bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 10

После вчерашней бомбёжки улица представляла собой разворошённый муравейник, словно все жители одновременно решили переменить место жительства. Мелькали тюки, тележки, сумки. Под ногами путались ревущие дети. Дымились развалины разбомблённого дома, из которого две сандружинницы вытаскивали женщину с запрокинутой головой, как у сломанной куклы. Её длинная коса волочилась по асфальту, разметая белую пыль от рухнувшей стены.

Перебегая на трамвайную остановку, Лера поймала себя на мысли, что думает про Катю, с которой вместе гасила зажигалки. Какая она молодчина! Не то что некоторые! Под некоторыми Лера подразумевала себя, потому что с детства боялась высоты, уколов и тёмного угла, в который папа иногда отправлял за баловство. Это называлось «уехать на Камчатку».

Уколов и крови Лера боялась настолько сильно, что после школы сразу поступила в медицинский институт, чтобы испытать народную мудрость «клин клином вышибают».

Папа решение одобрил:

– Умница, Лерочка, хорошо надумала. Какая бы власть ни была, а болезни – дело неистребимое. Хороший доктор дорого стоит.

То, что папа оценил её будущую профессию в деньгах, неприятно задело и Лера ответила ему неожиданно дерзко, зная, что доставит боль упоминанием запретной темы:

– Жалко, мамы нет, чтобы порадоваться.

Свою маму Лера помнила очень смутно, как сквозь тюлевый полог, но и те воспоминания проникали к ней только во сне. Просыпаясь, она пыталась вспомнить мамино лицо и тонкие пальцы, заплетающие ей косички, и не могла.

Расспрашивать отца было бесполезно, потому что он сразу хватался рукой за сердце, бросая короткое:

– Умерла.

В переполненный трамвай Лера не втиснулась и пошла пешком до следующей остановки, где обычно из вагона выходит много народу.

Вдоль тротуара беженцы катили тележку с вещами. Лера посторонилась, натолкнувшись глазами на застывшую фигуру в новенькой военной форме.

Солдат стоял у Троицкого собора и озирался по сторонам, словно в первый раз оказался в Ленинграде. Высокий, хорошо сложенный, с вещмешком за плечами и сдвинутой на ухо пилоткой.

«Приезжий», – равнодушно определила Лера и хотела пройти мимо, но что-то заставило её оглянуться.

– Олег?!

Конечно, Олег! Олежка Луковцев, вечный обитатель последней парты.

После школы он поступил в Институт путей сообщения. Получается, они не виделись три года.

Вспыхнув от радости, Лера повернула ему навстречу, но Олег убито смотрел сквозь неё пустыми глазами.

– Олег, ты что, не узнаёшь? Я Лера Гришина.

Олег медленно развернул к ней лицо, и его взгляд потеплел, как бывает, когда встречаешь близкого человека.

Первоклассниками они сидели вместе за одной партой, а в старших классах Олег ненадолго стал её тайной симпатией, пока они не разбежались по разным институтам.

По слухам, Олег давно не жил дома. Девчонки говорили, что он разругался с отчимом, а парни предполагали, что женился. Но Лера досужей болтовне не верила, потому что Олегов отчим души не чаял в пасынке, а про женитьбу наверняка знал бы весь квартал.

– Здравствуй, Лера. Не ожидал тебя здесь встретить. – Олег строил фразу безучастно, на одной ноте, выдающей затаённое горе.

Лера взяла его за рукав гимнастёрки, чувствуя, как сердце заколотилось от непонятного испуга:

– Олег, скажи, что случилось?

По его лицу пробежала судорога, а губы задрожали, хотя он старался говорить ровно:

– Я приехал, а дома нет. Разрушен прямым попаданием. Погибли мама, бабушка, сестра и даже кот.

Охнув, Лера прикрыла рот рукой – она и забыла, что Олежка жил возле школы на Лермонтовском проспекте, куда вчера попала бомба.

