Книга слизи. Скользкий след в истории Земли

Приключения охотников за привидениями вызваны возвращением шумерского бога Гозера на Землю. Он находит временное пристанище в теле Сигурни Уивер, которой затем было суждено столкнуться с еще более слизистыми существами в культовой сцене фильма «Чужой». Первый раз слизь хлынула на экраны с выходом фильма «Капля», рассказавшем о темно-красном космическом существе, которое попало на Землю в результате катастрофы в 1958 году. Капля начала охоту на молодого Стива МакКуина и других обитателей Земли. «Беги – не останавливайся…» – призывал трейлер к фильму. Под «красной угрозой» подразумевался, вероятно, коммунизм. Охотники за привидениями сражались со слизью, состоявшей из ядерных отходов. В свою очередь, современные смертельные слизи, по задумке американского писателя Джеффа Вандермеера, появились из биолабораторий или были порождены самой матерью-природой из-за сбоя в процессе мутации. Слизь соответствует времени, представляя собой условную Каплю в зависимости от страхов конкретного поколения.

Столь же вечным является и другой грандиозный научно-фантастический роман, для которого не нашлось однозначного толкования. В философском романе Станислава Лема «Солярис» человек заражает планету-океан, состоящую из геля. Этот океан сам создает уходящие на километры ввысь небывалые красоты. Десятилетиями терпят крах попытки установить реальный контакт с этим загадочным разумом. Ученым не удается разгадать тайны поведения океана. Тем не менее вымышленная Лемом научная миссия принесла реальные результаты, хоть и плачевные. Говоря о научных исследованиях в космосе, известный астрофизик и писатель Карл Саган отмечал, что «поиски внеземного разума по сути являются поисками нас самих». Человек мал и беспомощен в своем противостоянии с непобедимым спокойствием океана на Солярисе. Возможно, Лем хотел указать нам на границы наших возможностей?

Об этом же идет речь в повести Г. Ф. Лавкрафта «Тень над Инсмутом», в котором эпизодически появляются протоплазматические шогготы. Они служат амфибиям, людям-рыбам, которые обитают в морской пучине у дьявольского рифа недалеко от маленького, забытого богом городка в Новой Англии. Эти существа передают жителям опасное заболевание. Избежать проклятия невозможно, в чем наконец вынужденно убеждается герой этой кошмарной истории. Скорее всего, это литературное выражение реальных страхов самого автора. Говард Филлипс Лавкрафт родился в 1890 году в городе Провиденс, Род-Айленд. Его детство и юношество были омрачены долгой болезнью и ранней смертью отца, которого поместили в приют для умалишенных, где он и умер, вероятно, от последствий запущенного сифилиса.

В повести жены заражались опасным вирусом от своих мужей, а также могли передавать его своим нерожденным детям. Возможно, мать Лавкрафта, Сара Сьюзан, тоже пыталась найти в своем сыне следы прогрессировавшей болезни мужа? Нам известно лишь то, что она относилась к нему противоречиво, чередуя всепоглощающую, даже чрезмерную материнскую любовь и отношение к нему как к «гротескному» и уродливому отпрыску, как она описывала его другим людям. К примеру, в детстве она советовала ему все время оставаться дома, чтобы не пугать соседей. Неудивительно, что Лавкрафт вырос одиноким, странным и необщительным. Если он и переборол конфликтные отношения с матерью, то только после ее смерти. Сара Сьюзан, как и ее муж, умерла в больнице Бутлера в Провиденсе, хотя до сих пор непонятно, была ли она так же заражена сифилисом или нет.

Ее сын в любом случае рано нашел свою мирную обитель в книгах, среди которых были классические произведения – ужасы Эдгара Аллана По, а также статьи по астрономии, которые вселили в Лавкрафта уверенность, что Вселенная – это источник появления всемогущих монстров. Их слизистый вид, возможно, был связан с возрастающей ролью эволюционной биологии, набиравшей популярность среди общественности. Особенно сильное влияние имел ведущий дарвинист того периода – Эрнст Геккель. Он известен своим филигранным графическим изображением медуз, актиний, червей и подобных им существ. Он создавал иллюстрации в таких тонких деталях, что его зачастую идеализированные изображения послужили определенным вдохновением для современного искусства. Однако это не все. «Геккель создал колоссальное в научном и философском смысле творение, к которому стремились его соратники, – говорится в одной из книг об этом выдающемся биологе-эволюционисте и талантливом художнике. И далее: – Исходя из размышлений Дарвина и собственных биологических исследований, он довел свои знания о развитии жизни до совершенства, что признано во всем мире».

