Просто друзья

– Иди сюда, – ладонью похлопывает по пустующему месту рядом с собой.

– Глеб…

– Иди. Сюда, – голос уже не сонный, в нем прорезываются властные нотки.

Я послушная жена. Подчиняюсь. И мне это нравится.

Глеб хватает меня за руку, стоило мне подойти чуть ближе. Он сразу заваливается сверху. Его резко становится много: ожоги от его губ на шее, следы его рук на груди, что потом опускаются ниже, к животу. Он проходится поцелуями, влажными, по тонкой коже. Мне становится щекотно, когда Глеб оставляет поцелуй на косточке таза. Смеюсь. Но только Глебу не до смеха. Угрюмо посмотрел на меня, словно я позволила себе то, что не должна. Но оба понимаем, что это игра.

– Мне приятно, когда ты целуешь меня здесь, – показываю на шею, – и здесь, – очередь ложбинки между грудей.

– Понял.

Глеб едва касается чувствительной кожи на шее. Как перышко, легкое, и очень приятное. След невесомый, но разгоняет табун мурашек от этого места до самого эпицентра моего наслаждения. Сейчас это не запретно, не грязно, но все также горячо и сладко.

Поцелуями покрывает грудь, ту самую ложбинку, уделяя ей чуть больше времени. Потом накрывает ртом один сосок. Так влажно и обжигающе. Словно ожог. Но он не приносит боль, не хочется отвернуться от источника опасности. Наоборот, желание, чтобы Глеб не останавливался, а терзал их дальше, доводя меня до грани.

– Так? – хитрый взгляд хищника, но он не несет в себе смерть. Только наслаждение.

– Да.

Мне хочется тоже сделать ему приятное, но не вовремя вспоминаю о том, что ничего не умею, не знаю. А самое главное, что страшно признаться и боязно проявить инициативу.

– Глеб…

– М? – он не отрывается от меня, целует, уже не так нежно.

Может, я больше невоздушная и нехрупкая куколка. И знаете что? К черту. Я больше не хочу ею быть.

– А что приятно тебе? – решаюсь я. В глаза смотреть боюсь. Позорно опускаю взгляд. Глеб остановился, больше я не чувствую его поцелуев, но отчего-то знаю, что он улыбается и пытается не засмеяться. Не время, Глеб.

– Минет, – будничным тоном ответил он.

– … а еще? – тихо спрашиваю.

– Еще… можешь первая меня поцеловать.

Он наклоняется ко мне. Его глаза темные, вижу в них свое отражение. И легкая улыбка трогает губы, его заводит эта игра. Как и меня, только в этом, опять же, не признаюсь.

Касаюсь его губ. Они правильные. Если бы их рисовали художники по классическим канонам, то пришли бы в восхищение от их пропорциональности. Они твердые, но почему-то сами поцелуи бывают мягкими. Мой Глеб Навицкий такой же твердый снаружи, крепкий, словно морской камень, но стоит пройти времени – и морские волны сгладят его поверхность, она больше не будет шершавой, станет гладкой. Это не сделает его мягким, но позволит ему стать обтекаемым. Я хочу стать его волной.

Я целую его как умею, ведь по сути это мой первый поцелуй, когда инициатором была я. Это и будоражит, и волнует. Только Глеб не дает мне насладиться таким уникальным моментом. Мой камушек прижимает меня к себе сильнее, поцелуй уже не такой невинный. Он – прелюдия к большему.

– Знаешь, как я понял, что у меня аллергия на шоколад?

– Ты правда хочешь об этой сейчас поговорить?

Я чувствую влагу между ногу и уже знакомый горячий клубок со своими нитями. Стоит ли умолять мужчину прекратить уже ненужные разговоры и оказать большее внимание своей женщине? Глеб же должен понять, что я хочу его сейчас не меньше, чем он меня.

