Мера бытия

Стоял тёплый осенний день. На заполненные людьми тротуары ветер бросал пожелтевшие листья, которые, падая, плавно кружили в воздухе, словно вальсируя под неслышную музыку.

Когда проходили мимо кинотеатра, Вера дотронулась до Катиного локтя:

– Трудно представить, что всего три месяца назад мы с мужем смотрели здесь фильм «Если завтра война», целовались и были счастливы. А теперь мне кажется, что это не артисты, а я оказалась в страшном фильме, который не закончится, даже если порвётся плёнка. Тебе хорошо, Катенька, ты одна, а у меня дети. Мне не за себя – за них страшно. И за Васю. Может быть, он сейчас под обстрелом лежит или под бомбами.

Катя поправила мешок на плече:

– Знаешь, Вера, я думала, что если бы у меня был ребёнок, братишка или сестрёнка, мне было бы трудно, но всё-таки легче. Ты понимаешь, о чём я?

– Кажется, понимаю.

Их разговор заглушил внезапный рёв фабричной трубы. Откликаясь на зов, подали голос пароходы на Неве, завыли ручные сирены, захлопали зенитки.

– Бежим скорее до ближайшего дома, – выкрикнула Катя, – там бомбоубежище!

Впереди, сзади, сбоку них тоже бежали люди. Улица пришла в движение, как разворошённый муравейник. Снаряды прицельно били по домам, вырывая из фасадов куски кипичной кладки. Где-то резко и испуганно кричал человек.

Вдоль домов метались девушки-дружинницы, регулируя поток в бомбоубежище:

– Туда, быстрее! Не задерживайтесь, товарищи!

Чувствуя, как тяжёлый мешок колотит по спине, Катя бежала сама и тащила за собой Веру, которая спотыкалась на каждом шагу. Одновременно с очередным разрывом снаряда они успели войти в бомбоубежище, забитое людьми под завязку. От удара дом вздрогнул и закачался. Грохот разрыва слился с криками людей и детским плачем. Потом снова удар и тишина.

Не успев понять, что произошло, Катя полетела куда-то вниз.

* * *

С 4 сентября по 30 ноября 1941 года город обстреливался 272 раза общей продолжительностью 430 часов. Иногда население оставалось в бомбоубежищах почти сутки. 15 сентября 1941 года обстрел длился 18 часов 32 минуты. 17 сентября – 18 часов 33 минуты.

Всего за период блокады по Ленинграду было выпущено 150 тысяч снарядов[5].

* * *

Катя с трудом открыла глаза, но ничего не увидела, потому что кругом была темнота. «Где я? Что произошло?» Она повела руками в стороны и поняла, что лежит в воде, упираясь головой во что-то твёрдое.

Инстинктивно она приподнялась, потом перевернулась на четвереньки и поползла вперёд, всё ещё не осознавая случившееся. Шлёпанье мокрых ладоней отдавалось в ушах громким эхом. Вода постепенно прибывала, и Катя вынужденно встала на колени, пригибая голову под низким потолком. Слышался нарастающий шум воды, какой бывает, когда плотину прорывает весеннее половодье.

Но где-то же должен быть выход? Опасаясь потерять направление, она стала перебирать руками по стене, чувствуя, что стало легче дышать. С каждым шагом воздуха становилось всё больше и больше. Теперь Катя двигалась вперёд уверенно и быстро.

Там, в конце пути, должен быть свет. Надо только себя заставить и не отступать, даже если больно и страшно.

Рывок, снова рывок, и вдруг, словно бы ниоткуда, раздался человеческий голос:

– Эй, есть кто-нибудь живой?! Отзовись!

– Я! Я живая! – с надеждой закричала она, предчувствуя, как чьи-нибудь руки вытащат её из этой дыры.

Остановившись, она вслушалась в тишину. Голос замолк.

Теперь уже Катя стала звать и спрашивать:

– Эй, есть кто-нибудь живой?

