Портрет леди

– Вот так вы всегда и проводите свое время? – спросила мисс Стэкпол.

– Я редко провожу его так приятно, – ответил Ральф.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. У вас нет никакого постоянного занятия.

– О, – воскликнул Ральф, – я самый ленивый человек в мире!

Мисс Стэкпол снова обратила свой взор на Констебля, а молодой человек указал на висевшую рядом небольшую картину Ватто, на которой был изображен джентльмен в розовом камзоле с гофрированным воротником и в чулках. Он прислонился к пьедесталу статуи нимфы в саду и играл на гитаре двум дамам, сидевшим на траве.

– Вот мой идеал постоянного времяпрепровождения, – сказал молодой человек.

Мисс Стэкпол опять повернулась к нему. Хотя ее глаза были прикованы к картине, Ральф заметил, что не над сюжетом картины она размышляет, а обдумывает нечто более серьезное.

– Не понимаю, как вам удается быть в ладу со своей совестью, – произнесла она.

– Дорогая моя, у меня нет совести!

– Стоит ее обрести. Она понадобится вам, когда вы решите поехать в Америку.

– Вероятно, я никогда уже туда не поеду.

– Стесняетесь там показаться?

Ральф, слегка улыбаясь, помедлил с ответом.

– Я полагаю, тот, у кого нет совести, не может стесняться.

– Ну и самомнение у вас, – заявила Генриетта. – Вы считаете, это правильно – отказаться от родины?

– Невозможно отказаться от родной страны – как, скажем, и от собственной бабушки. Невозможно уничтожить то, что составляет неотъемлемую часть нас самих.

– То есть если бы это было возможно, вы бы попытались? А как к вам относятся англичане?

– Они от меня в восторге.

– Потому что вы подлизываетесь к ним.

– Ах, – вздохнул Ральф. – Может быть, вы сжалитесь и хоть частично отнесете это на счет моего природного обаяния?

– Я ничего не знаю о вашем природном обаянии. Если оно у вас и есть, то явно приобретенное… вы, видимо, отчаянно пытались приобрести его, живя здесь. Я бы не сказала, что это вам удалось. Во всяком случае, к такому обаянию я равнодушна. Станьте чем-нибудь полезным обществу, и тогда мы вернемся к этому разговору.

– Ну тогда посоветуйте, что мне делать, – смиренно проговорил Ральф.

– Для начала возвращайтесь на родину.

– Понятно. А потом?

– Займитесь чем-нибудь.

– Хорошо, чем конкретно?

– Чем-то, что доставит вам удовольствие и будет удаваться. Какой-нибудь новой идеей или крупным делом.

– А трудно найти такое дело, которое будет удаваться? – поинтересовался Ральф.

– Нет, если вы отдадите ему частичку своего сердца.

– А, моего сердца, – сказал молодой человек. – Если это зависит от моего сердца…

– У вас его нет?

– Несколько дней назад было, но с тех пор его у меня похитили…

– Вы несерьезный человек, – заметила мисс Стэкпол, – вот в чем дело.

Но через несколько дней гостья снова решила привлечь внимание Ральфа к его собственной персоне, но на этот раз предметом разговора стал другой пункт его своенравия.

– Я поняла, в чем ваша беда, мистер Тачетт, – сказала она. – Вы считаете, что слишком хороши для того, чтобы жениться.

– Я считал так до встречи с вами, мисс Стэкпол, – ответил Ральф, – но сейчас мое мнение изменилось…

– Фу! – фыркнула Генриетта.

– …и мне стало казаться, – продолжил молодой человек, – что наоборот, я недостаточно хорош для этого дела.

– Женитьба благодатно сказалась бы на вас. Кроме того, это ваша обязанность.

– О, – воскликнул Ральф, – у человека так много обязанностей! И женитьба тоже?

– Конечно… Разве вы этого не знали? Жениться – долг каждого мужчины.

Ральф на несколько секунд задумался; он был разочарован. Было что-то в мисс Стэкпол, что начало привлекать его; ему казалось, что если она и не была очаровательной женщиной, то, по крайней мере, с ней можно было дружить. Ей недоставало своеобразия, но, как говорила Изабелла, Генриетта была отважной, а это всегда вызывает у окружающих симпатию. Он не ожидал от нее вульгарной неискренности; а последнее заявление вообще резануло его фальшью. Когда незамужняя женщина говорит о необходимости жениться не обремененному супружеством молодому человеку, самым очевидным объяснением ее слов является вовсе не бескорыстный порыв.

