Лёгохонькое тепло

С весны отец добирался до работы на велосипеде, пока не нашёл себе женщину с квартирой близь завода. Первое время он просто задерживался, но потом и вовсе пропадал сутками. О том, что у него появилось новое место обитания, Марго услышала, когда соседка ругалась с ним на кухне. После таких регулярных ссор, этот мужчина строил из себя настоящего отца. Он брал всё в свои руки, наводил дома порядок, что-то чинил, узнавал про дела в школе. Всё это длилось около получаса. Потом, как ему казалось, долг был переисполнен, и всё опять приходило на свои места. К лету отец оказался в другой квартире, а велосипед на балконе. Но через несколько дней девочка уже мчалась на нём далеко за городом.

В компании остальных двухколёсных ребят ей не удалось войти. Их механизмы были ювелирно собранны, рамы сверхлёгкие, а некоторые аппараты с электромоторами и сами двигались. Но дети на таких машинах только хвастали друг перед другом, всегда двигаясь по специально предназначенным для этого дорожкам.

Подобный случай произошёл в магазине обуви. Когда девочка выбирала себе кроссовки, то увидела разделы: обувь для занятия спортом, спортивный стиль и обычная обувь. В обуви для занятия спортом удобно заниматься спортом – это понятно. Но в спокойном перемещении от неё возникало неудобство. То же самое с обычной обувью, в которой удобно банальное перемещение, но невозможно бегать. А вот спортивный стиль, как объяснили ей консультанты, нужен для того, чтобы не заниматься спортом, но выглядеть так, как будто занимаешься. В ней неудобно заниматься спортом, но удобна повседневность. Тогда почему нет обратного? – подумала Марго. Обувь, выглядящая как обычная, но предназначенная для спорта.

Велосипед же Марго был старым заржавелым аистом, к которому приварили задние передачи. Он весь дрожал и скрипел на поворотах. Всё же девочку замечали только по возвращению или отъезду из дому. Трамвай \/ автобус забылись, только велосипед. Это был дешёвый, удобный и быстрый способ добраться куда угодно. Перед глазами всё время что-то мелькает, картина постоянно меняется и не замирает, как она. Путь каждый раз выбирался новый, незнакомый, с наиболее заросшей тропой. Главной задачей каждой вылазки было потеряться. Чтобы можно было остановиться, на миг почувствовав беспомощность. Полнейшее одиночество \/ безграничную свободу.

Колёса крутились как можно дальше в самую глубь лесов. Когда же пробираться верхом более не было возможности, велосипед катился рядом. Ветки хрустели под ногами. Дождь давно не проходил, и ей за всю дорогу ни попался ни один гриб. Небо и сейчас было чистое, но солнце почти не пробиралось к подножиям деревьев. Духота задерживалась, как и любой шорох. Резкие блики редко резали глаза сквозь тучи листвы. Без ветра не скрипели стволы и не шумели ветви. Они теперь поглощали все звуки, а эхо возвращалось только глухое на несколько тонов ниже. Благодаря засухе удалось выбраться на другую сторону ручья. Вода отошла ниже, и по отмели удалось пронести тяжёлый велосипед. Ноги её давно закалились и довольствовались ледяным родником. Правда он успевал немного нагреться, спускаясь по лесу с разбросанных холмов.

Чернозём и корни виднелись только у подножий деревьев, где её взрыли кабаны. Весь остальной лес покрывала, годами опадающая, листва. Эти коричневые пышные сугробы мягко прогибались с каждым шагом. Где-то внизу там что-то трескало и ломалось. По коре деревьев то и дело пробегали букашки, а в волосах девушки порой путалась паутина.

Ей нравился лес. Она представляла, как жила бы тут. Где бы охотилась, где брала воду, строила жилище и расставляла ловушки. Она изучала деревья, узнавая из которых было бы надёжнее построить хижину. Узнавала всё о лесных животных, опасностях и секретах. Так, растрясся шишку и растерев семена, она однажды приготовила себе кашу. Отличив камыш от рогоза, опробовала на вкус нечто новое. Из него можно и нить сплести, и крышу обить. Это не был запасной вариант, на случай если отец перестанет присылать деньги, но возможность такую она допускала.