Напрягая слух, она спрашивала снова и снова, пока не услышала ответ, идущий оттуда, откуда она с трудом выбралась:

– Помогите!

И Катя повернула назад. Снова ладонями по стене, вода по шею, тяжёлый, густой воздух и темнота. Но где же всё-таки я?

И вдруг на неё обрушилось воспоминание о взрывах, бомбоубежище, Вере и мешке с капустными кочерыжками.

– Вера? Вера! Это ты? – закричала Катя, всем телом подаваясь вперёд в глухое, затхлое пространство.

Но вместо Вериного голоса ей ответил мужской, находящийся где-то совсем рядом:

– Помогите, пожалуйста.

– Вы где?

Воды снова стало по грудь, впору плыть. Пальцы то и дело наталкивались на какие-то тряпки, банки, куски дерева. Скользкий комочек шевельнулся под её пальцами, пискнул и остренько укусил. Катя поняла, что это крыса, и передёрнулась от отвращения, потому что крыс всегда боялась.

Перебарывая страх, она ещё раз спросила:

– Вы где?

Неожиданное прикосновение к плечу заставило её шарахнуться в сторону, но Катя тут же опомнилась и вздохнула с облегчением. Теперь она была не одна.

Судя по голосу, мужчина, барахтавшийся рядом, был совсем молодой. Придержав Катю за рукав, он сказал:

– Я за что-то зацепился и не могу вырваться.

Он тяжело дышал. Видимо, долго боролся и совсем выдохся.

В кромешной тьме Катя могла действовать лишь на ощупь, полагаясь на чуткость пальцев. Говорят, слепые даже читают пальцами, а Катя без толку возила руками вокруг мужчины, и не могла отыскать, что его держит.

Он подсказал:

– Кажется, защемило рубаху сзади. Я дёргаюсь, но едва могу пошевелиться.

Чтобы подобраться к его спине, Кате пришлось подойти вплотную:

– Держите меня, я попробую вытащить, но мне нужна опора. – Она сразу же почувствовала его руки на своей талии и, наклонившись, дёрнула рубаху, зажатую между двух балок. – Не поддаётся. Намертво засела.

Она дёргала снова и снова, но всё безуспешно.

– Я бы снял, но мне не вывернуться. Сейчас попробую разорвать. Гимнастёрка новая. Ткань очень крепкая, да ещё и мокрая.

Он незаметно перешёл на «ты», и Катя почувствовала, что за прошедшие несколько минут они успели сродниться.

– Давай.

Теперь она придерживала его за талию, слушая треск рвущейся материи.

Зловонная духота забиралась в ноздри и мешала дышать, а ноги в воде совсем окоченели.

Наконец гимнастёрка поддалась, и парень сказал:

– Поплыли искать выход. Я, кстати, Сергей.

– А я Катя. Выход должен быть там, откуда я вернулась.

Отыскав его руку, Катя потянула Сергея за собой, мечтая о той минуте, когда сможет вдохнуть свежий воздух.

Идти вдвоём оказалось в два раза легче, даже крысы стали казаться мирными существами, наподобие кротов, которых у них в Новинке развелось видимо-невидимо. Интересно, откочуют кроты на время войны в другую страну или им под землёй всё равно, что творится наверху?

– Голоса слышишь? Завалы разбирают. – Сергей вдруг остановился.

Катя тоже прислушалась, но сначала услышала стук и скрежет, сквозь который с трудом пробивалась человеческая речь. От надежды, что они скоро выберутся, сил сразу же прибавилось, хотя радости мешала тревога о Вере. Где она, что с ней? Вдруг она здесь, рядом, в кромешной тьме и не может позвать на помощь?

Голоса становились всё громче и громче, а в зоне видимости забрезжил свет. После полной темноты полоса света казалась ослепительной и прекрасной. Повернув голову, Катя смогла рассмотреть своего спутника и невольно ахнула, узнав в нем парня-шофера, который привозил в их двор песок.

