Портрет леди

– Никогда не видела такого чудесного места, – сказала она. – Я уже обошла весь дом – он тоже чудный.

– Простите, что вам так долго пришлось оставаться в одиночестве.

– Ваша матушка сказала, что у англичан принято появляться незаметно, и я решила, что все идет правильно. Скажите, один из тех джентльменов – ваш отец?

– Да, старший… тот, что сидит, – ответил Ральф.

Девушка засмеялась.

– Ясно, что не тот, другой. А кто стоит?

– Это наш друг… лорд Уорбартон.

– Боже, я так и знала, что встречу лорда, прямо как в романе! Ах ты, прелестное создание! – вдруг воскликнула она, снова наклоняясь и подхватывая терьера на руки.

Она продолжала стоять на пороге, стройная и очаровательная, как будто не собираясь ни двигаться с места, ни заговаривать с мистером Тачеттом. Ральф даже подумал, не ожидает ли она, что старый джентльмен должен подойти сам и выразить ей свое почтение. Американки вообще привыкли к уважительному отношению, а эта девушка, судя по выражению лица, была еще и с характером. Но он все-таки осмелился предложить:

– Позвольте мне представить вас моему отцу. Он стар и болен – почти не встает со своего кресла.

– О, бедный! Как жаль! – воскликнула девушка и сразу устремилась к хозяину дома. – А по словам вашей матушки, он всегда был… довольно крепок.

Слегка помедлив, Ральф Тачетт заметил:

– Мама не видела его целый год.

– Во всяком случае, он выбрал для себя отличное место. Пойдемте, собачки!

– Это очень уютный уголок, – произнес молодой человек, искоса взглянув на свою спутницу.

– А как его зовут? – спросила девушка, снова любуясь терьером.

– Моего отца?

– Да, – лукаво сказала юная леди, – только не передавайте ему, что я вас спрашивала об этом.

Тем временем молодые люди подошли к мистеру Тачетту, и тот медленно поднялся с кресла для приветствия.

– Мама приехала, – сказал Ральф. – А это мисс Арчер.

Старик положил руки ей на плечи и несколько мгновений бесконечно доброжелательно смотрел на нее; потом галантно поцеловал.

– Очень рад, что вы уже здесь, жаль только, что у нас не было возможности встретить вас.

– Что вы, нас встретила почти целая дюжина слуг! – воскликнула девушка. – А пожилая женщина даже сделала реверанс.

– Мы придумали бы что-нибудь получше – если бы знали о вашем приезде! – Старик улыбался, потирая руки и покачивая головой. – Но миссис Тачетт не признаёт торжественных встреч.

– Тетя сразу пошла в свою комнату.

– Да, и заперлась там. Она всегда так делает. Полагаю, мы увидим ее на следующей неделе. – И муж миссис Тачетт медленно уселся на свое место.

– О нет, раньше, – возразила мисс Арчер. – Она спустится к обеду[4] в восемь часов. Не забудьте: без четверти семь, – добавила она, с улыбкой повернувшись к Ральфу.

– Что должно случиться без четверти семь?

– Я должен повидать маму.

– Счастливчик… – пробормотал старик. – Вы должны присесть и выпить чаю, – обратился он к племяннице своей жены.

– По приезде мне сразу принесли чай в комнату, – ответила она и, глядя на почтенного хозяина дома, произнесла: – Как жаль, что вам нездоровится!

– Что ж, мне много лет, дорогая, пора быть настоящим стариком. Но я уверен, что в вашем присутствии мне станет гораздо лучше.

Девушка снова стала осматривать все вокруг – лужайку, высокие деревья, заросшую тростником серебристую Темзу, красивый старинный дом, – и при этом успевала тайком бросать изучающие взгляды на своих собеседников, что было вполне естественно для девушки неглупой и к тому же взволнованной. Она отпустила собаку и села, положив на колени руки, на фоне черного платья казавшиеся белоснежными. Голова мисс Арчер была высоко поднята, глаза блестели, и стройная фигурка находилась в постоянном движении. Она была переполнена новыми впечатлениями, которые поглощались ею с ясной, замершей на губах улыбкой.

