Возвращение к себе

Паша в библиотеке бывал редко. Частые длительные командировки оставляли мало времени на досуг. С Галей Паша познакомился ещё будучи дипломником. Галя к этому времени окончила библиотечный институт, работала в «техничке» и писала кандидатскую диссертацию. И, несмотря на то, что она была замужем и года на два – три старше Паши, сразу обратила внимание на молодого дипломника. В то время Пашу не интересовали замужние женщины, да ещё старше него. Его волновала предстоящая служба в армии. Точнее, возможность получить распределение именно в этот институт на определённую должность, в обмен на службу офицером в одной из ракетных частей Подмосковья. Эта воинская часть располагалась как раз недалеко от их дачи в Кубинке. Паша, таким образом, убивал сразу трёх зайцев: отдавал долг Родине, чтобы потом к нему не было претензий; жил не в казарме, а на своей даче, где по вечерам собирались друзья на партию в бридж, и гарантированно получал должность в своём НИИ, о которой мечтал. Сразу после защиты диплома он надел офицерскую шинель и в чине младшего лейтенанта пошёл служить, как раз по профилю в соответствии с полученной специальностью, толком не успев познакомиться с Галей.

Вернувшись в чине старшего лейтенанта ракетных войск и получив хорошую профессиональную подготовку, Паша сразу стал заметен в институте. Таких молодых специалистов, кроме него, просто не было. В одну из своих первых командировок на Урал Паша и познакомился с Соней.

К тому времени Галя развелась с первым мужем, бывшим сокурсником, и вышла замуж во второй раз. На этот раз её избранником был сын министра среднего машиностроения. От первого мужа Галя сбежала сама, поняв, что он не тот человек, который может обеспечить ей «достойную жизнь». Второй брак тоже оказался неудачным. Папа её второго мужа, чтобы только избавить от неё своего сына, оставил ей большую двухкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной – одном из престижнейших районов Москвы, категорически запретил сыну судиться с ней из-за ребёнка и иметь с ней какие-либо дела вообще. Сына от второго брака Галя вскоре передала на воспитание своей маме, и опять получила статус завидной невесты. Вот тогда она и обратила свой пристальный взор на Павла.

Два года Галя безуспешно пыталась привлечь внимание Павла к своей персоне. В ход шло всё – от приглашений на лучшие постановки в театр и чаепитий с его мамой на кухне, до вечеринок на папиной служебной даче. На третий год знакомства на одном из таких сборищ Паша и «сломался». Откровенная попойка была в разгаре. Пары разбрелись по комнатам. Где-то в кустах тихо стонал женский голос, то ли не хватило комнаты, то ли терпения и страсть обуяла пару прямо под звёздами. Паша сидел один за неубранным столом, уже плохо понимая, что происходит. Галя вынырнула из темноты и присела рядом.

– Что, плохо? – сочувственно спросила она.

– Ничего, пройдёт. Сделай кофейку.

Галя вышла на кухню, долго возилась, потом пришла с подносом, на котором дымились две чашки свежесваренного кофе.

– Слушай, пойдём отсюда. Наверху пустой кабинет. А то в этом бардаке сидеть противно. Сейчас кто-нибудь ещё и припрётся.

Она была права. Повсюду валялись пустые бутылки, остатки еды кисли на немытых тарелках, стоял сильный запах перегара и какой-то горелой травы. Паша поднялся и пошёл по лестнице за Галей. На площадке второго этажа он зажёг свет. Галя глазами показала на нужную дверь. Паша распахнул её и пропустил Галю с подносом вперёд. Поставив поднос на широкий письменный стол, она села на валик кожаного кресла.

– Присаживайся, посидим в тишине. А то у меня голова разболелась, – томно произнесла Галя.

Паша, боясь задеть Галю, неловко втиснулся в кресло, пригубил кофе и сразу почувствовал вкус крепкого алкоголя.

– С чем кофе?

