Чёрное солнце

– Кстати, у тебя есть туфли?

– Есть те, которые подарила Агата, черные на шпильке и какие-то из Англии, мне привозили.

– Вот их и наденешь.

– Хорошо. А лицо придется красить?

– Ты никому так не скажи, – посмеялся Мэдоку, – что-нибудь очень легкое, веки не крась, или можешь темные круги под глазами нарисовать, но это необязательно. Если будешь делать румяна, то делай это свеклой.

– Свеклой?! – воскликнула я.

– Да, так девушки на Руси делали. Все должно быть естественно.

– Хорошо, накрашу глаза углем.

– Молодец, уловила суть.

Мэдоку вернулся от швеи с красиво запакованным в чистый белый кусок бумаги и перевязанным коричневой лентой платьем. Сочетая в себе охровый, нежно-бежевый, в тени становящийся каким-то серо-бежевым, чистый коричневый, кофейный, цвета на платье не повторялись, каждый элемент имел свой цвет, не считая основного – молочного. Все было обшито сияющим на солнце дорогим бисером, но так искусно, что и бисером не назовешь – золотом, не меньше.

– И даже без корсета?

– Там есть вроде бы какой-то тряпичный.

– Блин, как не вовремя я решила внешность сменить.

– Да, слоновая кость подошла бы лучше. Если по фигуре не подойдет, затянем в некоторых местах, может, и без корсета сядет нормально. Ты сколько лет корсеты не надевала?

– Лет сорок.

– Сорок лет… подумать только. Выпьем кофе?

– Конечно.

С утра я ничего не ела, поэтому заказала себе десерт «Красный бархат», потом еще тирамису, но страшно в нем разочаровалась.

– Я все хотел спросить, – Мэдоку редко убирал волосы с лица, ему нравилось, когда они мешали, или он просто обозначал, когда хотел завести серьезный разговор, убирая их. Он специально сел так, чтобы солнце поблескивало у него лице и жмурило, я этого не понимала, ведь зимнее солнце совсем не греет, – на момент ухода брата тебе было 15 лет. Как это было?

Я оторопела от такого наглого вопроса.

– Ты имеешь ввиду, как долго я страдала?

Я не помню, что думала тогда, я просто помню боль, которую приходилось переживать, шрамы одиночества, саднящие и по сей день раны от ухода главного и любимого наставника по жизни… я не думала о Клоде, тогда уже не было смысла, я пыталась справиться с собой, и по итогу это сделало меня черствой, сухой, и грубой до взрыва мозга. В то время из моей жизни и ушли положительные чувства.

– Нет, какую революцию это произвело у тебя в голове?

Я прекрасно знала, о чем он говорит, и видела, что он явно хочет меня слушать, судя по хорошему расположению духа, хоть и не акцентировал.

– Большую. Я тогда поняла, что верить не стоит некому, и всегда нужно быть готовым к худшему.

– Зачем так жить?

Я пожала плечами.

– Я не знаю, это мазохизм, это очень тяжело, осознавать и думать о том, что все хорошее в твоей жизни может кончиться в любой момент, особенно когда ты этого не ждешь. Но иначе боль будет еще страшнее. Ситуации в жизни бывают разные, и каждый относится ко всему по-разному. Каждый сам для себя решает, над чем убиваться и как страдать. В целом, можно жить и без этого, но это непросто. Нужна большая работа над собой, стальные нервы… а людям хочется просто жить, и ничего больше.

Я не так хорошо помнила Клода, чтобы о нем говорить, я старалась его забыть.

– Ты пошла бы на любовь еще раз? – спросил Мэдоку.

– Думаю, да. Если оно того стоит.

– Как это?

– Если это будет взаимно, плодотворно, перспективно. Нельзя же просто любить того, с кем у тебя нет будущего.

– А ты этого боишься? Того, что кто-то не оправдает твоих ожиданий?

