Формула

Самсонов, в джинсовой рубашке с засученными рукавами и чёрных льняных брюках, должен был бы выглядеть сиротой. Но, почему-то, не выглядел. Возможно, оттого, что был на своей территории. По сути, принимал послов. И послов, весьма заинтересованных в результате переговоров. А вот ему на этот результат, в сущности, было наплевать.

Встреча проходила в далёком от помпезности загородном ресторане. VIP– зал там, тем не менее имелся, и неслабый. Глебову с компанией стоило немалых усилий придать его окрестностям более или менее приличный вид – то есть, увести вновь прибывших мордоворотов подальше от входа. (Помпезных тачек, слава Богу, не было – высоких гостей в аэропорту встречала наша команда и, соответственно, рассадила на приличные отечественные машины. Гости, похоже, были подготовлены к такому приёму, признаков беспокойства не выказывали, хотя и всю дорогу с интересом таращились по сторонам – не столько на живописные окрестности, сколько на то, в чём их везут).

Самсонов машинально оглянулся на угол, в котором, предположительно, находился я. Обычно, мы оговаривали место заранее – вроде бы, это помогало.

– Превосходная кухня, даже как-то неожиданно, – сказал Номер Первый, деликатно расчленяя что-то вкусно-пахучее на своей тарелке. – Это местный рецепт?

Самсонов пожал плечами.

– Наверно, – гурман из меня никакой.

Мне стоило немалого труда убедить его в том, что общение с сильными мира сего имеет смысл строить на контрасте. Не играть по их правилам. Даже делать вид, что не имеешь о них никакого представления. Забыть о том, что и сам когда-то был частью системы, – причём частью, скажем прямо, малозначительной. И теперь ощущение этой малозначительности будет только всё портить.

– Да и так ли это важно, – Номер Второй к своим тарелкам изначально аппелировал вяло и, похоже, был не прочь прейти к делу задолго до десерта.

– Кто-то пытается вбить нам в голову, что человек – это то, что он ест. Но кто это может быть, если не повара?

– Или диетологи.

Реплика Самсонова гостям явно понравилась. Они переглянулись и одновременно отложили приборы.

– Разумеется, вы знаете, кого мы представляем? – спросил Номер Первый, аккуратно складывая салфетку.

– Господа, не только я – вся страна. Так что, примите уж извинения за всю эту конспирацию, – Самсонов обвёл руками помещение.

– Кстати о конспирации …Времени у нас осталось не так много.

– Вы, Роман Ильич, и ваш фонд,… Возможно, вы чувствовали бы себя более комфортно под патронажем нашего …м-м-м ведомства?

Самсонов сделал вид, что задумался.

– Скорее всего. Но … я не вижу, кто может нам угрожать? Да и с какой стати?

Номера переглянулись.

– Вы же бизнесмен. Деньги, естественно. Думаете, никто не анализирует ваш оборот? И не думает о том, как прибрать его к рукам?

Самсонов улыбнулся.

– Я бы не стал называть это оборотом. Разумеется, технически можно и так…. Но, в сущности, то, что мы делаем, не имеет к экономике никакого отношения.

– Ещё как имеет. Точнее, начинает иметь.

Номера сделали паузу. Вступил Номер Третий.

– Собственно говоря, зачем вы это делаете?

Самсонов взглянул в мой угол. И эти о том же. По крайней мере, прямо.

– У вас была очень неплохая карьера. Перспективы. Не Бог весть какой, но всё же успешный бизнес. Откуда это желание раздать имущество бедным?

– Но я не раздаю имущества.

– Почему же?

Самсонов задумался настолько, что вынужден был слегка помассировать лоб.

– В этом нет никакого смысла. Это никогда не помогало. Став бедным, я буду лишь одним из многих. Оставаясь тем, кто я есть – могу поддержать их.

Тут он, по-моему, слегка загнул в патетику. Тем не менее, Номера сделали уважительную паузу.

– Вы хотите сказать – дело только в том, что вы хотите помочь всем этим людям?

Они не стали дожидаться ответа. До меня дошло, что Самсонов сказал единственно верные слова. Обозначил свою принадлежность к какой-то другой системе координат.

Гости поняли, что имеют дело с безнадёжным человеком и сочли за правильное решение вежливо ретироваться. В конце концов, явного отказа они не получили, правда?