– В жизни не видела ничего прекраснее, – заявила мисс Арчер.

– Да, здесь очень хорошо, – согласился мистер Тачетт. – Понимаю, как поразил вас этот пейзаж, – я и сам испытал нечто подобное. Но вы и сами так же прекрасны, – любезно добавил он без малейшей иронии, с удовольствием сознавая, что его преклонный возраст дает ему привилегию делать комплименты – даже таким юным девушкам, которых подобные слова обычно смущают.

Было непонятно, насколько сильно смущена мисс Арчер; она внезапно вскочила, покраснев, но неудовольствия ее при этом не ощущалось.

– Да, разумеется, я не дурнушка! – с коротким смешком воскликнула она. – А сколько лет этому дому? Он времен Елизаветы?

– Первых Тюдоров[5], – ответил Ральф Тачетт.

Мисс Арчер повернулась к нему, быстро взглянув в его лицо.

– Первых Тюдоров? Какая прелесть! Наверное, в Англии много таких мест?

– И даже гораздо красивее.

– Не говори так, сынок! – запротестовал старик. – Лучше нашего дома нет.

– К примеру, мой дом тоже очень неплох. Думаю, что в некотором отношении он даже лучше, – произнес лорд Уорбартон, который до этого не произнес ни слова, но внимательно наблюдал за мисс Арчер.

Он склонился к ней с легкой улыбкой – с женщинами он был необыкновенно обходителен, и девушка сразу это оценила. К тому же она не забывала, что перед ней настоящий лорд.

– Я с большим удовольствием показал бы вам свое жилище, – добавил он.

– Не верьте ему, – вскричал старик. – Нечего и смотреть – этот ветхий сарай ни в какое сравнение не идет с моим домом!

– Я не видела и не могу судить, – ответила девушка и улыбнулась лорду Уорбартону.

Ральфа Тачетта совершенно не интересовала эта беседа. Он стоял, засунув руки в карманы, и по всему было видно, что он с удовольствием бы продолжил разговор со своей новоявленной кузиной. Для начала он спросил:

– Так вы любите собак?

Это было не слишком удачным началом беседы для столь умного человека.

– Просто обожаю!

– Тогда вы должны быть хозяйкой этого терьера, – все так же неловко продолжал Ральф.

– С удовольствием – пока я тут.

– Надеюсь, вы останетесь подольше.

– Вы очень любезны, но мне трудно сказать. Это решит тетушка.

– Мы обсудим это с ней… без четверти семь. – И Ральф снова взглянул на часы.

– Мне здесь очень нравится, – сказала девушка.

– Не верится, что вы позволяете кому-то решать за себя.

– Конечно, нет; только в том случае, если это совпадает с моими желаниями.

– Я постараюсь, чтобы это совпало и с моими желаниями, – заявил Ральф. – Невероятно, как это мы не познакомились раньше.

– Нужно было просто побывать там, где я была, и познакомиться со мной.

– Где? Что вы имеете в виду?

– В Соединенных Штатах: в Нью-Йорке, в Олбани, в других местах.

– Я посещал эти места, но почему-то не побывал у вас. У меня просто в голове это не укладывается.

Мисс Арчер помедлила.

– Дело в том, что моя мама умерла, когда я была еще ребенком, а после ее смерти между моим отцом и вашей матушкой возникли какие-то разногласия. Поэтому мы и не помышляли о знакомстве.

– Боже упаси меня ссориться со всеми, с кем у моей матушки разногласия! – воскликнул молодой человек. – Так вы недавно потеряли отца? – сочувственно спросил он.

– Да, чуть больше года назад. И тетя была очень добра – разыскала меня и предложила поехать с ней в Европу.

