Просто друзья

Глеб смотрит. Глаза широко раскрыты, губы сжаты в тонкую линию. Он встает с дивана, Глеб намного выше меня и сильнее. Понимаю, что в его власти скрутить меня в два счета. И хочу, жажду, чтобы он так сделал. Чтобы взял меня, поцеловал. Как тех, с кем он был все это время. После меня.

– Ты дура? Совсем мозги вытекли в своем балете? – зло цедит он сквозь зубы.

– Что ты сказал? – двигаюсь в его сторону.

Сейчас Глеб Бог войны – Арес. Такой же жестокий и дикий, что ему не сразу нашлось место в Пантеоне. Глупый Зевс, так и не понял, что он – сила и мощь, что не боится ни гроз, ни ветров. Но мне он не страшен, и я его не боюсь.

Глеб в считанные секунды оказывается рядом, от него исходит запах мужчины. Сейчас это опасность. Желанная. Он заламывает мне руки, что невольно нагибаюсь, прислоняюсь грудью к дивану. Глеб сзади, прижимается ко мне. Чувствую его пах. Он напряжен, будто его заводит эта игра.

Пытаюсь выкрутиться и понимаю, что эти попытки бесполезны. Я обездвижена.

– Пусти! Ты… Я ждала тебя! Все эти недели я ждала тебя, Глеб. Ночами не спала. Из-за тебя. Не могла без тебя уснуть. Ненавижу! Где ты был? С кем ты был? – выплевываю слова, как пули, не задумываясь.

– Ты забываешься, Мила. Мы… друзья! Не больше! С кем я был тебя волновать не должно. Поняла меня? – голос повышает. Злится, уже не на меня, на себя.

Понимаю, что мой гнев сейчас сменится слезами. Они душат меня.

Хватка слабеет, Глеб отпускает меня, а сам валится на диван, закрывая глаза и откидывая голову назад.

Первый всхлип, такой густой, звонкий. Он – начало катастрофы, что разразилась бы в любом случае после случившегося. Слезы горькие, я чувствую их вкус. Крупные капли скатываются сначала по щекам, потом чертят свой путь по уголку губ и капают вниз. Скрывать я не хочу. Пусть видит меня такую: и злую, и в отчаянии, и в горе, и в слезах. Не темная Мила и не светлая. Я просто Мила, что запуталась в себе и своих чувствах.

Глеб встает и уходит. Вот так молча. Как и в прошлый раз. Оставляет.

– Ты куда?

– Трахаться! С кем-нибудь! – не удостоил меня даже взглядом.

– Нет! – я вскакиваю и бегу за ним в коридор, потому что больше не позволю бросать меня. Со мной так нельзя.

Пытаюсь забрать его куртку. Движения резкие, как в борьбе. Впрочем, это и есть борьба. Вещь падает на пол. Но это меня не останавливает. Глотаю слезы, ругаю, кричу, бью его своими кулаками, только ему это нипочем. Глеб пытается поймать мои руки, попытка удачная, он снова меня обездвижил. Но не хочу так просто сдаваться. Я вырываюсь, выкручиваюсь, пока силы еще есть. В этой борьбе живой я не сдамся.

Он вжимает меня в себя, что я становлюсь как кукла, что связали по рукам и ногам, остался только взгляд, он гневно выжигает Глеба, его красивое лицо, его красивые губы, которые мне так нравилось целовать. Хочу сжечь его всего, на обломках своих же чувств, бросив спичку и подлив бензина из его же малышки. Эпичная концовка. Но все, что мне удается сделать, это плюнуть в него, в его лицо, на котором я уже вижу улыбку победителя. Плюю с удовольствием, прыскаю ядом.

– Сука!

