Дикая груша – лакомство Ведьмы. Сборник рассказов

Влад ещё не отошёл от увиденного, как позади нежно вкрадчивый голос произнёс:

– Что ищешь, милок?

Он повернулся и обомлел, перед ним стояла Миланья. Её большие синие глаза смотрели с каким-то наивным укором, длинные русые косы спадали на голые плечи, её припухшие алые губы словно зазывали, она вся словно искрилась желанием. Не выдержав, он зарыдал и упал ей в колени, он всё понял, понял что прилип, будто бабочка в мёд…

– Отпусти, отпусти ты меня, окаянная, ты же не настоящая!

Звонкий смех перебил его:

– Не настоящая, говоришь? А кто давеча стан мой ласкал, да уста поцелуями закрывал? Не ты ли? Ну да ладно, иди, только когда скажу, волю мою исполнишь. Ну что, исполнишь?

Влад колебался. Она приблизилась так близко, что он начал терять обладание.

– Ну? Исполнишь?

– Исполню всё как скажешь! – потупя глаза, сказал он.

– Ты и не скажешь «милая»? – издевалась она.

– Хорошо, исполню, милая.

– Ну да ладно, иди уже… Хотя постой, может, на последок в гости зайдёшь?

– Ну, если только напоследок, то зайду, – буркнул он.

– Тогда я ведь не из плоти была, так, образ в твоей голове, а сейчас во всей красе, и уже раздетая! Не боишься?

Она быстро взяла его руку и коснулась щекой. Если бы перед ним была настоящая Миланья, скромная красивая девушка, он бы стоял спокойно и не переживал, а здесь была другая, тоже красивая, но наглая, не знающая стыда, сплошное коварство, от той Миланьи было только нагое тело…

– А потом ты меня отпустишь совсем? В ответ раздался смех, затем ведьма сказала:

– Да! Конечно. А что, неужто так плохо со мной? А? Неужто? Да что ты так напрягся? Нет, Владушка, не любовь твоя мне сейчас нужна! Пойдём, покажу, что надо будет делать тебе.

Они вышли за околицу и пошли по почти исчезнувшей дороге в направлении заброшенного хутора, что был в десяти километрах вверх по речке. Пока шли, она всё напевала, бывало, пританцовывала, иногда дерзко проговаривала частушки, настолько бесстыдные, что ему было неудобно слушать, и он опускал голову. Она с издёвкой спрашивала:

– Что, желать, значит, не стыдно, а слушать стыдно? Эки вы люди!

– Ну да ладно, подними голову, что ты пялишься в землю!

Со стороны всё выглядело странно, идёт пара по дороге, в лунном свете, а вокруг парня приплясывает голая девушка, да так рьяно, как на празднике.

Она снова стала напевать, ей так нравилось быть в молодом теле, быть привлекательной и вызывать желания у него. Через некоторое время Влад пришёл в себя и даже подавал ей руку, чтобы она опёрлась при переходе через неровности. Шли долго, прошло наверно часа три, а может и больше. Наконец-то вышли на околицу бывшего хутора. Увиденное поразило его. На некоторых участках ещё угадывались бывшие строения, меж них видно было дорожки, хотя они и сильно заросли травой.

Он мысленно представил, как когда-то вот по этим дорожкам ходили люди, всюду пасся скот, гомон домашней птицы, лай собак. Взгляд остановился на качелях. Их раскачивал ветерок, казалось, что с них только что спрыгнули детишки и по зову мам побежали домой. Ему чудились обрывки речи людей, иногда пение, но такое заунывное, что переворачивало всё внутри, а больше всего его ошарашила надпись, сделанная на покосившейся, висевшей на одной петле, когда-то красивой калитки: «Милый мой родной дом, я плачу, знаю, что уже никогда не войду в тебя, прощай я оставляю тебе свою любимую игрушку, прощай… покидаю тебя, наверно, навсегда… но буду помнить … Прощай».

У него от увиденного навернулись слёзы. Даже Сумчиха с грустью смотрела на всё вокруг, она ведь здесь выросла, здесь бегала со сверстниками в лес за ягодой, на речку купаться. Она тяжело вздохнула и сдавленно, негромко сказала:

– Ладно, пойдём, времени и так мало осталось.

Они дошли до заросшего пруда, свернули к холму, скорее всего на нём раньше было культовое сооружение, ещё валялись кое, где вытесанные из камня части кого-то строения. Пришли.

Сумчиха наклонилась и потрогала зеленоватый камень, он весь был в грязи, местами на нём рос мох.