– Да, почти. Если я что-то планирую, то у меня должна быть гарантия на то, что это случится, иначе я места себе не найду.

– Нельзя так жить, Кэс! Нельзя все время жить будущим.

– Может, мне еще надежду не иметь? – я начинала злиться, но, когда увидела обреченность в лице Мэдоку, и гораздо более серьезную, чем он хотел показать, я немного остыла.

– Нет, я не это имел ввиду. Просто не строй планов и живи настоящим.

– Я вроде так и живу.

– Дай обещание, – он пристально на меня посмотрел, и тут я поняла, к чему он клонит, и задумалась.

– Насколько серьезные планы у тебя на сегодняшний вечер? – наконец, спросила я.

– Очень серьезные.

Вечером стало еще холоднее. Мне дали чудом завалявшуюся в шкафу дубленку, чтобы все выглядело эстетично, и нам предстоял не менее утомляющий и долгий путь. Я все думала над тем, к чему меня все это время готовил Мэдоку, я знала, к чему, к тому, что ничего у нас не получится, раз его наниматель так против этого, но должен же быть выход. Хотя, если Гаврилов – это скрывающийся под лживой маской член моей семьи, то дела обстоят гораздо труднее, чем можно себе представить.

– Не хочешь сейчас мне все сказать? – спросила я.

– А ты готова? – ответил он.

– Надо же рано или поздно об этом заговорить.

Он тяжело вздохнул.

– Когда я узнал, что буду иметь дело с тобой, я думал, что-нибудь из этого выйдет, из нашего с тобой общения. Я всегда знал, что нужен тебе, и что ты не откажешься от возможности начать строить свои грандиозные планы на жизнь. Я бы тоже не отказался, но тут видишь какая штука: Гаврилов не хочет, чтобы мы были вместе, он по-прежнему силен, по-прежнему могуществен, и идти против его правил мне очень не хочется, но может оказаться так, что и ты ввязываешься в это дело, и это может быть опасным для тебя. Я все это время не знал, как тебе сказать, что он против.

– А ты сам-то не против? – перебила я.

– Как я могу быть против? Я за, но ты знаешь, как это будет сложно.

– Ну и что? Если ты не можешь, давай я его убью и нет проблем.

– Кассандра, ты готова пойти против своего брата?

Сомнений не осталось.

– Это Клод?

– Да.

Мир не рухнул, но на его руинах закричали голодные грифы, и, захлопав крыльями, унеслись в краснеющий закат. Я долго молчала, пытаясь придумать ответ поостроумней, чем сухое «и что же нам делать?»

– Как я после этого могу не идти против брата, который пытается сломать мне жизнь, зная, что я буду страдать? – сказала я со злобной дрожью в голосе, едва не ломая себе пальцы.

– Это очень большой риск. Для начала нужно понять, чего хочет он, потом уже делать выводы.

– Ему нужно, чтобы я все время была рядом с ним, чтобы везде и всюду была как на поводке, но я этого не хочу!

– То есть, ты считаешь, со мной свободы у тебя будет больше?

– Не только это, ты мне хотя бы не противен.

Лицо Мэдоку не выражало ни спокойствия, ни согласия, в общем, он был недоволен мной. Он поймет, что я права, и остынет, я в этом уверена.

Когда мы остановились около большого, засвеченного изнутри теплыми домашними огнями дома, Мэдоку достал с заднего сиденья сверток, от которого исходила сильная темная энергия. По форме это напоминало книгу.

– Что это?

– Подарок их ребенку. Мужа зовут Виктор Геннадьевич, жену Евгения Павловна, их ребенок Платон, но, если ты его назовешь так, он не побоится и плюнет тебе в лицо, поэтому зови его Такаги.

– Что-то знакомое.

– Был такой род демонов, если ты застала тот момент, когда они начали выпускать книги, то должна их помнить.

– Да, я вспомнила.