Он тоже узнал её и смущённо ссутулил голые плечи:

– Вот где довелось встретиться. А ты смелая.

Теперь они подошли к пролому в перекрытии, за которым шёл разбор завалов, и людей по одному вытаскивали через низкое окно запасного выхода. Катю поразило, что не было никакой паники, никто из людей не рвался вперёд, не кричал, не плакал. Большеглазая девочка с красным бантом вцепилась в куклу, старушка в углу беспрестанно крестилась, пожилой мужчина пропускал вперёд женщину с заплаканным лицом, а позади всех стояла Вера и прижимала к груди мешок кочерыжек.

– Вера! Смотри, это Вера! Она жива, понимаешь, жива! – В порыве радости Катя до боли стиснула руку Сергея, сразу почувствовав ответное пожатие.

– Твоя подруга?

– Соседка, мы вместе ходили на поле кочерыжки собирать.

Он стоял совсем рядом, голый по пояс, и Катя старалась смотреть в пол, чтобы не покраснеть, как та морковка, что случайно оказалась в земле рядом с кочерыжками. Катя тогда обтёрла её об подол и съела.

– Тут высоко, давай я тебя подсажу, – предложил Сергей.

Катя подумала, что снова почувствовать его руки на своей талии будет свыше её сил, и резко отказалась:

– Нет! Я сама. Я всё делаю сама.

Но всё же он сумел её смутить, когда опустился на одно колено:

– Тогда наступи мне на коленку и лезь сама.

Катя вспомнила, что она в юбке, и едва не заплакала:

– А ты отвернись.

Он просчитал ход её мыслей и встал:

– Давай я первый вылезу, а потом вытяну тебя за руки.

Сейчас, когда опасность миновала и Вера оказалась живой и здоровой, Кате захотелось выглядеть перед Сергеем красивой, стройной, отважной девушкой, а не форменным чучелом с растрёпанными волосами и мокрой юбкой, с которой стекают потоки грязи. Правда, вид Сергея был не намного лучше. Хотя нет, всё-таки намного, потому что у него были необыкновенные зеленоватые глаза цвета капустной кочерыжки и обаятельная улыбка, к которой тянуло прикоснуться пальцем.

Чтобы поскорее прекратить свои страдания, Катя заторопилась. Дождалась, когда Сергей выберется из подвального отсека, выбралась сама, обняла Веру и повернулась к Сергею:

– Счастливо оставаться! – И после долгой паузы, прошептала: – Я буду тебя помнить.

* * *

Отправляясь утром за капустой, Катя и Вера шли по городу, застывшему в суровом ожидании. Ленинградцы торопились на работу, вели детей в детские сады, плакали, смеялись, любили. Они были готовы ко всему, и враг не застал их врасплох, но к вечеру многие люди превратились в разорванные куски мяса, были задавлены рухнувшими домами или сгорели заживо. Ленинград стал полем боя.

Когда Катя и Вера, грязные и измученные, ввалились в квартиру, Ниночка громко заплакала, а Ваня застыл в дверях, как испуганный зверёк, и глаза у него стали круглыми:

– Мама, что с тобой?

– Всё хорошо, Ванюша. Это мы с Катей на поле перепачкались. Понимаешь, поле очень грязное и людей на нём много. Я упала случайно. И Катя тоже. Посмотри, мы принесли целый мешок капустных кочерыжек. Сейчас я помоюсь и очищу вам по прекрасной кочерыжке. Вы ведь любите капусту?

Вера говорила с лихорадочностью больного, который уверяет доктора, что абсолютно здоров. Нельзя пугать детей. Нина такая чувствительная девочка! Чуть что – в слёзы. Ваня перемолчит, а ночью намочит простыню и потом будет долго переживать и стыдиться.