– Вкусно? Это «Рижский бальзам». Отец из командировки из Риги привёз.

– Слишком крепко.

– Ничего, зато бодрит, – придвинулась ближе Галя.

Дождавшись, пока Павел поставит чашку на стол, она, едва касаясь кончиками пальцев, провела рукой от шеи вниз по его спине и почувствовала, как напрягся Павел. Потом Галя соскользнула с подлокотника к нему на колени и, засунув одну руку в разрез рубашки, второй рукой обняла его за шею и впилась губами в его сопротивляющиеся губы. Через несколько секунд Павел обмяк и ответил жадным поцелуем.

Утром, лёжа на диване, Павел осмысливал происшедшее. Гали не было долго. Она ушла ополоснуться в бане, стоящей на берегу пруда, на другом конце участка. Гости разъехались, оставив грязь и беспорядок. Внизу копошилась тётя Нюра, нанятая отцом Гали присматривать за порядком. Она жила в соседнем посёлке и была домашним «тайным осведомителем». Сегодня работы у неё было много.

– Нагадют, накурют и разбегутся, – ворчала тётя Нюра, соскребая с тарелок в ведро объедки для её любимца – поросёнка Борьки. – И куда отец смотрит! Чего этим бездельникам у серьёзного человека делать. А всё эта вертихвостка! Ни стыда, ни совести.

«Опять всё донесёт отцу, кошёлка дырявая, – со злостью подумала Галя, – и всех, кто был, перечислит. Старая, а память, как у разведчика – закалка чекистская».

* * *

Директор НИИ Роганов знал обо всех проделках своей великовозрастной дочурки. Он не мешал ей жить, но строго следил за ситуацией, чтобы Галина не вляпалась в какую-нибудь неприятную для него историю, учитывая его положение. На её замужества он смотрел сквозь пальцы – чем бы дитя не тешилось. Главным для него была работа. Верная жена права голоса в семье не имела. Её дело было вести дом и не вмешиваться в его отношения с дочерью.

Следующим объектом для замужества Галя окончательно выбрала Павла. К этому было много причин: молод, хорош собой, неиспорчен, перспективный специалист. Даже отец как-то обратил на него внимание и сказал, что «этот молодой человек далеко пойдёт».

Галя вернулась в комнату свежая, как утренняя роса. Как будто и не было бурной бессонной ночи.

– Как ты себя чувствуешь, мальчик? – весело спросила она.

– Как ни странно, хорошо.

– А что же здесь странного? – спросила Галя и, распахнув халат, навалилась полной обнажённой грудью на Павла. – С такой красивой женщиной и, вдруг – плохо, не может быть, – засмеялась она. – А что, если нам пожениться? – неожиданно предложила Галя. И события ночи продолжились уже днём.

Галя была яркой темпераментной шатенкой. Умело пользуясь косметикой, она лишь слегка подчёркивала свою индивидуальность. Тёмные с лёгким медным отливом волосы прекрасно сочетались с очень белой кожей. Карие глаза смотрели холодно и насмешливо. Зная эту свою особенность, Галя в разговоре специально прикрывала веки, чтобы собеседник не видел их холодного блеска.

Вечером, возвращаясь на машине в Москву, Галя строила планы их будущей жизни. Паша молча сидел рядом, пока Галя, весело ругаясь на нерасторопных водителей, крутила «баранку» своего «Москвича». Он был несколько обескуражен и ошарашен столь стремительно развивающимися событиями. Мастер – класс, который в эту ночь, показала ему Галя, не шёл ни в какое сравнение с его прежним опытом. Он понял, что полный профан в таком тонком деле. В нём всё ещё жили ощущения прошедшей ночи. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал её прикосновения, запах. Ощущал болезненный взрыв радости, выражающийся в зверином рыке, и дрожь, пробегающую по всему телу, и, наконец, полное бессилие. Павлу хотелось опять и опять переживать эти сладкие мгновения. В эти минуты он был готов на всё, о чём попросит, или даже прикажет эта женщина. С этого дня они встречались почти каждый день в квартире Гали на Фрунзенской набережной.