Несмотря на достижения Геккеля, не стоит забывать о том, что часть его работ посвящена селекции, на основе которой он призывал к умерщвлению тяжелобольных. Не совсем понятно, было ли это неутешительным результатом мыслительного эксперимента, или он писал с полным убеждением. В конце концов, сейчас это не так уж важно. Тем не менее его работа, наряду с несколькими другими, стала теоретической основой для евгеники XX века. Лавкрафт оказался верным последователем Геккеля, считал себя благородным потомком новой английской аристократии, родившимся в неправильное время. Лавкрафт отрицал все современное, в связи с чем и наступавшее «американское столетие», и Первая мировая война были не более чем фоновым шумом в его произведениях, которым он нарочно придавал определенный старомодный эффект своим особым стилем письма.

Тем не менее эксцентричное ретроградство Лавкрафта имело и более темную сторону. Часто цитируется его письмо, датированное 1928 годом, в котором он описывает обитателей бедных кварталов Нью-Йорка. Эти строки пропитаны отвращением:

Органические существа – итальянцы, евреи и азиаты, – которые населяют эту страшную клоаку, даже при максимальном напряжении воображения не могут называться людьми. Монстроподобные, амебоидные, скользкие, с расплывчатыми очертаниями из вонючей вязкой слизи, напоминающей процесс гниения и разложения на Земле. В каком-то смысле они напоминают не что иное, как червей-паразитов или безымянных существ с морских глубин.

Очевидно, что расисту и антисемиту Лавкрафту глубоко противна идея смешения национальностей. В его произведениях странные существа, например Ктулху, пытаются обрести господство над людьми или, что еще хуже, незаметно с ними смешаться. Для Лавкрафта чужое не имеет права ни ассимилироваться, ни, тем более, победить.

Не только у него, но и у других авторов жанра ужасов смертельной слизи противопоставляются благородные персонажи, чаще всего ученые. Их безграничная научная пытливость раскрывает темные тайны природы и пробуждает ужасы, которым было бы лучше оставаться неизвестными. Именно так полярные исследователи в вечных льдах Антарктики сталкиваются с «нечто из иного мира», пребывающим в зимней спячке в своем космическом корабле. После его пробуждения становится очевидно, что это инопланетное существо, покрытое слизью, как и шогготы, может менять свой облик и обманом превращаться в самих ученых. Таким образом, ученые впредь должны сражаться с монстром, который под дружеской маской слоняется среди них.

Здесь можно увидеть параллель с другим рассказом Лавкрафта – «Зовом Ктулху». В нем лишь один норвежский офицер Густав Йохансен выживает после столкновения с древним богом. Сета Брандла в «Мухе» также губит его научная любознательность: ученый в результате неудачного эксперимента превращается в гротескное существо – получеловека-полунасекомое. Как и жители Инсмута, он проходит путь от личиночной стадии человека до перерождения в монстра. «Муха», однако, представляет собой «одну из самых “слизистых” романтических историй», – пишет исследователь медиа Ребекка Белл-Метеро в своем эссе о слизи, сексуальности и гротеске. Это заслуга подруги Брандла, которая, несмотря на всю отвратительность его превращения, остается с ним. Несмотря на успех «Мухи», популярность слизи в кинематографе к концу тысячелетия постепенно сошла на нет. Казалось, что поток слизи, так резко и бурно хлынувшей на экраны, прекратился так же внезапно, как и начался.

«Конец тысячелетия ознаменовал конец определенного цикла», – пишет Белл-Метеро в 2004 году.