Дома было тепло, шумели гости. Царила больная атмосфера современной роскоши и, как всегда, лживого 19-го века вперемешку. Всюду были расставлены ароматические свечи, дом был оформлен модно, но вряд ли кто-то здесь стремился передать холод и страдания тех лет. Из гостиной послышался детский заливистый смех. Встречать нас, видимо, никто не спешил. Роскошные дамы в открытых платьях взирали свысока, побалтывая в бокалах дрянное вино, под их взглядами я чувствовала себя неудобно. Пока темноволосая мать с пышно налепленными ресницами что-то увлеченно обсуждала с подругами, рыжеволосый милый мальчик в шортиках из шелка доламывал и без того уродливую игрушку, яростно долбя ее о твердый пол. Мэдоку протащил меня через весь зал к бородатому накаченному мужчине, впечатление о нем с самого начала сложилось не самое лучшее, было видно, как придирчив он к своему внешнему виду, как педантичен, и какое состояние вкладывает в то, чтобы каждый день выглядеть блестяще, не меньше.

– Виктор! – изобразил радость Мэдоку, тот даже ему не улыбнулся, хоть и вышел из толпы. – Страшно рад тебя видеть! Платоша так подрос, – мы втроем перевели взгляд на убивающего игрушку о ламинат ангелочка, – что говорит психолог?

– Сказал, придется еще походить, – с досадой ответил мужчина, – но состояние уже улучшается. Платон! Иди, поздоровайся с дядей Валерой.

Ребенок поднял светящийся взгляд, мгновенно забыл о разбитом самосвале, и бросился к Мэдоку, тут же усаживаясь ему на руки.

– Кстати, это Чжуй Фу, приехала учиться играть на виолончели из Китая, – кивнул он на меня, я обреченно стояла и прижимала книгу, что уже буквально выбивала энергетикой мне сердце из груди. – Совсем не понимает по-русски.

Мужчина пожал мне руку, я поздоровалась так хорошо и правдоподобно, как только умела.

– Мы пойдем с Платошей, откроем подарок.

– Хорошо.

Платон спрыгнул с рук Мэдоку и побежал вперед нас. Его комната была идеалом детского уголка, всюду стояли развивающие книжки, дорогие игрушки, рамки с фотографиями подрастающего ребенка, и многое другое. Как только дверь за мной закрылась, он скинул туфли и забрался на кровать. Лицо его стало уставшим, насколько это было возможно в теле ребенка, и измученным. Мэдоку сел напротив.

– Я так от них устал, они такие душные, – наконец, сказал Такаги, и положил подушку в виде солнца себе под голову. Я села за маленький столик. – А мне с ними ведь еще весь вечер тусоваться.

– В таком возрасте вообще проблем не должно быть.

– По твоей логике у меня их еще лет 15 не должно быть? – он перевел на меня взгляд. – Ты, ты не китаянка.

– Само собой нет, – ответила я.

Он заинтересованно сел, скрестив ноги.

– Тогда я угадаю. Ты вампир?

– Да.

– Эпохи Мигуке?

– Варлена.

– Ах, ну да, ну да… я был близок. Тогда ты, должно быть, Кассандра Эванс, легенда из рассказов Мэдоку.

– Возможно.

– Я так много в свое время о тебе выслушал, – я видела, как загорается Мэдоку, и замирает сердце, – убить был готов. Но, вижу, он ни капли не соврал.

Он след с кровати и подошел ко мне.

– Мийохара Такаги, к Вашим услугам, – он поклонился и сел напротив, – Мэдоку предупреждал, что вы приедете с вопросами, хотелось бы обсудить все с вами побыстрее, или по крайней мере узнать суть проблемы, скоро привезут пиццу и торт, а я уговорил Женьку взять мне яблоки в карамели. Сначала я хочу увидеть ее. – Он уставился на книгу. – Пожалуйста.

Я отдала. Он с нетерпением разорвал бумагу и загоревшимися глазками взглянул на старинный переплет.