– Мама! – прервало её речь восклицание Вани. – По радио сказали, что был обстрел и много домов разрушено. Скажи правду – вы с Катей попали под обстрел?

Вера закусила губу. Будь вопрос сына ничего не значащей мелочью, она бы соврала не задумываясь, но теперь война и дети должны знать правду.

Тяжело опустившись на банкетку под вешалкой, она притянула к себе детей и вдохнула их родной запах, до сердечной боли осознавая свою нежность.

– Да, Ваня, мы попали под обстрел. Но переждали его в убежище.

– Я так и знал. – Голос сына зазвенел на высокой ноте. – Когда по радио передали воздушную тревогу, я сразу вспомнил про тебя.

Наверное, Нина и Ваня ждали её у окна, слушали радио, беспокоились, бегали к входной двери смотреть в щёлку, кто идёт. Дети не виноваты, что взрослые затеяли войну.

Вера постаралась придать голосу уверенность:

– Ничего, родные, папа нас защитит, и война скоро закончится. Надо только немножко потерпеть.

– Мы понимаем, мама, – за двоих ответил Ваня, пока Нина устраивалась к ней на колени.

Вера хотела подняться, но сидеть в полутёмном коридоре под вешалкой и обнимать детей было так хорошо, что она не двигалась. Для полного счастья сейчас недоставало только мужа, которого она любила до самозабвения.

Впервые Вера увидела будущего мужа на новогоднем балу, когда в девичье царство библиотечного техникума пришли курсанты Артиллерийского училища. От вида толпы красавцев в военной форме у подружек голова пошла кругом, а Вера стеснялась показывать явный интерес и поэтому спряталась за колонной и старательно делала вид, что разглядывает плакаты на стенах. Краем глаза Вера наблюдала за танцем первой красавицы техникума украинки Галины. Её приглашали наперебой.

Толстую косу Галя обернула короной вокруг головы. В красном платье с чёрным пояском она напоминала алый мак, и Вера считала, что все курсанты должны влюбиться только в Галю, на худой конец в Алечку, или Марину, или Юлю. Или… Начиная перебирать в уме девушек, Вера приходила к выводу, что хороши все, кроме неё, тем более, что она жила на одну стипендию и не имела красивого платья.

Поджав под стул ноги в белых носочках и старых туфельках, Вера решила, что самое разумное тихонько уйти, но тут заметила пристальный взгляд высокого молодого командира, который привёл к ним взвод курсантов.

Присматривая за подопечными, он не танцевал, а медленно прохаживался вдоль стены, заложив руки за спину. Оценив со стороны надменное выражение лица и высокие скулы, ни разу за вечер не дрогнувшие от улыбки, Вера сразу решила, что командир сухарь и задавака.

Когда он, сделав круг по залу, снова пошёл в её сторону, Вера вспыхнула и побежала вверх по лестнице, откуда был проход в другое крыло здания. Она не артистка, чтобы позволять себя так бесцеремонно разглядывать.

До окончания вечера Вера просидела в пустом классе, зажимая руками уши, чтобы не слышать звуки музыки. Она внушала себе, что серьёзные девушки относятся к танцам отрицательно, предпочитая развлечениям содержательную книгу, и она совершила большую ошибку, когда поддалась на уговоры однокурсниц. Больше такой легкомысленный поступок не повторится. Чтобы закрепить победу над собой, Вера пообещала к концу следующей недели законспектировать работу Ленина о субботнике «Великий почин».

Два дня после бала она ходила как в воду опущенная, терзаясь от собственного несовершенства, а на третий день после лекций путь стайке девушек преградил военный с букетом роз в руках. Среди заснеженной аллеи бордовые розы выглядели предвестником чуда.

Как сейчас помнится, красавица Галина зарделась и горделиво выпрямилась. На лице её читалось скрытое торжество.

– Ой, мамочки, – восторженно охнул кто-то из подруг, – везёт же Галке!