Глава 6

Преддипломную практику Соня проходила в детском саду в малышовой группе. Надя, заведующая детским садом, была ни намного старше. Они быстро подружились. Надя оказалась девушкой понятливой и сразу догадалась, в чём дело. В тихий час уложив детей спать, Надя вызвала Соню к себе в кабинет и без предисловий потребовала:

– Давай, рассказывай, что случилось.

Соня так долго всё держала в себе, что при первом же проявлении участия разрыдалась.

– Нет, так нельзя, подруга, – констатировала Надя, выслушав Соню.– Конечно, тебе решать – стать матерью-одиночкой в восемнадцать лет, или начать жизнь заново. Тут я тебе не советчица. Единственное, чем смогу помочь, так это определить в больницу, чтоб всё по-человечески было.

Соня благодарна была и за это. Сославшись на трудности с транспортом, Соня упросила отца перед защитой диплома разрешить ей пожить в городе в общежитии училища. Отец разрешил, и Соня облегчённо вздохнула.

По-человечески не получилось. Операция прошла с осложнениями. Соня сначала провалялась несколько дней в больнице, а потом в детском садике – днём в тёмной комнатушке старой нянечки, а ночью на раскладушке в игровой комнате, потому что в общежитии ей отказали, сославшись на отсутствие мест. Надя помогала, чем могла: подкармливала витаминами, покупала лекарства, оформила и подписала отчёт по преддипломной практике.

Сразу после вручения диплома Соня собралась в Черновцы. На вокзале её провожал прапорщик Вася Рябцев. Они стояли у вагона. Вася с надеждой заглядывал в глаза Сони.

– Возвращайся обратно. Я буду ждать.

– Спасибо, Вася, – Соня чмокнула его в щёку. – Я вернусь. Только навещу родных и вернусь.

* * *

Пересадка была в Москве. Рано утром поезд прибыл на Казанский вокзал. На Черновцы уходил только поздно вечером. В распоряжении Сони оказался почти целый день. Добравшись до Киевского вокзала, она сдала вещи в камеру хранения и поехала по адресу, за четыре года переписки, выученному наизусть. С Пашей в Москве они никогда не встречались, то ли это не приходило им в голову, то ли Паша стеснялся своей «провинциалки», теперь это было неважно. В этот раз она решила преодолеть страх перед большим городом, разыскать улицу с красивым названием «Софийская набережная» и швырнуть в лицо Павлу его нераспечатанные письма, в душе надеясь на чудо.

Софийская набережная оказалась недалеко от центра. Старинные дома, с возвышающейся между ними церковью, выстроились вдоль реки напротив мрачного гранитного парапета. Большой пятиэтажный дом стоял в стороне за автомостом. По номерам квартир, указанным над входной дверью, Соня нашла нужный подъезд и, приготовившись к долгому ожиданию, села в беседке на детской площадке напротив. Мелкий дождь, навевая грусть, застучал по крыше, зато дурманяще запахла молодая тополиная листва.

Соня всё сидела и сидела, потихоньку теряя надежду на встречу. Собственно, она не была уверена, что Паша живёт по старому адресу. Но надежда умирает последней. На город опускались летние сумерки. Люди возвращались с работы, в окнах вспыхивали разноцветные огни, а до отхода поезда оставалось всего два часа. Дождь перестал. Соня поднялась со скамейки и, вдыхая терпкий тополиный аромат, вошла в подъезд. Поднявшись на пятый этаж, она достала пачку нераспечатанных писем и подсунула их под ручку двери, затем спустилась во двор и, любуясь фасадами старинных домов, пошла по сумеречной набережной Москва-реки прочь от улицы с красивым названием «Софийская набережная». Медленным светом разгорались уличные фонари. Тихо плескалась тёмная вода реки. Запоздалые рыбаки собирали свои немудрящие снасти. На волнах, спрятав голову под крыло, как огромные поплавки, спали дикие утки.