– На это можно посмотреть с разных сторон, – уклончиво ответил Ральф.

– Возможно, но это принципиальная вещь. Вы живете в одиночестве потому, что, наверное, считаете себя исключительной личностью – словно хотите дать понять, что ни одна женщина не достойна вас. Думаете, вы чем-то лучше других? В Америке принято всем вступать в брак.

– Если это моя обязанность, разве, по аналогии, вы тоже не обязаны выйти замуж? – спросил Ральф.

Взгляд непроницаемых глаз мисс Стекпол не дрогнул.

– Вы тешите себя надеждой найти трещину в моей позиции? Конечно, я имею такое же право выйти замуж, как все.

– Так вот, – сказал Ральф. – Должен признаться, меня не раздражает то, что вы свободны. Это скорее меня радует.

– Когда же вы станете серьезным? Наверное, никогда.

– Значит, вы не поверите, если в один прекрасный день я скажу вам, что решил покончить со своей практикой жить в одиночестве?

Мисс Стэкпол бросила на молодого человека вполне ободряющий взгляд. Но неожиданно для Ральфа это выражение вдруг сменилось тревогой и даже негодованием.

– Нет, – сухо ответила гостья. После чего с достоинством удалилась.

– Я так и не влюбился в вашу подругу, – сказал Ральф в тот же вечер Изабелле. – Хотя сегодня утром мы толковали, можно сказать, на эту тему.

– И вы сказали что-то, что ей не понравилось? – поинтересовалась девушка.

Молодой человек пристально посмотрел на нее.

– Она жаловалась на меня?

– Генриетта сказала мне, что есть что-то презрительное в тоне, каким европейские мужчины разговаривают с женщинами.

– Она называет меня европейцем?

– Причем одним из худших. Она сказала, будто вы заявили ей нечто такое, что не стал бы говорить ни один американец, но повторять не стала.

Ральф громко рассмеялся.

– Характер мисс Стэкпол – просто экстраординарная смесь. Она воображает, что я ловелас?

– Ну, я думаю, ловеласы есть и среди американцев. Но Генриетте, очевидно, показалось, что вы неправильно истолковали какие-то ее слова и сделали неприятный для нее вывод.

– Я решил, что она предложила мне жениться на ней, и согласился. Что ж тут такого неприятного?

Изабелла улыбнулась.

– Ну, для меня это точно не очень приятно. Я вовсе не хочу, чтобы вы женились.

– Моя милая кузина, что мне с вами обеими делать? – удивился Ральф. – Ведь мисс Стэкпол говорит, что это – мой долг, и намерена проследить за тем, как я его исполню!

– У нее большое чувство ответственности, – резко ответила Изабелла. – В самом деле. И это основной мотив всех ее высказываний. За это я и люблю ее. Она считает вашу свободную жизнь легкомыслием. Именно это Генриетта и хотела объяснить вам. Если вы посчитали, будто она пыталась… завлечь вас, вы глубоко заблуждаетесь.

– Действительно, это был бы странный способ, но я все-таки думаю, что мисс Стэкпол действительно пыталась завлечь меня. Простите меня за мою самонадеянность.

– У вас непомерное самомнение. У Генриетты нет ни на кого видов. Ей и в голову не могло прийти, что вы заподозрите ее в этом.

– Да-а-а… С такой женщиной нужно быть предельно искренним, – кротко заметил Ральф. – Но вы не находите ее натуру слегка странной? Стремиться затрагивать очень личные вопросы, касающиеся других людей – и быть крайне обидчивой в том, что касается ее самой. Зачем же входить в дверь не стучась?

– Да, – согласилась Изабелла, – Генриетта не любит стучать в дверной молоточек. Я подозреваю, что она вообще считает их претенциозным украшением дома. Генриетта уверена, что все двери должны быть распахнуты настежь. Но я все равно люблю ее.

– А я все равно считаю ее слишком бесцеремонной, – возразил молодой человек, чувствуя себя несколько неловко оттого, что дважды обманулся в отношении мисс Стэкпол.

– Да, – улыбнулась Изабелла, – но боюсь, что именно это… нечто плебейское… и притягивает меня в ней.

– Эта причина показалась бы ей очень лестной!

– Если бы я решила сказать ей об этом, я бы выразилась по-другому. Я бы сказала, что в ней есть что-то «истинно народное».

