Портрет леди

Генри Джеймс

Портрет леди

Henry James

The portrait of a Lady

© Перевод, «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023

* * *

Глава 1

При определенных обстоятельствах в жизни нет ничего приятнее часа, посвященного той церемонии, которая известна как вечернее чаепитие. Независимо от того, принимаете вы в ней участие или нет – ведь не все имеют привычку пить чай именно в это время, – восхитительна бывает обстановка сама по себе. Начиная изложение этой простой истории, я представляю себе именно такую чудесную атмосферу невинного времяпрепровождения.

На лужайке перед старым английским загородным домом приготовлены принадлежности для небольшого пиршества, великолепный летний день достиг, я бы сказал, своего совершенства. Часть дня миновала, но другая часть еще впереди, и эти предстоящие часы на редкость хороши. До наступления настоящих сумерек остается еще много времени, однако поток солнечного света начинает тускнеть, воздух становится мягче, на шелковистом густом газоне постепенно удлиняются тени. Все это происходит медленно, и все говорит о покое, который, возможно, и составляет главную радость в таких обстоятельствах и в такой час… Время с пяти часов вечера до восьми порой кажется маленькой вечностью, но в этом случае оно сулит просто вечное блаженство.

Занятые в этой сцене люди наслаждались ею сдержанно; они не принадлежали к тому полу, представительницы которого, как полагают, особенно привержены вышеупомянутой церемонии. На идеально постриженный газон падали ломаные тени; одна из них принадлежала пожилому господину, сидящему в глубоком плетеном кресле у низкого столика, накрытого для чаепития, две другие – молодым мужчинам, которые прохаживались неподалеку и вели между собой не очень связную беседу. В руке пожилой господин держал чашку; необычайно большая и яркая, она отличалась от остального сервиза. Он неторопливо допивал чай, подолгу придерживая чашку у подбородка и повернувшись лицом к дому. Молодые люди то ли завершили чаепитие, то ли остались равнодушными к сей церемонии – они прогуливались и курили. Один из них время от времени внимательно поглядывал на пожилого человека, который, не замечая этого, пристально смотрел на густо-красный фасад своего жилища. Дом, возвышавшийся на краю лужайки, действительно стоил внимания и представлял собой самую характерную особенность того традиционного английского пейзажа, который я попытался набросать.

Дом стоял на невысоком холме, над рекой – а это была Темза, – примерно в сорока милях от Лондона. Время и непогода оставили на длинной стене из красного кирпича живописные следы, что, однако, послужило лишь к украшению обращенного к лужайке фасада с фронтонами, с теснящимися дымовыми трубами, залатанными плющом стенами и окнами, спрятавшимися в зелени. Дом имел и имя, и историю; старый джентльмен, наслаждавшийся чаепитием, с удовольствием рассказал бы вам, что построили дом при Эдуарде VI[1], что однажды в сих пенатах был гостеприимно предоставлен ночлег великой Елизавете[2] (что вверила тогда свою августейшую особу роскошной огромной прямоугольной кровати, которая до сих составляет гордость спальных покоев), что во время кромвелевских[3] войн дом был сильно поврежден, но потом, во время Реставрации, его отремонтировали и значительно расширили, и что, наконец, после неудачных переделок в XVIII веке он перешел в собственность практичного банкира-американца, который купил его исключительно потому (и вследствие обстоятельств слишком сложных, чтобы объяснять их здесь), что это была очень выгодная сделка, купил, жалуясь на его уродство, ветхость и отсутствие удобств; но теперь, почти двадцать лет спустя, стал испытывать к нему страсть настоящего эстета, который знает свое жилище в мельчайших подробностях, точно укажет, где лучше встать, чтобы дом предстал в наиболее удачном ракурсе, и назовет час, когда тени от разнообразных выступов – они так мягко падали на теплую, потемневшую кирпичную кладку – обретают истинную соразмерность. Кроме того, как я уже сказал, он мог последовательно перечислить почти всех хозяев и обитателей дома, многие из которых снискали себе большую славу, но при этом был тайно убежден, что последняя часть жизни сего дома не менее почтенна. Главный подъезд располагался в противоположной части здания, а со стороны знакомой нам лужайки было пространство, закрытое от посторонних глаз, и густой травяной ковер, покрывавший вершину холма, казался продолжением роскошного внутреннего убранства дома. Гигантские дубы и буки давали такую плотную тень, что она напоминала бархатные портьеры. Повсюду, словно в помещении, стояли мягкие кресла, а на траве валялись яркие коврики, книги и газеты. В некотором отдалении текла река, и, собственно говоря, там, где земля шла под уклон, лужайка заканчивалась. Но и тропинка, сбегавшая к воде, была не менее очаровательна.