– Я скажу. После седьмого кусочка дурацкой шоколадки я начал задыхаться. Не мог вдохнуть, горло словно пережали. Я чувствовал першение и непонятное мне жжение. Как сейчас. Шоколадка.

– Глеб, – теперь задыхаюсь я.

Чувствую его, каждую мышцу. Возможно, и каждую венку, такую родную и нужную мне. Он упирается головкой между ног, и дай Боже мне сил. Я на грани, потому что сама делаю бессмысленные попытки насадиться на член Глеба. Он дразнит меня, искушает, словно истинный дьявол. Водит головкой вдоль, но не проникает, только распределяет влагу. Это доводит до исступления, когда ты возбудилась до такой степени, что готова умолять этого дьявола, этого черта, сделать своей.

– Глеб…

– Что, Мила? – истинный темный, его голос из глубины.

– Прошу…

– Давай сама, скажи. Мне понравилось, как ты просила трахнуть тебя у стены.

– Трахни меня, – сдаюсь.

С первым толчком мир разбивается на две половинки, трескается. Желанная наполненность. Я говорила, что мне горячо? Нет. Горячо мне сейчас. Настолько, что пламя костра будет казаться легким касанием свечи. Если он дьявол, то я ведьма, потому что ради него готова гореть заживо на том костре, сотканном из наших желаний, наших движений, наших поцелуев, наших оргазмов.

Его движения резкие, глубокие. Они выбивают воздух из легких. Но мне не больно, уже нет. Они дарят наслаждение, невиданное ранее.

Оргазм накрывает. Разрушает меня, сбивает с ног. Я чувствую пульсацию внутри, между ног, влага стекает по бедру. Для меня все в новинку, но отчего-то хочу разделить это с Глебом.

Он кончает дьявольски красиво. Можно впитывать каждую эмоцию на его лице, любоваться каждой черточкой, пока глаза его закрыты, а рот приоткрыт, чтобы выпить воздух.

Глеб сжал меня, шумно вдохнув мой запах, смешанный с ароматом наших тел и нашей влажности. Пьянящая смесь, от которой закатываешь глаза от удовольствия.

– Бл*дская моя балеринка, – шипение, что кажется музыкой, усладой.

– Победитель мой, – голос немного хриплый, его не узнать.

День, который начался с такой высокой ноты, что не каждый ее возьмет. Но мы это сделали. Начали нашу симфонию именно так. Не с первого раза, нам пришлось приложить немалые усилия, чтобы получился отличительный дуэт. А потом было счастье.

– Закрой глаза! – говорит мне Глеб.

Он привез меня в какое-то секретное место, о котором я даже не догадываюсь.

– Я буду подсматривать, – улыбаюсь, невозможно сдерживать улыбку, что исходит от сердца.

– Ну уж нет, – Глеб берет мой шарф и завязывает мне глаза. Нежно целует в губы. А потом тишина.

– Глеб?

– Я тут, ничего не бойся, – он берет меня за руку и куда-то ведет.

Ступеньки, пролеты, снова ступеньки. Я чувствую сладкий запах, очень похожий на карамель. Он пробивается первым. Потом пыль. И туалетную воду Глеба, тяжелую, с сандаловыми нотками.

Под ногами мягкий ковер, потому что звук своих каблуков я не слышу, они утопают в нем.

Его руки мягко ложатся на мои плечи. Приятная тяжесть. А потом я открываю глаза, немного щурясь от света. Не понимаю, где я нахожусь и что вокруг меня.

– Глеб, это же… Боже!

Прохожу вглубь зала. Он большой, больше, чем я себе представляла. Вообще все, что я раньше представляла, не то. Даже отдаленно. Наши ожидания не оправдываются. Но я благодарна за это. Благодарна Глебу, что мой жесткий камушек уже окутан уютной морской волной, его неровность начинает стираться.

Глава 26.

Воспоминания из дневника Милы.

Зал был пуст. Горел тусклый свет. А на белом экране, что напротив кресел, еще не было картинки. Именно так я все себе и представляла.