– Было приятно познакомиться. Мы передадим свои впечатления. Возможно, с вами захочет встретиться кто-нибудь ещё.

Возможно? Спорю на что угодно, с нами многие захотят встретиться.

Не пора ли выходить на финишную прямую?

Решающее сражение произошло недалеко от греческого местечка Фарсалы.

Войск у Помпея было гораздо больше, но это никого не смущало. Исход битвы новобранцев с ветеранами всегда известен заранее. Похоже, известен он был и самому Помпею. Ничем другим не могу объяснить внезапно напавшее на него оцепенение.

Наши враги окончательно погубили себя, бросив всю свою кавалерию без прикрытия во фланговую атаку. Естественно, первые ряды повисли на копьях; остальные в беспорядке отступили, давя и смешивая боевые порядки собственной пехоты. Довольно быстро все обратились в бегство, и нам оставалось просто двигаться за ними вслед и войти в лагерь. Никакого преследования, разумеется, не было. Как и ожидалось, всех сдавшихся Цезарь простил.

Помпей бежал в Египет, чем сильно облегчил Цезарю жизнь. Проблема заключалась в том, что ему не следовало оставаться в живых – с другой стороны, Цезарь не хотел быть непосредственным виновником этой смерти. Наши эмиссары прибыли в Египет едва ли не раньше самого Помпея, и переговоры заняли не слишком много времени. В конце концов, кто захочет ставить на проигравшего.

Таким образом, Цезарь получил не только голову врага, но и возможность пролить над ней слёзы сожаления.

Вслед за этим он ввязался в египетские дела и привёл к власти царицу Клеопатру.

Многие говорили – исключительно из-за внезапно возникших у него чувств.

Я так не думаю. Разумеется, он был уже в возрасте, однако ещё не стал до такой степени сентиментален. Ничего не стану утверждать, поскольку именно эту тему он со мной не обсуждал. Однако, сдаётся мне, Цезарь просто совмещал полезное с приятным, в основном, имея в виду расширение африканских владений Рима – то есть, теперь, своих владений. Это более естественно объясняет его тогдашние действия, которыми, кстати, уставшая армия была недовольна.

Возможно и другое объяснение – я сужу по тому, что Цезарь как бы оттягивал своё возвращение в Рим. То ли этот город начал вызывать у него скуку – особенно теперь, когда явных противников не осталось. В сущности, для деятельного человека Рим и впрямь был малоинтересен. Всё предсказуемо – от сенаторских дрязг, до гладиаторских боёв. Одни интригуют и суетятся по пустякам, именуемым «политикой». Другие не делают вовсе ничего, благо заботу о пропитании для граждан берёт на себя Республика.

Думал ли Цезарь о том, чтобы править какой-то другой страной?

Впрочем, говорить об этом теперь уже нет никакого смысла.

Разумеется, он вернулся.

Его встретили, как триумфатора. Толпа была куплена с потрохами. Многие сенаторы и всадники – тоже. Вообще, сенат спешил наделить его всеми полномочиями и почестями, какие им только удавалось придумать. Разумеется, эти бездельники попросту торопились успеть дать ему то, что он мог бы захотеть взять и сам.

Теперь же выходило, что все свои титулы Цезарь получает законно, из рук сената и римского народа, и от них же исходят его решения.

Цезарь добился своего – он повелевал Римом. Но он оказался назначенным повелителем, по крайней мере, формально. Это никак не могло ему нравиться, но что можно было поделать с этой толпой смотрящих ему в рот людей? Никто из них не выказывал враждебности, все наперебой стремились угодить и предвосхитить его желания. Цезарь не имел ни малейшего повода для придирок – и это начинало его раздражать.

Он перестал собирать сенат в полном составе, принимал решения единолично. Их тут же спешили одобрить. Цицерон несмело высказывался против, но все давно к нему привыкли и не принимали его бормотание всерьёз.

Цезарь должен был придумать что-нибудь, способное расшевелить это болото. И он придумал.

Честно говоря, услышав, что именно, я просто потерял дар речи.

– Скажу начистоту – я уже некоторое время жду, когда вам надоест эта игрушка. – Тамсанарп, как обычно, выбрал самое удобное кресло в помещении. Учитывая его нематериальную природу, в этом, вроде бы, не было никакой необходимости.

