Механические птицы не поют

София Баюн

Механические птицы не поют

Пролог. Во сне

Город спал. Темнота обливала красные черепичные крыши, гасила золотой свет в окнах и черной водой текла по переулкам, наполняя их тишиной.

Полуночница любила это время. Особенно «Час черных кошек» – с трех до четырех часов утра, самое темное и тихое время.

Зимой было особенно темно и особенно тихо. Никто не заметит тень, скользящую по крышам. За годы она научилась делать это практически бесшумно.

Полуночница никуда не торопилась, но передвигалась быстро, низко пригибаясь, и ничем не выдавала своего присутствия. Когда-то, в первый раз выбравшись на крышу, она наступила на черепичную облицовку, отколов кусок, который с оглушительным звоном разбился на чьем-то подоконнике.

Это было очень давно.

На краю одной из крыш девушка остановилась.

В доме напротив горел свет. В одном из окон что-то блестело золотистым маревом. Наверное, свеча на подоконнике – она не могла разглядеть точно за занавесками. Девушка недовольно скривилась – хозяин давно должен был лечь спать. Впрочем, это не имело особого значения. Она подождет, пока он закончит дела. Приморская резиденция герра Хагана Хампельмана скоро должна была уснуть вместе со всем городом.

«Кошачий» час миновал. Она начала нервничать. Темнота, укрывающая город, все еще была плотным, черным бархатом. Но в ней уже чувствовалась близость рассвета, словно дыхание зимы в осеннем ветре.

Плохо. Очень, очень плохо.

Перебравшись на крышу дома, за которым она следила, Полуночница перегнулась через край, крепко держась за витую медную решетку.

Сколько раз жандармы говорили, что следует снимать эти решетки. Сколько объясняли эстетам, что это находка для любого, кто хочет проникнуть в дом. Полуночница всегда втайне посмеивалась: если она захочет проникнуть в дом, ее не остановит даже отсутствие дверей и окон.

Мягко приземлившись на подоконник, Полуночница сняла перчатку и слегка повела в воздухе ладонью. Занавеска за стеклом медленно поползла в сторону.

Это кухня. Огромная медная плита, широкий стол вдоль стены, множество посуды, стоящей штабелями на полках, и какие-то горшки с зеленью прямо на подоконнике. Девушка кивнула своим мыслям – кухня подходит. Вообще-то ее коллеги опасались попадать в дома через кухни, справедливо полагая, что один медный ковш способен, упав со стены, перебудить весь дом.

Но пускай кухонь боятся те, кто не способен пройти по нитке пустого пространства в самой захламленной комнате так, чтобы не дрогнул ни один из разбросанных по полу листов бумаги. Она была способна.

Полуночница сложила руки в молитвенном жесте и представила, как обнимает ладонями замок на окне, почувствовала тяжесть прохладного металла и гладкость сухого дерева. Простая щеколда. Странно, новые механические замки поддавались проще, чем обычный металлический запор. И открывались тише. Жаль, хозяин этого дома не раскошелился.

Медленно, с усилием, она провела указательным пальцем в сторону, ведя за собой щеколду на той стороне окна.

Раздался тихий скрип.

«Ну да, конечно, зачем смазывать замки на окнах», – с раздражением подумала она и сама улыбнулась своим мыслям.

Все ее коллеги искренне возмущались, когда что-то в быту добропорядочных граждан мешало совершению преступлений.

Она приоткрыла окно и медленно поставила ногу на подоконник, между цветочными горшками с зеленью. У стены рос укроп, и его желтые соцветия могли легко испачкать одежду, оставив заметные следы. Спустившись на пол, она закрыла окно и тщательно протерла щеколду небольшой бархатной тряпкой.

Внимание к деталям – первое, чему ей пришлось научиться. Никаких соприкосновений с кошками, цветами, свежей штукатуркой, красками и всем, что способно оставить след. Самым важным в работе было не выполнение задания – при малейшей опасности полагалось пренебречь заказом и передать его другому. Самым важным было сделать так, чтобы присутствие чужака в доме осталось незамеченным.

За годы работы ей приходилось исполнять самые странные заказы. Людям, способным проникнуть в любой дом, платили не только за кражи и убийства. Могли попросить запомнить расположение вещей в комнате, могли заставить подкинуть какую-нибудь мелочь, отравить собаку… Однажды ей заплатили, чтобы узнать, какими духами пользуется одна высокопоставленная особа. В тот раз она даже в дом не полезла, потому что «Сек Манифик» пах так узнаваемо, что было достаточно просто на несколько секунд оказаться рядом с женщиной, которая его носила.