– Народное? А что вы знаете о народе? И что она о нем знает?

– Генриетта знает очень много. А я знаю достаточно, чтобы считать ее олицетворением великой демократии… Американского континента, всей страны, всей нации. Я не говорю, что она в полной мере олицетворяет все эти понятия. От Генриетты нельзя ожидать так много. Но она, сама того не желая, напоминает мне обо всем этом.

– Так она нравится вам из патриотических соображений. Боюсь, из этих же соображений она вызывает у меня некоторые возражения.

– О, мне нравится так много! – весело произнесла Изабелла. – Мне нравится все, что задевает мои чувства и поражает мое воображение. Если бы я не боялась показаться хвастунишкой, я сказала бы, что у меня разносторонняя натура. Мне нравятся люди, совершенно отличные от Генриетты. Сестры лорда Уорбартона, например. Когда я вижу их, они кажутся мне идеалом. Затем появляется Генриетта, и я немедленно складываю перед ней оружие – не столько по причине ее исключительности, сколько из-за того, что стоит за ней.

– Надо бы осмотреть ее со спины, – озабоченно произнес Ральф.

– Генриетта совершенно права, – сказала Изабелла, – вы никогда не перестанете насмешничать. Я люблю мою великую страну, цветущую, улыбающуюся, раскинувшуюся широко среди рек и прерий аж до лазурных вод Тихого океана! Крепкий свежий душистый аромат исходит от нее, а Генриетта, – простите мне за это сравнение, – частичку его принесла сюда на своих одеждах.

К концу этой пылкой речи Изабелла слегка раскраснелась, и этот румянец так был ей к лицу, что Ральф несколько секунд с улыбкой смотрел на нее.

– Я не уверен, что воды Тихого океана цвета лазури, – произнес он, – но у вас живое воображение. А Генриетта действительно несет на своих одеждах запах Нового Света… сие совершенно бесспорно!

Глава 11

После этого случая Ральф решил не искать в высказываниях мисс Стэкпол никакого подтекста, даже если ему будет казаться, что они направлены прямо против него. Он старался убедить себя, что, поскольку люди в ее представлении – простые однородные организмы, он, Ральф, являясь обладателем извращенной человеческой натуры, вообще не имеет права общаться с нею на равных. Он следовал своему решению с таким тактом, что отныне молодая американка могла беспрепятственно продолжать свои бесцеремонные допросы, которые в некотором роде олицетворяли ее характер. Положение мисс Стэкпол в Гарденкорте, которое было осенено, с одной стороны, почти сестринским отношением к ней Изабеллы, с другой – благожелательным отношением благородно-величественного патриарха мистера Тачетта, было бы еще более приятно, не ощущай она острую неприязнь со стороны маленькой пожилой дамы, с которой необходимо было считаться, как с хозяйкой дома. Вскоре, однако, Генриетта обнаружила, что эта обязанность была одной из самых легких, поскольку миссис Тачетт не было никакого дела до поведения гостьи. Она лишь выразила удивление, что племянница сочла для себя возможным выбрать для себя в качестве подруги эту странную особу, «репортера в юбке», но тут же добавила, что вообще-то с кем Изабелле дружить – решать самой Изабелле и что в намерения миссис Тачетт не входит ни любить подруг девушки, ни ограничивать круг ее общения.

– Если ты будешь видеться только с теми, кто мне по нраву, дорогая, твое общество будет очень узким, – честно призналась миссис Тачетт. – Не думаю, что кто-то нравится мне настолько, что я могу рекомендовать его тебе в друзья. Рекомендация – серьезное дело. Мне не нравится мисс Стэкпол, не нравятся ее манеры. Она говорит слишком громко и смотрит на меня чересчур пристально. Я уверена, она прожила всю жизнь в меблированных комнатах, а мне не нравится та развязная манера поведения, которая вырабатывается при такой жизни. Возможно, ты считаешь, что мои манеры тоже не слишком хороши, но мне они нравятся значительно больше. Мисс Стэкпол знает, что я не выношу «культуру меблированных комнат», и за то, что я не выношу ее, в ответ эта дама не выносит меня, потому что считает сие лучшим достижением человечества. Гарденкорт понравился бы ей гораздо больше, будь он гостиницей или пансионом. А по мне, так было бы лучше, если б уменьшить в нем количество постояльцев – на одного. Нам с этой особой никогда не сойтись – нечего и мечтать об этом.