Джентльмен, сидевший за чайным столиком, приехал из Америки тридцать лет назад и привез с собой, помимо багажа, облик настоящего американца; причем не только привез, но и содержал в идеальном порядке, так что при необходимости мог совершенно спокойно вернуться в сём обличье на родину. Но, очевидно, теперь джентльмен никуда не собирался; его путешествия закончились, и он проводил время в покое, который предшествует покою вечному. Выражение его узкого, чисто выбритого лица с правильными чертами было спокойным и проницательным. По всей видимости, на этом лице не часто отражались какие-либо переживания, и сочетание удовлетворения и прозорливости уже было достаточно выразительным. С первого взгляда можно было сказать, что перед вами человек, добившийся в жизни успеха, но успеха не исключительного и не вызывающего враждебного чувства, а, если можно так выразиться, столь же безобидного, как и чья-нибудь неудача. Определенно, этот человек прекрасно разбирался в людях, – но когда он медленно и аккуратно ставил свою большую чашку на стол, его слабая улыбка на худом лице и в насмешливых глазах светилась почти деревенским простодушием. Облаченный в прекрасно вычищенный черный костюм, на коленях он держал сложенную шаль, а обут был в глубокие, украшенные вышивкой домашние туфли. На траве возле его кресла лежал красавец колли и не сводил с хозяина взгляда, полного почти такой же нежности, с какой тот созерцал величественный фасад своего дома. Лохматый беспокойный терьер суетливо сновал вокруг двух других джентльменов.

Один из них, лет тридцати пяти, был превосходно сложен, его лицо – английское в той же степени, в какой лицо вышеописанного джентльмена выглядело неанглийским, – красивое, свежее, открытое, с твердыми, правильными чертами и живыми серыми глазами, необыкновенно украшала каштановая бородка. Он был определенно удачлив, принадлежал к избранному кругу – все достижения цивилизации пошли на пользу его счастливому нраву, – и трудно было ему не позавидовать. Джентльмен был в сапогах со шпорами, словно только недавно проделал длинный путь верхом, и в белой шляпе, которая, казалось, была ему великовата; заложив за спину крупные красивые руки, в одной из них он держал запачканные лайковые перчатки.

Его собеседник, шагавший рядом по траве, был совершенно другого склада. Он мог вызвать у вас немалый интерес, но вряд ли вы захотели бы, не раздумывая, оказаться на его месте, как захотели бы оказаться на месте первого джентльмена. Высокий, худощавый, расслабленный, с лицом некрасивым и болезненным, но живым и очаровательным, с клочковатыми усами и бакенбардами, которые совсем не украшали его, он производил впечатление человека умного и нездорового – такое сочетание никак не назовешь удачным. Он держал руки в карманах бархатной коричневой куртки, и было очевидно, что это его закоренелая привычка. Походка у него была шаркающая и развинченная, словно он не очень уверенно держался на ногах. Как я уже говорил, каждый раз, проходя мимо старика в кресле, он останавливал на нем свой взгляд, и если бы вы в этот момент увидели их лица, то сразу поняли бы, что перед вами отец и сын.

Наконец пожилой джентльмен заметил взгляд сына и ответил ему слабой улыбкой.

– У меня все отлично, – сказал он.

– Ты допил свой чай? – спросил сын.

– Да, с большим удовольствием.

– Налить тебе еще?

Подумав, старик благодушно ответил:

– Может быть, потом.

По его манере говорить можно было безошибочно определить американца.

– Ты не замерз? – осведомился сын.

Отец медленно растирал ноги.

– Право, не знаю. Пока я этого не чувствую.

– Ну, может, найдется кто-то, кто будет чувствовать за тебя, – рассмеялся молодой человек.

– О, надеюсь, всегда найдется кто-нибудь, кто проявит со-чувствие! Вот вы, лорд Уорбартон, – вы готовы со-чувствовать?