Момент, когда ты застываешь в воздухе. Эта секунда, не больше. Но она как кульминация танца, его вершина. Такая сложная и интересная одновременно. Сейчас этот момент – его поцелуй. Губы, что накрывают мои. Влажно и страстно. Наши чувства – оголенные провода, слишком беззащитны и открыты. Непозволительно для нас, для друзей. Если их соединить, будет разряд, он убьет нас. Этот поцелуй – он разряд, током проносится по всем венам, по всем косточкам моего тела. Глеба кроет так же, его потряхивает. Он целует не так как раньше. Сдался. Мой Глеб Навицкий сдался мне.

Глава 23.

Воспоминания из дневника Милы.

Глеб отстранился от меня так же резко, как и начал. Словно опомнился. А потом прижал меня грудью к стене, дышит часто, я чувствую его дыхание. Рукой задирает свитер, сжимает грудь. Сейчас не страшно. Руками обхватываю его шею. Царапаю.

– Бл*дская балеринка! – выдыхает он в меня.

Слышу звук пряжки ремня. Такой звонкий, что разрезает пространство. Предвкушение чего-то колючего, что заставляет кожу покрыться мурашками. Долгожданные касания. Они жадные, нетерпеливые, жесткие. Я ощущаю их на своем теле.

Глеб не церемонится, будто чувствует, что сейчас нежность, легкость – лишние. Они как ненужные элементы всей нашей конструкции, что мы сами построили.

Где-то отдаленно слышу свой стон. Пошлый, но хочется его повторить. Теперь мой голос не кажется каким-то чуждым и странным. Сейчас это музыка, вступление перед основным актом. Я скрипка, тонкий звук, что исходит от аккуратного, но верного касания смычка.

Можно ли сейчас хотеть своего мужчину больше, чем я сейчас? Такого близкого, но вместе с тем очень далекого.

В какой-то спешке, боязни не успеть, задеваем вещи вокруг. Что-то бьется, что-то просто падает. Шум, звон, стоны, мат Глеба – как маячки. Они закрепляются внутри, заставляют идти дальше, помечают нашу тропку. Мы идем по ней вместе. Дико, в чем-то даже по-животному низко.

Моя шея в его власти. Хищник оставляет на ней свои укусы, не смертельные, но чувствительную кожу слегка саднит от них. Боль, которая воспринимается как награда. Он ведет своим горячим языком вдоль шеи, ключицы, с каким-то утробным рычанием сжимает, вдавливает в стену. А потом расстегивает пуговицу на моих джинсах и расстегивает молнию. Еще один маячок.

Рука горячая, как капли того кипятка, что бурлил во мне несколькими минутами ранее. Он ведет ее вниз, задевает чувствительные точки, и мне хочется стонать громче.

– Бл*ть, только не сдерживайся! – шипит мне ушко. Хочется большего, чтобы прикусил мочку, как в прошлый раз, чтобы говорил, шептал. Только мне.

– Глеб…

– Если скажешь, чтобы прекратил, то не выйдет, шоколадка. Я тебя сейчас здесь трахну.

– Тогда трахни уже.

Голоса чужие, они не принадлежат Глебу и Миле. Это два человека, чьи желания низменные. Но от них стреляет, на поражение. Два безумных, умалишенных, их цель – касаться друг друга, еще не исследовать – сейчас на это нет времени. Томление – чувство, что неуместно, ласка – для нее уже поздно. Просто жесткое дыхание, частые стоны, влажные звуки и взрывы самой мощной бомбы перед глазами.

Я не вижу Глеба, только чувствую. Передо мной стена в жуткий, как мне теперь кажется, цветочек.

Глеб уже успел приспустить свои джинсы, я чувствую его напряженный пах, как тогда в зале. Он правда возбужден, его эрекция упирается мне в ягодицы. Когда он толкается в меня, кажется, мир рушится, стены падают. Моя опора – только его руки.

– Если будет больно…

– …терпи? – неудачно заканчиваю я его фразу.

– Дура, бл*ть. Говори!

– Ни за что!