Казалось, зрители стали пресыщаться отвратительными слизистыми представлениями. Страх перед апокалипсисом и террористические атаки снизили интерес публики к гротескным изображениям. Им на смену пришли военные фотографии, и слизистые, противные фильмы, как следствие, вышли из моды на время… но они вернутся.

С точки зрения сегодняшнего дня прогноз Белл-Метеро, сделанный в 2004 году, оказался совершенно правильным. «Чужой» так никогда и не ушел с экранов, планируются новые экранизации «Капли» и «Мухи», в то время как теперь уже женскому составу фильма «Охотники за привидениями» предстоит вновь сразиться с «Туманом класса 5».

Таким образом, слизь снова в моде, в связи с чем опять возникает вопрос, что же она в целом символизирует? Зачастую она представляет собой размытую линию, разделяющую нас и чужих, роль, которую она берет на себя и в реальности тоже. Это объясняется тем, что люди – биологические существа с аморфной натурой, и мы не можем долго сохранять ни нашу внешнюю телесную оболочку, ни внутреннюю культуру. «Цивилизация, контроль и безопасность – это лишь верхушка айсберга, – говорит писательница Никки Джеррард и добавляет: – Во всех нас, зачастую в уголках нашего разума, живет неприятное осознание того, насколько мала наша власть над нами самими, над нашей душой и телом».

Наши границы неточны даже без паразитирующих, жаждущих власти инопланетян. Эти границы обозначены именно слизью. Это вещество, символизирующее переход от здоровья к заболеванию. Это граница между мной и тобой в сексе, позволяющая, кроме того, осуществить более слаженный половой контакт. Наконец, слизь символизирует последний переход от жизни к свойственному смерти ослизнению, когда тело в процессе разложения теряет всякую форму. Тем не менее, несмотря на внешние сходства, слизь слизи рознь. Слизи, присущие живым существам, характеризуются крайней сложностью и многогранностью, в то время как слизь, свойственная разложению, представляет собой лишь отход, побочный продукт, не имеющий упорядоченной структуры.

Слизь, впрочем, может означать не только слабость тела, но и слабость духа. Это проявляется в разрыве между тем Я, которым мы являемся, и тем Я, которым мы хотим быть. Конфликт между двумя Я обусловлен нашей примитивной, животной природой, которая крайне тесно связана с нашими благородными помыслами. В повести Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886) с этим сталкивается доктор Джекил. Поддавшись научному порыву, он пытается отделить хорошее от плохого в своей душе. Вместо этого он невольно способствует появлению смертоносного существа – мистера Хайда. Мистер Хайд появляется «со дна слизистой ямы» и впервые принимает видимый облик. Монстр существовал всегда, однако был пленен в теле доброго доктора Джекила.

Слизь как выражение собственной слабости и подавленных воспоминаний занимала также философа Жан-Поля Сартра, который в своей книге «Бытие и ничто» уделяет некоторое внимание «вязкому». Именно текучий, вязкий, липкий материал, то есть слизь, должно быть, поспособствовал экзистенциальным страхам Сартра. Слизь как «агония воды»? Слизь как «дегенеративная жидкость»? Слизь как «сосущая кровь пиявка»? Если бы Сартр был женщиной, у него бы тут же диагностировали истерию, например, из-за подобных формулировок: «слизь похожа на воду ровно в той же степени, в которой полет курицы похож на полет ястреба». Сартр на этом не останавливается, превращает слизь в определенное женское свойство и характеризует его как «сладкую женскую месть».

Можно ли это считать хладнокровным взглядом философа на явления, происходящие в мире? «Эти примеры иллюстрируют идею особенностей, отличительных черт, которыми обладают, например, вязкость и слизистость», – пишет мне Сара Бейквелл в качестве объяснения этого феномена в одном из своих электронных писем. Или, быть может, отвращение сидит в нас так глубоко, что мешает смотреть на эту тему объективно? Когда философ боится затеряться в слизи, имеет ли он в виду себя и своего собственного мистера Хайда? В книге «Бытие и ничто» Сартр делает набросок прогрессивного мировоззрения, «засасываемого течением прошлого». Это вторжение тысячи паразитов. И снова нападает Капля.