– Лера, ты помнишь нашего кота? Сибирский такой, пушистый? Он у нас был набалованный, сметану ел, а рыбу не любил. Мы с сестрой его на помойке нашли и домой притащили.

«Зачем он рассказывает мне про кота?» – в панике подумала Лера.

Хотелось помочь, спасти, утешить, но говорить пустые слова казалось кощунством. Вместо этого она взяла Олега под руку и повлекла за собой:

– Пойдём к нам. У нас пообедаешь и помоешься. Я воды нагрею.

Покорно сделав несколько шагов, он остановился:

– Нет, Лера, прости. Спасибо тебе. Поеду обратно в часть. Кстати, ты слышала – сегодня Гатчину сдали?

Круто развернувшись на каблуках, он пошагал в сторону. Лера по инерции несколько метров пробежала за ним, а потом села на скамейку и закрыла лицо руками.

* * *

10 сентября 1941 года.

Сводка происшествий по городу.

…Полностью было разрушено также пятиэтажное здание на Лермонтовском проспекте, 13. Удалось спасти 24 человека. 18 погибло. На пятом этаже этого дома среди готовых рухнуть обломков оказался годовалый ребенок. Бойцы 327-го участка МПВО

Ленинского района Ханин и Гардашник с риском для собственной жизни проникли в разбитую комнату и спасли малыша. В эту ночь на Кировский завод упало 627 зажигательных и 14 фугасных бомб. Бойцы МПВО и рабочие быстро ликвидировали последствия налета. Шестидесятилетний рабочий Г. И. Милинг не покинул своего поста на крыше даже после того, как был ранен в лицо осколком разорвавшейся поблизости фугасной бомбы. Обливаясь кровью, он погасил упавшую рядом зажигалку[7].

* * *

В город змеёй стал заползать голод. Невидимый, неслышный, он оставлял тёмные следы на лицах людей, заполняя душу тоской, злобой или жалостью.

На мясные талоны отпускали яичный порошок, вместо сахара давали курагу, а крупу заменили маисовой мукой. С прилавков исчезли овощи, а о фруктах, даже местных яблоках, уже никто не вспоминал. И это в сентябре! Что же будет дальше?

Мысль о пропитании засела в головах людей, нагнетая обстановку тягостного ожидания.

Везде слышались разговоры о еде, нормах отпуска продуктов и о том, что в школах детей обещали кормить бесплатным обедом, а в столовых на предприятиях снабжение всё хуже и хуже, правда, иногда бывает суп не по талонам.

Стояние в очередях занимало большую часть времени. Отвешивая по граммам, продавцы работали медленно, но продукты заканчивались моментально, и приходилось ждать, когда придёт следующая машина, товар разгрузят и пустят в продажу.

С карточками в квартире разобрались коллективно, бегая в магазин по очереди: Катя, Вера и тётя Женя.

Соседка Кузовкова решительно отказалась присоединяться к общему кошту. На Катино предложение она сощурила глаза, став похожей на старую хитрую лисицу, и фыркнула:

– Меня не проведёшь! От одной пайки щепотка да от другой кусочек, глядь, и на супчик наберётся. Ишь, умная какая приехала! Я тебя сразу раскусила!

– Как вам не стыдно так говорить! – чуть не со слезами закричала ей Катя. – Вы злая!

– Пусть злая, зато умная, – парировала Кузовкова.

Она победно прошествовала по коридору, жахнув дверью с такой силой, что маленькая Нина испугалась грохота и заплакала.

– Не обращай внимания, – успокоила тётя Женя, – Анька и смолоду змеёй была, а уж как её муж бросил – и вовсе сдурела. Ты думаешь, почему она так бесится? Ты ей поперёк дороги стоишь – она на Егора Андреевича глаз положила. Любовь, понимаешь, морковь.

От такой новости Катя остолбенела:

– Какая морковь, она же старая?

В ответ тётя Женя хмыкнула и сказала:

– Подрастёшь – узнаешь.