– Видишь этот камень? Во времена, когда наш народ славил Перуна, этот камень обрядовым был, на нём заговоры на тайную силу делали. Время шло, все забыли про него, а в нашей семье помнили, и бабушка моя, и её бабушка, знаю про эту силу и я, так вот, возьмёшь его, очистишь от грязи так, чтобы блестел, потом напишешь на нём слова нужные, позже скажу какие, и писать будешь только теми красками, что я тебе дам. Писать будешь ночью при лунном свете, понял? Только ночью при луне и никак иначе. Когда я умру, и меня похоронят, в ту же ночь поставишь этот камень у меня на могиле. Если не выполнишь, не будет тебе покоя и семье твоей не будет, сына твоего и жену за собой заберу. Понял? – сказала ведьма властно.

– Да как не понять, – он ответил быстро. Боялся, вдруг она уловит хоть какое-то сомнение или, хуже того, его нежелание.

– Ну, коли понял, иди ближе, поцелую тебя, крепко поцелую – нагло сказала она.

Он подошёл. Сумчиха провела рукой по его щеке, по губам, заглянула в глаза, затем с силой оттолкнула. Её смех и последние слова он уже услышал как бы издалека, откуда то из-за пригорка. Влад ещё раз огляделся, перед ним камень, вокруг никого, только развалины заброшенного хутора, да в лесу тоскливо одиноко ухала сова. Ещё чуть постояв, направился в сторону Живицы. Шёл и думал, а может быстро собраться и уехать из здешних мест? Да нет, как же, ведь дом своими руками строил, хозяйство такое большое завёл, скот, птица, а выпас лучший в хуторе. Нет, как всё бросить? На новом месте сызнова начинать? Нет. Ничего, всё обойдётся! Ведьма старая, долго не протянет, даже её колдовство от старости не поможет. Обойдётся! После таких мыслей он даже немного воспрял духом.

На следующий день с соседом привезли на телеге камень на двор, затащили под навес и накрыли старым сукном от глаз людских. «Вот так, полежи пока здесь».

– Ну, спасибо, Тимоха, одному бы не осилить, – подавая папиросу, сказал Влад.

Стояли, курили. Тимоха пристально смотрел на камень, потом всё же спросил:

– Зачем тебе, Влад, такой валун, вроде в хозяйстве некуда приткнуть? – щурясь на один глаз, спросил сосед.

– Ни к чему тебе знать, пойдём в хату, лучше по чарке выпьем да о сенокосе поговорим, – ответил Влад.

Прошло несколько дней. Влад, занимаясь хозяйством, про камень подзабыл. Но в одну из ночей луна как-то особенно настойчиво пробивалась через занавеску, будто говорила: «Иди, пора тебе обещанное делать».

Влад встал, прошёл на кухню, налил молока и стал пить, а сам размышлял про данное им слово Сумчихе. Может, и не делать ничего вовсе? Но при этой мысли в окно, словно кто-то постучал.

Его охватила дрожь, он быстро встал и пошёл под навес, где лежал камень. Света керосинки вполне хватало, чистил щёткой, поливая водой. После часа работы валун был чист, только теперь стало видно красивый рисунок, на вид он был похож на малахит, но бледнее и в нём были полоски слюды. Слюда блестела, когда на неё попадал свет лампы, вырисовывались причудливые всевозможные узоры, камень и правда был очень красив. Но главное было то, что на нём были начертаны какие-то знаки, такие же знаки попадались ему на острове средь озера. Внутри что-то подсказывало, что перед ним что-то важное, составляющая часть чего-то таинственного и сильного, но вот чего, понять этого он не мог. Он аккуратно вновь накрыл его сукном и пошёл, ёжась, в хату. Жена сквозь сон ворчала:

– У меня день рождения, гостей придёт полный двор, а ты ничего не сделал, надо же и птицу зарезать, да и других дел полно, небось, светает уже?!

– Не ворчи, всё сделаю вовремя, – сказал он, ложась рядом.

В голове кружилась мысль: «Надо маленько поспать, вот посплю чуть и управлюсь».

К вечеру пришли гости, в основном родственники жены, да кумовья.