В этот раз ей не нужно было ни красть, ни рыться в чужих столах. Анонимный заказчик просил фотографию спящего мужчины, хозяина дома.

Только и всего. Девушка давно не задавала лишних вопросов. Чем меньше она знает о заказчике и его мотивах, тем проще ей будет врать на допросах в жандармерии, где она оказывалась не раз. И еще никому не удавалось поймать ее на лжи.

Выйдя из кухни в темный коридор, она остановилась и опустила на глаза плотно прилегающие очки. Именно они оказались самыми удобными для ее целей. Их длинные окуляры вмещали до четырех сменных линз. Комбинация двух из них позволяла видеть в темноте, другая служила для увеличения. Она давно хотела купить новые очки, с десятком линз, которые повышали четкость изображения даже в полной темноте или позволяли разглядеть микроскопический скол на грани драгоценного камня. Но каждый раз она откладывала покупку. Полуночница, как и большинство ее коллег, была суеверна и считала, что вещи приносят удачу.

Она знала, что в доме есть дети, но к счастью, прислуга работала добросовестно, и на полу не было игрушек, которые пришлось бы тщательно обходить.

Ей нужна была дверь в самом конце коридора. Свет в комнате уже не горел, и она очень надеялась, что хозяин успел уснуть. Горничная говорила, что герр Хампельман пьет снотворные капли и засыпает быстро.

Стоило сделать шаг к комнате, как за спиной раздалось глухое рычание. Она медленно обернулась.

Никаких собак в доме не было. Не должно было быть. Не иначе как внезапно нагрянул кто-то из гостей, и горничная об этом не знала. Утром Полуночница, притворившись цветочницей, полтора часа провела с горничной на кухне, глотая перестоявший холодный чай и обсуждая ее настоящих и своих выдуманных работодателей. И вот он, результат ее спектакля!

Собака была огромная, поджарая, серебристо-серая, с брыластой мордой и маленькими красными глазами. Девушка мысленно поблагодарила Спящего, который даровал ей встречу именно с этой породой. Эти сначала рычали, а потом бросались.

Собака шла к ней, настороженно ворча. Еще немного, и она перейдет от предупреждений к атаке.

Медленно, очень медленно, Полуночница вытянула из кармана небольшой серебристый свисток. Поднесла его к губам, и в тишине раздалась тихая, почти неслышная трель.

Для человека этот звук ничего не значил, даже если его услышит. Но собака остановилась, словно в замешательстве. Постояла несколько секунд, после чего развернулась и бросилась к одной из дверей.

Не оставалось сомнений, какая из спален предназначалась для гостей.

Девушка не боялась, что собака зарычит. Ужас, который будила в животных Крысиная флейта, иногда заставлял их замирать на целые часы. Они не решались ни рычать, ни скулить, ни даже щериться на невидимого врага. Правда, трогать животное в таком состоянии не рекомендовалось.

За дверью, где спал мужчина, которого она должна была сфотографировать, было тихо. Решившись, она приоткрыла дверь, после чего сразу отступила в темноту. Из комнаты по-прежнему не раздавалось ни звука.

Открыв дверь чуть шире, она проскользнула в комнату.

И остановилась в проходе.

«Какого…» – мелькнула паническая мысль.

Впрочем, мысль глупая и бесполезная, потому что Полуночница прекрасно видела, какого.

Ее «объект» не спал. Он лежал на кровати, поверх серого стеганого покрывала, и кровь еще стекала по стене бордовым узором.

Убийцы не было. Он не мог нигде спрятаться, а значит, уже сбежал. Ну, либо достопочтенный герр Хаган сам выстрелил себе в голову, что было тоже вполне вероятно.

Девушка не сразу обратила внимание на женщину, сидящую в кресле в углу комнаты. Женщина смотрела прямо на нее, приоткрыв рот, словно собиралась закричать. Кровь влажно блестела тёмным узором на мягкой серой ткани шерстяного платья и складках юбки. Над воротником, на горле чернел глубокий разрез.