– Она самая! Мэдоку, я буду на тебя молиться, – воскликнул Такаги и сунул ее под кровать. – Теперь у нас есть достаточно времени, я слушаю.

Мэдоку рассказал все вкратце, рыжеволосый светящийся при свете луны и светильников ребенок с белой кожей внимательно слушал его, в секунды из веселящегося существа ставший воплощением задумчивости и глубоких мыслей.

Дослушав нас обоих, он сделал еще более озадаченный вид, потер лицо, будто бы великовозрастный мужчина с частой бородой, и ответил серьезным тоном:

– Иди вниз, мне нужно будет кое-что с ней обсудить.

Мэдоку кивнул и немедленно поднялся с места.

– Только попробуй мозги промыть, – сказал он сквозь зубы, прикрывая дверь.

Такаги повернулся ко мне, упираясь локтями в столик с названиями животных и регионов страны.

– К сожалению, я знаком с твоим братом, я с самого начала понял, что Мэдоку не просто так ко мне обратился, нас двоих связывают, скажем, не самые хорошие отношения с Клодом, и раз уж ты решила вступить в игру, то ты должна понимать, что если ты с Мэдоку, то идешь против не только своей родной крови, но и против одного из самых могущественных и способных существ за последние девять поколений. Это не твой брат, в его руках ты сильное оружие, возможно, наемник, он собрал вокруг себя знакомых и создал мафию, до каждого человека в любой точке мира он имеет доступ и в любой момент может кого-нибудь ликвидировать. Я сбежал от него не так давно, и у меня были большущие проблемы, мирового масштаба, я бы сказал.

– Чем сильнее потеря, тем злее он, – покивала я, – я это знаю.

– Из всего этого я понял, что у него портятся отношения с Мэдоку, это очень плохо. Если вы думаете, что сможете сбежать и бороться с этим, то я тебя разочарую, бороться вечно ты не сможешь. Ты знаешь, в чем проблема смешивания крови? Один из пары вскоре умирает, а второй не может найти замены. Я уже не говорю о потомстве, страдающем из-за всевозможных мутаций и потере одного из родителей. Это очень плохая вещь, Кассандра. Я, возможно, лезу куда не надо, но я буду краток. Я понимаю твои намеренья, и все, что ты задумаешь, поддержит Мэдоку, но это не навсегда, он умрет, а ты останешься. Какого будет жить после такого?

– Тяжело.

– Правильно. Это будет невыносимо сложно, я не говорю, и ни в коем случае не отговариваю, я знаю, что ты имеешь особенность к хладнокровию и равнодушию, но, чтобы почувствовать весь сектор чувств, ты будешь готова к возобновлению поедания душ, я правильно понимаю?

– Возможно, ты прав, но разве новая техника с оставлением душ не работает на это?

– Нет, у тебя просто будет возможность сделать оправданный грех, и стать приманкой для старых вампиров. Возможно, через время найдется способ безопасной и счастливой жизни у вампиров и демонов, и у вас есть все шансы, но зная Клода, и притом, зная то, как он близко к нам, – он вздохнул, – очень опасную игру затеял Мэдоку, конечно, но выбора нет, я помогу.

– Как?

– Если понадоблюсь, – уточнил Такаги. – То есть, в ближайшее время у нас царит неизвестность, я настойчиво тебе рекомендую делать все так, как говорит Клод, иначе проблем будет вдвое больше.

Он не успел договорить, хотел сказать что-то еще, но вдруг снизу раздался лай и рычание собак в три голоса.

– Кстати, я забыл собак, – спустя пару секунд произнес Такаги, – в доме живут три взрослых ротвейлера, а Мэдоку совсем не переносит собак, или они его.

Я встала.

– Да сядь, он разберется, не маленький, – спокойно ответил ребенок, – в конце концов, там взрослые есть.

Вечер затягивался, Мэдоку почти не пил, только в тех случаях, когда пробовал алкоголь и отдавал мне.