Миссис Тачетт была права, говоря, что Генриетта недолюбливает ее, однако не вполне точно определила истинную причину. День-два спустя после приезда мисс Стэкпол хозяйка Гарденкорта позволила себе сделать ряд язвительных замечаний в адрес американских отелей, вызвав поток возражений со стороны корреспондентки «Интервьюера», которая в силу профессии была близко знакома с «техникой гостеприимства» в своей стране. Генриетта определила американские отели как лучшие в мире, а миссис Тачетт выразила глубокое убеждение, что они являются худшими. Ральф со свойственной ему мягкостью попытался приглушить конфликт, предположив, что истина где-то посередине и что американские отели можно аттестовать как вполне удовлетворительные. Но мисс Стэкпол встретила это миротворческое замечание в штыки. Удовлетворительные! Если они не лучшие в мире, тогда лучше пусть будут худшими – в Америке не может быть просто «средних» отелей!

– Очевидно, мы судим с разных точек зрения, – изрекла миссис Тачетт. – Я люблю, когда ко мне относятся как к личности. А вам нравится, когда вас принимают как представительницу «большинства»!

– Не знаю, что вы имеете в виду, – ответила Генриетта. – Я люблю, когда меня принимают как даму, и к тому же американку.

– Бедные американские дамы! – со смехом воскликнула миссис Тачетт. – Рабыни рабов!

– Они – соратницы свободных граждан, – возразила Генриетта.

– Они – соратницы горничных-ирландок и лакеев-негров. Бедняжки работают наравне с прислугой!

– Так тех, кто прислуживает, вы считаете рабами? – спросила мисс Стэкпол. – Если вы столь заносчивы, ничего удивительного, что вам не нравится в Америке.

– Когда у тебя нет подобающей прислуги, ты представляешь собой жалкое зрелище, – невозмутимо провозгласила миссис Тачетт. – Во Флоренции у меня пятеро вышколенных слуг – в Америке, действительно, таких не найти.

– Не понимаю, зачем вам столько, – не смогла удержаться Генриетта. – Не думаю, что мне бы понравилось видеть вокруг себя пять раболепствующих лакеев.

– А меня именно это и устраивает! – вскричала, смеясь, миссис Тачетт.

– Ты любила бы меня больше, если бы я был твоим дворецким, дорогая? – осведомился мистер Тачетт.

– Вряд ли. Ты был бы очень плохим дворецким.

– «Соратницы свободных граждан». Мне понравилось это выражение, мисс Стэкпол, – заметил Ральф. – Отлично сказано.

– Говоря о свободных гражданах, я вовсе не имела в виду вас, сэр!

И это было все, чего удостоился молодой человек за свою лояльность. А Генриетта – Генриетта была в смятении: миссис Тачетт защищала класс людей, который она, мисс Стэкпол, считала пережитком феодализма…

Впрочем, возможно, она слегка нервничала и по другой причине; несколько дней в ней происходила какая-то внутренняя борьба, но потом все же она завела серьезный разговор с Изабеллой наедине.

– Моя дорогая, я подозреваю, что ты изменилась.

– Изменилась? По отношению к тебе, Генриетта?

– Нет, это было бы ужасно, но я не об этом.

– Тогда – изменилась по отношению к своей родной стране?

– О, надеюсь, этого никогда не случится. В своем письме из Ливерпуля я написала, что мне нужно что-то тебе сказать. Ты ни разу не спросила меня об этом. Ты ни о чем не догадываешься?

– О чем? Знаешь, я не очень догадлива, – сказала Изабелла. – Теперь я вспомнила фразу из твоего письма, о которой, признаться, запамятовала. О чем ты хочешь мне рассказать?

Неподвижный взгляд Генриетты выражал разочарование.

– Ты спрашиваешь как-то рассеянно. Ты изменилась… ты думаешь совершенно о другом.

– Скажи мне, в чем дело, и я буду думать об этом.

– Обещаешь? Мне бы этого очень хотелось.

– Я не особенно способна контролировать свои мысли, но постараюсь, – уверила ее Изабелла.

Генриетта так пристально и так долго смотрела на подругу, словно испытывая ее терпение, что та наконец не выдержала.

– Уж не собираешься ли ты выйти замуж?