– Однако… не надоедает. Похоже, вы открыли в себе какие-то неизвестные прежде, не побоюсь этого слова, грани.

– В школе, а потом и в институте я был активистом. Если это о чём-нибудь вам говорит, разумеется.

– Мне показалось, что впоследствии ваша потребность самореализации несколько притупилась. Так сказать, ушла в тень.

– Возможно, теперь ей захотелось погреться на солнышке. Не знаю почему, но мне нравится этим заниматься. Хотя вот ведь что интересно… Может, я не особенно и нужен уже? То есть всё пойдёт своим чередом в любом случае?

Гномон покивал.

– Со временем… как знать. Но не сейчас. Пока нет, как мне кажется. Собственно, я сбил вас с мысли. Ведь вы хотели о чём-то спросить?

Можно подумать, ты не знаешь. Хотя, мало ли что. Возможно, гномоны, как и я, время от времени расслабляются. Перестают нести вахту, так сказать. И опираются только на общеизвестные банальные органы чувств, – которые ещё неизвестно, насколько у них развиты.

Если вдуматься, хорошенькое получается дело. Этот субъект может беспрепятственно шарить в моих мозгах, а мне запрещено внедрение не только в его нематериальные извилины, но даже и в извилины коллег.

– Таков Принцип, – гномон поспешил подтвердить мою правоту. – Вы спросите, в чём его смысл? Кто его установил? Понятия не имею. У меня свои ограничения, и, поверьте, их отнюдь не мало. Что касается вашего вопроса…

Да-да, что там с моим вопросом?

– Это, безусловно, возможно. Даже странно, что вы до сих пор не попытались. Учитывая вашу любознательность…

– …Всё дело в том, что будущее почему-то никогда меня особо не интересовало.

Тамсанарп кивнул.

– Понимаю. Для человека у вас не вполне типичный подход, но понимаю. Я бы даже сказал, совсем нетипичный.

Он явно отвлёкся, и мне пришлось встать, чтобы привлечь к себе внимание.

– Может, дело в том, что в последние годы мне не слишком хотелось заглядывать в это самое будущее?

Гномон кивнул.

– Несомненно. Однако всё изменилось – и достаточно давно.

– В общем, никаких препятствий?

– Разумеется. Однако…

Кажется, я понял, о чём он.

– Оно будет таким же суррогатным, как и прошлое?

Гномон поморщился.

– Это слишком грубое слово. Примитивное, что ли. И главное – оно совсем не соответствует ситуации.

– Но вы говорили, что то прошлое, в котором я нахожусь, является не более чем, так сказать, плодом моего воображения? Или я что-то понял неправильно?

Тамсанарп развёл руками.

– Правильно, неправильно. Это же всё моральные категории, – то есть кем-то придуманные и кому-то навязанные. И совершенно в данном случае, не побоюсь этого слова, неуместные.

Вы поняли так, как сочли нужным: возможно, несколько прямолинейно. Прошлое, в которое вы попадаете, действительно не является истинным – до известной степени, вы формируете его самостоятельно. Но… прошлое, как его принято знать и понимать в данном обществе, тоже не является истинным и имеет различные трактовки. Как знать, иногда вы даже можете оказаться ближе всех. …

Совершенно верно, с будущим всё обстоит точно так же.

Честно говоря, я совсем не уверен в том, что мне хочется побывать в будущем. Даже в каком-то из его вариантов, нашёптанных моей фантазией.

Но дела складываются так, что в этом самом будущем я могу оказаться нешуточно замешан.

Интервью Р.И. Самсонова газете «Х»:

– Ходят слухи о какой-то большой финансовой проверке вашего фонда…

– Да, она только что завершилась. Нарушений не обнаружено, как будто. Говорю «как будто», потому что окончательного заключения ещё нет. Впрочем, думаю, оно будет благоприятным.

– То есть, вас всё это ничуть не обеспокоило?

– Понимаете, мы не затем затеялись с этой организацией, чтобы банально воровать. И потом, власти вправе проявить интерес к проекту, в который вовлечены приличные деньги. Скажем, как минимум, поинтересоваться их происхождением. Но, заверяю вас, мы очень тщательно проверяем свои источники.

– А как насчёт адресатов?