– Vodka? – спрашивала я с глупым лицом каждый раз, когда он протягивал мне бокал. Он улыбался, отвечал, что это не водка, и говорил пить. В последний раз он выругался на меня на демоническом так, что даже Такаги обернулся и посмотрел на нас через толпу взрослых.

На небе стала появляться россыпь звезд, собаки смирно лежали около входа, изредка поднимая голову. На балконе было холодно, мне дали норковую шубу, я изобразила восторг, но как только мы вышли, я ее сняла – гадкая дешевка.

– Ну как? – закуривая, спросил Мэдоку.

Я пожала плечами.

– Пока нормально. Меня впечатлил разговор с Такаги.

– Он умеет. Что он тебе сказал?

– Да так, подытожил, – отмахнулась я.

– Ну ладно.

Он долго молчал, а потом спросил:

– Ты искренне беспокоишься за наше будущее, или это лишь иллюзия?

Это был крайне нелегкий вопрос, мне было сложно думать и анализировать, что я чувствую и думаю. Создавалось чувство, что я пятнадцатилетний подросток, впервые встретивший настолько же трепещущую душу. Думать в теории было глупо, нужно было думать о себе как о индивидуальности, а я этого не умела.

– Да? – с вопросом к самой себе ответила я.

Я боялась, что Мэдоку начнет нервничать и злиться, но он выбросил окурок и обнял меня.

– Я понимаю, как тебе тяжело, и даже если ты не сможешь меня любить так сильно, как хотела бы, я все равно тебя буду держать.

Ему было нелегко это сказать, еще бы! На морозе, под крошкой звезд на зимнем декабрьском небе, он впервые признавался в любви, о которой поколения писали поэты, а у меня впервые в жизни жгло лицо и трепетало сердце. Наконец-то живое.

14

Началась новогодняя неделя, на лицах осчастливленных людей виднелся морозный румянец, на ресницах прилипли снежинки, неделя началась с жуткого снегопада, из машины выйти было страшно. Мэдоку с самого утра заявил, что как только он выпьет дневную дозу кофе, нам предстоит нелегкий тур по магазинам, в поиске подарков для близких друзей.

– Сколько у тебя таких близких друзей? – спросила я, как только вышла из подъезда и мне в лицо прилетел комок снежинок с неба.

– Не много, – ответил он, и в углу мелькнула фарами легко заснеженная машина, – главное для Лоры найти что-нибудь толковое.

– Что за Лора? – нарочито пискляво спросила я.

– Ты ее знаешь.

Я задумалась.

– Мы уже где-то встречались?

– Да, но почти не общались. Я знаю ее дольше, чем Гаврилова, но она моя близкая подруга. Она настолько близкая, что знает, какой чай я люблю пить в июле, когда идет дождь, и в комнате пахнет сирень…

Я фыркнула, и тут же получила неприятный тычок между ребер.

– А что она предпочитает? – спросила я уже в машине.

– Ее желания очень трудно угадать, мне это еще не удавалось, но она любит очень нестандартные вещи, лучше бы исторические, или те, про историю которых она будет слушать часами. Вот, например, ей бы понравилась какая-нибудь из картин твоей мертвой художницы – она человек искусства – и к тому же помешана на странностях, – у меня кольнуло сердце. Я совсем забыла, что в моей жизни были люди, о дружбе с которыми я забыла так скоро и обесценила все то, что они делали для меня совершенно искренне. Меня скорее волновало это, моя неблагодарность, чем то, что их больше нет. «Все рано или поздно исчезает, – говорила мне мать, – лишь твои страдания будут вечны, с такими грехами в нормальной жизни делать нечего… особенно такому ребенку, как ты» Я всегда была для них позором. Девочкой со странностями.

– Поищешь? – голос Мэдоку вырвал меня из раздумий.

– Да.

