пригожусь тебе. Пока же встань спиной к моей спине. Оттуда иди, как победитель. Дальше, до конца. Я чую на тебе запах вервра, я прежде знал его, он был могуч. Теперь ослаб душой. Умолчи, что принял его карту, и её до поры не увидят. Нет у них зрения ворона. Скажи: тот вервр пообещал тебе ценность. Сам реши, какую. Скажи: он велел готовиться к испытанию. Не поверят, но передышку получишь. Умей быть внимательным и быстрым, маленький атл. Выбирай сердцем. Иди.

– Благодарю, – ошарашено кивнул Ул.

– Благодарность пуста, – оборвал Ург. – Верни мне свободу, найди ответ: как я оказался здесь с картой, если никогда не выбирал её? Ответ – плата за то, что я проиграл тебе бой. Помни: проиграть было непросто, маленький атл.

– Ну… да, – сглотнув сухим горлом и ощутив мгновенный озноб, Ул протрезвел от глупой гордости за свою победу.

– Ты быстрее времени, но мне не важно время. Прошлое и будущее, такие мелочи… Совсем пустые, – усмехнулся Ург. – Я – Ворон Теней, именно я поставлен ждать и убить тебя, наследник. Все ответы в тебе, ты атл, идущий по тропе запредельной. Осталось подобрать к ответам вопросы, как ключи к сундукам. Иди.

Столичные истории. …да здравствует бес!

День дал столице много сплетен: о беготне хозяина «Алого Льва» с букетом цветов, о заселении в его дом гостьи на правах хозяйки. Обсуждали бессчётные покупки: прежде-то поход по лавкам способен был вызвать лишь насмешки хэша. И вот, после суеты, Лофр – сам Лофр, первый на всю столицу наставник боевых искусств – проспал утренние занятия учеников! Проспал – и не расстроился!

Когда хэш всё же вышел во двор, он запрокинул голову и долго созерцал высокое солнце. Он выглядел румяным, бодрым… и окончательно невменяемым. Опустошая чайник за чайником и слушая наставления травницы, Лофр до обеда просидел в новой беседке. Он смотрел поверх голов, хмурился, пропускал мимо ушей отчёты наставников и старших учеников. Затем вызвал двух недорослей с крепким ремесленным прошлым и велел соорудить весы. Зачем? Сперва такой вопрос не возник: хэш всегда знает, что правильно в его собственном доме. И, если он пожелал взвешиваться после обеда, почему бы нет? Даже когда на следующий день он взвесился трижды, и всё это – ещё до полудня… И трижды – от обеда и до отхода ко сну… Всякое бывает.

Новое утро не успело запалить первую солнечную лучину для растопки очага зари, а хэш уже топтался на весах, разбудив Омасу и капризно – это Лофр-то! – донимая расспросами: не подменил ли кто ночью весовые мешки?

Как не счесть подобное поведение странным? Тем более, впервые на памяти учеников ответы Омасы оказались негодны, и на допрос к хэшу побрёл сонный Шельма – неизменный виновник или хотя бы свидетель любых пропаж имущества. Он долго, обиженно отнекивался: не лил воду в песок, не видел, чтоб иные меняли груз, не подстрекал малышню. Чужаков в кольце стен не примечал!

– В хорошее верить – край, как трудно, – наконец, решил Лофр, настороженно изучая три малых мешочка, убранные с платформы, уравновешивающей его тушу. – Или я всерьёз худею, или все вы крайние хитрецы. Но я не худею десять лет, а в вас хитрость прибывает непрестанно…

Хэш привычно похлопал себя по брюху, пробормотал нечто маловнятное о делах, какие нипочём не отложить. Снова глянув на крохотный мешочек с песком, отложенный в сторону – свою убыль в весе, уже несомненную – Лофр потребовал выезд и парадную одежду. Побрёл переодеваться, кивнув Омасе: мол, доверю выслушать наставления явившейся на шум Улы, чтобы затем упаковать нужное и в городе своевременно подавать настои, капли и по возможности запаривать травы.

Снова всё сложилось вроде бы правильно: память у «дубины» превосходная, исполнительности хватит на троих. Наконец, кто откажет любимцу Лофра, которого знает и уважает даже распоследняя шваль?

Скоро к карете вместе с переодетым Лофром прошаркал Монз, кряхтя и опираясь на новенькую полированную трость. Переписчик выглядел торжественно, даже подвязал гербовую ленту под кружевным воротом: такие дозволяется носить лишь обладателям очень яркого дара, доказанного делами. Лофр, уже сидя в карете, выглянул, щелчком пальцев привлёк внимание Омасы – и указал ему место кучера.

И вот, ни свет ни заря, четвёрка безупречных коней играючи утянула тяжёлую парадную карету – в ворота, дальше по улице, за угол… звук сделался тише, глуше… угас. Пыль осела, суета развеялась. Тут и рухнуло на двор ошарашенное, глухое недоумение.

– Вот же ж гра-бля, – разделяя надвое последнее слово, высказал общий настрой Шельма, азартно расчёсывая бритый затылок. – Чё за чё-о, козыри ох-не-ей…

– Деточка, – вздохнула Ула, вслушиваясь. – Мне бы хоть одно словечко понять.

– Ну ж… Ща ж, – смутился Шельма и… сгинул.

Все ученики знали непостижимую особенность массивного тела Шельмы: растворяться в воздухе хоть темной ночью, хоть средь бела дня. Не помогало самое усердное наблюдение. Да возьми Шельму за руку – и то без толку! Вот он сиднем сидит посреди двора, в носу ковыряет, чешет бок, сонно моргает… и вдруг – пропал! А ты весь внимание, пить не пил хмельного… но остался глупо охать и сомневаться: а всё ли ладно у тебя со зрением? Правда, в минувшие два дня отыскать Шельму удавалось даже младшим ученикам. Надо было всего лишь внимательно изучить пространство шагах в сорока от травницы, – и обязательно там обнаруживался Шельма, занятый каким угодно делом, будь то усердное исполнение урока с оружием на солнцепёке, отлынивание от забот в тени или непроизвольная для воровской его породы слежка хоть за кем, даже и за приятелем, но непременно украдкой.