Но командир выбрал глазами Веру:

– Это вам.

От растерянности, восхищения и ещё чего-то возвышенного, залившего её краской с ног до головы, Вера не могла вымолвить ни слова.

Совсем недавно она прочитала книжку «Алые паруса», целую ночь промечтав о капитане Грее, а сегодня перед ней стоит не какой-нибудь курсант, а командир, и она чувствует себя самой настоящей Ассолью.

Поженились они в начале лета, когда ветер разносил пух с тополей. Пуху было столько, что из ЗАГСа они ступали, как по перине.

– Мягкая и лёгкая жизнь вас ждёт, – шутили подруги.

Да уж, лёгкая… Сначала Испания, затем Хасан, потом Западная Украина, затем Финская война. Вася воевал в Седьмой армии под командованием Мерецкова.

Как-то раз приехал ночью на побывку, сел у Ваниной кроватки усталый, небритый, с красными от бессонницы глазами. Борясь со сном, он беспрестанно тёр веки руками, а Вера, опустившись на колени, плакала и снимала с него сапоги.

Но прежние войны, в которых участвовал муж, хотя и прошли через Верино сердце, но гремели где-то далеко, на периферии, и не стучались в дверь, где жили их дети.

Подумав о детях, Вера крепко поцеловала их растрёпанные волосёнки. Только бы продержаться до конца войны, не заболеть и не опустить руки, иначе куда они без неё?

* * *

В этот час дежурить на крыше должна была тётя Женя, но её как на грех разбил радикулит и она стукнула в дверь Кате:

– Слышь, Катюха, выручай, неможется мне – крючком согнуло. Не то что на чердак взобраться, а и до туалета доползти не могу.

Вид тёти Жени в ночной рубахе, опоясанной шерстяным платком, вызывал сочувствие. Подхватив соседку под руку, Катя помогла ей улечься в кровать:

– Не волнуйтесь, тётя Женя, отдежурю с удовольствием.

Она и вправду любила сидеть на крыше, позволяя мыслям свободно витать в любом направлении и даже касаться Сергея, о котором вспоминалось всё чаще и чаще. Большая крыша дома была разделена на сектора, и Кате достался самый отдалённый сектор, козырьком спускавшийся в сторону проспекта. С крыши ей хорошо виделось, как над городом висят аэростаты. В ветреную погоду их серебристые туши мотались из сторону в сторону, словно огромные рыбы, заплывшие в небесный океан. Егор Андреевич объяснил, что аэростаты – огромные воздушные шары – мешают самолётам опуститься вниз и зайти на прицельное бомбометание.

Достав из кармана кочерыжку, Катя уселась на лавочке рядом с ящиком песка и стала думать, как удивительно быстро в обиход вошли новые слова, вытесняя из речи мирную жизнь: бомбоубежище, заграждение, линия обороны, наступательная операция, призывной пункт.

Хотя кочерыжка хрустко скрипела на зубах, в животе от неё становилось пусто и есть хотелось ещё больше. Хлебца бы сейчас с горчичкой, а лучше – с кусочком сала. А сверху сальцо покруче посолить и натереть чесночком. Интересно, Сергей любит сало? Жаль, что они больше никогда не увидятся. У него такие красивые глаза. Катя вспомнила, как Сергей предложил ей наступить на своё колено, и покраснела до ушей, несмотря на то, что кроме неё на крыше сидел только кот, который точно не умел читать мысли глупых девчонок.

Дежурный с соседней крыши дружески помахал ей рукой, и она в ответ подняла руку:

– Добрый вечер!

Странно, что люди по привычке продолжают произносить: «добрый вечер, доброе утро». О каком добре можно рассуждать, когда вокруг царит зло?