Слизь делает монстра монстром? Выдающийся чешский писатель Карел Чапек родился в 1890 году, как и Г. Ф. Лавкрафт, которого он своими глубоко посаженными глазами на серьезном лице и гладко причесанными волосами отдаленно напоминает. Оба писателя в 1936 году опубликовали важные произведения с поразительными сходствами. Если в Инсмуте Лавкрафта монстры-амфибии обитают у дьявольского рифа где-то возле берегов Новой Англии, то в «Войне с саламандрами» Чапека они населяют дьявольскую бухту Суматры. Выбранный Чапеком вид слизистых монстров анатомически совпадает с вымершим видом исполинских саламандр Andrias scheuchzeri.

В XVIII веке ископаемые останки этих саламандр считались костями людей невысокого роста и жертв библейского потопа. В романе животные ведут войну против человечества и стремятся к мировому господству. Так по-лавкрафтовски!

На берегу остались только две мертвые саламандры и еще одна – у нее был перебит позвоночник. Эта саламандра издавала особый звук, подобный «охбоже, охбоже, охбоже».

КАРЕЛ ЧАПЕК, «Война с саламандрами»

В отличие от монстров Лавкрафта, монстры Чапека по природе миролюбивы – до тех пор, пока люди не начинают их эксплуатировать и порабощать. «Здесь их можно варить или тушить, по вкусу они получаются как говядина скверного качества. Мы приготовили и съели саламандру, которой до этого дали имя Ганс, – говорит один из ученых в книге. – Это было воспитанное, умное животное, особенно полезное для научных экспериментов. Порой мы целыми вечерами болтали с ним и удивлялись его ненасытной любознательности. К сожалению, нам пришлось заколоть Ганса после того, как он ослеп в результате одного из моих трепанационных экспериментов». Кто здесь кого уничтожает? Кто здесь монстр? Два писателя родились в одно время и стали свидетелями по меньшей мере одной мировой войны. В отличие от Лавкрафта в далекой Америке, Чапек не мог проигнорировать террор и вновь начинающуюся катастрофу в Европе. В своих произведениях он предупреждал о фашизме, в связи с чем в гестапо его считали одним из опаснейших людей в стране. К моменту смерти Чапека от воспаления легких в 1938 году на его имя уже был выписан ордер на арест.

Рисунок 4. Чешский писатель Карел Чапек (фотография 1936 года) считался в гестапо врагом народа номер два. Известность ему принес опубликованный в 1936 году роман «Война с саламандрами» (1). Иллюстрации Ганса Тиха, издание ГДР 1989 года (2)

Рисунок 5. Американская писательница Патриция Хайсмит (2) любила улиток (1). Французский философ Жан-Поль Сартр (3), напротив, ненавидел слизь. В романе Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», 1886 (4), добро и зло борются в человеке, как показано на театральном плакате

Доктор Джекил и миссис Слизь

Потом он подошел к террариумам с улитками. Гортензия и Эдгар предавались любви: Эдгар тянулся с камешка вниз, чтобы поцеловать Гортензию, а она приподнялась на кончике ноги, чуть покачиваясь под его ласками, словно танцовщица, зачарованная музыкой.

ПАТРИЦИЯ ХАЙСМИТ, «Глубокие воды»

Большая любовь Патриции Хайсмит к улиткам началась, когда она, будучи юной девушкой, на рыбном рынке Нью-Йорка нашла двух «странно обнявшихся» коричневых улиток и забрала их домой. Настолько сильно она была очарована парными ритуалами у животных, что сразу же придумала двух персонажей. В книге Хайсмит «Глубокие воды» есть некий Вик Ван Аллен, замечающий у животных те интимные проявления, которые отсутствуют в его собственном несчастливом браке. Также в книге присутствует Кнопперт, исследователь улиток, который вынужден заплатить высокую цену за свое увлечение зоологией. Столь же печальный конец ждет ученого, который в другой истории из тщеславных побуждений отправляется на остров, населенный гигантскими плотоядными улитками. Сама Хайсмит никаких слизистых существ не боялась: держала сотни улиток в качестве домашних животных и, если верить слухам, однажды даже принесла улиток на одну лондонскую коктейльную вечеринку.