О том, что Гатчину заняли фашисты, Катя услышала в очереди в магазин, где отоваривала карточки. Свою – иждивенческую и рабочую – Егора Андреевича. На неё давали в два раза больше хлеба.

Витрины булочной на первом этаже жилого дома были заколочены фанерными щитами, а на двери висело написанное от руки объявление: «Хлеба нет». Из окна дома напротив прямо на очередь смотрело дуло пулемёта. Над трамвайной остановкой полоскалась туша аэростата. При порывах ветра натянутая верёвка издавала звук, похожий на щелканье метронома, и тогда чудилось, что работают два метронома – один на остановке, а второй в рупоре ретранслятора на стене у булочной.

Ровно в шесть часов утра звук метронома оборвался и голос диктора в ретрансляторе стал передавать новости:

«После тяжёлых, продолжительных боёв советские войска оставили Красногвардейск».

Сухопарая женщина в платке, завязанном концами назад, громко охнула:

– Как?! Гатчина?! Не может быть! У меня там мама!

Она повернулась лицом к очереди, которая змеилась чуть не до конца улицы, и обвела людей ошалевшим взглядом, словно ожидая, что кто-нибудь опровергнет сводки с фронтов.

Все молча пожимали плечами и отводили глаза. Отозвалась только крошечная старушка с вязаной кошёлкой в руках. Горестно закивав головой, она сказала:

– Спаси, Господи, люди Твоя!

Катя увидела, как губы многих дрогнули вслед за старушкой: «Спаси и сохрани!»

Гатчина! Там же Ольга! Добрая, доверчивая Ольга, которую обведёт вокруг пальца любой малыш. Красавица Ольга и разгуливающие по улицам фашисты мысленно сплетались в ужасную комбинацию. В отчаянии Катя закусила костяшки пальцев. Оказаться среди врагов – что может быть страшнее? Пусть в Ленинграде голодно, с неба сыплются бомбы и стреляют пушки, но рядом родные, советские люди. Свои.

Время двигалось к десяти утра, а машина с хлебом не приходила. Пожилая женщина рядом с Катей в изнеможении прислонилась спиной к стене:

– Не могу больше, ноги не держат.

Ей никто не ответил, и она кульком опустилась на землю, оставшись сидеть на асфальте тёмной нахохленной птицей.

Кроме женщин в очереди стояло много детей и подростков. С покорным выражением на лицах они стояли как маленькие старички и молчали. Удивительно, но ни один ребёнок не пытался шуметь или баловаться. Их было особенно жаль, и Катя впервые подумала, что дети войны должны вырасти особенными людьми, отзывчивыми к чужой беде.

– Едет, едет! – прокатилось по очереди, когда из переулка вывернула серая полуторка, гружённая хлебными ящиками.

Толпа в нетерпении задвигалась, спрессовываясь ближе к входной двери.

– Заноси! – выкрикнул кто-то из ожидающих, и, подчиняясь команде, вверх взметнулись десятки рук, передавая по цепочке ящики с хлебом.

Катя тоже подставила руки под драгоценную тяжесть, всей грудью вдыхая тёплую волну запаха свежего хлеба. От витавшего в воздухе аромата оживлялись глаза и появлялись улыбки. Пролейся с неба золотой дождь – никто не заметит. Сейчас здесь царил хлебный дух, и Катя внезапно вспомнила о сухой корочке, которую засунула в карман на колокольне. Надо бы её достать и съесть, а крестик надеть.

Но по мере приближения к прилавку мысли менялись на предвкушение маленького пира, если продавщица к её пайке нарежет довесочек. Его можно будет засунуть за щеку и посмаковать приятную кислинку свежего мякиша.

По дороге домой Катя успела забежать в керосиновую лавку за мылом, а когда подошла к воротам, то увидела знакомый грузовик, который привозил песок.

Сергей?!

Сердце стукнуло и переместилось в пятки.