– Выбирай любые места, – Глеб разводит в стороны руки, демонстрируя весь зал, что и правда был как на ладони.

– А какие лучше?

– Ну… мне нравятся те, что на последнем ряду. Но так как мы одни сегодня, то места не играют роли.

– И все же.

– В центре. Говорят, что звук стекается именно в середину зала, и картина фильма кажется более полной.

– Тогда в центр.

Я отсчитываю ряды, чтобы понять, где та самая середина. А потом прохожу вдоль ряда, отсчитывая уже кресла.

– Думаю, тут. – Я сажусь в центр. Очень значимые цифры: десятый ряд, десятое место. Красивая цифра. Будто получил максимум баллов.

– Блин, забыл. Сейчас вернусь.

Глеб вышел, оставляя меня одну. В зале тихо, я чувствую запах пыли как в коридоре. Что странно, мне он нравится. Есть люди, у которых в памяти всплывают важные моменты, стоит им вдохнуть аромат, который они слышали именно в ту минуту. Я помню запах роз, нежный, но со сладковатыми нотами – сад Натальи Матвеевны, а следом и первое знакомство с Глебом. Помню запах жареной картошки и бургера, очень странный запах, но в памяти всплывают картинки нашего с Глебом свидания, назову его так. Запах ели и запеченной утки – Рождество дома, паленая резина – первые в жизни гонки, новая книга, что еще хранит запах типографии, – библиотека отца, где мне рассказали о моем замужестве с Глебом. Теперь еще пыль и попкорн – кинотеатр, куда пригласил меня Глеб Навицкий.

– Карамельный – для тебя, соленый – для меня, – Глеб вернулся быстро, неся в руках две больших картонных коробки.

Беру одну штучку, сладкую, отправляю в рот. Приторная сладость до жжения на кончике языка. Кроме запахов, человеку свойственно и запоминать вкусы. Я запомню именно этот. Даже самый дорогой и вкусный Швейцарский шоколад не будет достоин моего внимания – истинное наслаждение именно эта карамель, от которой будет тошнить и болеть живот. Но он важен. Как и этот запах пыли, этот кинотеатр, этот день.

– Вкусно, – говорю я.

– Попробуй соленый. Мне он больше нравится.

Отправляю в рот воздушную кукурузу. Рецепторы языка в бешенстве от контрастности. Как тысячи фейерверков, что взорвались в моем рту. Полярно, но прекрасно.

– Спасибо. Вкусно. Но я остановлю свой выбор на карамельном.

– Так и знал, что ты сластушка.

– А ты – нет.

– Ну почему же, – Глеб смотрит на мои губы.

– Шоколад не в счет, – уловила я его намеки. – Помимо него, есть что-то, отчего можешь потерять голову? Ириски, карамельки? Блинчики?

– Наверное, кекс с изюмом. Или как его называют? В общем, то, что готовят на Рождество в Европе. Только без орехов. Помню давно, еще до всей этой вечной истории с Англией, мы с семьей справляли Новый год дома. Мама приготовила такой кекс. И мы все вместе его ели и запивали вкусным чаем с мятой. Было здорово. Смех, теплые истории, воспоминания, – Глеб говорил тихо. Я понимаю, как ценно это для него.

– На орехи у тебя тоже аллергия?

Глеб засмеялся. Его смех заразительный. Всегда таким был.

– Да, балеринка. И на орехи.

– Огласи тогда весь список, вдруг я решу что-нибудь приготовить.

– Ну, про шоколад ты знаешь, точнее на какао-бобы, на орехи, на все. Это из еды. А еще на какой-то цветок. У бабушки на кухне стоял. Возможно, на такое страшненькое, его еще от моли покупали. Название жуткое, противное, словно плевок.

– Герань?

– Может быть.

Мы узнавали друг друга потихоньку. Слово за словом. Глеб рассказывал мне о своем детстве, о событиях, что никто не знал. Это был взгляд маленького мальчика, ненужного своей семье. Про учебу в Англии, их вечеринки. Только не стал делиться воспоминаниями о девчонках.