– Понятно, – произнес Ральф. – Она, случайно, не удочерила вас?

– Удочерила?

Пораженная, мисс Арчер взглянула на него, снова вспыхнув, и смущенный Ральф увидел в ее глазах боль. Он не ожидал, что этот шутливый вопрос произведет на нее такое впечатление. В этот момент подошел лорд Уорбартон, сгоравший от желания рассмотреть мисс Арчер поближе, и девушка перевела свой взгляд на него.

– Нет, она меня не удочеряла. Я совершенно не подхожу на эту роль.

– Примите мои извинения, – пробормотал Ральф. – Я имел в виду… имел в виду… – но едва ли он и сам знал, что имел в виду.

– Вы имели в виду, что она взяла меня под свое крыло. Да, тетя любит опекать. И она очень добра ко мне, но… – добавила мисс Арчер, и было видно, насколько ей важно, чтобы ее поняли, – я очень ценю свою свободу.

– Вы беседуете о миссис Тачетт? – поинтересовался из своего кресла старик. – Подойдите, моя дорогая, и расскажите мне. Я всегда рад узнать о ней что-нибудь новое.

Поколебавшись всего мгновение, мисс Арчер улыбнулась.

– Тетя поистине великодушна, – ответила она; затем подошла к дяде, которого приятно взволновали ее слова.

Стоя рядом с Ральфом Тачеттом, лорд Уорбартон вдруг негромко сказал:

– Недавно вы хотели увидеть воочию воплощение моего представления об интересной женщине. Так вот оно!

Глава 3

Что и говорить, миссис Тачетт была со странностями, и некоторое представление о них можно было составить уже по тому, каковым было ее возвращение в дом своего мужа после многих месяцев отсутствия. Проще всего так описать ее характер: она все делала по-своему, редко проявляла снисходительность, хотя отнюдь не была лишена великодушия. Миссис Тачетт умела делать добро, но никогда не умела нравиться. Она любила действовать самостоятельно, но, хотя иногда казалась агрессивной, это было отнюдь не так – просто она слишком была не похожа на других. Натура миссис Тачетт порой проявлялась так резко, что причиняла боль людям впечатлительным. Непреклонность этой женщины обнаружилась сразу же по возвращении из Америки. Кажется, в этих обстоятельствах она первым делом должна была бы поздороваться с мужем и сыном. Однако по причинам, которые казались ей более чем достаточными, она всегда в подобных случаях откладывала сентиментальную церемонию, уединяясь, чтобы довести до совершенства свой туалет, причем это не имело никакого смысла, так как миссис Тачетт были равно чужды и красота, и тщеславие. Эта пожилая некрасивая женщина, абсолютно лишенная кокетства и элегантности, была зато чрезвычайно внимательна к собственным поступкам и всегда могла при случае объяснить мотивы любых своих действий, как правило, разительно отличающиеся от тех, которые ей приписывались. Живя по существу с мужем врозь, она не видела в этом ничего необычного. С самого начала семейной жизни стало ясно, что их желания никогда не совпадут, и это подтолкнуло миссис Тачетт к решению не превращать разногласия в вульгарные скандалы. Она сделала все возможное, чтобы придать своему решению непреложность закона – и еще больше назидательной его стороне, – уехав жить во Флоренцию, где купила себе дом, оставив мужа в Англии заниматься своим банком. Такое положение вещей вполне ее устраивало – оно было в высшей степени определенным. Муж видел его точно таким же – если в туманном Лондоне иногда что четко и вырисовывалось, то именно отъезд жены. Впрочем, мистер Тачетт предпочел бы, чтобы их отношения были не столь определенными. Согласие на такие узаконенные разногласия далось ему с трудом; он готов был согласиться со всем, кроме этого, и не представлял, почему сходство или несходство взглядов на жизнь должно быть таким непоколебимым. Но миссис Тачетт не позволяла себе ни сожалений, ни размышлений, и, приезжая обычно к мужу раз в год, за этот месяц во что бы то ни стало старалась убедить его, будто принятое ею решение – единственно правильное. Она не любила Англию и имела на то три причины, о которых не уставала напоминать. Не имея ни малейшего отношения к традиционному британскому укладу, они повлияли на ее решение переселиться в другую страну. Во-первых, миссис Тачетт ненавидела хлебную подливку, которая, по ее словам, выглядела словно разведенное для припарки лекарство, а вкусом напоминала мыло; во-вторых, она не могла смириться с тем, что служанки попивают пиво; и в третьих, она утверждала, что британские прачки (а миссис Тачетт была очень разборчива по части постельного белья) вовсе не мастера своего дела. На родину в Америку она наезжала в соответствии со строгим расписанием, однако этот визит оказался продолжительнее предыдущих.