Эти бумажки, которые все накапливали, вызывали одно отвращение, самую настоящую злость. Она понимала, что валюта это потенциальные возможности. Деньги – результат затраченности. Может, данные факторы и были бы для кого-то причиной хвастовства, если бы их не заботило только количество бумажек. Люди восторгались открывающимися возможностями, своим ложным величием над пока ещё не заработавшими, но просаживали свои накопления на загнивающий мусор.

Завидующие, смотря на богатеющих, ещё больше злились, оттого что чьи-то средства уходят в никуда. Они не понимали, зачем миллионеру хвастать своим новым телефоном перед другим миллионером. Или разъезжать на дорогущей иномарке по своему увядающему селу, чтобы каждый, прежде сомневающийся в его возможностях, осознал, что был не прав. Но, всё же каждый, из уверяющих себя, что никогда не просадит деньги в пустую, в свой отпуск мигом летел в тёплые края, не вкладывая средства в планируемое приятное, а тратя на заслуженный отдых от накопившейся усталости.

Это ужасно, что человек обязан думать про деньги, причём постоянно. Везде с самого рождения его готовят только для этого. Он учится, чтобы потом много зарабатывать. Его пичкают насмешками: «Ты как зарабатывать-то будешь?» или «Это много денег тебе не принесёт». Человек работает, боясь потерять зарплату, если что-то совершил выдающееся, то его награждают денежно; провинился – минус премия. Всё переводится в эквивалент денег. Получается, марафонскую победу можно выразить в какой-то сумме? Или отцовскую заботу реально заменить зарплатой? Может девушка на первом свидании вместо поцелуя пихала бы парню сотку в карман, мол: Молодец, хороший был вечер, ты отлично за мной ухаживал.

Причём ужас этот неискореним, человек зависим от денег, как от единственного способа существования. Еда – деньги; вода – деньги; жильё, тепло, здоровье, защита – всё это деньги. Человек действует, исходя из ситуации, зачастую против своей воли. Можно было бы подумать, что нематериальное (такое как: доброта, выносливость, забота или сострадание) невозможно выразить деньгами. И этими качествами человек может обладать как богатый, так и бедный. Только бедный человек не подаст руку нуждающемуся случайному прохожему, потому что сам торопится домой, где его ожидает целая семья таких нуждающихся. Это не отнимет наличие у него доброты, но карать он будет себя больше, чем беззаботный богатей, который никуда не торопится. Так же марафонец не сможет выложиться на все сто процентов, потому что знает, что боль в ногах не даст ему отработать на следующий день качественно все три уборки. Человек будет карать себя, думая, что сам просто не способен на такие забеги. Так и сын будет роптать на мать, не появляющуюся дома, и студентка не сможет дать жалкий рубль на помощь больным детям.

Всех таких людей задавливают рамки, в которых они родились и воспитывались. Они не могут выбраться за границы, потому что не знают как. Их учили только существованию в этих условиях, так что они и представить себе не могут, что жизнь возможна не по установленным правилам. Что где-то далеко, в диких лесах, возможно завести разумно развивающееся общество без гнева, зависти, страха и денег.

Оказаться так далеко у девочки не было возможностей. Пока она не представляла, как можно не ходить в школу, или не ночевать дома, или жить совсем одной в лесу, но постоянно об этом думала, находя всё больше подтверждающих факторов. Мы вышли из природы, всё здесь для нас. Конечно, дико звучит для девочки – подростка, но это так. Ведь ей на самом деле не нужен дезодорант, которым она по несколько раз на дню пользуется из-за постоянного движения. Отвечать ей не на чьи звонки, да если б и был кто, то телефон ей тем более не нужен. Значит, и не нужно электричество. Земля и уголь – естественные фильтры. Воду можно запросто вскипятить на, тут же разведённом, костре в любом целлофановом пакете. Температура плавления целлофана стала известна в восьмом классе на химии, и она в два раза выше кипения воды. Кругом полно ягод, а проток спускается прямиком к речке. Там можно нарвать крапивы, скрутить пряжу, сплести сеть и поймать рыбу. Тогда бы она всегда была бы занята выживаемостью, и не было бы времени на всё, что любит подниматься из самых недр сознания. Марго будет ещё долго жалеть, что тогда не осмелилась на такое.