– Не раньше, чем посмотрю Европу! – ответила мисс Стэкпол. – Что ты смеешься? – продолжала она. – Если хочешь знать, на пароходе со мной плыл мистер Гудвуд.

– О! – воскликнула Изабелла.

– Да, да. Мы много говорили. Он ехал к тебе.

– Он так тебе сказал?

– Нет, он ничего мне не сказал – оттого-то мне и стало все ясно, – ответила Генриетта. – Мистер Гудвуд вообще очень мало говорил о тебе – в отличие от меня.

Изабелла несколько мгновений молчала. При упоминании имени мистера Гудвуда она слегка покраснела, и сейчас румянец на ее лице постепенно таял.

– Напрасно ты это делала, – произнесла она наконец.

– Мне было приятно, и мне нравилось, как он слушал. С таким собеседником можно долго разговаривать. Он внимал мне не перебивая, не желая упустить ни звука, буквально впитывая мои слова.

– И что же ты сказала обо мне? – поинтересовалась Изабелла.

– Что ты – прекраснейшее создание на свете.

– Очень жаль. Он и так уже слишком хорошо думает обо мне. Его не следовало поощрять в этом.

– Но он так жаждал, чтобы его поощрили! Я до сих пор вижу его лицо и тот серьезный вдохновенный взгляд, каким он смотрел на меня во время нашей беседы. Никогда не видела, чтобы некрасивый мужчина вдруг так преобразился!

– Он очень бесхитростен, – сказала Изабелла. – И не так уж и некрасив.

– Нет ничего бесхитростнее великой страсти.

– Нет тут никакой великой страсти. Я совершенно уверена.

– Но говоришь ты не очень уверенно.

Изабелла довольно холодно улыбнулась.

– Я постараюсь как можно увереннее объяснить это самому мистеру Гудвуду.

– Он скоро предоставит тебе такую возможность, – сказала Генриетта.

Изабелла ничего не ответила на замечание, сделанное подругой с огромной убежденностью.

– Мистер Гудвуд найдет тебя очень изменившейся, – произнесла мисс Стэкпол. – На тебя сильно повлияло твое новое окружение.

– Очень похоже. На меня влияет буквально все.

– И все, кроме мистера Гудвуда! – со смехом воскликнула Генриетта.

Изабелла даже не улыбнулась в ответ и через мгновение спросила:

– Он просил тебя поговорить со мной?

– Не совсем так. Но его глаза просили об этом… и еще его рукопожатие, которым мы обменялись на прощание.

– Благодарю тебя за то, что ты мне все рассказала, – произнесла Изабелла и отвернулась.

– Да, ты все-таки изменилась. Ты набралась здесь новых мыслей, – продолжала ее подруга.

– Я надеюсь на это, – ответила Изабелла. – Каждый должен стараться приобретать как можно больше новых мыслей.

– Конечно, но они не должны вытеснять старые.

Изабелла снова повернулась к Генриетте.

– Если ты думаешь, будто у меня были идеи по поводу мистера Гудвуда… – Она сделала паузу. Глаза подруги расширились и стали огромными.

– Мое милое дитя, но ведь ты определенно поощряла его ухаживания, – провозгласила мисс Стэкпол.

На какое-то мгновение показалось, что Изабелла сейчас откажется от подобного обвинения, но вместо этого она вдруг призналась:

– Это правда. Я поощряла его.

Затем она поинтересовалась, не спрашивала ли подруга о том, что мистер Гудвуд собирается делать в Европе. Этот вопрос был продиктован лишь любопытством, поскольку она не получала удовольствия от обсуждения мистера Гудвуда с Генриеттой Стэкпол. Она подумала, что со стороны Генриетты поднимать эту тему было весьма неделикатно – даже при том условии, что она ее верная подруга.

– Я спросила у него, и он сказал, что ничем не собирается заниматься, – ответила мисс Стэкпол. – Но я этому не верю. Мистер Гудвуд не способен бездельничать. Это человек действия. Что бы с ним ни случилось, он всегда чем-то занят и всегда будет чем-то занят. И что бы он ни делал – все делает правильно.

– Я совершенно с тобой согласна, – поспешила сказать ее подруга. Хотя Генриетте и не хватало такта, Изабелла была тронута пылкостью ее чувств.

– А все-таки он тебя интересует, – пробормотала Генриетта.

– Все, что он ни делает, он делает правильно, – продолжала Изабелла. – Какое дело подобному человеку без страха и упрека, интересуется им кто-либо или нет?