Я же рассказала про свое детство, потом про поступление, про Париж, куда любила ездить поздней весной. Потому что туристов еще немного, и можно найти свободное место на Марсовом поле для пикника. Парадокс в том, что мне не нравится Эйфелева башня, хоть и является символом Парижа. Бездушное сооружение, что портит поистине прекрасный вид на превосходный город. Как-то поделилась этой мыслью с парижанкой, и наши мысли в этом вопросе сошлись. Французы не любят ее и никогда не любили. Но мне нравится Нотр-Дам, прогулки по Сене и Мулен Руж. Наверное, именно в те моменты и просыпалась темная Мила, что привлекла Глеба.

– Молодые люди, мне как, фильм то показывать? А то после вас сеансы будут, продлить аренду уже не получится.

– Да, запускайте. Мы готовы, – Глеб подмигнул мне, а я поняла, какой фильм будем смотреть.

Зал погрузился во тьму. Интимно, что рецепторы заставляют чувствовать все в десятки раз сильнее. Рука Глеба накрывает мое колено и аккуратно его сжимает. Потом он ведет свою руку вверх.

– А джинсы зачем надела? Такой момент запорола, Мила Навицкая.

– Так холодно на улице, Глеб Навицкий.

На экране картинки. Это приключение, где в Англии юный Джим Хокинс, доктор Ливси и сквайр Трелони случайно стали обладателями карты капитана Флинта, на которой указаны координаты острова в океане, где спрятаны сокровища.

Три часа, что пролетели как мгновение. Глеб не отрывался от экрана от слова совсем, он был весь в фильме. Улыбался, иногда смеялся, хмурился. Я часто наблюдала за ним. Наверное, как и он за мной, когда мы с ним вместе были на спектакле в театре. В такие моменты человек показывает свои истинные эмоции. Когда вовлечен, когда заинтересован, когда полностью поглощен происходящим. Как я сейчас осознала, не важно, экран кинотеатра это или сцена Большого театра.

– Никогда бы не подумала, что ты любитель советских фильмов.

– Этот особенный.

– Чем же?

– Книгу мне подарила бабушка, коллекционное издание было. Именно его ты и видела у меня в комнате. А потом она же мне показала и этот фильм. Я в тот вечер сбежал от родителей, в который раз. Она включила телевизор, а там шел он. В зале был выключен свет, горел только торшер. Она сделала мне вкусный чай и испекла тот самый кекс. И с ней вместе вот так смотрели это кино.

Мы еще сидели в зале кинотеатра, когда шли титры. Смотрели друг на друга. Момент, который попадет в мою копилку воспоминаний. А будет ли Глеб с таким же трепетом вспоминать сегодняшний день?

Глеб исполнил мое желание. Он сделал мой первый поход в кино именно таким, как и рисовало мое воображение. До последнего кадра, до последнего движения, до последнего вкусного карамельного шарика.

Экран погас, и включился свет. Перед глазами всплыло слово “конец”, и это не про фильм. Это про наше свидание. Но мне не хочется, чтобы оно заканчивалось. Все, что происходит сейчас, происходило последние дни похоже на сказку, на сбывшуюся мечту, что я загадала под бой курантов.

Мы спустились вниз к машине в молчании. Мне еще о многом хотелось расспросить Глеба. Но я так и не решилась. Любая информация должна поступать дозированно, иначе рискуешь не справиться с ней.

– Мне очень понравилось, Глеб Навицкий.

– Я рад, Мила Навицкая.

– Глеб?

– Да?

– Что ты ко мне чувствуешь?

Ухмыльнулся. Царапает, глаза бегают. Так люди думают над тем, как соврать. Только неправда всегда чувствуется. И вынести ее очень тяжело.