– О да, всей душой, – живо отозвался джентльмен, которого назвали лордом Уорбартоном. – Готов полностью разделить ваши чувства. Ведь вы, позвольте заметить, выглядите удивительно умиротворенным.

– Да, я почти всем доволен. – Старик посмотрел на зеленую шаль, лежащую на коленях, и расправил ее. – В самом деле, я живу спокойно уже так много лет и так привык к этому, что перестал замечать.

– Да, спокойствие способно наскучить, – заметил лорд Уорбартон. – Мы осознаем, как оно прекрасно, только когда его лишаемся.

– Сдается мне, мы довольно привередливы, – вздохнул его приятель.

– О да, мы, несомненно, привередливы, – согласился лорд Уорбартон.

Все трое на некоторое время погрузились в молчание. Молодые люди смотрели на старика, который в конце концов попросил еще чаю.

– По-моему, вам очень мешает эта шаль, – сказал лорд Уорбартон, пока его приятель снова наполнял чашку.

– Нет, нет, она необходима отцу! – воскликнул тот. – Не надо подавать ему такие идеи.

– Это шаль моей жены, – просто сказал старик.

– О, раз здесь уже речь идет о чувствах… – И лорд Уорбартон сделал извиняющийся жест.

– Когда жена приедет, я отдам ей ее шаль. – продолжал пожилой джентльмен.

– Пожалуйста, не делай ничего подобного. Ты должен укрывать ею свои бедные старые ноги.

– Нечего бранить мои ноги, – возразил старик. – Они ничем не хуже твоих.

– О, что касается моих, можешь бранить их так, как тебе заблагорассудится, – с улыбкой произнес сын, протягивая отцу чашку.

– Мы с тобой оба больные, и я не думаю, что между нами большая разница.

– Очень признателен тебе за то, что ты называешь меня больным. Как чай?

– Ну… он довольно горячий.

– Я надеюсь, ты считаешь это достоинством?

– Да, огромным, – миролюбиво пробормотал в ответ пожилой джентльмен. – Мой сын – прекрасная нянька, лорд Уорбартон.

– Только мне думается, немного неумелая, не правда ли? – отозвался его светлость.

– О, нет, он очень ловок, если учесть его нездоровье. Как болезненный брат милосердия он очень хорош. Я называю его «брат-во-болезни», ведь он сам тоже болен.

– О, отец, довольно! – воскликнул молодой человек.

– Ну, ну… Хотел бы я видеть тебя здоровым, но, верно, тут уж ничего не поделаешь.

– Свежая мысль, – пробормотал молодой человек.

– Вы когда-нибудь ощущали болезненное состояние, лорд Уорбартон? – спросил пожилой джентльмен.

Мгновение помолчав, лорд произнес:

– Да, сэр, однажды. В Персидском заливе.

– Он разыгрывает тебя, папа, – произнес молодой человек. – Это нечто вроде шутки.

– Да, каждый нынче шутит по-своему, – добродушно отозвался его отец. – В любом случае вы не похожи на человека, который когда-нибудь по-настоящему был болен, лорд Уорбартон.

– Он испытывает боль от жизни, он как раз только что говорил мне об этом. В этом смысле он постоянно адски болен, – сказал сын.

– Неужели это правда, сэр? – серьезно спросил старик.

– Если это и так, то ваш сын не способен меня утешить. Этот несчастный – законченный циник и, кажется, ни во что не верит.

– Это снова шутка, – уточнил обвиняемый в цинизме.

– Он потому циник, что у него плохое здоровье, – пояснил его отец лорду. – Знаете, оно изнуряет, и все начинаешь видеть в мрачном свете; а он к тому же уверил себя, будто у него никогда не было ни единого шанса. Но все это, знаете ли, только его теории. Я не вижу, чтобы нездоровье как-то влияло на состояние его духа. Я не припомню, чтобы он когда-нибудь унывал. Он часто и мне поднимает настроение – как и сейчас, например.

После такого лестного отзыва о себе молодой человек взглянул на лорда Уорбартона и рассмеялся.

– Это пылкий панегирик или обвинение в легкомыслии? Тебе хотелось бы, чтобы я претворял свои теории в жизнь, папа?

– Ей-богу, мы бы увидели нечто любопытное! – воскликнул лорд.