* * *

Хотя Кате захотелось побежать, она пошла медленно-медленно, словно к каждой ноге привязали по чугунной чушке. Пусть видят, что она девушка гордая, независимая и за парнями не бегает. Дойдя до плаката, призывающего помогать фронту, Катя остановилась и внимательно рассмотрела надетую на нарисованного бойца каску, а потом, чтобы протянуть время, прочитала надпись справа налево. Довольная собой, она повернула к дому, готовясь при виде Сергея невозмутимо пройти мимо, пока он не окликнет. Интересно, зачем он приехал? В прошлый раз приезжал за ящиками с бутылками. Сейчас ящиков нет.

Дверца машины была открыта – значит, шофёр во дворе. Катя вошла во двор и незаметно огляделась. Около бомбоубежища стояли тётя Женя и жиличка с верхнего этажа. На скамейке мальчишки играли в шашки. Девочка с куклой подмышкой рисовала мелом на асфальте. Егор Андреевич разговаривал с невысоким мужчиной в помятом костюме и серой кепке. Сергея нигде не было.

Катя остановилась и сделала вид, что копается сумке, но тут же устыдилась своей маленькой хитрости и подошла к Егору Андреевичу.

Тот обернулся:

– А, Катерина, хорошо, что пришла! Занеси сумку, быстренько соберись и езжай с шофёром за дровами. Я договорился, что нашему дому выделят несколько кубометров. С трудом машину выбил, так что поторопись.

Поехать с Сергеем за дровами?!

Катя вспыхнула и бегом метнулась домой.

Платье надо переодеть. Спасибо, Вера подарила своё старое. Сверху кофту – на улице прохладно. Кинув быстрый взгляд в зеркало, она провела расчёской по волосам, скорчила рожицу и вылетела на улицу:

– Я готова, Егор Андреевич!

– Вот и ладненько. Бери мальчишек на подмогу. – Сложив ладонь дощечкой, Егор Андреевич указал на мужчину: – Иди с шофёром, он тебе всё объяснит.

– С каким шофёром? – не сразу поняла Катя, ища глазами Сергея.

– Как это – с каким? Ты что, в очереди перестояла? – рассердился Егор Андреевич. – Вот шофёр, вот машина, вот наряд на дрова.

– А где Сергей? – помимо воли вырвалось у Кати.

Шофёр виновато развёл руками:

– Призвали Сергея. Теперь он у нас в автопарке не работает.

Машина долго петляла по улицам, частично перекрытым баррикадами из мешков с песком. Катя сидела с шофёром, а в кузове устроилось двое мальчишек – Коля и Витя, важно называющий себя Витян.

Около мостика со сфинксами их застал обстрел, и пришлось ехать в объезд. Постепенно каменные дома сменились на деревянные с пылающими кустами георгинов в палисадниках. Через месяц-другой землю занесёт снег, а война всё не заканчивается и не заканчивается.

Дровяной склад располагался около железной дороги, где на рельсах, как спичечные коробки, были рассыпаны искорёженные вагоны. Везде виднелись следы недавней бомбёжки, а из одного вагона тянулся шлейф вонючего дыма.

– Удобрение горит, – пояснил шофёр, затормозив около штабеля дров, вздымавшегося деревянной стеной. – Дрова тоже раздают, чтобы пожара не было. Сама видишь, если здесь полыхнёт, то в Кронштадте увидят.

У дровяных терриконов стояли грузовики и слышался дробный перестук падающих в кузов поленьев.

Развернув машину бортом, шофёр лихо скомандовал: «Налетай, подешевело!» – и мальчишки озорными петрушками выскочили из кузова.

Забрасывая поленья, Катя вспоминала, как они с мамой набивали дровами дровяник. Учителям сельсовет выписывал дрова бесплатно, и привозили их не на грузовике, а на подводе, запряжённой меланхоличной лошадью Крупкой. Катя отрезáла большой ломоть хлеба, добела посыпáла его солью и давала Крупке с ладони, зажмуриваясь от весёлого испуга. Пожевать бы сейчас того хлебушка! Сглотнув голодную слюну, Катя набрала новую охапку.