– Милка… ты мне нравишься, правда. И тянет к тебе ужасно, целовать тебя нравится, трахать тебя нравится. Если ты хочешь спросить, влюблен ли я в тебя, то я не знаю. Честно. Наверное, по-настоящему я люблю только себя. А ты? Что чувствуешь ты?

– Я?

Никогда я тебе не скажу этого, Глеб Навицкий. Если ты узнаешь всю правду, что храню я и мой дневник, ты возненавидишь меня.

Глава 27.

Глеб.

Снится полная х*рня. Знаете, есть такое состояние, когда ты понимаешь, что видишь сон, но в то же время слышишь уже то, что происходит вокруг. То есть ты находишься между двумя мирами: сном и явью.

Вот и сейчас. Я еду по трассе. Очень темно, хоть вырви глаз, путь освещен только мощными фарами. Но и этого недостаточно, чтобы видеть всю дорогу. Еду прямо, ни единого поворота. Это не пугает, но только чувствуешь, что опасность подстерегает тебя, она гонится вслед, тихо, бесшумно.

В машине один, нога на педали газа, я выжимаю ее до упора, скорость большая, если не максимальная. Умом понимаю, что это неоправданный риск. Нельзя так быстро ехать по дороге, когда видимость не больше ста метров.

Педали тормоза нет. Паника. Она накрывает. Руки потряхивает. Я понимаю, что конец неминуем. Единственный способ – сбрасывать скорость и потом “встать” на ручник. Но и ручника тоже нет. Полный бред, глупо. Так не бывает. Хотя, о чем это я? Просто это сон. Дикий и безумный, где нет возможности остановиться.

Резкий поворот, он же первый. На такой скорости заносит и разворачивает. Теряю управление. Сейчас страх поистине ужасающий. Понимаю, что вот он конец.

Вылетаю с трассы. Удар. Открываю глаза.

Руки все еще потряхивает, спина влажная от пота. Отражение свое не вижу, но это и не нужно, чтобы знать, какие дикие сейчас у меня глаза. Страх просочился из моего сна в жизнь.

Я был на трассе и не контролировал. Ничего. Свою жизнь в том числе.

С Днем рождения, Глеб.

Спускаюсь вниз, как говорится, иду на запах. А пахнет офигенно. Кофе, выпечка и что-то еще сладкое, но пока не понял, что именно.

– Глеб? – голос Милы громкий. С утра немного раздражает.

– Не кричи так, ладно?

– Я просто не ожидала, что ты в свой выходной так рано встанешь. Я тут…это, – показывает на стол. На нем две чашки, пока пустые, кекс, печенье и … попкорн, карамельный.

– Не понял…

– Ну как? Праздничный завтрак. Все, как ты любишь.

– Это прекрасно, – пытаюсь сгладить неловкость, – но позволь спросить, что на столе делает попкорн?

– Тебе же нравится?

– Мне нравится соленый.

– Его не было. Решила взять такой.

– М, – сажусь за стол. Взгляд хмурый, но это вызвано сном. Он все еще со мной, гоняет свои жуткие картинки перед глазами. И не расскажешь о таком.

Мила суетится вокруг меня. Ухаживает, хотя должно быть наоборот. Я же мужчина, что проводит ночи со своей женщиной. Но нет, Глеб Навицкий законченный эгоист, я пользуюсь лаской и заботой той, кто отдает себя полностью, каждый час, каждую секунду.

Кофе чуть не убежал, и Мила под нос ругается. Набралась у меня разных словечек. Иногда думаю, что от того нежного цветочка, что рос под крылом у родителей, уже ничего не осталось. Он вырос, показав свои шипы и свой яд.

Аромат кофе теперь чувствуется отчетливей. Яркий, горький и бодрящий. То, что нужно. Может, после спасительного глотка сон уйдет? Безвозвратно?

Неприятный осадок. И это не от кофе.

– Глеб, у тебя все хорошо?

– Все прекрасно, – наиграно улыбаюсь.