– Надеюсь, ты еще не окончательно усвоил этот вечно насмешливый тон, – проговорил пожилой джентльмен.

– Тон Уорбартона еще хуже моего. Он предпочитает выглядеть скучающим, а мне нисколько не скучно. Я нахожу жизнь слишком интересной.

– А, слишком интересной! Ты же знаешь, в твоей жизни ничего не должно быть слишком.

– Вот у вас мне никогда не бывает скучно, – произнес лорд Уорбартон. – Мы ведем такие необыкновенные бе седы.

– Это тоже шутка? – спросил пожилой джентльмен. – Вам вообще непростительно скучать. В вашем возрасте я ни о чем подобном и не помышлял.

– Должно быть, вы поздно повзрослели.

– Нет, я повзрослел очень рано, в том-то и дело. В двадцать лет я был уже вполне зрелым человеком, работал изо всех сил. Если бы вам было чем заняться, стало бы не до скуки. Но все вы, молодые люди, слишком ленивы. Вы чересчур много думаете об удовольствиях, слишком избалованны и праздны, слишком богаты.

– Вот так так! Вряд ли вам пристало осуждать людей за то, что они слишком богаты! – воскликнул лорд.

– Это потому, что я – банкир? – спросил старик.

– Если хотите, потому. Потому, что вы сами невероятно богаты.

– Да не так уж и богат, – заметил молодой человек, взглянув на отца. – Он раздал столько денег – огромные суммы.

– Ну, полагаю, это его дело, – сказал лорд Уорбартон. – И разве это не лучшее доказательство богатства? Но если уж заниматься благотворительностью, не стоит рассуждать о том, что кто-то слишком любит удовольствия.

– Папа очень любит получать удовольствие… доставляя его другим.

Старый джентльмен покачал головой.

– Я не претендую на роль благодетеля своих современников.

– Мой дорогой отец, ты слишком скромен!

– Он снова шутит, сэр, – молвил лорд Уорбартон.

– У вас, молодые люди, чересчур много шуток. Не будь их, с чем бы вы остались?

– К счастью, поводов для шуток всегда много, – заметил его сын.

– Я так не думаю, наоборот, я думаю, все куда как серьезно. И вы, молодые люди, скоро это поймете.

– Все куда как серьезно – отличная возможность пошутить.

– Это будут мрачные шутки, – сказал старик. – Я убежден в том, что грядут серьезные перемены. И не к лучшему.

– Совершенно с вами согласен, сэр, – заявил лорд. – Я абсолютно уверен, что грядут перемены, и довольно странные. Вот почему мне так трудно воспользоваться вашим советом. Вы как-то сказали мне, что я должен «ухватиться за что-то». Не уверен, что надо хвататься за что-то, что в следующий момент может взмыть в небеса.

– Вы должны «ухватиться» за привлекательную даму, – сказал его товарищ и пояснил своему отцу: – Он очень старается влюбиться.

– Привлекательную даму тоже может сдуть порывом ветра! – воскликнул лорд Уорбартон.

– Нет, нет, дамы крепко стоят на ногах, – вступил в беседу пожилой джентльмен. – Их мало касаются социальные и политические перемены, на которые я намекал.

– Вы хотите сказать, их невозможно стереть с лица земли? Прекрасно, тогда надо как можно скорее ухватиться за одну из них и повесить на шею, как спасательный круг.

– Женщины действительно спасут нас, – проговорил старик. – Конечно, лучшие из них – ибо они разные. Найдите прекрасную подругу, женитесь – и ваша жизнь станет гораздо интереснее.

Воцарившееся короткое молчание свидетельствовало, вероятно, об уважении слушателей, которое вызвало у них великодушие старика, поскольку ни для сына, ни для гостя не было секрета в том, что его личный матримониальный опыт оказался не очень счастливым. Однако он уточнил, что женщины бывают разные. Эти слова можно было расценивать как признание собственной ошибки; хотя, конечно, ни один из собеседников старика не осмелился заметить, что, очевидно, его избранница не относилась к лучшим представительницам данного пола.

– То есть вы хотите сказать, что, женившись на интересной женщине, я сам обрету интерес к жизни? – спросил лорд Уорбартон. – Но я вовсе не жажду жениться – ваш сын представил меня в неверном свете. Еще неизвестно, что подобная женщина сможет сотворить со мной.