Чуда не случилось. Не случалось оно и в следующие редкие приезды Сони в Москву.

* * *

В Городок Соня вернулась осенью, окрепшая и неожиданно повзрослевшая. От отца она перебралась в Первоуральск в общежитие и начала работать воспитателем в том самом детском садике. Именно «детский садик» – только так, с любовью, она говорила о месте работы. Вася приезжал часто. Он молча стоял у ограды, ожидая, пока Соня выйдет на улицу. Как-то Надя сказала:

– Выходи за него замуж. Парень здоровый, крепкий, тебя любит. Что тебе ещё нужно?

– Чтобы я любила, – грустно ответила Соня.

– Ничего, стерпится – слюбится. Там глядишь, ребёночка родите.

И Соня решилась при условии, что Вася уволится из армии, и они уедут к нему на родину, чтобы никогда больше не видеть этого Городка, где каждое окно, каждое дерево и каждая скамейка напоминали Соне о несостоявшейся любви. Соня надеялась, что замужество и перемена места помогут ей забыть Павла.

В Казахстан они уехали весной. Как отец не отговаривал Соню, понимая, что её скоропостижное замужество было опрометчивым, непонятно чем вызванным шагом, она стояла на своём. Махнув рукой, они с Лидой, обливающейся слезами, собрали девочку в дорогу. Лида догадывалась о причине, но молчала, не желая расстраивать мужа.

Молодые приехали в посёлок в мае, когда цвела степь. Каждый бугорок, куда не добрался плуг трактора, полыхал алыми язычками тюльпанов. В лучах жаркого полуденного солнца казалось, что в знойном мареве степь горит. Это зрелище поразило Соню. Такого простора она не видела никогда. Такое даже представить трудно. На пороге чистого белого дома их встречала мать. У дома за невысокой оградой палисадника полыхали те же тюльпаны, набирали бутоны маки и бордовые георгины. Вася взял Соню за руку и вошёл в калитку палисадника.

– Заходите, гости дорогие, – поклонилась мать в пояс сыну с невесткой. – Здесь ваш дом теперь. Скоро соседи пожалуют, а там и свадьбу сыграем. Не гоже без свадьбы-то.

Соню удивила речь и манера обращения – какая-то очень домашняя и добрая. «Может и ничего, притрёмся, слюбимся», – подумала Соня.

После весеннего праздника жизни начались обычные будни. Вася в рабочем комбинезоне и кирзовых сапогах уходил утром в МТС. Вечером, уставший, возвращался домой. Соня из кувшина «сливала» ему над тазом, кормила ужином, и они ложились спать. Муж, пахнущий потом и машинным маслом, наваливался на Соню, вскрикивал, кусал подушку, чтобы не слышала мать, затем поворачивался к Соне спиной и засыпал. Соня долго лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к усиливающему храпу мужа.

Осенью в телогрейке и высоких резиновых сапогах Вася утром уходил в МТС. Вечером, уставший, возвращался домой. Соня «сливала» ему над тазом, кормила ужином, и они ложились спать. Муж, пахнущий потом и машинным маслом, наваливался на Соню, вскрикивал, кусал подушку…

Зимой в тулупе и валенках Вася утром уходил в МТС. Вечером…

Когда муж засыпал, Соня, едва сдерживая слёзы, глухо рычала, закрывая рукой рот, чтобы не разбудить тётю Ганю. Как Соня ни старалась, но пересилить себя и называть свекровь «мамой», она не смогла. Сошлись на нейтральном – тётя Ганя.