Думать было некогда. Полуночница закрыла правый глаз и протянула руку к окуляру. Аккуратно сняла его с основы, убрала в карман. Достала из второго кармана другой и, опустившись на колени, быстро закрепила его на кожаной основе. Снимающий окуляр был тяжелым и неудобным, но позволял фотографировать, оставляя руки свободными.

Она подошла к кровати, склонилась над ней и замерла на несколько секунд, слушая тихие щелчки окуляра. Затем подошла к женщине и медленно обошла кресло по кругу.

Сделав снимки с нескольких ракурсов, отошла к окну и задумалась.

Из дома нужно было бежать, и чем скорее, тем лучше. Заказ она выполнила, делать ей здесь больше нечего.

Вернуться тем же путем нельзя – собака перегородила ей путь. Сейчас к ней не стоило приближаться: животное было нервным и непредсказуемым, в измененном Крысиной флейтой сознании что угодно могло показаться опасностью.

Значит, нужно было уходить через это окно. Но ей не требовалось даже притрагиваться к трупу, чтобы понять, что несколько минут назад герр Хаган был жив. Если бы она не медлила с собакой в коридоре, могла бы столкнуться с убийцей. Или стать свидетелем самоубийства. Странно, что она не слышала выстрела. Впрочем, в дом она проникла быстро, и даже собака не сильно ее задержала, так что все могло случиться, пока она сидела на крыше. Может, стоило поискать револьвер или нож, которым убили женщину, но она решила не тратить время – за расследование ей никто не платил.

Если это все же было убийство, и она не слышала никаких звуков, пока возилась на кухне, значит, убийца покинул дом через это окно.

«Либо это один из домочадцев, либо это самоубийство, но перерезанное горло… Убил женщину и застрелился?» – думала она, холодно перебирая варианты отступления.

Утром она успела осмотреть дом и помнила, что рядом со спальней есть лестница на второй этаж. Проще всего будет выбраться на крышу через одно из верхних окон и тихо уйти.

Это была не самая опасная ситуация, в которую она попадала, но положение становилось хуже с каждой минутой.

Кажется, наверху была детская. Хорошо, если так. Дети ложатся рано и спят обычно крепко.

Ни одна ступенька не скрипнула, когда она поднималась. Дверь оказалась приоткрыта, а комната была освещена ночником с теплым желтым светом.

На этом ее удача кончилась.

– Ты кто? – раздался за ее спиной детский голос, когда она уже залезла на подоконник и приготовилась прыгать.

Полуночница медленно обернулась.

Как не вовремя.

Девочка лет пяти, светловолосая, в белой сорочке похожая на маленькое привидение, сидела на кровати и смотрела на нее в упор.

Однажды ей пришлось стрелять в некстати проснувшегося гостя. Но застрелить ребенка она бы не смогла, об этом противно даже думать.

– Мальчик-с-фонарем! – загадочным шепотом ответила Полуночница, прыгая в оконный проем.

Девочка, кажется, будила брата, спящего на соседней кровати.

Очень, очень плохо, что она не закрыла окно. Впрочем, девочка все равно его откроет. Как она это сделает, Полуночница уже не услышит.

На горизонте уже забрезжила золотистая полоска рассвета.

Оставалось не более получаса, чтобы успеть уйти в темноте, а потом в укромном месте сложить в спрятанную сумку всю амуницию, накинуть на комбинезон строгое шерстяное платье и превратиться из воровки и убийцы в добропорядочную горожанку.

Серую мышку, на которую никто не обращает внимания.

Объектив со снимками лежал в кармане. Она еще не знала, что это – удачный предмет торга, опасные улики, от которых следует немедленно избавиться или ее защита, но дважды проверила, чтобы объектив с фотографиями остался на месте.

Знала только одно. То, что произошло сегодня ночью, не было цепью случайных совпадений. Она была уверена, что даже собака в коридоре оказалась не просто так.

А значит, серой мышкой придется побыть немного дольше, чем обычно.

Глава 1. Паб «У Мадлен»

Город умывался ледяной морской водой с первыми лучами рассвета. Море толкало колеса и шестеренки электростанций. Электричество наполняло желтым светом лампы в домах и согревало воду в резервуарах, и в нем была частичка моря.

Это море подхватывало маленькие, старомодные, деревянные рыбацкие лодочки, на которых даже не было моторов, а вместо голограммы парусов, как на гордых линкорах и фрегатах, на единственной мачте бился настоящий белоснежный кэт.