Река была ниже, а девочка шла в другую сторону – наверх. Хоть на выходе из леса и доносился шум дороги, но и вид оттуда открывался редкостный. Лес исчезал вместе с почвой, и открывались огромные жёлто-зелёные поля, лежащие где-то там, внизу, вдалеке. Земля обрывалась с корнями и, свисающими над пропастью, ветвями. В паре метрах ниже начинался плавный скат из глины, песка, камней и, всё никак не взобравшегося наверх, бурьяна. Глиняную стену подпирала небольшая полоса деревьев перед ровным, гладким полем, тянувшимся на несколько километров, где оно останавливалось другими лесами и еле различавшимися машинами.

Марго опустила велосипед и подошла к краю. Снизу это возвышение казалось настоящей хвойной волной. Только, судя по левой, укрывающейся за поворотом, частью обрыва, не лес накрывал поле, а наоборот оползни спускались, и засохшие деревья линиями срывались вниз, но то длилось годами. Вот было бы славно, подумала тогда Марго, установить камеру на десятки, сотни лет в центр того поля, чтобы потом воспроизвести отступающую землю за секунды. Это было первое место, где Марго захотела оказаться снова.

Когда второй раз девочка вернулась сюда, то вышла значительно правее и так же, как и в первый раз, просто любовалась видом. Гигантской картиной. Во вторую вылазку пейзаж не был столь ярок как в прошлый день, а на третий день вообще был мрачным.

Через неделю солнце опять выжигало атмосферу, и горизонт искрился красками. Полю понравились дожди – оно заиграло ярче. Куда уж ярче? Куда разнообразней? Откуда новое? Все эти вопросы каждый раз летали вокруг Маргариты. Она всегда могла заметить то, что не знала или не помнила в этом виде. К концу лета она нашла здоровенный камень, подобно дивану, располагавшийся у обрыва.

Девочка сидела тут днями, неделями и годами. На фоне не играла вдохновляющая музыка, описывающая величественность природы. Только она и… Это не было одиночеством. Это было спокойствием. Умиротворением. Расслаблением и беззаботностью. Школьные экзамены, выпускные оставались там, за гигантским лесным забором. Здесь был её мир. Тихий и безопасный.

Она чувствовала себя жёлтым пятном в белом пространстве. Хотя движение возможно только в сравнении, от чего или к чему, но это пятно двигалось. Неизвестно куда и зачем. Потом превращалось в бабочку. Порхало, и, успокоившись, зависало на месте. Больше ничего не нужно было, но тут появлялось синее пятно. Оно также летело и превращалось в небо; за ним зелёное – в траву, из которой вырастало дерево. Бабочка садилась на дерево и…

Марго приходилось каждый день уходить от этого места и возвращаться в так называемый дом. Место, где нужно поесть и поспать. Место, к которому ты привязан. Место, без которого ты не умеешь существовать. Но не место, в которое ты стремишься \/ которого бы хотел. В этом институте «семьи и дружбы» на девочку всё больше озлоблялись. Отец, соседи, учителя, бывшие одноклассники и будущие однокурсники. Казалось, что сам мир был против того, что у Маргариты есть свой маленький мирок где-то вдали от остальных. Ей не хотелось думать о поступлении, о том, что холодильник пуст или нужно утром умываться, она жила всё время тем большим камнем на обрыве.

Но больше всех, казалось, на Марго озлоблялась она сама. Ладно, если бы девочка решала постоянно возникающий в голове вопрос: а что не так-то? Так нет же, она просто гоняла его и из-за этого пуще злилась. Потом злилась, оттого что не понимает, отчего она злится. Потом смеялась над тупостью ситуации, а, успокоившись, опять злилась, так как проблема не была решена. «Да какая проблема-то?!».

Итак, бешеные песни заводной девчонки дома в одних трусах сменились простым мычанием. Резвые игры утихомирились до настольных. Всё, что подбивал азарт и ажиотаж, мигом гасилось внезапной самокритичностью. Она застеснялась себя. Даже зеркала завешивала. По ночам шторы задёргивала, не оттого что другие увидят, просто в стекле опять ловила свой взгляд и мигом стеснялась. Она видела себя во всём. В каждом блике или в отражении ложки. И, хоть и старалась избавиться от своего вида, всё же намеренно искала ещё отражающие предметы. Там она опять замечала себя и вновь ненавидела. Может, ей было и приятно мысленно оскорблять себя. Может это был некий способ слиться с, критикующим её, обществом. Но, переполненная презрением, однажды она уставилась на себя. Как бы специально, чтобы взбесить ту, что стоит там, но оказалось, что бесится только та, которая стоит здесь. Что она видела:

Кудрявые каштановые волосы спадали ниже груди. Не расчесанные, сухие и ломкие, но пышные, хотя у корней растягивались локоны под собственным весом. Дальше шли огромные глаза под маленькими бровями. Девочка специально вытаращивала ещё больше глаза, чтобы они превратились в ровные круги. Нос небольшой, очень маленькие губы и подбородок. Равноразмерные количеству выходящих из них слов. Далее шея и плечи. Грудь начала расти. Неужели. Длинные, неуклюжие пальцы, непонятный живот, бёдра, ноги. При перечислении возникал образ вполне обычной девочки ничем не отличавшейся от остальных. И девочка подумала: а может, и нет разницы?

Марго, смотря на окружающих, и не думала себя с ними сравнивать. Но, так как она была девушка, это происходило само собой. Разница была очевидна: всё, что они (окружающие) делали, сводилось к одному – они все к чему-то стремятся. Осознанно или нет, обоснованно или нет, но все чего-то хотят. В этом плане и Марго от них не отличалась – потребности у всех есть, но она признавала, что от всего, что у неё есть, она способна отказаться. Может, и не так легко разбивать привычку, но вполне реально. Она не замечала зависимости, привязки к чему-либо. Никогда не было какого-то ярого желания или стремления чего-то добиться. Может быть это свобода?

Окружающие постоянно жаловались на свои обязанности, на учёбу, на планы, друзей. Им всегда не хватало ни на что времени, и им это совершенно не нравилось. Но зачем тогда они этим занимались – спрашивается? Отвечается: им это нужно. Но для чего учиться? Для будущего? Так они хотят или не хотят такое будущее? Так может им и хочется то, что им надо.

Эти два слоя «надо» и «хочется» сильно соперничали. Причём когда одно радовало, другое тормозило. А вообще они различались? Просто те люди слишком много чего хотели, а времени на всё не хватало. Оттуда и недовольство. Вместо радости за саму возможность, за то, что они живут, а не выживают, они роптали на судьбу, на родителей, на правительство, на всех, кроме себя самих, что им мало. Им всегда мало. Всегда нужно больше.

Марго никто ни к чему не принуждал, и делала она все, казалось бы, необходимые обязанности по возможности. Девочка не знакома была с понятием хочу или не хочу. Разрешают? И на том спасибо. Но для чего? Что потом? Учёба, работа, карьера, семья, реализация, совершенствование, след в истории, спасение мира. У всех план примерно совпадал, но неясно было, с чего он у них появлялся. Экзистенциализм захлестнул девочку. Она не понимала: если вы делаете всё так, потому что все так делают, тогда почему вы отказываетесь прыгать с крыши, если бы все прыгали? Марго не хотела никого учить своими вопросами, просто хотела понять. Тем не менее, все думали, что она навязывалась и самоутверждалась. Вместо того, чтобы отвечать на, волнующие её, вопросы, они отходили от поставленных тем и переходили к критике личности. И девочка всё больше сникала, пока однажды вовсе не замолкла.

Если ввести в компанию человека, публично объявив, что он болен аутизмом, то общение с ним будет осторожным. Люди не будут критиковать его или осуждать. (Общество наконец-то развилось хотя бы до этого, но не всё) Все странности и заминки будут списывать на болезнь. Просто окружающие не будут воспринимать этого человека как себе подобного. Он же болен. У него может быть совсем лёгкая форма болезни: он может, допустим, не понимать сарказма, бояться определённых вещей или выражать некоторые эмоции иным образом. Во всём остальном он точно такой же человек. И, как в каждом человеке, в нём живёт личность. Значит, помимо различия в виде справки, у него есть и своя точка зрения, и желания, и мнение. Ему, может быть, совершенно не смешна определённая шутка, или он может воспринять чьё-то действие как оскорбление. И это совершенно не из-за болезни. Всё же, и в эти моменты, никто не будет обращать на него внимания. Они будут думать: а, ну, наверно, у него это нормально.