Только микросекунда страха, когда почувствовала горячую головку между ног. А потом снова боль, что отрезвляет. Глеб вошел резко. Глотаю воздух большими жадными глотками, пытаюсь выжить, выбраться через эту густую боль, что концентрируется внизу, как тиски, как горячая колючая проволока, обматывающая меня.

– Глеб, – кричу я.

Ни одного лишнего движения. Он стоит, ждет, пока привыкну. Только целует, немного грубо и очень влажно. След его губ, мокрый след от слюны – на шее, на плече, предплечье. Мучение, такое сладкое, что та самая колючая проволока кажется чертовым спасением в этом мире. Ее уже не хочется разматывать, только скрутить в узел и удерживать.

– Все хорошо…

Глеб двигается сначала медленно, давая мне еще немного времени привыкнуть. Растягивает меня под себя. Каждая венка, каждая неровность – я чувствую все. И это мне нравится. Как кошка, которую взяли за холку и грубо имеют, но остается только мурчать, даря себя другому.

Он сжимает грудь, ставшие чувствительными соски, перекатывает их. Стрела с самым опасным ядом простреливает меня снизу. Слышу свой стон, теперь он сладкий. Его рука спускается ниже, накрывает лобок. Горячий поток струится по моим венам, яд, что впрыснули в кровь. Жарко. Воздуха мало, я дышу часто. Движения не рваные, они быстрые, словно мигающая картинка. Но каждое такое движение, каждый толчок – и ты ныряешь в бездну, где эти картинки разбиваются на мелкие осколки.

Что я знала о страсти прежде? Ничего, абсолютно. Это было просто слово, синоним любви, не такой невинной, как пишут в романах. Страсть, когда любая жгучая боль – радость. Она исходит от него, человека, что рядом, чьи руки – награда, чьи поцелуи – желанная победа, чьи движения внутри тебя – маленькая смерть, после которой мир уже не тот, ты не та. Другая Мила.

Его ладони накрывают мои. Две пары рук, что сплелись как виноградная лоза. Глеб продолжает двигаться во мне так яро, глубоко.

А потом я чувствую, как горячую кожу ягодиц обжигает не менее горячие следы нашего безумия. Он кончает грубо, сжав бедра своими руками, прорычав. Затем разворачивает наконец к себе и вихрем обрушивается на мои губы. Уже искусанные мной, когда я пыталась сдерживать стоны, что рвались изнутри. Глеб не любит, когда женщина в постели молчит. Так он однажды признался. Но мы еще не в постели, Глеб.

Поцелуй, который забирает последние силы. Это уже не страсть, это одержимость. Как он меня называет? Шоколадкой? Он одержим этим лакомством. Он одержим мной.

А я … я просто разрываюсь.

– Все хорошо? – ведет он носом вдоль моей щеки.

– Вполне, Глеб Навицкий, – улыбаюсь как довольная и обласканная кошка. Почти. Ласки сейчас между нами не было.

Он помогает мне салфеткой убрать следы спермы, потом поправить одежду, застегнуть джинсы. Все это делает с ухмылкой, часто заглядывая в глаза. Возможно, он думает, что я ему что-то недоговариваю. А может, вру. Ошибаешься, Глеб. Я тебе никогда не врала. И если присмотришься, то увидишь, что сейчас перед тобой не та Мила, что понравилась тебе. Не темная Мила. Да и не светлая уже. Этот диссонанс порядком меня утомил. Перед тобой Мила, Людмила Навицкая, твоя жена.

Долгожданный глоток воды, заботливо налитый в мою любимую кружку, протянутую Глебом. Улыбаюсь в ответ. Никто из нас не ожидал такого исхода нашей встречи. Именно сейчас мне не терпится узнать, что чувствует Глеб.

Но спрашивать я не спешу, этот момент ценен своей тишиной. Глеб шумно глотает воду, словно не пил все это время. Безумная жажда.

– Может, все-таки скажешь где ты был?

– Мила! – Строго смотрит на меня.

– Глеб, пожалуйста, – смотрю на него умоляюще, потому что ответ мне важен, очень.