– Здесь несколько сложней. Люди есть люди – им трудно сохранять объективность. К тому же, мы закупаем, строим – всё это сферы немалых соблазнов. Но решения не принимаются в одиночку, а потом, неужели вы не верите, что в стране можно найти полтысячи абсолютно неподкупных экспертов?

– Ну, если им соответственно платить…

– Никогда не считал и не считаю, что этот вопрос решается так. По крайней мере, в нашем случае. Мы привлекаем на ответственные позиции людей состоявшихся и состоятельных….Прошу прощения за каламбур. Одним словом – тех, что дорожат, в первую очередь, своей репутацией и тех, кого очень затруднительно купить.

– Всё же, вы не говорите «невозможно».

– Ну, это так – на всякий случай. Я бы и хотел как-нибудь помпезно поклясться, но жизнь настолько многообразна и неожиданна. Поймите меня правильно.

– Понимаю. Многие не понимают другого – почему вы до сих пор не в большой политике?

– Не думал об этом. А зачем?

– Вы – лидер влиятельной организации. И влияние её растёт.

– Никто не выбирал меня лидером. Я – человек, которому пришла в голову хорошая идея. К моему удивлению, она нашла много сторонников. Приятному удивлению, разумеется.

– То есть, политика, по-вашему – это иное?

– Политика – это поиск баланса интересов. У нас всё гораздо проще, прямолинейней. Мы действуем, как тимуровцы – уж не знаю, читает ли сейчас кто-нибудь Гайдара. Находим проблему и устраняем её.

– И вам достаточно морального удовлетворения?

– Я понимаю, это может прозвучать странно…. Но в какой-то момент некоторые люди осознают, что достигли своей цели – им становится скучно, они оглядываются по сторонам. И зачастую у них появляется новое поле для деятельности.

– Вы настолько идеалист или только хотите им казаться?

– Скорее, я законченный прагматик. Знаю, что мне нужно и не хочу лишнего. Я могу съесть один обед – ну, может быть, иногда полтора. Могу ездить только на одной машине одновременно.

– Некоторые эти самые машины коллекционируют. Как они смотрят на вас и вашу организацию?

– Знаете, с пониманием. Я сейчас говорил о себе – но не такой уж я богатый человек Я имею в виду – лично. Очень богатый человек может коллекционировать машины или, скажем, яхты – и при этом сделать в наш фонд гораздо больший взнос, чем я. Часто так и происходит.

– Вы что, делаете им то самое предложение, от которого они не могут отказаться?

– Разумеется, нет. Не забывайте – я всего-навсего провинциальный бизнесмен средней руки. Просто многие серьёзные люди убедились, что это работает.

– Хорошо, вернёмся всё же к политике. Разве ваш фонд не является, всё же, какой-то своеобразной формой оппозиции?

– Ни в коем случае. Напротив, мы часто достаточно продуктивно работаем с властью. В конечном счёте, у нас много общих целей.

– И власть не задевает, что она их, в основном, озвучивает, а вы – решаете практически? Ведь это очевидно.

– Возможно, какие-то вопросы на нашем уровне проще решаются. В основном, потому, что решение других мы на себя не берём.

– Однако, огромное количество людей на себе ощутили действенность вашей организации, – они ей благодарны, и это искренняя благодарность. То есть, скажем так, немалый электоральный ресурс. Вы всё ещё уверены, что не хотите в политику?

– Ожидание чьей-либо благодарности не может являться побудительным мотивом нашей деятельности. Согласитесь, в этом всё же есть какая-то корысть…. А в нашем деле это лишнее».

Ритка смотрела на меня вопросительно.

– Я визирую это?

Я пожал плечами.

– С какой стати ты меня спрашиваешь? Кто у нас специалист по общественным связям?

Ритка состроила раздражённую гримаску.

– Ты прекрасно понимаешь, с какой стати. Если честно, меня немного смущают эти пассажи про политику и лидерство.

Извини, дорогая, настолько откровенным быть с тобой я не могу.

Хотя, признаться, временами хотел бы.

– Чем же смущают?

– Немного натужно. Ты не считаешь?

Я зевнул. Отмахнулся.

– По-моему, нормально.

– Но, Цезарь, как это возможно? Ты хочешь организовать заговор против самого себя?

Он пожал плечами.

– Разумеется, этот факт не годится для моей биографии, господин Марций. Так что, нам придётся его опустить.

Я помолчал, потом заговорил, подыскивая слова.