Меня вдруг так потянуло тошнить от всего, что происходило в моей жизни. Такое странное осознание, чужая мысль о том, что раньше я жила лучше, лживая, я знала. Мне как будто нравилось ничего не чувствовать, быть гордой и самолюбивой, отрезать всех, кого не лень, упиваться во вкусной крови, радоваться поиску теплых душ, чувствовать от этого азарт. Такое ощущение, будто казалось, что чувства делают меня слабой, но оно проходящее, я, несомненно, справлюсь, но исчезнуть захотелось чертовски.

– Дай денег.

– Сколько?

– Мне надо сначала в антикварный магазин, потом в библиотеку.

– В антикварном магазине тебе не расскажут всей истории предмета, а если она будет лживой, это будет страшнейшая оплошность, считай, для Лоры ты умер, а из библиотеки книги воровать просто плохо.

Я снова фыркнула.

– Еще раз так сделаешь, никуда не поедешь.

– Напугал!

Мэдоку помрачнел.

– Кассандра, если ты такая смелая и решительная, то позволь тебя просветить в то, что тебя ждет, если ты останешься со мной. Я демон третьего ранга, после меня следует король и председатель ада, помимо того, я наемник, на минуточку, с пятитысячным стажем, я убивал и доставлял и не таких вертких, как ты, проводил и не таких умных, как Клод, губил и не таких хитрых, как Эванс, если я захочу, я свергну архангела и сяду на трон, – самым интересным было то, что он говорит правду, и я все это прекрасно знала, – я не просто виолончелист с демонической мощью под кожей и в костях, я имею доступ к пятидесяти измерениям, не принимающим философию и порядки этого мира. Не то что порядки, там тебе попусту физическое тело и умение мыслить не надо. Так вот, к чему я это: после того, как мы разберемся с Клодом, вернее, разозлим его, от тебя будет требоваться полное послушание и понимание важности каждого моего действия, чтобы быть женой демона мало иметь клыки и крылья, нужно понимать мои действия на три шага вперед, чтобы не приносить жертв. Ты должна думать в унисон со мной, и быть правой рукой. Пока ты еще не вкусила сладость жизни с родной душой, я тебя предупреждаю – придется поработать. Это сложно, но весело страсть!

Я вжалась в кресло и смотрела на проносящиеся мимо машины. Мэдоку водит ужасно, и всегда в сантиметре от смерти… не его, конечно же.

– Как-то быстро ты на жену съехал, – наконец сказала я, с пересохшим горлом.

– А у тебя были другие планы? – прыснул он.

– Не думаю.

– Мыслить в унисон, помнишь, – посмотрел он на меня, и коснулся виска концом пальца.

Меня аж затрясло.

– Кстати, пока не забыл, у нас встреча в четверг, достаточно важная, нужно платье.

– Какое?

– Чем больше открытых мест, тем лучше, – я еле сдержалась, чтобы снова не фыркнуть.

– Не объяснишь, с чего вдруг такие требования?

– Ну, просто сбор ценителей, кхм, демонов и вампиров высшего ранга. К тому же встреча при поддержке главного модельера эпохи Микуге.

Я кивнула.

– А что я там буду делать?

– Ну, ты приглашена на дефиле в качестве зрителя. Это большая привилегия.

– Даже не по блату?

– Да, впервые в жизни тебя заметили не из-за имени. Понимаешь, мероприятие устроено Лорой, а Лора сшила тебе платье.

Тогда я поняла, почему они так общались и почему это необычная женщина.

День прошел нудно и снежно, будто бы в тумане, не помогли те три чашки кофе, которые я выпила в полдень и после 4-х. Домой мы вернулись поздно и без денег. Мэдоку включил какой-то мексиканский утопический сериал и уснул первый, а я не могла сомкнуть глаз, и пошевелиться, чтобы хотя бы сделать себе кофе.