– Возможно, ему и нет никакого дела, но это важно для другого человека.

– О, для меня является важным совсем не то, о чем мы говорим, – слегка улыбнувшись, заметила Изабелла.

Ее собеседница помрачнела.

– Что ж, я вижу, ты действительно переменилась, – заметила она. – Ты уже не та девушка, какой была несколько недель назад, и мистер Гудвуд увидит это. Я думаю, он вот-вот появится.

– Надеюсь, теперь он возненавидит меня, – сказала Изабелла.

– Уверена, что эта надежда столь же мала, как и его способность испытать подобное чувство.

Последняя реплика осталась без ответа; Изабеллу не на шутку встревожило сообщение, что мистер Гудвуд мог появиться в Гарденкорте. Возможно, тревога была слишком сильным определением того дискомфорта, который испытала девушка, узнав об этом непредвиденном обстоятельстве. Но этот дискомфорт мучил ее, и для этого было много разных причин. Изабелла старалась убедить саму себя, что это невозможно, и позже поделилась этой мыслью с подругой, но в течение следующих сорока восьми часов тем не менее готовилась услышать весть о приезде молодого человека. Ей стало душно, словно что-то менялось в атмосфере – а атмосфера в Гарденкорте (и в переносном смысле тоже) во время всего пребывания Изабеллы была такой приятной, что любое изменение могло быть только в худшую сторону. Однако через пару дней напряжение стало спадать. Со слегка растерянным видом Изабелла, одетая в белое платье с черными лентами, прогуливалась по парку в сопровождении резвого Банчи и через некоторое время присела на скамью неподалеку от дома под роскошно раскинувшимся буковым деревом, представляя собой среди перемежающихся теней очень грациозную и гармоничную картину. Иногда (Изабелла старалась как можно тщательнее соблюдать соглашение с кузеном о совместном владении общительной собачкой и следовать справедливости в сем соглашении настолько, насколько это позволял ветреный и переменчивый нрав терьера) девушка развлекала себя, беседуя с Банчи. Но сейчас почему-то Изабелле наскучило общение со своим не слишком-то интеллектуальным спутником, и она подумала, не принести ли ей в парк книгу. Раньше, когда у нее было тяжело на сердце, она могла с помощью правильно выбранного произведения угомониться, вернуть себе спокойную ясность ума. Однако последнее время ее любовь к литературе как-то потускнела. Даже после того, как Изабелла напомнила себе, что в библиотеке дяди были представлены все без исключения авторы, которым полагалось находиться в коллекции книг настоящего джентльмена, она не сдвинулась с места и продолжала сидеть и смотреть прямо перед собой на свежий зеленый дерн лужайки. Ее раздумья были прерваны появлением слуги, который протянул девушке письмо. На конверте была наклеена лондонская марка. Почерк был ей знаком – по крайней мере, показался знакомым, поскольку она только что думала об авторе послания. Письмо было коротким, и я могу привести его полностью.

«Дорогая мисс Арчер, не знаю, слышали ли Вы о моем приезде в Англию, но даже если нет – это едва ли удивит Вас. Вы помните, что отказали мне в Олбани три месяца назад, но я не согласился с этим. И мне определенно показалось, что Вы поняли меня и признали, что я, со своей стороны, не так уж не прав. Тогда я приезжал увидеть Вас с надеждой, что Вы позволите мне убедить Вас, и имел достаточно оснований надеяться на успех. Вы не оправдали моих надежд, и не смогли привести причин того, отчего Вы так переменились ко мне. Вы признали, что Ваше поведение неразумно, и только, – но это ничего мне не объясняет, потому что это отнюдь не соответствует действительности. Вы вовсе не неблагоразумны, и никогда такой не будете. Исходя из этого, я уверен, что Вы позволите мне снова увидеться с Вами. Вы сказали, что я не антипатичен Вам, и я верю в это, поскольку не вижу никаких причин для этого. Я всегда думаю только о Вас и никогда не буду думать о ком-либо другом. Я приехал в Англию только потому, что Вы здесь; я не мог оставаться дома после того, как Вы уехали; мне опостылела моя страна, поскольку Вас уже нет там. Я бывал в Англии прежде, и она мне никогда особенно не нравилась. Если теперь это не так, то только из-за того, что сейчас здесь живете Вы. Могу ли я заехать к Вам на полчаса? Сейчас это самое сокровенное мое желание.