Теперь нет ни мамы, ни Крупки, ни деревни, а есть только война, в которой надо обязательно победить. Словно целясь в фашиста, Катя зашвырнула полено с такой яростью, что то едва не проломило кузов.

– Потише там, не балуйте! – высунулся шофёр.

Машина быстро наполнилась дровами, и обратно ехали в кабине вчетвером – в тесноте, да не в обиде. Чтобы проскочить до обстрела, шофёр гнал машину на полном газу, но всё-таки опоздал. Орудийные залпы грянули одновременно, гулом отдаваясь в ушах. Били по центру.

Размеренно, точно, с немецкой аккуратностью в интервалах.

Штурм Ленинграда продолжался.

Снаряд просвистел в нескольких метрах от капота, с грохотом шарахнув в кирпичную стену дома. Машину качнуло, как на ухабе.

Широко раскрыв глаза, Катя видела, как по улицам в разные стороны бегут люди. Женщина несла девочку-подростка, которая безвольно лежала у неё на руках. Подтягиваясь на костылях, торопился в укрытие мальчишка с перебинтованной ногой в шерстяном носке. На углу дома, не убегая, стояли две девушки-сандружинницы Катиного возраста. Прикрыв уши руками, они вздрагивали, но не уходили.

– Бьёт и бьёт, проклятый, – бормотал шофёр, выворачивая баранку, – я бы гадов голыми руками давил. Просился на фронт – не берут, у меня одна нога короче другой, а шофёры и автопарку нужны. Повезло Серёге, что его в автобат призвали.

– А что такое автобат? – быстро спросила Катя.

– Автомобильный батальон. Будет грузы на передовую доставлять. Опасное, я тебе скажу, дело, особенно если под обстрелом снаряды возишь. Это тебе, девушка, не дрова, понимаешь!

На Катю будто сверху груз навалился: Ольга в оккупации, Сергей на фронте, ребята из её класса наверняка воюют, может быть, в партизанах. А она?

Наутро Катя пошла прямиком в военкомат и встала в длинную очередь с твёрдым намерением остаться здесь до победного конца. Пусть хоть голиком выгоняют, хоть под руки выводят. Все воюют, а она ничуть не хуже.

Но на её удивление, долго ждать не пришлось. Из кабинета в глубине коридора вышла светловолосая женщина в военной форме и громко объявила:

– Девушек попрошу подойти ко мне!

Толкотня в военкомате стояла неимоверная, как в трамвае в час пик. Некоторым посчастливилось занять место на узкой скамейке вдоль стены, а остальные стояли гуртом около кабинета военкома. Пожилые ждали приёма спокойно, отрешённо, а молодёжь веселилась и переглядывалась.

Когда вызвали девушек, Катина соседка по очереди с русой косой порывисто обернулась и схватила её за руку:

– Пойдём скорее!

Раздвигая толпу, они подбежали к женщине, около которой уже стояли несколько девушек.

Женщина обвела их глазами:

– Все собрались? Документы с собой? Пройдёмте со мной.

Она выглядела как учительница: гладко причёсанная, подтянутая, со спокойным взглядом больших карих глаз. Ото рта вниз бежали две морщинки, и Катя подумала, что в мирное время эта женщина, наверное, была смешливой и улыбчивой.

Робея – как бы не выгнали, Катя шагнула в кабинет вместе с другими девушками и оказалась первой прямо напротив стола, за который села женщина.

– Городу нужны бойцы МПВО[8], – сказала женщина. – Я вижу, что вы все девушки взрослые, поэтому возьму всех, подавайте документы. С этой минуты вы считаетесь мобилизованными.