– … нет. Тебе знать не надо, да и неинтересно.

Хочется запустить в него еще чем-нибудь. На этот раз, чтобы точно задело. Желательно сердце. И оставить там рану.

– Что теперь будет? Между нами?

Только не говори про друзей. Это уже будет подло. Даже для тебя, Глеб Навицкий. Он смотрит на меня. Взгляд прямой, цепкий. Отвести свой получается с трудом. Он вытягивает ответы на свои вопросы, которые никогда не решится задать.

– Секс по дружбе? А что? Очень даже современно, – взгляд искрит, цепкость сменяется смешинками.

– Ага, еще скажи свободные отношения, – решаю съязвить я.

– Милка, мне с тобой хорошо. Даже забываю, как и почему ты оказалась рядом со мной.

– Влюбился?

– Нет, – жесткий его ответ сбивает с ног. Безусловно, рассчитывать на влюбленность и открытость Глеба Навицкого было верхом глупости, но его тон оставляет гнилые следы внутри, – а ты?

Мой глоток воды, такой же жадный, попал не в то горло, я поперхнулась.

– Вот еще. Я люблю только себя.

Мы еще немного так простояли и общались взглядами, а может убивали ими же.

– Прости, – указываю я на разбитый ноутбук и телефон, – не знаю, что на меня нашло. Навалилось все как-то.

– Да ничего. Мне понравилось, – его черед указывать на коридор, где тоже валяются какие-то разбитые и сломанные вещи.

– Ты давно был на гонках?

– А что? – взгляд снова цепкий. Глеб думает, что я знаю больше, чем он позволяет это мне.

– Хочу.

– Собирайся.

– Правда?

– Шустрее, Мила.

Глава 24.

Глеб.

Подхожу к окну. Там парочка подростков мило обнимаются, целуются. Она – в нелепом пуховике кислотного оттенка и в безразмерной шапке, и он – в черном коротком пуховике и накинутом на голову капюшоне. Облокотились на зеленый заборчик и лобызаются. Отворачиваюсь.

Сажусь на подоконник, благо в бабушкиной квартире они низкие, но широкие. Раньше вечно здесь стояли какие-то цветы, от которых я ходил и чихал. Вспоминаю и рефлекторно чешу нос. Аллергия на шоколад, на цветы. Я будто не создан для того, чтобы ухаживать за девушкой.

Вспоминаю Милу. Я видел ее несколько недель назад. Ушел из теплый постели, где все пропиталось запахом шоколада. Еще чуть-чуть, и у меня начался бы анафилактический шок. А может, от сладости момента. Она лежала на моей подушке, длинные темные волосы были растрепаны и спутаны. А сама Мила тихо сопела, иногда улыбалась своим бантиком. Картинка уютная, домашняя. Мне бы остаться с ней рядом, обнять, зацеловать. Но я, как трус, убежал далеко и скрылся. Даже записки не оставил. Так обычно поступают плохие парни в фильмах, а я ведь плохой.

Что бы я написал? “Дорогая Мила. Ты прекрасный и нежный цветочек, что изредка показывает свой яд. Такой желанный и губительный для меня. Мы перешли черту. И виню я себя. Будь счастлива”. Так? Возможно. Я сам не знаю, что и как было бы правильно.

Все это время я никак не давал о себе знать и не хотел ничего знать о ней. Будто вернулся на несколько месяцев назад, когда имя Милы вызывало только старые и сумбурные воспоминания о маленькой молчаливой девочке, что по ошибке оказалась в моей комнате.

Но память странная штука. Я отчетливо помню ее испуганные глаза, когда застал ее разглядывающую мою книгу, ее голос. Он казался уверенным, только пару раз от страха она все-таки заикнулась. Помню Рождество, на которое я явился с …. как ее имя… не важно. Мила была одета с иголочки: идеально и безукоризненно. Настолько было гладко и великолепно, что хотелось испачкать ее томатным супом, вылить какой-нибудь соус, вытащить шпильку из ее волос. Вдохнуть жизнь. Кто же знал, что жизнь в ней есть, как и смелость, азарт, ум.