Во время переезда во Францию Хайсмит не могла законно перевезти животных, поэтому она решилась на следующую аферу. Хайсмит совершила несколько поездок, в каждую из которых перевозила горсть улиток в бюстгальтере. Это – пример впечатляющей заботы со стороны писательницы, которая любила все гротескное и жуткое и вдохновлялась такими авторами, как Эдгар Аллан По.

Следующим, кто внес вклад в развитие темы слизи в литературе, стал Жан-Поль Сартр, который с содроганием относился к домашним животным Хайсмит и придуманной ею схеме их транспортировки. В книге «Бытие и ничто» он сравнил слизь с обвисшей грудью женщины, лежащей на спине. Образ Хайсмит с улитками, спрятанными под грудью, был для него, вероятно, сущим адом.

Слизь, отвращение и животные инстинкты: как пишет философ Марта Нуссбаум в своей книге «Королевство страха», животные порывы постоянно занимают наше внимание, и мы все время имеем дело со своими и чужими выделениями. Марта считала, что было бы заблуждением думать, что мы стоим выше животных по своему развитию. Тем не менее желание отделиться от животных продолжает существовать и приводит к катастрофическим последствиям. «Что было бы, если бы мы выделили группу людей, которых мы считаем более похожими на животных, нежели мы? Более потных, более резко пахнущих, более агрессивных, сильнее пропитанных запахом смерти, чем мы? – так Нуссбаум описывает подсознательный ход мыслей. – Могли бы мы идентифицировать этих людей и успешно подчинить их себе? Это бы вселило в нас спокойствие. Они животные, а не мы».

Во всех культурах с подобным предубеждением сталкиваются определенные безвластные меньшинства, а иногда и вся женская половина населения. «В Соединенных Штатах это проявляется в расизме, гомофобии и отвращении по отношению к стареющему телу, – пишет об этом Нуссбаум в The Washington Post. – В каждой культуре, однако, мужское отвращение направлено на женщин как на более схожих с животными существ». Согласно Нуссбаум, женщина воплощает в себе животные черты, поскольку в нее природой заложена способность к родам, к менструации и к принятию сексуальных выделений от мужчины.

Мне нужно отвергнуть королеву любви просто по той причине, что она возникла из вонючей слизи?

ДЖОНАТАН СВИФТ, «Дамская гардеробная», 1732

Подобное разграничение имеет долгую, уходящую корнями в христианство историю. Как писал аббат Одон Клюнийский в 900 году, «красота тела целиком заключается в коже».

Если бы люди увидели, что находится под кожей… они бы точно ужаснулись облику женщины. Она состоит из слизи и крови, влаги и желчи.

Подумайте только: в ноздрях, горле и животе постоянно скапливаются разные гадости. Если мы не хотим даже кончиком пальца дотронуться до слизи и грязи, то как мы можем хотеть обнять мешок со всякой дрянью?

Основой этой своеобразной теории стало появившееся в античности и просуществовавшее поразительно долго учение о четырех телесных жидкостях. Согласно ему, здоровье любого организма зависит от баланса между желтой и черной желчью, кровью и флегмой, то есть слизью.

Даже Жан-Поля Сартра, известного своей любовью к женскому полу, беспокоили жидкости в организме женщины. Однажды он описал самого себя как «того, кто скорее не спит с женщинами, а помогает им мастурбировать». Сара Бейквелл в своей книге «В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль» пишет об этом следующее: «Сартр, если судить по ярким описаниям в его книгах, считал секс кошмарным процессом борьбы за то, чтобы не утонуть в слизи и грязи». Такие страхи могли бы терзать и Г. Ф. Лавкрафта, но он и без того объявил себя поздно родившимся пуританином.

В «Дагоне» моряк попадает на остров, покрытый черной слизью. Ему едва удается избежать встречи со страшным чудовищем. Вскоре после своего возвращения к людям одинокий герой узнает легенду о Дагоне, после чего бог рыб начинает являться ему в кошмарах. Героя повергают в ужас мысли об океане и о тех неизвестных существах, которые ползают по его дну. История заканчивается шумом, напоминающим удары «сильного слизистого тела» о дверь. Так кто же пытается вломиться? Бог рыб, женщина, или они оба в своем слизистом симбиозе? В мифологии есть многочисленные упоминания о неком Дагоне, боге филистимлян, которого всегда изображали как бесполого гибрида, получеловека-полурыбу.