И это же море принимало грузовые баржи и механические корабли, на рассвете выходящие в его воды.

Уолтеру всегда нравилось следить за морем. Зеленоватое у берега, на рассвете оно наполнялось золотом, и скоро это золото размывало волнами, оставляя стальное пространство, голубеющее к горизонту. Этот градиент казался ему самым совершенным в мире сочетанием цветов. Может быть, он и сам не отдавал себе отчета, но его темно-зеленые пиджаки и жилеты, голубые шейные платки и серые двубортные шинели отражали его привязанность к этим цветам. Уолтера завораживало вообще все, что было связано с морем. Может быть, поэтому он перебрался из туманной столицы в маленький город на берегу. Чтобы чувствовать прикосновение волн во всем. Чтобы ветер пах солью, а не сгоревшим топливом. Чтобы стоять на берегу, улыбаясь волнам, и быть живым. А что для этого пришлось оставить позади – так ли это важно?

Город назывался Лигеплац – «Пристань». Это слово значило для Уолтера нечто большее, чем просто место стоянки кораблей. Он очень надеялся, что этот город станет его домом. Город, пахнущий морем, такой живой и яркий, с его красными и бежевыми двухэтажными домиками, желтой тротуарной плиткой, с милой привычкой украшать оконные рамы резьбой, а подоконники – цветами, даже зимой видными за стеклом.

Часы на башне в порту пробили восемь. Уолтер нехотя отвернулся от воды и надел черные круглые очки. Он старался снимать их как можно реже, и пусть его в них часто принимали за слепца, зато никто не видел его недоброго, ядовитой зелени, взгляда. И он сам не встречал этот взгляд в зеркалах.

Не удержавшись и в последний раз за утро оглянувшись на волны – уже через черные линзы, – Уолтер быстрым шагом отправился прочь от берега.

Паб «У Мадлен» находился недалеко от порта, и Уолтер не помнил ни одного дня, когда там не было бы людей. Моряки с пришедших недавно судов, постояльцы нескольких комнат на втором этаже паба, случайные прохожие и туристы – здесь всегда было шумно, ярко и, чаще всего, весело.

Уолтер еще помнил, как два года назад, сойдя с корабля, он стоял посреди порта, одетый в изысканного кроя черное пальто, сковывающее движения. Он стоял и смотрел по сторонам – прибывший в город столичный аристократ, еще не забывший о том, что нужно соблюдать все возможные церемониалы и что воротнички на рубашках каждое утро должны быть накрахмалены так, чтобы о них можно было порезаться. Уолтер еще не сбросил маску презрительного высокомерия, а горящих восторгом глаз никто не мог заметить под очками.

А вокруг него кипела жизнь – настоящая, та, о которой он раньше и не подозревал. Он стоял, сжимая ручку дорогого фамильного саквояжа, и ошалело смотрел на матросов, занятых погрузкой и разгрузкой кораблей, на женщин в желтых кружевных шарфах, призывно улыбавшихся каждому мужчине, с которым встречались взглядом. Торговцы, бдительно следящие за разгрузкой, угрюмые механики, подходившие к прибывшим. Девушки в белых передниках, несущие к кораблям корзины с фруктами.

Одна из них подошла к нему и дернула за рукав.

– Груша, герр! Всего медяшка!

У нее было добродушное, круглое лицо, густо усыпанное веснушками. Уолтеру, привыкшему к болезненно-бледным, холеным аристократкам, в первую секунду показалось, что девушка перед ним с какой-то другой планеты. Но потом он пригляделся к ее лучистым серым глазам и желто-рыжим лисьим косам и понял, что с другой планеты тут он. Молча протянул девушке монетку и взял грушу у нее из рук, коснувшись ее теплых, мягких пальцев. Она хихикнула и, достав из корзины веточку вереска, заправила в петлицу его пальто, густо обсыпав пыльцой черный кашемир.

– Так-то, герр. Сходящие с кораблей всегда тоскуют по свежим фруктам, женским улыбкам и запаху вереска! А если вы тоскуете еще и по выпивке или комнату ищете – в пабе «У Мадлен» как раз есть свободный номер, – подмигнула ему девушка.

Позже он узнал, что девушку звали странным именем Василика, и она была подавальщицей в пабе. Как и большинство девушек, продающих фрукты в портах по утрам, чтобы завлечь в свои заведения постояльцев и посетителей.