С каждым днём жизнь с Васей становилось всё хуже и хуже, нетерпимее и нетерпимее. Единственной отдушиной была её работа в поселковом детском садике. Здесь у Сони появилась подруга – детсадовская медсестра – весёлая Натаха. Протянув руку «лодочкой» она так и представилась в первый день знакомства. Натаха была крепкая розовощёкая дивчина. Её родители, одни из первых целинников с Украины, гордились своей дочерью и подыскивали ей достойного жениха. Натаха с матерью – самые голосистые запевалы посёлка – славились ещё и своим хлебосольством. В женихи отец прочил главного агронома, недавно приехавшего по распределению института из Харькова. Но худенький паренёк в очках никак не заинтересовал Натаху. Зато рослый Вася нравился Натахе давно. Она с нетерпением ожидала каждого его приезда в отпуск. Её закадычная подружка Танька, влюблённая в Васю со школы, потеряв надежду, вышла замуж за его друга и растила уже троих детей. Когда Вася с Соней появился в посёлке, сердце Натахи едва не остановилось. На свадьбе гулял весь посёлок. Голос главных запевал почти всю ночь вёл за собой послушный хор. Гости не могли налюбоваться Васиной гордостью – молодой женой. Всю застольную ночь Натаха крепилась, дружно запевала с матерью очередную величальную, но, вернувшись под утро домой, наплакалась до синяков под глазами. И всё же Натаха решила подружиться с Соней, особенно, когда выяснилось, что и работать им придётся вместе.

Ревность пожирала Натаху, но, познакомившись поближе, она поняла, что Соня не любит Василия. «Как же можно не любить такого парня! – недоумевала она. – Зачем же нужно было выходить за него замуж?». Открытие, сделанное Натахой, вселило в неё некоторую надежду. При встречах с Васей она так и сверлила его своими огромными глазищами, чем приводила парня в смущение. Соня догадывалась о чувствах Натахи и искренне не знала, чем ей помочь, вспоминая свои собственные душевные терзания.

Тем временем в детском садике дела у Сони шли хорошо. Малыши полюбили новую воспитательницу, а она, в свою очередь, любила своих воспитанников и надеялась, что с появлением своего ребёнка и в их семье дела наладятся. Но беременность не наступала, и свекровь начала подозрительно поглядывать на красивую невестку. Задумался и Вася. Только он знал о тех страданиях, которые Соня испытывала в критические дни. Тогда он становился мягким и заботливым и не требовал от неё близости. Однажды муж, видя в очередной раз её мучения, предложил отвезти Соню в город к врачу. Соня согласилась. Мучительные боли, и отсутствие беременности начали её тревожить всерьёз.

Домой Соню не отпустили, а оставили в больнице на обследование. Вася вернулся один. Встревоженная мать начала свои неуместные расспросы, когда Васе и без того было тяжко.

– Девка-то больная, небось, – причитала мать.– То-то гляжу всё пустая и пустая.

– Вот подлечится, – отмахнулся Вася, – и всё наладится.

– Как же наладится, – расходилась тётя Ганя. – Писала тебе, какая красавица Танька была. С детства по тебе сохла. Теперь уж давно замужем, детей трое, а ты всё бобыль-бобылём, хоть и при жене.

– Ну, хватит, мать, и так тошно.

Тётя Ганя, в сердцах пнув ногой, стоявшие в углу валенки, ушла к себе. Василий налил стакан водки и, не закусывая, опрокинул в себя. Потом сел, подперев рукой щёку, и задумался. «Паву-то он себе привёз, а дальше-то что? Не любит она его. Может, потому и детей нет, что рядом с ним, как бревно лежит. Он всё ждёт ласки какой-никакой от неё, или хоть когда в постель позвала бы. Нет. Думает, не вижу, как глаза зажмуривает. Если б она по-другому, так и я с ней по-другому бы. Не знает она, каким я могу быть. На руках носил бы. Цветами полевыми засыпал, если б ребёночка родила».