– Хотел бы я посмотреть на женщину, которая, по-вашему, интересна, – сказал его приятель.

– Дружище, идеал невозможно узреть воочию, особенно такой возвышенный, как мой. Если бы я сам мог его увидеть, это был бы огромный шаг вперед.

– Влюбляйтесь, в кого вам заблагорассудится, но только не в мою племянницу, – неожиданно высказался старый джентльмен.

Его сын расхохотался.

– Папа, лорд Уорбартон решит, что ты провоцируешь его! Ты прожил бок о бок с англичанами тридцать лет и научился понимать, что они говорят. Но ты так и не научился понимать, что у них принято о многом умалчивать!

– Я говорю, что хочу, – невозмутимо заявил старик.

– Я не имею чести быть знакомым с вашей племянницей, – сказал лорд Уорбартон. – У меня такое впечатление, я вообще впервые о ней слышу.

– Это племянница моей жены. Миссис Тачетт везет ее в Англию.

Молодой мистер Тачетт пояснил:

– Мама, как вы знаете, провела зиму в Америке, и мы ожидаем ее возвращения. Она пишет, что встретилась со своей племянницей и пригласила ее к нам.

– Понимаю… Очень любезно со стороны вашей матушки, – проговорил лорд Уорбартон. – А она интересная – эта молодая леди?

– Едва ли мы знаем о ней больше вас. Мама не вдавалась в подробности. Она общается с нами в основном с помощью телеграмм, а ее телеграммы довольно загадочны. Говорят, женщины не способны быть лаконичными, но мама достигла совершенства в искусстве передавать сжатую информацию. «Устала Америки, ужасная жара, возвращаюсь Англию племянницей, первый пароход, приличная каюта». Это последнее сообщение, которое мы от нее получили. Но до него было еще одно, в котором, кажется, впервые упоминается эта племянница. «Поменяла отель, очень плохой, дерзкий коридорный, адрес здесь. Взяла дочь сестры, умерла прошлом году, еду Европу, две сестры, вполне самостоятельно». Над этим сообщением мы с папой долго ломали голову – уж очень по-разному можно его истолковать.

– Ясно одно, – произнес старик. – Она устроила выволочку коридорному.

– Я не уверен даже в этом, поскольку он вынудил ее оставить поле боя. Сначала мы подумали, что упомянутая сестра – это сестра коридорного, но упоминание племянницы в следующей телеграмме скорее говорит в пользу того, что имелась в виду одна из моих теток. Затем возник вопрос, о каких двух сестрах шла речь. Вероятно, это две дочери моей старшей тетки. Но кто «вполне самостоятелен» и подразумевается под этим словом? Ответа мы еще не нашли. Относится оно к той юной леди, которую опекает моя мать, или характеризует и ее сестер? Речь идет о моральной или материальной независимости? Означает ли это, что им досталось хорошее наследство или что они не хотят никому быть обязанными? Или имеется в виду их независимый характер?

– Что бы еще это выражение ни значило, последнее наверняка имеется в виду, – заметил мистер Тачетт.

– Скоро вы сами все увидите, – сказал лорд Уорбартон. – Когда приезжает миссис Тачетт?

– Мы в полном неведении. Как только найдет приличную каюту. Может быть, она еще дожидается ее; но, с другой стороны, не исключено, что мама уже сошла на английский берег.

– В этом случае она, вероятно, телеграфировала бы вам.

– Она ни за что не пошлет телеграмму, когда вы ее ждете. Только когда вы НЕ ждете, – произнес старый джентльмен. – Она любит нагрянуть неожиданно, думает поймать меня на чем-то недостойном. Ей еще никогда этого не удавалось, но она не отчаивается.

– В этом проявляется ее независимость, – примирительно пояснил сын. – Какими бы независимыми ни оказались те молодые леди, мама сможет с ними в этом потягаться. Она любит делать все самостоятельно, и не допускает мысли, что кто-то может хоть в чем-то ей помочь. Мама считает, что от меня пользы не больше, чем от почтовой марки без клея, и никогда не простила бы, если бы я отправился в Ливерпуль встретить ее.

– Но вы, по крайней мере, дадите мне знать, когда приедет ваша кузина? – спросил лорд Уорбартон.