Спокойное дежурство оборвалось самолётным гулом и воем сирен. От нарастающего шума задрожали стёкла, и Кате показалось, что крыша под ногами заходила ходуном. Вдали, в ясном небе появилась армада самолётов. Они летели строем, на разной высоте, как стая стервятников. Кругом взрывались зенитные снаряды, звучно лопаясь новогодними хлопушками. Артиллерия била суматошно, беспорядочно, не причиняя вреда самолётам. Они даже не маневрировали, не меняли строй и, словно не замечая пальбы, летели к намеченной цели. Четко видны были жёлтые концы крыльев и чёрные кресты на фюзеляжах.

Небо над городом вдруг полыхнуло чудовищной зарницей, которую загасила следующая вспышка, за ней другая, третья. Разрозненные вначале взрывы слились в сплошной грохот, разрывающий уши. Там, где только что махал рукой дежурный, взметнулся вверх столб дыма и пламени. Горело справа, слева, спереди, сзади – везде.

И вдруг, словно дождь с неба, посыпались зажигательные снаряды. Через несколько секунд после удара о крышу зажигалка выплёвывала из сопла столбик искр, будто бы загоралась сухая береста.

Удары взрывной волны били наотмашь, и сохранять равновесие удавалось с трудом. Схватив щипцы, Катя металась от зажигалки к зажигалке и совала их в ящик с песком. Она не чувствовала, как из носа течёт кровь, а ноги жжет от попадания огненных брызг.

Перепоясанное множеством вспышек, небо медленно становилось красным, словно раскалялась огромная топка.

Поток зажигалок казался нескончаемым. Бегая из конца в конец крыши, Катя столкнулась с какой-то девушкой, которая тоже несла в щипцах зажигалку. От секундного перекрестья взглядов на душе полегчало. Руки ходили ходуном. Подбирая завалившуюся за жёлоб зажигалку, Катя едва не сорвалась, но тут же почувствовала сильный рывок вверх.

– Держись!

Убедившись, что Катя твёрдо стоит на ногах, девушка легко перепрыгнула через короб вентиляции, успев затоптать ногами пятно костерка.

Бомбы продолжали сыпаться, искры фонтанами взрывались под ногами, из рухнувшей крыши соседнего дома вырвался огненный столб, застлавшей воздух черным, едким дымом.

К Кате и девушке прибавилось ещё несколько человек.

«Господи, будет ли этому конец?», – билась в голове единственная чёткая мысль, потому что руки и ноги механически действовали сами по себе. Если бы Катя остановилась и дала себе роздых, то наверняка рухнула бы без памяти.

Фашистские самолёты улетели внезапно, оставив после себя шлейф грязно-красного зарева.

Когда погасла последняя зажигалка, Катя бессильно распласталась на крыше, подумав, что сейчас ей безразлично – жить или умереть. Из оцепенения её вывело тихое всхлипывание. Повернув голову, Катя увидела, что плачет девушка, которая ей помогала. В колышущемся свете пожара её каштановые волосы казались ярко-рыжими. Невысокая, худенькая, с остреньким носом и большими заплаканными глазами цвета крепкого чая. Она сидела с вытянутыми ногами, опираясь руками о крышу, и по щекам безостановочно катились слёзы. Под Катиным взглядом девушка попыталась улыбнуться:

– Я боюсь высоты.

– Как боишься? – поразилась Катя. – Ты же бегала и прыгала по крыше, как циркачка.

– Прыгала, а всё равно боюсь. Я вообще трусиха. Меня Лера зовут.

– А меня Катя.

Лера утёрла слёзы:

– Я знаю, ты к управхозу приехала.

В знак утешения Катя слегка сжала ей пальцы, как часто поддерживала подружку Олю, и некоторое время они обе молчали, глядя на набирающее силу кровавое зарево.

– Война… – прервала молчание девушка.

– Война… – отозвалась Катя, понимая, что в это слово вложено всё, что они могут сказать друг другу в эту минуту.