Забирали Соню через месяц, когда вовсю журчали весенние ручьи, и ослепительное солнце над Великой степью согревало её необъятное пространство. Новости были неутешительные. После месячного обследования и лечения консилиум врачей вынес свой приговор – детей у Сони не будет. Никогда! Вот это «никогда» взорвало Соню. «Как это – никогда! Вон сколько малышей в домах малютки без мам. Неужели мы не сможем взять ребёнка и воспитать его?»

Вася уцепился за эту идею, надеясь, что такое решение сможет наладить их семейную жизнь. Слишком давно и сильно он любил Соню. Соня была как наваждение, как морок, от которого он не мог избавиться. И ни за что на свете он не хотел её потерять, поэтому был готов на всё что угодно, лишь бы удержать Соню рядом.

Первым желанием матери, когда она узнала об их решении, было проклясть обоих. Доводы сына она выслушала молча, потом плюнула на пол, растёрла войлочной тапкой и как отрезала:

– Да делайте вы, что хотите, – и заперлась в своей комнате.

* * *

Подходящего малыша ждали почти три года. Юрке было несколько месяцев, когда Соня забрала этот тёплый комочек из дома малютки. Ребёнка оформили без проволочек, потому что она имела «специальное дошкольное образование и ребёнок попадал в полноценную семью». Но того, на что надеялся муж, не случилось. И хотя по утрам в любую погоду Вася бежал на молочную кухню за детским питанием, появившийся ребёнок семью не скрепил, а разъединил ещё больше. Теперь Соня была занята только малышом и совсем не подпускала мужа к себе, ссылаясь на усталость. В семье начались скандалы. Масла в огонь подливала мать. Она ничего не имела против этого черноглазого тихого малыша и даже порой сидела с ним, скрывая собственную радость, ребёнок всё же был чужим.

– Нет своей кровиночки, – причитала она, – а ты, сирота убогий, вырастешь и бросишь своих родителей, как твои бросили тебя.

К слову, как в воду глядела. Но это всё позже. А пока её причитания доводили Соню до исступления. Так Соня дотянула до следующей зимы.

Если бы не счастье, которое она испытывала от возни с Юркой, конфликт разрешился бы гораздо раньше. Соня решила расстаться с Васей давно, ещё в больнице. «Зачем мучить человека, – думала она. – Мало того, что не люблю, так ещё и ребёнка не могу родить». Но идея с усыновлением задержала этот разрыв на несколько лет.

«Взрыв» произошёл неожиданно в конце декабря накануне Нового года. Ещё днём Василий уехал в город за новогодней ёлкой. Давно стемнело, а его всё не было. Соня уложила Юрку и собиралась ложиться сама, когда раздался громкий стук в дверь. Накинув на плечи платок, она выскочила в холодные сени. В дверном проёме окутанный ледяным паром стоял муж и, покачиваясь, опирался на какую-то палку с растопыренными ветками. Присмотревшись, Соня поняла, что когда-то это была ёлка. В степном Казахстане это дерево нужно было ещё найти. Вася специально поехал за ёлкой в Целиноград, чтобы порадовать Соню и малыша.

– Давай, заходи, а то холодно, – миролюбиво позвала Соня, понимая, что выяснять обстоятельства порчи ёлки сейчас бессмысленно.

– А-а-а, заходи-и-и. Ты меня никогда к себе не звала, – пьяно бубнил Вася.

– Такого пьяного и сейчас не позову, – опрометчиво ответила Соня.

– А я тебе никакой не нужен. Правильно мать говорила, на Таньке надо было жениться. Она – девка здоровая. Уже троих родила, – продолжал Вася. С трудом произнося и растягивая слова.

– Вась, какая муха тебя укусила?

– Меня не муха укусила, а ты – гидра знойная. Я на коленях перед тобой ползал. Можно сказать, подобрал тебя, а ты морду крючишьо!

Вася протянул руку к Соне и ухватил её лицо своей огромной лапищей. Соня невольно отшатнулась.