Теперь сомнений почти не оставалось – миссис Тачетт задержалась потому, что решила взять под опеку свою племянницу. Однажды влажным весенним вечером, месяца за четыре до тех событий, с которых начался наш рассказ, эта юная леди в уединении читала книгу. Раз она сидела с книгой, значит, можно сказать, что одиночество было ей совсем не в тягость, ибо любознательность ее была плодотворной, а воображение – богатым. Однако именно в тот раз ей хотелось отвлечься, и визит нежданной гостьи помог как нельзя лучше. О ее приезде никто не доложил; девушка услышала шаги, когда они раздавались уже в соседней комнате. Дело происходило в Олбани – в большом, старом квадратном доме, перестроенном из двух; теперь в окне гостиной виднелось объявление о его продаже. У дома были два входа (одним из них давным-давно не пользовались, но так и не заделали), абсолютно одинаковые: массивные белые двери в арочных проемах, с широкими стеклами по сторонам, над невысокими ступеньками из красного камня, наискосок спускавшимися к выложенному кирпичом тротуару. Когда два дома соединяли в один, разделяющую их стену разрушили, и они стали сообщаться между собой. На втором этаже, куда вела лестница, было огромное количество комнат, одинаково выкрашенных светло-желтой краской, которая с годами заметно вылиняла. Этажом выше между двумя крыльями дома соорудили сводчатый переход, который Изабелла и ее сестры в детстве называли тоннелем. Светлый и совсем не длинный, девочке он казался таинственным и пустынным, особенно в зимние сумерки. Ребенком, когда здесь жила бабушка, Изабелла не раз гостила у нее, потом – не появлялась в Олбани десять лет; и вернулась лишь незадолго до смерти отца. В прежнее время старая миссис Арчер была очень гостеприимна – в основном по отношению к родне, – и девочки часто проводили под крышей бабушкиного дома целые недели, о которых у Изабеллы остались самые счастливые воспоминания. Жизнь здесь была совсем иной, чем в ее собственном доме, – более свободная, наполненная, открытая. За детьми следили не слишком строго, они могли слушать почти все разговоры взрослых (что очень нравилось Изабелле). То и дело кто-то уезжал, кто-то приезжал; сыновья и дочери бабушки, а также их дети с радостью соглашались погостить у нее, поэтому дом напоминал суматошную провинциальную гостиницу, пожилая и кроткая хозяйка которой время от времени глубоко вздыхает, но никогда не выставляет постояльцам счетов. Изабелла, конечно, понятия не имела о счетах, но уже тогда, в детстве, считала бабушкино жилище очень живописным. С тыльной стороны дома была крытая веранда, а на веранде – вожделенные качели. Дальше, до конюшни, простирался сад с прекрасными персиковыми деревьями. Изабелла бывала у бабушки в разное время года, но почему-то, независимо от этого, в каждый приезд она ощущала аромат созревших персиков. На противоположной стороне улицы стояло старинное здание из выкрашенных в желтый цвет кирпичей – так называемый Голландский дом – причудливое архитектурное сооружение времен первых переселенцев, увенчанное остроугольной крышей, – достопримечательность, которую показывали всем приезжим. К улице дом был обращен торцом и огорожен шатким деревянным забором. В нем располагалась начальная школа для мальчиков и девочек, а управляла ею – совершенно по-дилетантски – экспансивная дама, которая запомнилась Изабелле чрезмерно взбитыми на висках волосами и тем, что она была вдовой какого-то влиятельного лица. В этом-то заведении и должна была девочка овладевать зачатками знаний, но, проведя в школе всего один день, она испытала к ней такое отвращение, что ей позволили остаться дома. В сентябре окна в Голландском доме почти всегда держали открытыми, и до Изабеллы доносились голоса учеников, хором повторявших таблицу умножения, отчего она испытывала восторг свободы и неотделимое от него горькое чувство отверженности. Что же касается настоящих знаний, то основа их была заложена в атмосфере праздности бабушкиного дома; так как большинство его обитателей никак нельзя было отнести к любителям чтения, Изабелла получила в свое полное распоряжение богатую библиотеку. Встав на стул, она выбирала себе книгу по вкусу – руководствуясь главным образом тем, что нарисовано на фронтисписе, – и шла с ней в таинственную комнату за библиотекой, которую неизвестно почему принято было называть конторой. Что это за контора и кипела ли в ней когда-то работа, Изабелла так и не узнала; с нее было вполне довольно, что здесь жило эхо и приятно пахло стариной; в эту комнату ссылали мебель, иногда даже без очевидных изъянов (отчего ссылка казалась незаслуженной, а ссыльные – жертвами несправедливости), и с этими вещами, как это свойственно многим детям, девочка установила почти человеческие, живые отношения. Особенно Изабелла любила обитый грубой тканью из конского волоса диван, которому поверяла сотни своих детских печалей. Мрачную таинственность конторе придавало и то, что в нее вела та самая «отверженная» входная дверь, которой никогда не пользовались. Хрупкая девочка обнаружила, что не может справиться с тугими засовами, но знала, что эта молчаливая неподвижная дверь ведет на улицу и что, если бы стекла не были заклеены зеленой бумагой, она увидела бы маленькое потемневшее крыльцо и истертые кирпичи тротуара. Но девочка не хотела выглядывать наружу, ибо тогда исчезла бы выдуманная ею страна – необыкновенная, таинственная, становившаяся, по настроению, то источником удовольствий, то вместилищем ужасов.