Но в тот день Уолтер понял, что ничего не случается просто так.

В тот же вечер он отдал какому-то портовому нищему свое пальто, за бесценок продал саквояж, сжег шейный платок в камине и купил себе эту самую шинель и гитару.

Не важно, кем он был в той, прошлой жизни. Главное, что и в этой, и в прошлой жизни он виртуозно играл. И сейчас был просто Уолтером, музыкантом в пабе «У Мадлен».

И хотел им и оставаться.

А если он хотел оставаться просто музыкантом Уолтером, «У Мадлен» нужно было быть через пятнадцать минут, потому что Хенрик, хозяин заведения и бармен, вчера просил его открыть бар и постоять за стойкой пару часов. Уолтер не возражал. Он прекрасно варил кофе и заваривал чай, а большего от него по утрам редко требовали. С вечера он специально не стал пить, чтобы сейчас быть в состоянии работать и улыбаться посетителям.

Василика уже была на месте и принимала заказы на завтрак от нескольких проснувшихся постояльцев.

– Уолтер! Ты вовремя: эти чудесные господа заказали у меня целый галлон кофе! – она поставила поднос на пустой стол и помахала ему рукой.

– Неужели кого-то не бодрит твой щебет по утрам, милая? – улыбнулся он, снимая очки.

Василика звонко чмокнула его в щеку и проскользнула на кухню. Уолтер, вздохнув, встал за стойку и включил небольшую печку под медным подносом, полным песка.

Он помнил женщину, научившую его так варить кофе. Ее звали Атаро. Она служила в доме его отца – единственная горничная, вместо кружевных наколок носившая на голове яркий, красно-желтый тюрбан со своей родины. У нее была кожа цвета горького шоколада, самые белые глаза и зубы из всех, что он когда-либо видел, и самый громкий смех. Она говорила, что варить кофе – колдовство. И что если не разбудить живущих в порошке духов, можно просто вылить чашку на пол.

Уолтер улыбался, ставя в нагретый песок большие медные джезвы.

Здесь тоже любили кофе. И умели ценить разбуженных духов.

– Уолтер, твою мать, я что, еще с вечера не протрезвела или я правда вижу твою сияющую рожу за этой стойкой с утра? – прохрипела высокая, черноволосая женщина, садясь за стойку.

– Моя обожаемая Зэла, твой голос подобен пению райской птицы в ветвях цветущего персика рано утром, когда… – с радостью включился он в их обычную игру.

– Ох, заткнись, ради всего святого, Уолтер, у меня от твоего меда слипаются уши, – мрачно сказала она.

– Как пожелает прекраснейшая фрау!

Зэла была бортовым механиком. Она часто нанималась на суда и отправлялась в многомесячные плавания, но всегда возвращалась и останавливалась именно в пабе «У Мадлен». И после каждого плавания по полгода занималась обслуживанием кораблей на верфях, не выходя в море, и страшно ругалась, поминая качку, ледяной ветер, раскаленные моторы, погнутые шестеренки, порванные ремни и сальные шуточки матросов.

А потом снова срывалась в плавание.

Уолтера – высокого, субтильного, вечно растрепанного русоволосого музыканта с аристократическим прошлым – она сразу невзлюбила. Он, не задумываясь, подыграл ей, и она верила, что перед ней велеречивый, высокопарный и изнеженный мальчишка – до тех пор, пока мальчишка не выпил при ней бутылку виски и не подрался с двумя матросами, уделявшими Василике слишком пристальное внимание.

То есть до вечера того же дня, когда они познакомились.

Впрочем, Уолтер с удовольствием продолжал строить из себя трепетного юношу, превратив ошибку Зэлы в ежедневную беззлобную игру.

– Возьми, полегчает. Я капнул тебе в виски кофе, – подмигнул Уолтер, подвигая к ней высокий бокал.

– Спасибо. Не такой уж ты и мерзкий все-таки, но как увижу твою лощеную мордашку, так и хочется сломать твой породистый носик в трех местах, – проворчала Зэла, которая привыкла общаться с моряками, а не с более благодарными собеседниками.

С этой ее особенностью Уолтер вполне смирился.

– Слыхал, Полуночница вчера этого… попечителя… как там его звали… герра, мать его, Хагана… пришила, в общем. Вместе с его женой.