Позже Катя узнала, что бомбы ударили в Бадаевские склады с запасом продовольствия для города. Огромное зарево в полнеба стояло над Ленинградом несколько дней, а с утра по радио сказали, что вновь снижены нормы хлеба.

* * *

8 сентября 1941года

Первый массированный налет вражеской авиации. Воздушная тревога была объявлена в 18 часов 50 минут. На город было сброшено 12 тысяч зажигательных бомб. Особо интенсивной бомбардировке подвергся Московский район. В течение 7–10 минут на район сброшено более 5 тысяч килограммовых зажигательных термитных бомб. Были зафиксированы 144 пожара, в том числе 62 на промышленных объектах, 52 – в жилых домах, остальные в учреждениях района. Сгорели Бадаевские склады[6].

* * *

Когда Лера пришла домой после бомбёжки, то отца она не обнаружила. Домработница Нюся с бледным лицом сидела на большом бауле; эвакуированные, заселённые в дальнюю комнату, шуршали газетами, а папа исчез.

Наскоро подобрав волосы, Лера сменила разорванные туфли на целые и побежала в бомбоубежище.

Гарь на улице стояла столбом. Со стороны Бадаевских складов остро тянуло жжёным сахаром и чем-то резким наподобие кислоты. Из распахнутой двери бомбоубежища медленно, цепочкой выходили люди, и на лицах у них держалось одинаковое выражение тревоги и обречённости.

Кивнув Вере с ребятами, Лера поискала глазами отца.

– Ты Егора Андреевича ищешь? Так он завалы у соседнего дома разбирает, – сказала Вера. – А ты что, под бомбёжку попала? Платье в клочья.

Вера показала на ворот с оторванными пуговицами. Спохватившись, Лера зажала края рукой, ещё больше разорвав тонкий поплин:

– Егор Андреевич мне не нужен, я папу ищу. У него сердце слабое.

– Так он там, в убежище.

Лера спустилась вниз по ступенькам, едва не задев головой лампочку.

Когда обустраивали бомбоубежище, она помогала собирать аптечку первой помощи – Егор Андреевич попросил. Лера тогда полгорода оббегала, чтобы сделать запас синьки для дезинфекции ран.

Отца она нашла в плохом состоянии. Тихо постанывая, он лежал на лавке, крепко накрутив на руку кожаный ремень с привязанным к нему чемоданом.

– Папа, тебе нехорошо?

Отец кинул на неё быстрый взгляд совершенно здорового человека и натужно простонал:

– Да. Схватило что-то, помоги подняться.

Чтобы встать, он перекинул руку Лере за шею, но чемодан не выпустил.

– Папа, давай чемодан.

– Сам.

Выписывая ногами кренделя, папа еле-еле волочился сзади, а когда увидел вошедшего во двор Егора Андреевича, сник окончательно:

– Егор Андреевич, сердце совсем отказывает, вот-вот помру, не гони ты меня на оборонные работы, дай наряд тому, кто моложе.

От догадки, что отец симулирует, Лену кинуло в жар. Со стыда она была готова провалиться под землю, и ей показалось, что Егор Андреевич тоже угадал папин манёвр, но промолчал из жалости к ней. Хотя совесть жгла нестерпимо, она потащила папу дальше. Оставалось утешать себя тем, что совсем скоро её судьба резко изменится к лучшему. Написанное в военкомат заявление было принято.

* * *

Утро началось с воздушной тревоги. Режущие звуки пронзали воздух, вызывая ощущения сродни зубной боли. Чтобы избежать отсидки в бомбоубежище, Лера прибавила шаг.

Выходя из арки двора, она обычно смотрела на Троицкий собор – уж очень красив был огромный ярко-синий купол, украшенный золотыми звёздами. В конце августа на куполе повисли крошечные фигурки альпинистов и спрятали синеву под слоем серой краски. Но по привычке Лера упрямо представляла себе золотые звёзды и молилась, чтобы в храм не попала ни одна бомба.