Именно в конторе и сидела Изабелла в тот грустный весенний вечер, о котором я упомянул. К тому времени в ее распоряжении был весь дом, но она выбрала самую мрачную комнату. Девушка так ни разу и не отодвинула засовы и не сняла зеленую бумагу со стекол (конечно, со времен бабушки она давно была заменена на новую), чтобы убедиться, что за дверью лежит обыкновенная улица. Вовсю лил холодный дождь; весна никак не разрешала в себя поверить. Но Изабелла старалась обращать как можно меньше внимания на причуды этого времени года; она смотрела в книгу и пыталась сосредоточиться. Не так давно девушка обнаружила, что ее мысли склонны к тому, чтобы рассеиваться; призвав все свое умение, она стала учить их держать строй, выполнять различные команды: наступать, отступать, останавливаться, выполнять и более сложные маневры. В этот вечер Изабелла снова отдала приказ: «Марш!» – и ее мысли отправились в утомительный поход по зыбким просторам немецкой философии; вдруг в тишине раздались шаги, но они не совпадали с тем ритмом, в котором продвигались ее мысли; прислушавшись, она поняла, что кто-то идет по библиотеке, примыкавшей к конторе. Поначалу девушка решила, что пришел тот самый человек, визита которого она, по некоторым причинам, могла ожидать; но почти сразу сказала себе, что походка незнакомая и женская – а ее вероятный гость был мужчиной, причем хорошо знакомым. Так могла идти женщина решительная, намеренная увидеть нечто для себя интересное, которая не преминет перешагнуть порог конторы; действительно, в проеме двери тут же появилась дама и, помедлив, вперила взгляд в нашу героиню. Лицо этой некрасивой пожилой женщины, одетой в просторную непромокаемую накидку, имело выражение жесткое, но не отталкивающее.