– Герра Хагана? Второго владельца «Механических пташек»? – брезгливо скривился Уолтер.

– Его самого, старого козла, туда ему и дорога. Все так убиваются: как же, благотворительность, попечитель каких-то сиротских приютов, поит бездомных котят сливочками. А сам выпускает этих… – с ненавистью выдохнула Зэла.

Уолтер молчал, разливая кофе по чашкам. Герр Хаган заявлял, что делает доброе дело, создавая механических кукол для работы в борделях. Уолтер знал только две сферы, где было разрешено использовать таких кукол, каждая из которых лицензировалась и проходила ежегодную сертификацию.

Это были сфера удовольствий и сфера ритуальных услуг.

Ненависть Зэлы вызывала первая. А именно то, что многие из кукол герра Хагана, бывшего не только совладельцем фирмы, но и художником, имели облик несовершеннолетних девочек. Уолтеру тоже претила сама мысль о подобном, но он утешал себя тем, что испытывающим такие чувства лучше удовлетворять их с бездушными «пташками», а не с живыми людьми. Если уж они по какой-то причине до сих пор не болтаются в петле.

Зэла подобных утешений не находила.

– Интересно, кому это он так насолил, что для него наняли Полуночницу. Удовольствие-то не из дешевых.

– Понятия не имею, только я бы сбор организовала на компенсацию его расходов. Ну-ка, подлей мне еще.

– А откуда вообще известно, что это Полуночница? Они вообще-то работают без свидетелей, – усомнился Уолтер, наливая кофе в новую чашку.

– Девочка видела. Дочка Хагана. Говорит, черная тень, представилась Мальчиком-с-фонарем.

– Ну, тогда Полуночники не имеют никакого отношения к этому убийству. Разве ты не знаешь – Полуночница или не попалась бы на глаза ребенку, или просто тихо придушила бы свидетеля.

– Полуночницы, наверное, разные бывают. Не знаю я, Уолтер. Только по мне лучше честные потаскухи в желтых шарфах, чем… А, пошло оно все.

Зэла залпом выпила обжигающий кофе и собиралась с размаха поставить кружку на стойку. Уолтер успел подставить под кружку ладонь и улыбнулся Зэле:

– Милая, ты перебила половину нашей посуды. Нельзя ли меньше экспрессии?

– Зануда, – беззлобно буркнула она, все же ставя чашку рядом с его рукой.

Аккуратно, не издав ни звука.

– Уолтер, нам нужен еще чай! За третий и за пятый столик – там твои соотечественники, они говорят, что здесь никто не умеет прилично заваривать!

Василика села рядом с Зэлой, поставив на стойку пустой поднос.

Уолтер улыбнулся. Женщины смотрелись вместе забавно. Зэла была черноволосой, с обветренным красно-медным лицом, высокими скулами и раскосыми глазами, отличающими коренных жителей Континента. А Василика – бледная, веснушчатая рыжеволосая простушка, моложе Зэлы лет на десять. Рядом они напоминали осеннюю белку и угольную кошку.

Уолтер как-то видел такого зверя – крупнее льва в полтора раза, с черной, смолянисто поблескивающей шерстью.

– Мои соотечественники очень любят говорить, что чай, который они пьют где-то, кроме Альбиона, вовсе не чай, а помои, которыми они постеснялись бы пачкать свой фарфор, – Уолтер выдвинул один из ящиков под стойкой и достал оттуда мешочек из небеленого полотна. – Но каково было бы их удивление, если бы они узнали, что тот чай, который везут клиперы из колоний, на самом деле – пыль, которую нельзя заваривать без горьких цитрусовых корок? Есть всего четыре клипера, которые возят на Альбион настоящий чай. И все они ходят только в Гунхэго.

Он надел толстые стеганые перчатки и снял со второй печки большой медный чайник. Ополоснул кипятком два фарфоровых чайника и вылил воду прямо на пол. Она быстро ушла сквозь доски.

– Но у нас нет чая из Гунхэго, у нас вообще не чай – это местная трава, которая напоминает его по цвету и запаху, – расстроенно отозвалась Василика.

– В этом-то и прелесть. Вот, отнеси им, милая, и посмотрим, хватит ли им снобизма возмущаться, – улыбнулся ей Уолтер, ставя два чайника и несколько чашек на поднос.