Черт, она не похожа ни на кого. Мила Навицкая – первая, кто действительно смог меня заинтересовать, не прикладывая особых усилий.

И я убежал, скрылся от той, о которой думал все это время.

Громкий звонок в дверь заставил меня вскочить с подоконника. Еще одна деталь моего детства: мне запрещали здесь сидеть. И я так же, как и Мила, при любом шорохе моментально вскакивал, как ужаленный.

– Да что ж такое, – ругнулся я себе под нос, понимая, что замечание мне никто не сделает.

За дверью Марат. В этот раз один. На прошлой неделе он притащил некую Анюту. И она была замечательной: яркие голубые глаза, взгляд невинного олененка, пухленькие губки и отменная фигурка. Но было в ней одно “но” – она проститутка. А с такими я не связываюсь. Марат расстроился, что не смог помочь мне, его лучшему другу. Анюта тоже поникла, только причина ее печали мне непонятна, потому что деньги она свои все же получила.

– И че, совсем не зацепила, чтоль? Я между прочим ее долго выбирал. Вырвал из рук какого-то толстого выродка. Угнал, как вишневую девятку.

– Аллегрова, убери свою Анечку, пока она тут триппером нас не перезаражала, – тихо ответил я тогда, сел на диван и включил какую-то глупую комедию. Марат присоединился чуть позже. Как джентельмен, он отвез нашу Анечку обратно на работу.

В этот раз дверь открываю с опаской. Уже не знаю, что можно ожидать от Марата. Он придурок еще тот. Только, черт, он рядом со мной. Будто правда переживает.

– Ты че так долго? – нападает на меня с порога.

– В смысле?

Отстраняет меня и проходит как к себе домой. В руках два больших пакета. По звуку понимаю, что там не килограмм яблок.

– Я звоню, звоню, а ты не открываешь. Тяжело знаешь ли, – проходит на кухню, слава богу, сняв свои кроссовки, – вот – разбирай, – показывает на второй пакет, сам же приступает к первому.

Бутылки пива, какая-то закуска, фрукты – удивляюсь – и диск.

– Это что?

– Порнушка. Я уйду и поработаешь, – придурок, но начинаю смеяться, – и че ты ржешь? Анечку прогнал, к Милке ехать отказываешься. Хоть так, – снова показывает мне на диск.

– Производство какого года? Ты же в курсе, что в интернете все есть?

– Ничего ты не понимаешь, Нава. Это классика, – подмигнул он мне, захотелось даже понять, что для него является классикой порноиндустрии.

– А пиво зачем?

– Будем пить и смотреть что-нибудь.

– Я все никак не могу понять, Марат. Зачем тебе все это надо? Иди к своей блондинке или брюнетке, не помню уже. Занимайтесь с ней сексом, общайтесь, тусите. Нах*ра ты ко мне приперся? – не хотел злиться, но слышу нотки раздражения в своем голосе.

Марат перестал разгружать пакеты, бутылка пива звонко ударилась о стеклянную полку в холодильнике. Несколько секунд он стоял как вкопанный, глаза опустил.

– Я просто подумал, что тебе нужен друг, – тихо ответил он.

– Друг…Ты снова об этом?

Сейчас очень жалею, что цветов на подоконнике нет. Я бы с удовольствием почесал нос. Нелепое движение, что будет нарушать неловкость между нами.

– Ладно, я тогда пойду, наверное, – на меня больше не смотрит.

Марат сложил аккуратно пакеты и положил в широкие карманы своих штанов. Прошел в коридор, чтобы обуться и одеться. Куртка небрежно валяется в углу. Вешалку он упорно игнорирует.

Я стою, сложив руки на груди и в полном шоке. Не хочу, чтобы он уходил. А сказать не решаюсь. Я сыкло, что сбежало от девушки после ее первой ночи и молчит при сильном желании остановить друга.