– Гм, – произнесла она, оглядев разномастные стулья и столы, – ты здесь обычно и пребываешь?

– Если не жду гостей, – ответила Изабелла, поднявшись, и направилась в библиотеку, как бы предлагая своей гостье следовать за собой. Незваная гостья продолжала глазеть по сторонам.

– Но, кажется, у тебя тут много других комнат, и, наверное, в лучшем состоянии. Правда, все страшно ветхое.

– Вы хотели осмотреть дом? – спросила Изабелла. – Горничная вам его покажет.

– Я не собираюсь покупать дом. А ее я бы посоветовала тебе уволить. Она не производит впечатление сообразительной. Ушла позвать тебя, и, видимо, до сих пор бродит в поисках где-то наверху. Лучше кликни ее и скажи, что все уже в порядке.

Девушка, недоумевая, замешкалась, а нежданная критикесса резко спросила:

– Полагаю, ты одна из дочерей?

Изабелла решила, что у незнакомки довольно странные манеры.

– Все зависит от того, чьих дочерей вы имеете в виду.

– Покойного мистера Арчера… и моей бедной сестры.

– А-а, – медленно произнесла Изабелла, – должно быть, вы наша сумасбродная тетя Лидия!

– Вот как отец научил вас отзываться обо мне! Я твоя тетя Лидия, но вовсе не сумасбродка. А ты какая по счету?

– Я младшая, Изабелла.

– Да, а те – Лилиан и Эдит. Ты самая хорошенькая?

– Не имею ни малейшего представления, – ответила девушка.

– Похоже на то, – задумчиво сказала тетушка.

Вот так тетя и племянница подружились. После смерти сестры миссис Тачетт поссорилась с зятем: она выговорила ему за то, как он воспитывает трех своих дочерей, мистер Арчер, будучи человеком вспыльчивым, попросил ее не вмешиваться в чужие дела, и она приняла эти слова буквально. В течение многих лет миссис Тачетт не поддерживала с ним никаких отношений, и даже после его смерти ни разу не написала племянницам, воспитанным в неуважении к ней, что Изабелла как раз сейчас и продемонстрировала. Действия миссис Тачетт были, как всегда, идеально продуманы. Она так или иначе намеревалась приехать в Америку по своим денежным делам (муж к ее вкладам, даром что был крупным финансистом, никакого отношения не имел) и решила воспользоваться случаем, чтобы узнать о положении дел своих племянниц. Писать она необходимости не видела, поскольку не придавала никакого значения сведениям, которые могла бы из писем извлечь, – она всегда верила только тому, что видела своими глазами. Однако Изабелла обнаружила, что тетя знает о них достаточно: и о замужестве старших сестер; и о том, что их бедный отец оставил им очень небольшие средства, но завещал продать доставшийся ему в свое время дом в Олбани и разделить вырученные деньги между собой; знала, наконец, и о том, что муж Лилиан Эдмунд Ладлоу взял на себя эти хлопоты, и потому молодая пара, приехавшая в Олбани во время болезни мистера Арчера, по сию пору оставалась в городе и жила в особняке вместе с Изабеллой.

– Сколько вы думаете выручить за дом? – спросила миссис Тачетт девушку, которая предложила ей присесть в парадной гостиной, и без особого энтузиазма осмотрела комнату.

– Не имею ни малейшего представления, – ответила Изабелла.

– Ты уже второй раз говоришь мне это, – заметила тетя. – Но ты вовсе не выглядишь бестолковой.

– Я вовсе не бестолкова, но в деньгах ничего не понимаю.