Это существо могло бы стать идеальным воплощением всех глубинных страхов и антипатий Лавкрафта – на одну половину является человеком, да еще и живет в море: с детства Лавкрафт ненавидел рыб, море и все, что с ним связано. Кроме того, в произведении упоминается телесная близость.

На четвертом десятке он вступил в поспешный брак, не имея никакого любовного опыта. Все указывало на то, что отношения были обречены. Несмотря на то, что брак Лавкрафта не оказался полным провалом, было очевидно, что об искусстве любви он знал только по книгам. Впоследствии его бывшая супруга, Соня Грин, рассказывала, что он не проявлял достаточной заинтересованности и инициативы.

Биограф Лавкрафта, Сунанд Т. Джоши, считал писателя одним из наиболее асексуальных людей в истории человечества. В произведениях Лавкрафта ни женщины, ни секс не играют существенной роли. А если смотреть между строк? Секс упоминается лишь иногда, как, например, в случае с порожденным из лона Великим Ктулху. «После того как мы с помощью Лавкрафта увидели это слизистое, желеобразное, покрытое щупальцами существо, действительно ли нужно задаваться вопросом, почему Лавкрафт проявлял к сексу “недостаточный интерес”?» Такого мнения придерживался Стивен Кинг, за что, мягко говоря, не получил одобрения со стороны фанатов Лавкрафта.

Можно с уверенностью утверждать, что отношение Сартра и Лавкрафта к женскому полу было в лучшем случае неоднозначным. Помимо того, с их собственных слов, они оба испытывали глубокое отвращение к обитателям морских глубин. Когда Сартра в интервью спросили, что он ненавидит больше всего, он коротко ответил: «Моллюсков и помидоры». «Я все не могла понять, нужно ли мне в этом разговоре воспринимать Сартра всерьез или нет… – пишет мне Сара Бейквелл. – Я предполагаю, что он, анализируя свой страх перед помидорами, не только с охотой говорил о самом явлении, но и просто наслаждался форматом серьезного интервью».

Вот еще одно объяснение. Могла ли слизь быть связующим звеном между сексуальным воздержанием и морским отвращением? Для Сартра слизь была страшным явлением, которого он избегал во время секса. Для Лавкрафта слизь, вероятно, была отвратительной настолько, что он многократно использовал ее в качестве отличительной черты чудовищ. А отвращение обоих мужчин к слизистым животным? Некоторые продукты питания визуально напоминают человеческие гениталии, в связи с чем могут обладать некой возбуждающей функцией. Главный пример тому – влажно блестящая мясистая устрица, которая кажется похожей на женские гениталии, в том числе потому, что она источает разные жидкости. Еще со времен античности устрицы считались афродизиаком, как в Америке у Лавкрафта, так и во Франции у Сартра. Кстати говоря, во Франции и другой упругий плод с сочными внутренностями считался способным повышать либидо. Речь идет о помидоре, также известном как яблоко любви, или pomme d’amour. Разумеется, это не более чем предположение. Тем не менее вполне можно вообразить, что Г. Ф. Лавкрафт и Жан-Поль Сартр ненавидели вязкие жидкости как в постели, так и на тарелке.

Не только мужчинам свойственно испытывать некоторое отвращение к противоположному полу из-за слизистости. Задолго до того, как Патриция Хайсмит начала писать детективы про изворотливых психопатов и плотоядных улиток, у нее в шестнадцать лет произошел первый поцелуй. Мама писательницы нашла девушке компаньона на вечер, но Патриция, к разочарованию матери, не проявляла к мужскому полу особого интереса. Так утверждает биограф Хайсмит – Эндрю Уилсон. Тем не менее девушка согласилась, но, придя домой, описала поцелуй как «падение в ведро с устрицами». Она добавила, что это слишком высокая цена за приглашение в кафе, и что в дальнейшем она, пожалуй, будет платить за себя сама.