Часам в четырем я вернулась в свою комнату. Холодная постель, как и ожидалось, так и оставалась нетронутой, полумрак и полная луна освещала хаотично валяющиеся вещи в комнате. Они, разбросанные в каком-то непонятном порыве то ли страсти, то ли эмоций, фальшивых, совершенно неискренних, кружились мертво по комнате, кружа голову и заставляя сознание волноваться. Я бы не волновалась, если бы интуитивно не замечала в них странные отголоски, чем-то смахивающие на отклики души, что в принципе было невозможно. Я включила свет. Конечно же, это был самообман. Я села на кровать, и осознала, что настолько завралась самой себе, что душа во мне стала появляться из неоткуда, а может, я в обмане до сих пор, и никакой души у меня нет, и я просто вижу, что хочу. Самым отвратительным в этом во всем было то, что я обманывала себя в чувствах, и я не знала, искренне ли это. Может, за все время я научилась обманывать себя настолько, что дошла до того, что убедила себя в том, что люблю. Как говорил Клод, все проблемы идут из головы. Когда он отрекся от семьи, а я впала в апатию, его слова стали лишь ярче и понятней для всей семьи. Не стану упоминать, как родители убивались от того, что их ребенок так бессовестно покинул родительский дом, но на это у них сил хватило, а я еще раз напомню, что от силы души жертвы зависят эмоции ВСЕГО СЕМЕЙСТВА и дома. Клод страшно облажался. Возможно, если бы не его выходка, я бы сейчас тут не копалась в себе.

Фраза «копалась в себе» представлялась мне чем-то иным, чем посиделками у психолога с разборками в своем детстве. Чтобы копаться в себе, нужно как минимум разрыть могилу не одного человека, голыми руками, не жалея белой вампирской идеальной кожи, не думая ни о чем другом, кроме как найти наконец ответ на самый главный вопрос: зачем я? Почему именно я? Кто я такой?

Об этом не писалось в книгах, но вампирам никогда не понять, кто они такие. Хоть все могилы перерой, хоть Гоголя с того света вытащи, такова их кара. Демоны – могут, вампиры – ни за что. Они всего лишь хладнокровные убийцы, злые и высокомерные, гонящиеся за лакомствами грешного мира, ни на что кроме добычи сладких душ не способные. Другое дело демоны. Совершенные противоположности.

Утром Мэдоку ходил мрачный. Я не решалась спросить.

– Угадай что? – спросил он, наконец-то сев напротив, и уткнувшись взглядом в столешницу.

Я попыталась залезть ему в голову.

– Клод звонил?

– Нет, Лора. Ей пришла угроза, в виде десяти вооруженных людей в черных плащах с одинаковыми нашивками, и сказали, что если Гаврилов не будет внесен в список уважаемых гостей, ее ждут очень большие неприятности.

Я опустила голову.

– Он решил все сделать сам?

– Да. Ему нужна ты. И он тебя получит.

– Как?

– Не знаю. Время еще есть. Если он попытается со своими людьми завалить Лоре дефиле, то тогда проблемы будут у него, – он залпом допил приторный кофе, встал, прошел пару шагов и остановился прямо возле меня, – и причем с теми людьми, существами, от которых отделаться не могут они сами. Оденься, съездим к Лоре, у нее сегодня выходной.

На улице падал снег. Мэдоку решил ехать на метро.

– А ты мрачнее тучи, – разливая из фарфорового сервиза полупрозрачный ароматный чай, заметила Лора, поглядывая на Мэдоку. Моя чашка по-прежнему пустовала. Девушка, если прославленного модельера эпохи Микуге можно было так назвать, сидела на подлокотнике широкого ярко-оранжевого дивана, прижимая к груди колени, ее волосы наскоро были завязаны в пучок карандашом, не расчесанные с вечера, на плечах болталась вязанная своими руками растянутая кофта в полоску. Квартира не представляла собой ничего особенного, но было много старых вещей, вещей из других миров, энергетика которых приукрашивала комнату, если сосредоточиться.