– Но… в чём причина? Ты достиг всего, чего хотел.

Цезарь усмехнулся.

– Разве именно это не может оказаться вполне достаточной причиной?

Он нетерпеливо взмахнул рукой.

– Я полагал, ты понимаешь меня лучше многих, Марций. Ты умён – и мы провели вместе уж не упомню сколько лет.

Так-то оно так. Но что я наблюдал все эти годы? Непреклонную энергию, волю, мужество, отвагу, изощрённое коварство и двуличие. И всё это – во имя обладания властью, чем же ещё? Я что-то проглядел, или просто появилось нечто новое?

– Если быть господином Рима тебе наскучило… Что ж, всегда можно просто отойти от дел…

– …наслаждаться покоем и смотреть, как всё возвращается на круги своя?

Цезарь заговорил громче, голос его звучал резко.

– Да, когда-то я просто хотел власти. Славы, богатства. Но всё это было получено ещё в Галлии. Потом я понял, что дело на этом не закончено. Понял, что моя судьба – спасти Рим от его собственного будущего. Разве ты не видишь, что представляет собой наш славный некогда город?

Разумеется, разумеется. Зрелище, может, и не самое приятное, но, по крайней мере, привычное. А снаружи так и вовсе всё сияет.

– Но, что ты хочешь изменить таким… странным способом?

Цезарь вздохнул.

– Я надеялся, что смогу сделать то, что не успел Сулла. К сожалению, ничего не выйдет – я тоже не успеваю. Никто не хочет видеть меня царём. Но, возможно, мой преемник…. После того, как прольются новые реки крови – те, которые я уже не чувствую в себе сил пролить.

Разговор нравился мне всё меньше. Действительно, маленький спектакль с участием Марка Антония успеха не имел – недавно на Форуме он трижды пытался увенчать Цезаря короной, но толпа неожиданно начала ворчать. Цезарь был вынужден отказаться, плебс рукоплескал. Спрашивается, что их так заело? Что это меняло? Откуда такая тяга к пережиткам демократии, если ты не заседаешь в Сенате? В общем, что случилось, то случилось.

Но о каких это он, собственно, «реках крови»?

– Разумеется, я действительно могу просто отойти от дел. Или отправиться в поход на Парфию и не вернуться. В конце концов, я стар и болен. Но это ничего не изменит. Совсем другое дело – убийство. По возможности, подлое и бесчестное. Общество расколется, начнётся новая гражданская война. Спасаясь от её ужасов, граждане будут счастливы вручить свою свободу кому угодно.

Цезарь ненадолго задумался.

– Например, усыновлённому мной Октавиану. Пожалуй, его шансы побольше, чем у Антония, как ты считаешь?

Я отмолчался. Мне не был по душе ни тот, ни другой. Марк Антоний – просто солдафон. Октавиан… временами мне казалось, что лицемерия и жестокости в нём побольше, чем в самом Цезаре. Если такое возможно, разумеется.

– Я могу попытаться тебя переубедить?

Цезарь улыбнулся – сама доброжелательность.

– К чему, друг Марций? Моя жизнь была достаточно славной, а благодаря твоему таланту предстанет просто блестящей. Я много раз мог погибнуть от меча – почему бы, в конце концов, этому не случиться? И, самое главное, я хочу изменить судьбу Рима. Времена Республики прошли, но никто не хочет понять этого. Кому, как не Цезарю ставить точку?

Он помолчал.

– Республика была хороша на протяжении веков, но… Её время закончилось. Наступило время власти, исходящей из одной головы и пары рук – а не сотен говорливых ртов.

Я сделал вид, что понимаю.

– Возможно это и так, Цезарь…. Однако, слишком много поколений римлян прожили, зная, что республика – это благо, а власть царя – зло.

Цезарь кивнул.

– Люди трудно расстаются с тем, что они считают своими убеждениями. К тому же, они слишком недалёки и заняты собой, чтобы понимать истинные нужды государства. Требуется очень серьёзная причина, чтобы заставить их полностью изменить свои взгляды за несколько дней. Причём сделать это совершенно искренне и добровольно. Что же это может быть? Я вижу только одно – серьёзная угроза их благосостоянию и самой жизни.

На этот раз молчание затянулось

– Есть и ещё одна причина, как ты знаешь. Моя болезнь. Приступы становятся всё чаще. Я не хочу уходить из жизни безвольным и вызывающим жалость калекой. И боги не открывают, сколько у меня осталось времени.