Если же ввести в ту же компанию человека без справки, но с теми же проблемами, но не от рождения, а приобретёнными личностно, как часть становления индивидуума, то странности будут восприниматься куда иначе. Несоответствия будут расцениваться критически, с насмешками и удивлением. Люди будут ставить себя на место этого человека и представлять, насколько глупо было бы им вести себя так же. Вместо нравоучения и поддержки человека, будут издёвки и высмеивания. Не всегда, не от всех, но от толпы как от целого – обязательно.

Два человека. Два одинаковых человека. Справка совершенно ничего не значит. Но тот, что без неё, зажмётся и задавится ещё больше. Он именно замолчит, чтобы ни сделать ещё хуже. Это обычный инстинкт самосохранения. Оправданный и логичный. Боль есть, нужно от неё закрыться. Что Марго и сделала.

С ней здоровались, она молчала. Ей задавали вопросы, она молчала. Первую неделю на парах никто и не заметил разницы. Но потом кто-то докопался до неё, и молчание открылось. Одногруппники не поверили и проверили. Смеялись, шутили, использовали положение по полной. Бывшие одноклассники ещё больше подзадоривали заведённую толпу, выдумывая школьные случаи, обличающие девочку. Маргарита сверлила их непонимающим взглядом. Пару раз срывалась и убегала с занятий. Она не молчала полностью, только за ненадобностью. Продуктами закупалась в супермаркетах, где не нужно говорить, библиотекой пользовалась только электронной. Но на улице всегда могла подсказать дорогу или который час прохожему.

Игра в молчанку дошла до преподавателей. Сначала как недоумение с их стороны, потом до скандала. В то заведение девочка приходила набираться знаний \/ ожидать диплома. (Зачем? Да потому же, почему и все – так надо) Разборки по поводу отсутствия речи этому никак не способствовали. Так что она молчала сначала у педагогов, потом у главкафедры, потом у декана и наконец в архиве, подписывая справку о возвращении аттестата.

«Ну и хорошо. – Подумала Марго. – Наверно хорошо». Ну, а что ж плохого? Да и что хорошего? Пропадает стипендия, но есть ещё скопленные от отца деньги, он их пока регулярно присылает. Главное: пропала обязанность, отягощающее бремя. Появилось время, наступала вновь весна и балкон оттаивал. А пока разжижавшаяся грязь не досохла, Маргарита была заперта с самой собой в четырёх стенах.

Однажды одиночество заело её полностью. Это не случилось после очередного разочарования в своих ожиданиях или от зависти при виде счастливых лиц. Это не было ничем стимулировано, а стало результатом долгого накопления медленных угрызений. «Мне плохо» – не переставая, твердила себе девочка. Делать что-то нужно было, Марго знала это давно, но, что именно, понять никак не могла. Вокруг постоянно витали угнетающие слова, предположительные причины всех так называемых бед. Казалось, что это будет очередной вечер, когда, после часовых копаний в себе, она просто уткнётся в подушку, будет мечтать толком неизвестно о чём и уснёт. Но оставлять негодование, как раньше, нельзя. Настала пора выплеснуться, вывалить всю тревогу и разложить её по местам. Всё понять никогда не получалось, слишком много ответвлений постоянно летало, и мысль сбивалась. Мысль о чём? – такой вопрос заставлял девочку каждый раз возвращаться к тому, с чего она начала. Может из-за гнева или отчаянья она не могла никогда не к чему прийти. Тогда она придумала записать, всё выложить на листке и следить за мыслями по порядку.

Она создала идею. Пока неконкретную, скорее форму идеи или некий предположительный образ. Мне плохо, и что-то нужно с этим делать. Мысль, казалось, верная. Чтобы управлять, развивать и обосновывать её, пришлось мысль привязать к хронологическому порядку. Так родилось описание своей жизни. Теперь всё, что упиралось в рамки и ограничивало её долгие годы, вмиг могло исправиться фантазией на листах бумаги.