– Тогда почему такой кислый вид? У тебя вообще-то день рождения, дорогой мой. Тебе двадцать четыре.

– А ощущение, что все тридцать четыре.

– Какие у тебя планы? Чем бы хотел заняться?

– А разве вечеринка-сюрприз не намечается? Ну как в американских фильмах?

– Если хочешь, я тайно организую.

– Нет, не люблю сюрпризы, особенно с толпой незнакомых мне людей.

Дальше мы завтракали в тишине. Такой нависающей и давящей. Я не говорил, что тревожит меня, а Мила молчала, потому что чувствовала неловкость. Поганая ситуация, учитывая, что последние дни, даже недели, мы действительно очень неплохо ладили.

Стал ли я чувствовать что-то большее, нежели симпатию? Не знаю. Не задумывался. Это будто вошло в привычку: Мила рядом, у нас хороший секс, хорошие отношения, а главное, никаких претензий друг другу. Ну чем не друзья? Просто друзья со своими особенностями.

Сообщения сыпятся на телефон. Такой раздражающий писк входящих сообщений. Коллеги из офиса, гонщики, Кощей, Марат, еще непонятные мне люди. Родители почтили своим звонком. Совместным.

Мать сидит рядом с отцом на диване в нашем доме. Это его кабинет, узнаю даже через маленький экран. Неоднократно там бывал.

Банальные слова, что произносят родители, но после которых вынужден улыбаться и благодарить.

Никогда не любил дни рождения. На памяти, это первый за последние годы, когда я справляю его здесь, в столице. Обычно это был Лондон. Мы зависали с однокурсниками в баре, кадрили девчонок. Мне, как имениннику, позволяли выбрать и застолбить самую симпатичную первым.

А иногда просто уезжал из города. Было дикое желание оказаться одному. Тайланд, Вьетнам, Новая Зеландия. И вот, неожиданно, Москва.

***

Сегодня на гонки еду с неохотой. Наверное, все дело во сне. Нет, я не верю во все эти вещие сны и пророчества. Но до сих пор неприятно покалывает под ложечкой, стоит вспомнить темную дорогу. И страх, что окутал, когда не мог затормозить.

Мила сидит рядом. Если и понимает мое состояние, то не задает лишних вопросов. Она вообще не лезет со своими вопросами и советами. Никогда. Чем не идеальная женщина?

Сегодня людей меньше, хотя весна. В это время года несказанно много становится машин, гонщиков и тех, кто пришел поболеть.

Ставлю свою малышку в ряд с другими и выходим с Милой, синхронно хлопнув дверьми.

Меня замечают и подходят поздравить лично. Но хочется спросить: кто все эти люди и откуда они знают про день рождения. Но ответ на поверхности. Это придурок Марат всем растрепал.

Вижу его кудрявую темную макушку. Он как всегда со своей подружкой, очаровательной блондинкой Лилей. Она же с ним была на тех вечеринках, на прошлых гонках. Думал, его очередное увлечение. Но нет, ветреный Марат тут оказался постоянным в своем выборе. Еще немного, и я поверю в любовь.

Марат пока меня не замечает, стоит спиной. Но это ненадолго. Лиля показывает на нас с Милой. Тот уже расплывается в улыбке. Быстрым шагом идет нам навстречу.

– Глеб! – кричит он, – с днем рождения, придурок.

Он кидается на меня в попытке придушить в объятиях. Марат чуть ниже меня ростом, но ни капли не слабее. Еще немного и завалит нас на землю. Только этого еще не хватало.

– Все, все, хватит, – Марат, наконец, освобождает меня, с неохотой, но и на том спасибо.

Поздравление Лили краткое, но от души: тепла внутри и удачной дороги.

Мила стоит рядом, держит за руку. Отчего-то мне кажется, что иногда она ревнует меня к Лиле. Хотя поводов я не давал.