Бойцы МПВО! Катя не верила своим ушам. Чтобы убедиться, что это не сон, она крепко сжала кулаки – на тот момент её самой сладкой мечтой было стать девушкой из МПВО. Нет, положительно, мир устроен правильно, и если желание очень сильное, то оно обязательно сбывается.

Слова о мобилизации звучали как музыка, долго не умолкая внутри Кати, когда она бежала домой похвастаться Егору Андреевичу. Больше всего сейчас она боялась попасть под бомбёжку – ведь если убьёт, то она не сможет защитить Родину.

Знал бы Сергей, с которым она бултыхалась в подвале, что теперь она тоже мобилизована и завтра с самого утра пойдёт на краткосрочные курсы, а уже через неделю выйдет на первое дежурство. Знала бы Ольга!

Вспомнив об Ольге, Катя замедлила шаг и вздохнула.

* * *

Основной состав бойцов МПВО в годы блокады составляли девушки. Бойцы МПВО вели спасательные работы в очагах поражения, разбирали завалы, контролировали светомаскировку, тушили зажигательные бомбы, обезвреживали неразорвавшиеся боеприпасы, спасали детей, оставшихся без родителей, производили строительство и ремонт защитных сооружений, заготавливали топливо, оказывали помощь пострадавшим и занимались погребением убитых и умерших.

Потери личного состава МПВО – 4577 человек, большая часть которых умерла от дистрофии[9].

* * *

Внутренне сжавшись в комочек, Ольга приникла к забору и сквозь щёлочку посмотрела на знакомую улицу. Деревянные дома вдоль дороги, кусты сирени у ворот, горшки с геранью на окнах, дымятся печные трубы. И фашисты. Кругом, куда ни глянь.

Их было много, как крыс. В серой форме, уверенные, наглые, фашисты вели себя по-хозяйски. От их резких криков, похожих на лай цепных псов, у Ольги начали дрожать ноги и кружиться голова.

С тарахтеньем мимо дома промчалась колонна мотоциклистов в глубоких шлемах и очках, закрывавших лицо. Один солдат, отстав от строя, справил малую нужду на соседскую клумбу. Смотреть на это было стыдно. Ольга зажмурилась, чувствуя под ресницами закипающие слёзы. И почему только она не послушалась Катю и не пошла с ней в Ленинград? Катя умная, храбрая, а она, Ольга, трусиха и неумёха.

Ольга не слышала, как сзади к ней подошла тётя Дуся и резко дёрнула за руку:

– Сдурела у забора стоять? А если они войдут?

Ольга побледнела. Тётя Дуся посмотрела на неё страшными глазами, как на похоронах близкого человека.

– Тётечка Дусечка… – начала оправдываться Оля, но тётя Дуся её перебила:

– Марш домой, возьми сажу из печки и размажь по лбу, а ещё достань из сундука всякой рванины, чтобы одеться пострашней, да не забудь вместо туфель напялить мои старые боты.

Угадав причину тёти-Дусиного страха, Оля затряслась как осиновый лист. Сама она никогда не придавала значения своей красоте, и в деревне ребята обращались с ней уважительно, не приставали, а немцы… Они же нелюди.

Раздавшаяся пулемётная очередь заставила Олю снова посмотреть в щель. У дороги заливалась кровью мирная собака Пальма, принадлежавшая семье цыган. За всю свою собачью жизнь Пальма ни разу ни на кого не тявкнула, одинаково радостно виляя хвостом и врагам, и недругам.

– И нас они могут пристрелить, как Пальму, – сказала тётя Дуся. – Беги в дом, дурёха, и не высовывайся да моли Бога, чтоб тебя не заметили.

Пряча лицо в ладони, Оля вбежала на крыльцо, вихрем пронеслась до своего угла, рухнула лицом в подушки и зарыдала от бессилия.