Так или иначе, мне стало понятно, что решение принято. Я мог устраниться. Или выполнить его волю и написать последнюю страницу жизни Цезаря. Разумеется, я согласился.

Не подумайте, что мною двигало тщеславие. Просто другие исполнители могли оказаться не настолько хороши.

– Вы рехнулись, – я щёлкнул ночником, уставился в будильник, кое-как сообразил, где какая стрелка. – Сейчас почти полчетвёртого.

– Я знаю, – Строевский голос выражал приличную степень нетерпения. Или даже неприличную? – Никто из нас, кстати, ещё вообще не ложился. И это действительно важно.

– Ну, хорошо, жду.

Собственно говоря, что мне ещё остаётся?

Я слез с кровати, натянул футболку с джинсами, походил туда-сюда, включая верхний свет, глотнул воды, закурил. Они и в самом деле появились быстро. Сосредоточенно прошагали в зал, расселись и замолчали.

– Ну, и?.. – спросил я, выждав пару минут.

– Нам сделали предложение, – сказала Ритка.

Ага, вам – это значит, тебе, Эдгару и Гольдману. Нашему боевому активу в полном составе, так сказать. С лёгкостью могу предположить, о чём. Насчёт «кто» есть несколько вариантов, но, в сущности, это не имеет никакого значения. Не так много у нас достаточно богатых партий и не так уж сильно они отличаются друг от друга.

– Ты хочешь сказать, вас перекупают, или, не дай Бог, это какой-то силовой вариант?

– Нет-нет, Эдуард Сергеевич, – замахал ладошками Гольдман.– Никакого насилия. Сугубый контракт.

Я докурил сигарету, посматривая на них по очереди. Глаз, вроде бы, никто не прятал, но сами взгляды казались какими-то непривычными. Возможно, спросонья.

– И что?

Я выбрал Эдгара, он заёрзал и подался вперёд.

– Вот, пришли к тебе…

– Кстати, почему ко мне, не к Самсонову?

Эдгар развёл руками.

– Нам показалось, что лучше так. Ладно, к делу. Сам понимаешь, это большие деньги и редкий для провинциала шанс. Но, во-первых, мы понимаем, в связи с чем нам дают этот шанс…

Я кивнул.

– …А во-вторых, нам интересно, как пойдут дела здесь. Я хочу сказать, затевается ли то, что мы думаем – ну, ты понимаешь…

Понимаю, скорее всего. Но вида не покажу. Пусть высказываются. Проведём торг по всем законам жанра. Не то, чтобы я заделался таким уж специалистом в этих самых законах. Однако, проникся достаточно, чтобы не испытывать неприятных ощущений при мысли о предстоящем. Так, лёгкий осадок. Всё верно, всё правильно. Преданности можно ждать от собак или детей – да и то лучше особо губу не раскатывать.

– Затевается – что?

Они переглянулись.

– Эдгар хочет спросить – каковы амбиции нашего шефа? – начал обходной маневр Гольдман. – Не может же он и в самом деле вечно оставаться главой всероссийского, так сказать, общества добрых дел? Имеются у него дальнейшие планы?

Он сделал паузу.

– И, если да, то какое место в этих самых планах отводится нынешним, с позволения сказать, соратникам? Собственно, нам?

Я заметил, что Строева, за исключением вводной части, пока ещё не сказала ни слова. Молодец, Ритуля.

– Предположим, я скажу вам, что планы есть. Предположим, заверю, что соратники внакладе не останутся. Вы что, всерьёз воспримете мои слова, как гарантию? Откажетесь от реального предложения действительно реальных людей?

Ритка кивнула. Эдгар с Гольдманом переглянулись и одновременно пожали плечами.

– Знаете, Эдуард, я человек немолодой, мне не так уж много нужно. Везде скука, всё предсказуемо, а в этой идее была какая-то свежесть. Другое дело, что и она уже слегка начинает теряться. Так что, если вы даёте намек на развитие, я готов погнаться за этим журавлём.

– И вам хватит моего намёка?

– Почему бы и нет? – Матвей Исаакович поднял брови. – Я немного понимаю людей, имел время научиться. Мы все тут по-своему непростые, но вы, Эдуард, особенно непростой. Так что…