– Что, не нравится? А мне, думаешь, нравится, как ты от меня отворачиваешься? Не так ем, не так сморкаюсь. Вот какой есть, такой есть. Такого и люби.

Соня, кутаясь в платок, пятилась назад. Спиной, привалившись к двери, она нащупала ручку и рванулась в «залу». Вслед за Соней муж успел заскочить в дом. Ухватив накинутый на плечи платок, сдёрнул его, после чего не удержался и, с зажатым в руке платком пьяно рухнув на цветастую самотканую дорожку, затих. На шум выскочила свекровь и запричитала тонким противным голосом. Поняв, что сын просто уснул, она успокоилась и, с трудом стащив с него валенки, попыталась перевернуть его на спину. Соня молча помогла снять с него тулуп и ушла в комнату, стараясь не разбудить сладко спящего Юрку. Она села перед стареньким трюмо, задумчиво глядя на себя в зеркало, машинально взяла расчёску и начала приглаживать завитки коротких, давно остриженных волос. «Так продолжаться больше не может, – билась назойливая мысль. – Нельзя жить с человеком, которого не любишь, иначе совсем потеряешь себя, и всё это может плохо кончиться».

Бросив расчёску, Соня поднялась и начала тихо собирать Юркины вещи в дорожную сумку. Из своих вещей она взяла только документы, фотографии маленького Юрки и любимое ожерелье из уральских самоцветов. Сняв обручальное кольцо, положила перед зеркалом на видном месте. При свете настольной лампы Соня написала заявление с просьбой об увольнении с работы и решила отправить его почтой с вокзала. Небольшие сбережения на «чёрный день» оказались кстати. Деньги мужа она решила не трогать, чтобы не обвинили в воровстве. «Завтра утром с главной усадьбы пойдёт автобус на железнодорожную станцию. Только до главной усадьбы нужно протопать километра два по снежной целине, да по морозу. Юрку закутаю, на санках довезу и сумку ему поставлю. Авось доберёмся. Только бы свекровь с мужем завтра на работу ушли, – неспешно укладывая вещи, размышляла Соня. – Ну, вот я и готова». Соня, не раздеваясь, прилегла на кровать и так продремала до утра.

Всё получилось именно так, как и предполагала Соня. Муж, проспавшись, ушёл на работу. Свекровь побежала на свинокомплекс, где она подрабатывала к пенсии. Соня, с головой закутав годовалого Юрку в шерстяное одеяло, сдёрнутое прямо с кровати, усадила его на санки и пошла пешком на главную усадьбу, прикрывая рукой в пуховой варежке лицо от ледяного степного ветра.

Напрасно метался по посёлку, вернувшийся с работы муж. Напрасно гнал трактор на главную усадьбу, а потом умывал мокрое от слёз лицо колючим снегом. Поезд мчал Соню с тихо сопящим Юркой обратно в её мир, в её старую – новую жизнь. Соня возвращалась в Черновцы.

– Ничего, ничего, сынок. Так-то оно лучше, – приговаривала мать, стоя над плачущим сыном. – Не пара она тебе. Не будет жизни у вас. Сердце болит на вас глядючи.

Глава 7

В Черновцах Соню с маленьким Юркой встретили без фанфар: однокомнатная квартира, младшая сестра Ирка, мама с больными ногами и совсем скверным от невзгод характером. Свою личную жизнь она так и не устроила. Да и куда там с тремя детьми-то. А тут ещё чужой малыш. Хорошо, брат Лёшка к тому времени женился и ушёл жить с женой на квартиру. О своём приезде Соня предупредила родных телеграммой с почты главной усадьбы. Это известие было воспринято без энтузиазма. Мама Соня, прочитав телеграмму, только вздохнула и молча протянула бланк Ирке. По молодости лет права голоса Ирка пока не имела, но своё острое недовольство высказала. Мама Соня дала ей подзатыльник, и на этом диспут был закончен.