Через три заезда настает наш черед с Маратом. Сегодня мы соперники. Давно такого не было. Ему весело, меня же снова окутывает страх. Чувствую неприятный холодок по спине. В голове раз за разом мелькает мысль: остановись.

– Не, ну бред! – говорю я сама себе под нос.

– Глеб, все хорошо? – Мила была рядом, не заметил ее любопытный носик.

– Да.

Иду к малышке и перегоняю ее на старт. Сегодня три машины. Уже отвыкли от такого маленького количества гонщиков. Обычно в соперниках у нас не менее пяти машин.

Марат радуется, даже пританцовывает под какую-то глупую песню. Она доносится из колонки. Весной вся музыка слышится громче. Но раздражает, как ненужный и отвлекающий шум.

Одеваю шлем, иду к машине.

Голоса громче, что-то все выкрикивают, слышу свое имя. Краем глаза вижу Милу. Она стоит вместе с Лилей, изредка с ней о чем-то переговариваются. Может, мне показалось тогда про ревность? Это плод моего воображения?

Сажусь. Восстанавливаю дыхание. Трясет не по-детски. Сознаться – страшно и стыдно. Это не первый мой заезд. И машина родная, что слушает меня и каждое мое движение. Я на своем месте, и я повелитель дорог. Проговариваю как мантру.

– Эй, стой, – Марат подходит ближе, его шлем в руке.

– Что такое? – где-то в глубине души надеюсь, что именно этот заезд, наш с ним, по каким-то причинам отменят. Что небеса разверзлись, наступил конец света, лоси выбежали на дорогу – все, что угодно.

– Выйди и дай мне свой шлем.

– Это еще зачем?

– Надо! Ну, давай-давай.

Снимаю. Отдаю.

Марат достает черный маркер. Ржет тихо и поглядывает на меня.

– Ты вообще нормально себя чувствуешь? – обращаюсь я к нему.

Тот не отвечает. Пишет что-то на своем шлеме спереди, а потом на моем ярко-синем еще несколько слов, и отдает мне.

“Мы с другом вновь сошлись на трассе.

Я, как и он, сегодня нервный.

И как бы не был он прекрасен,

сегодня я приду на финиш первым”

Я прочитал. Придурок. Самый настоящий придурок.

– Логичней было бы первые две строчки на моем шлеме написать. Получается, что на финиш сегодня первым приду я, – на моем лице ни тени улыбки. Но внутри тепло. Первый раз за день, после того дурацкого сна.

– Черт. Перепутал, – берет снова мой шлем и пытается стереть надпись.

– Этот маркер не сотрешь. Придется тебе смириться, друг.

Смотрю на Марата. Тот поник, ну либо играет. Протягиваю ему руку. Он долго на нее смотрит, а потом пожимает. Крепко так. Притягиваю к себе и обнимаю, бью по спине. Мне действительно приятно то, что он написал. Словно связал нас.

– Спасибо, – тихо говорю я.

– Да ладно, я это… сам сочинил, – стесняется.

Холод отходит, теперь чувствую уверенность. Сон? Это просто игра воображения. Она может быть яркой, может – опасной. Но это игра.

Рассаживаемся по машинам. Впереди трасса. Она освещена закатным солнцем. Мне больше не страшно. Адреналин в крови разгоняется, стоит мне просто положить руку на ручку коробки передач, а ногу на педаль газа. На нее еще нет никакого давления, не дали старт, а в крови коктейль эмоций, что с каждой секундой будет усиливаться.

Вижу Марата сбоку, он газует и провоцирует меня, как и всегда.

Три.

Два.

Один. Старт.

Глава 28.

Глеб.

До финиша чуть больше километра. Задница Марата у меня перед лобовым. Знаю, сегодня я второй.

Его радостный крик я слышу еще даже не открыв дверь. Он выскакивает из машины и обнимает бегущую к нему Лилю. Картинка красивая. Они подходят друг другу. Оборачиваюсь в сторону Милы. Та просто стоит и загадочно улыбается, будто знает, что я сделал.