– Подожди…

В его глазах была такая надежда. Придурок, он ведь правда был рядом последние годы.

Смотрю в такие же карие глаза, как и у меня. Когда-то давно я мечтал о брате. Вот чтобы дрались, ругались, но в самые сложные времена он был бы рядом. Мечта, конечно же, не сбылась. А потом я понял, что мне и одному хорошо.

Этот дурак ведь изначально меня чем-то зацепил. Зачем иначе я бы пустил его в свою машину?

Однажды после гонок мы пошли в какой-то бар. Не пафосное или известное место, я такие никогда не любил. Это была обычная забегаловка на окраине города. Мы заняли пару мест у стойки и заказали шоты, решив разъехаться на такси потом. Шоты оказались вполне себе, да и публика была ничего. Никаких тебе заносчивых сук, что оценивают тебя за считанные секунды, пока ты направляешься от двери до стойки бара. Даже парни, что сидели за столами, были обычными ребятами, которые решили отдохнуть.

– Ты здесь первый раз? – спрашиваю я Марата.

– Нет, мы с парнями часто тут зависаем.

– А почему меня никогда не звали?

Он посмотрел на меня и отвел взгляд. Скорее всего размышлял, стоит ли мне открываться, рассказывать всю правду.

– Если честно, все считают тебя мажором. Никто не знает, как ты себя поведешь в таком баре. Вдруг обсерать все начнешь, потому что оно какое-то не такое. А мы любим здесь зависать. Бармен, – он помахал ему рукой, – классный парень. Он открыл это место с другом, сейчас тот трудится на кухне. Ребята здесь днюют и ночуют. Это дело их жизни. Да и нравится нам тут. Не хотелось бы слушать дичь от таких как ты.

– От таких как я?

– Ну.. привыкших к роскоши что ли… – пытается он красиво сформулировать мысль. Говоря другим языком, что я зажравшаяся мразь.

– Мне здесь нравится, – решил ответить я.

– Это здорово. Правда. Я вот не мечтаю о чем-то подобном.

– А о чем мечтаешь? – зачем-то спрашиваю я, хотя мне никогда не были интересны чужие мечты.

– Если честно… Я представляю себя состоявшимся мужчиной, у которого будет красавица жена, пару ребятишек. Хочется показывать им мир, учить. Чтобы все было по-нормальному, а не как у меня.

– Думал, твоя мечта это выиграть Гран-при?

– Это… да, это тоже мечта, – он улыбнулся, – а что ты, Глеб? Твоя мечта?

Я ответил про гонки, про скорость, про наслаждение победой и брызги шампанского. Это моя мечта. Марат только усмехнулся.

Он стоял в коридоре и смотрел на меня, все еще одетый в такой же нелепый пуховик, что и тот подросток за окном. Только этот придурок был в красной шапке с жутким помпоном на макушке. Улыбался.

– Что смотреть будем? – решил я остановить его таким вопросом.

Марат наскоро снял с себя верхнюю одежду, снова бросив ее куда-то в угол, и прошел в комнату. Так шустро он это сделал, что я только успевал удивляться.

– Я короче тут подписку оформил, – Марат взял пульт в свои руки, – сейчас настрою и найдем что-нибудь. Комедия? Боевик? Ужасы? А, может, мелодрама? – издевается этот придурок.

– Ты знаешь, что ты придурок? – в моем голосе нет злости, негатива, по крайне мере я их не вкладывал.

– Да ты тоже, – мы заржали. Черт, он прав, два придурка, два друга.

Мы пили пиво, ели чипсы с ужасным вкусом. Лобстер – было написано на пачке. Производители вообще в курсе, какой лобстер на вкус? Но Марату зашло, его пачка опустела первая, пришлось отдать ему свою.