Во-первых, пол. Её не то, что бы не устраивали ежемесячные проблемы или сложившееся отношение к женской половине в современном и пережитом обществе, нет, она видела недостатки и в мужских организмах. Хотя бы рудименты эволюции в виде волос. Может и жизнь её сложилась бы иначе, будь она парнем. Ведь часто она и по сей день слышит: тебе надо было быть мальчиком. Тогда возникает вопрос: как часто бы люди говорили, что ей надо было бы быть девочкой, родись она мужиком? Но что было бы на самом деле, увы, никогда не узнать. Все суждения рождаются на основе имеющегося. Долгое время девочка вообще не хотела обозначать пол существу, к которому привязывала свои мысли. А зачем? Это же её мир, может в этом мире нет полов и все равны. Не только на генетическом уровне, но и в социальной среде. Вообще всё там может быть равным. Без цвета кожи, без кривых и ровных лиц. С одинаковыми талиями, увлечениями, работами и одинаковыми жизнями. Все в том мире ходили бы ровно по струнке. У всех была бы одна судьба. Ни каких войн, злости, агрессии, но и никакого счастья.

Это фантастика, антиутопическая сказка. Кажется, это и есть то, чего она хочет. С отсутствием счастья отсутствовало бы и несчастье. Все были бы одной гигантской семьей, и девочка не была бы одна, никто бы не был. Придя к этим словам, Марго испугалась. Она же не знает, какого это быть не одной. Привыкла уже к тому, чего не хочет, научилась вроде с этим жить и отвыкать страшно.

Она создала мужчину, чтобы доказать, что пол не имеет значения. Он должен был быть, точно так же, как и она, задавлен обстоятельствами, но постоянно что-то с этим делать. Его борьба не могла начаться просто так, у всего есть начало. А может всё, как и у неё, пошло от накопления. Всё пошло выводом всех предыдущих поколений. Она стала накачивать его своими проблемами и заботами. И наконец это всё переполнилось и выплеснулось через край. Создалось первое различие между ними. Он действенный. Все его, то есть её, проблемы решались. Он не смирялся. Он не считал, что сам виноват во всем с ним происходящем, а обвинял мир. В общем, из описания себя реальной, (для разбора и решения проблем, как было изначально задумано) у девочки вышло описание себя желанной. А может и не себя.

Он был идеального роста в сто восемьдесят сантиметров. Он был силён, но мышцы выглядели не большими, а крепкими. Он казался, как и она, немного худее, чем остальные, но это только из-за постоянного движения. Он плавал, бегал, занимался. Энергия не могла откладываться жиром на боках. Так как он противостоял миру, мир карал его за это. С самого детства тело его всё больше разукрашивалось шрамами. От порезов, полученных агрессивными детьми, и глупых ситуаций со столиками в самолётах до памятных спасенных жизней. В случае спасений ему везло и тем, кого он спасал. Но он непросто оказывался в нужном месте в нужное время, а постоянно двигался, зная, что на месте ничего не произойдёт.

Будучи маленьким, считал он себя самым умным, потому и назвался Клевером. Девочка придумала этот аспект, чтобы допустить реально возможный процесс формирования личности, которая, выросши, научила его сомневаться в своих возможностях. Когда он столкнулся с реально что-то знающими людьми, то заткнулся и впредь никогда не возомнил о себе большего. Но Клевером остался.

Сравнивая себя с ним, Марго знала: он бы не усидел, записывая свои мысли. Клевер постоянно находился в движении, что-то придумывая, решая и изобретая. Он не мог позволить себе делать только одно дело – это расточительство времени. Два занятия одновременно – это норма; а вот три – желанное. Правда подходящих друг другу трёх занятий найти было сложно. Однажды он смотрел научную передачу, нарезал овощи и тянул шпагат. Можно было ещё приседать, вязать и слушать аудиокнигу. Главное, чтобы занятия были разделены на участки тела, не отвлекающие друг друга.

Клевер не понимал, как остальные могли прожигать драгоценные минуты своей жизни, но никогда никому на это не указывал. Он не хотел, чтобы люди стали такими как он, но к тому, чтобы понимали, почему они такие, какие есть, стремился. Надо же разобраться и понять, где ошибка. Хотела ли Маргарита, чтобы люди были такими, как она? Скорее наоборот. Девочка желала воспринимать мир как окружающие люди. Не быть собой, слепо радоваться жизни и беззаботно течь по руслам судьбы. Но Клевер совершенно другой. Он точно знает: в поступках людей нет логики. Он никогда не будет это им доказывать или внушать. Он будет делать сам. Они будут его ломать, а он поднимется и исправит. Пока они не увидят перемены. Пока не обратят внимания на свою жизнь и сами не захотят меняться.