– Да, так вас воспитали – как будто вам в наследство должен был достаться миллион. Кстати, сколько вы получили?

– Я действительно не могу вам сказать. Вам нужно спросить у Эдмунда и Лилиан. Они вернутся через полчаса.

– Во Флоренции мы бы сочли, что этот дом никуда не годится, – сказала миссис Тачетт, – но здесь, я полагаю, за него дадут хорошую цену. Каждой из вас он должен принести значительную сумму. И, надо думать, вдобавок вы получите кое-что еще. Ваша неосведомленность – просто из ряда вон. Ведь самое ценное – это место, на котором стоит дом. Его можно снести и построить торговые ряды. Удивительно, что вы не сделали этого сами; лавки можно очень выгодно сдавать.

Изабелла изумилась; мысль о лавках была для нее внове.

– Надеюсь, дом не станут сносить, – произнесла она. – Я так люблю его.

– Не понимаю, за что ты его так любишь. Здесь умер твой отец.

– Да, но из-за этого я не разлюбила его, – спокойно ответила девушка. – Я люблю места, где происходили какие-то события, пусть даже грустные. Здесь многие умерли, но дом был полон жизни.

– И об этом ты говоришь «дом был полон жизни»?

– Я имею в виду переживания – человеческие чувства, страдания. И не только страдания, я в детстве была здесь очень счастлива.

– Тебе нужно во Флоренцию, если ты любишь дома, где что-то происходило – особенно смерти. Я живу в старинном дворце – в нем были убиты три человека. Три человека, о которых известно, и я не знаю, сколько еще.

– В старинном дворце? – повторила Изабелла.

– Да, моя милая. Это совершенно другое дело. У вас здесь все очень уж… как-то по-мещански.

Поскольку Изабелла всегда была очень высокого мнения о бабушкином доме, она слегка рассердилась, но это не помешало ей искренне воскликнуть:

– Как бы мне хотелось поехать во Флоренцию!

– Если будешь умницей и станешь делать все, что я тебе скажу, я возьму тебя с собой, – сказала миссис Тачетт.

Волнение Изабеллы усилилось. Она вспыхнула и промолчала. Потом улыбнулась тете.

– Делать все, что вы скажете? Не думаю, что могу обещать вам это.

– Конечно, это на тебя и не похоже. Ты любишь все делать по-своему, но не мне тебя в этом упрекать.

– И все же ради Флоренции, – воскликнула Изабелла, – я готова дать почти любые обещания!

Эдмунд и Лилиан все не возвращались, и целый час ничто не прерывало беседу миссис Тачетт с племянницей, которая нашла тетушку очень необычной и интересной. Тетушка оказалась именно такой оригиналкой, какой Изабелла всегда ее себе и воображала. До сих пор, если она слышала, что кого-то называют эксцентричным, этот человек казался ей неприятным. Само слово вызывало у нее представление о какой-то нелепице, о разрушенной гармонии. Но тетя прояснила ее представление и привнесла столько свежих впечатлений, что Изабелле пришло в голову, что все это время она преувеличивала прелесть гармонии. Изабелла не встречала никого занимательнее этой маленькой, иноземного вида женщины, с тонкими губами и горящими глазами, у которой изысканные манеры искупали невзрачную внешность и которая, сидя здесь в поношенной накидке, со знанием дела рассказывала о европейских королевских дворах. Миссис Тачетт не была тщеславной, но любила высшее общество, и сознание, что она производит впечатление на искреннюю, впечатлительную племянницу, доставляло ей удовольствие. Но прежде Изабелле было задано множество вопросов, и по ответам миссис Тачетт заключила, что племянница весьма неглупа. В свою очередь Изабелла стала расспрашивать тетку, и все ее ответы казались девушке невероятно увлекательными. Миссис Тачетт дожидалась другой своей племянницы ровно столько, сколько сочла разумным; но так как миссис Ладлоу не появилась и в шесть часов, она собралась уходить.