Мы смотрели Форсаж. Что же еще могут смотреть два гонщика? Все части. На часах было три часа ночи, но спать не хотелось, хотя завтра мне с утра ехать в офис. Единственное, что я не бросил, это работа. Отец, наверное, в полном шоке, ведь я оказался таким дисциплинированным и ответственным. А я в шоке от себя, что втянулся.

– Ты к Милке когда вернешься? – этот придурок подал голос.

– Не знаю.

– На х*ра ты от нее вообще ушел?

– Честно?

– Ну врать будешь кому-нибудь другому.

– Испугался.

– Что влюбишься?

– Ты когда-нибудь любил?

– Да х*р знает. Наверное, когда полюбишь, ты точно не спутаешь это чувство с простой симпатией.

– Вот я никого и никогда не любил.

– Просто трахал? – мы снова синхронно засмеялись. С ним легко, с Маратом. Я просто Глеб, его друг, гонщик, а не мажор из богатой семьи.

– Ага.

– А Милку?

– Черт, Марат… что ты хочешь услышать? – начинаю раздражаться я.

– Ты точно придурок, если думаешь, что она очередная девчонка, пусть и является твоей женой. Она – другая, разве ты этого не видишь?

– Да вижу я, все вижу.

– Тогда иди и люби ее. А то вас как свели, так и разведут.

– Пусть только попробуют забрать мою балеринку, – улыбнулся я не столько Марату, сколько своим мыслям и себе.

Глава 25.

Воспоминания из дневника Милы.

Дорогой мой дневник, можно ли выделить самый счастливый день моей жизни? Боюсь, это задача мне уже не под силу.

Изначально мне казалось, что самый незабываемый и волшебный день – мое поступление в академию, когда я стала на шаг ближе к своей мечте. Потом выступление, долгожданное представление, на которое мы идем всей семьей, мой день рождения, знакомство с Глебом. Дней много, самых разных. Для них у меня отдельное место здесь, в сердце, и много строк в дневнике. Но сегодня был поистине ошеломительный день. Он не сравним ни с одним из прожитых мной.

Я проснулась поздно. Для своего обычного распорядка дня, разумеется. Но в единственный выходной могу себе позволить. Не часто, но так приятно выключить будильник и, потянувшись, повернуться на другой бок и досмотреть сон, очередной, в котором Глеб рядом, говорит приятные и романтичные слова. Он осыпает меня поцелуями, нежно. В моем сне именно так. И только настоящая я знает, что ему это чуждо и мне это не надо.

Все говорят, мы разные. Да, это так. Он не знает, что такое тондю и пур ля пье, а я не имею ни малейшего представления о двигателе машины и тормозном пути. Мы нашли наши маячки, точки соприкосновения, за которые цепляемся, как за спасательный круг. Но мы не тонем, и помощь нам не нужна.

Утро – моя нелюбимая часть дня, особенно в зимнее время. Это сущее наказание – откидывать одеяло и опускать ноги на прохладный пол, когда мыслями ты еще во сне. Но сегодня все иначе. Солнце морозного утра другое, нежели весной или летом. Сейчас оно резкое, слезы скатываются против воли. И самое печальное, что оно не греет. Теплые лучики – прерогатива только весенних месяцев. Но даже так я счастлива.

Опускаю ноги на пол, он прохладный, поэтому сразу надеваю теплые носки. Потягиваюсь, разминаюсь. Как говорят преподаватели в академии, нужно похрустеть косточками.

– Бл*ть, это что такое? Ты жива? – Глеб проснулся резко, очевидно его разбудил хруст, когда я вытягивала ногу, разогревала мышцы.

– Я разминаюсь, не обращай внимание.

– Да как тут не обращать внимание? Вдруг, ты сломалась, с кем мне трахаться?

– Глеб? – его шутки пошлые, мерзкие, низкие, но они мне нравились всегда.

Он сонный, волосы спутаны. Сначала широко зевнул, а потом, сощурив глаза, нагло посмотрел. И взгляд этот красноречивый. Ему не надо говорить о своих желаниях, все написано на его лице.