* * *

В октябре ленинградские окна обросли жестяными печными трубами. Отопления не было, и буржуйки клепались из любых подручных средств. Большой удачей считалось достать железную бочку или огромный молочный бидон, в каких в мирное время возили разливное молоко. В одном доме Катя видела, как хозяева разводят костёр прямо на паркетном полу, положив на него лист железа. Жильцы, имеющие дома камин, покупали буржуйки ради экономии дров. Повезло тем, у кого сохранились кухонные печи.

Конец октября ознаменовался сильными обстрелами, новым снижением норм хлеба и разросшимся в размерах голодом. До войны Катя думала, что от голода худеют, но оказалось, что некоторые пухнут. Это было особенно страшно и непонятно.

Хотя еда всё время витала в мыслях, Катя старалась не обращать внимания на голод, не дать ему себя сломить. Подумаешь, жидкий суп с несколькими крупинками пшена или котлеты из листьев капусты – главное, что теперь она боец МПВО.

Районное подразделение МПВО базировалось в здании бывшего детского садика. В музыкальном зале рядами стояли железные койки, а одна из комнат была переоборудована под штаб, склад и столовую одновременно.

Обучение заняло одну неделю занятий с утра до вечера, а потом девушек поставили на дежурство – патрулировать указанные кварталы. Пусть выданная форма болталась как на вешалке, зато на боку висели противогаз и санитарная сумка, а на рукаве крепко держалась красная повязка.

Боевое крещение Катя приняла в первое дежурство во время артобстрела, когда они с напарницей Леной вышли на работу. Их смена началась в восемнадцать ноль-ноль вместе с частыми ударами метронома. Зависший над кварталом вой сирены перебивался грохотом выстрелов и стрёкотом зенитных батарей. Потемневшее небо перерезали яркие лучи прожекторов. Заметив вражеский самолёт, лучи скрещивались, брали его в перекрестье и вели, пока не подлетали советские истребители. Накрапывал дождь. Шагая по тротуару, Катя старалась обходить лужи, чтобы не намочить сапоги. Буржуйка в казарме одна, а желающих обсушить вещи много.

Снаряд жахнул внезапно, с силой пробив насквозь стенку трёхэтажного дома. На асфальт дробно вылетели стёкла, закричали женщины, и Катя увидела, как Лена медленно поднесла руку к виску и осела на землю. До войны Лена училась в консерватории, и пальцы у неё были длинные, тонкие. Между ними струйкой стекала кровь, заливая плечо стёганой фуфайки.

– Лена!

Сглотнув, Катя распахнула сумку и достала скатку бинта:

– Сейчас, Леночка, ты только не умирай!

Пока она сделала один виток бинта, глаза Лены остекленели, невидяще глядя в небо, исполосованное лучами прожекторов. Не решаясь оставить Лену, Катя прижала к себе её голову, но тут раздался новый взрыв и дом на противоположной стороне улицы медленно сложился в гармошку. Началась бомбардировка.

Оставив Лену, Катя побежала на место дымящихся развалин, укрытых столбом пыли. С другого конца улицы навстречу ей тоже бежали люди.

Под обломками истошно визжал ребёнок. Обдирая руки, Катя вцепилась в кусок бетона, ей на помощь пришёл седобородый старик в длинном пальто. Вдвоём они отвалили камень, и Катя сразу схватила малыша в охапку. Он конвульсивно вздрагивал, таращил глаза, но был жив, хотя одна ручка висела плетью.

Перехватив конец бинта зубами, Катя несколькими движениями примотала перелом к найденной дощечке. Ребёнок снова начал кричать. Она отдала его в чьи-то руки и кинулась к лежащему на земле старику. И снова перевязка, неясное бормотание, плач.

Снаряды барабанили слева и справа. Катя их не боялась, она вообще ничего не чувствовала, но, слыша раскат выстрела, наклонялась и прикрывала раненого своим телом, а если понадобилось, то не задумываясь отдала бы за него свою жизнь. Не потому что она его любила, а потому что так надо, и это «надо» сейчас было самым главным на свете.

На страницу:
5 из 10