– Только при том условии, которое я поставил: что вы не влюбитесь в нее, – снова заявил мистер Тачетт-старший.

– Это очень жестоко. Вы думаете, что я для нее недостаточно хорош?

– Я думаю, что вы даже слишком хороши, потому-то и не хотел бы, чтобы она вышла за вас замуж. Надеюсь, она едет сюда не в поисках мужа. Так поступают многие молоденькие девушки, словно дома нет хороших женихов. Может быть, она помолвлена? Мне кажется, все американские девушки обязательно помолвлены. Я вообще не уверен, получится ли из вас хороший муж.

– Скорее всего, она помолвлена. Я знаком со многими американками, все они были помолвлены. Но, честное слово, это ничего не меняло! Что до того, буду ли я подходящим мужем, то я тоже в этом не уверен. Но надо хотя бы попытаться!

– Пытайтесь сколько хотите, но только не с моей племянницей, – шутливо настаивал старый джентльмен.

– Хорошо, – согласился лорд Уорбартон так же шутливо. – Может быть, она и не стоит того!

Глава 2

Пока происходил этот обмен любезностями, Ральф Тачетт, держа руки в карманах, своей обычной нетвердой походкой направился в сторону дома. Суетливый терьер по пятам следовал за хозяином, который в задумчивости смотрел себе под ноги и потому не замечал, что за ним наблюдает некая особа, минуту назад появившаяся на пороге. Он обратил на нее внимание только потому, что пес вдруг стремительно бросился вперед, заливаясь лаем, в котором, впрочем, дружелюбия было больше, чем угрозы. Неизвестная особа представляла собой юную леди, которая сразу поняла, что таким образом ее приветствуют, и, когда терьер, неистово лая, остановился перед ней, она без колебаний нагнулась, подхватила его на руки и поднесла к лицу. Пока терьер громко изливал свою радость, его подоспевший хозяин заметил, что новая знакомая Банчи – высокая девушка в черном платье – уже на первый взгляд очень привлекательна. Она была без шляпы, как если бы просто была их гостьей и на минутку вышла из дома, – это привело Ральфа в недоумение, так как последнее время по нездоровью его отца они никого не принимали. Тем временем два других джентльмена тоже заметили незнакомку.

– Помилуйте, кто это? – спросил лорда старший мистер Тачетт.

– Возможно, это племянница миссис Тачетт – та самая независимая молодая леди, – предположил Уорбартон. – Я сужу по тому, как она усмирила собаку.

Колли тоже изволил обратить внимание на незнакомку в дверях и неторопливо направился к ней, помахивая в такт хвостом.

– Но где же в таком случае моя жена? – пробормотал старик.

– Возможно, молодая леди где-то рассталась с ней – это тоже, я уверен, входит в проявление независимости.

Девушка разговаривала с Ральфом, улыбаясь и продолжая держать терьера на руках.

– Это ваш песик, сэр?

– Минуту назад был моим, но поразительно быстро перешел в вашу собственность.

– Не можем ли мы владеть им совместно? – спросила девушка. – Он такой милый.

Ральф внимательным взглядом изучал ее. Она была удивительно хороша.

– Можете владеть им безраздельно, – произнес молодой человек.

Судя по всему, девушка была уверена в себе настолько же, насколько доверяла другим, но такая внезапная щедрость заставила ее вспыхнуть.

– Должна вам доложить, что, вероятно, я – ваша кузина, – произнесла она, опуская собаку на землю, и, увидев приближающегося колли, быстро добавила: – Ох! Еще один!

– Вероятно? – засмеявшись, воскликнул молодой человек. – Я думаю, в этом не может быть сомнений! Вы приехали с мамой?

– Да, полчаса назад.

– Так что же – она оставила вас, а сама снова уехала?

– Нет, она сразу поднялась к себе и попросила, если я вас увижу, передать, чтобы вы зашли к ней без четверти семь.

Молодой человек взглянул на часы.

– Большое спасибо. Постараюсь быть вовремя. – И он снова взглянул на кузину. – Добро пожаловать в нашу обитель! Я очень рад познакомиться с вами.

Девушка огляделась, переводя заинтересованный взгляд со своего собеседника на собак, на двух джентльменов под деревьями, на окружающий ее прекрасный пейзаж.