Застолье было, как всегда пьяным и шумным, все говорили, перебивая друг друга, иногда пытались спеть, после нескольких попыток Радки всё же удалось организовать пение, пели про охотника за соболями. У жены голос был не очень сильный, она больше подпевала, но зато так душевно, Влад любовался ею, а сам размышлял: «Вот выполню обещанное, и вновь в их семье будет тихо и уютно, как раньше». Будут они ходить также за реку на делянку, полоть огород, а после, разложив еду на траве есть и смеяться, когда птахи совсем уж близко подлетят, хватая крошки хлеба почти из рук. Так в мыслях и прошёл вечер, гости разошлись. Жена уснула быстро, уставши за день, он же взял курево и вышел. Весь двор был залит лунным светом. Влад присел на порог. От такого красивого вида он совсем успокоился, говоря сам себе:

– Ничего, всё будет хорошо, должно быть хорошо! Шли дни, Човырёвы жили как прежде, занимались хозяйством да огородом… Последнюю неделю все хуторяне были на покосе, надо было быстрее управиться, пока погожие дни стоят. Как то вечером мужики возвращались с покоса, шли, разбившись по два, по три, последними шли Влад с соседом Тимохой. На окраине хутора Влада окликнула девочка, стоявшая поодаль.

– Дяденька, дяденька, тут вам передали, – и протянула узелок. Пока он развязывал, девчушка убежала.

– Тимоха, чья девчонка-то, не знаешь?

– Точно не припомню, по-моему, Шареевых, такая же, рыженькая.

Развернув узелок, Влад изменился в лице, перед ним было несколько небольших пузырьков разного цвета, и береста, скрученная в трубочку, перевязанная чёрным шнурком, он сразу понял, кто их послал. Связав обратно узелок, Влад остальной путь шёл молча. Дома прошёл под навес к камню и повесил узелок над ним.

– Ну, вот краски получены, когда теперь Сумчиха даст знать, что пора? – размышлял он.

– Скорее бы уж! А то после этих полученных красок покой пропал, да и сон не идёт.

Но всё решилось быстрее, чем он ожидал, на следующую ночь, как обычно, присел у забора покурить и как всегда думал о своём, про свои заботы.

– Здравствуй, Владушка! – голос Сумчихи как всегда напугал его. От неожиданности он вскрикнул.

– Ну что ты так пугаешься всё время? Что дрожишь? Не рад, что ли? – спросила она ехидно. – Не скучал ли? – продолжила она издеваться. – Ну да ладно, пришла напомнить тебе, с этой ночи пиши, за три ночи надо успеть управиться, да помни – писать будешь только пальцами, пиши строго, как в бересте написано, пиши, в смысл слов не вникай, всё равно не поймёшь.

– Но ведь я никогда такого не писал, а вдруг ошибусь, – тихо сказал он.

– Ты пиши! – сказала она и ещё злобней добавила:

– Не твоего ума дело, пиши, да помни, о чём до этого говорили.

– Да, да, конечно, я сделаю всё, как ты сказала, – согласился быстро он.

Она исчезла так же внезапно, как и появилась.

Влад, чуть помедлив, пошёл к навесу, достал краски и, обмакнув указательный палец, стал легонько пробовать проводить первые линии, но тут начались первые трудности, краски странным образом быстро впитывались в камень, и когда он поправлял линии, то водил пальцем уже по сухому, от этого кожа на пальцах быстро краснела, и было больно продолжать.

К утру на правой руке все подушечки пальцев были стёрты. Во вторую ночь пришлось писать левой рукой. Пальцы его кровили, морщась от боли, он продолжал наносить штрихи, получалось, что строки на камне писались, действительно, кровью.

К третей ночи все пальцы были стёрты, и ему пришлось писать обратной стороной, костяшками. На его руки было страшно смотреть – стёртые в кровь, опухшие, все в ссадинах, будто не писал он, а кайлом в руднике махал.

– Ну, вот и готово! – перевязывая руки полосками льняной тряпицы, сказал он.

– Кровью, через боль писал, не спал три ночи, упрекнуть не в чем. Боже мой – на надпись три дня ушло, кто бы мог подумать!

Рассвело. Влад ещё раз перед уходом взглянул на свою работу, вместо ожидаемой мазни увидел красиво украшенный текст со встроенными непонятными значками, которые иногда напоминали изображения диковинных птиц, а ниже текста почему-то появился лик, с гордо вскинутыми бровями, чёрными большими глазами, упрямый овал лица и надменное очертание губ. Он смотрел и не верил – откуда лик-то? Ведь он только писал текст. Вдруг его осенило.

– Боже мой! Да это же Сумчиха, только молодая. Да! Да! Точно она! Не думал, что она так хороша была в молодости.

Лик и правду получился необычный, он был как бы в глубину, поэтому казался объёмным, все линии оттенены так, что казалось, образ двигался, загадочные краски предали ему небывалую живость. Да! На редкость красиво выглядело.

Влад долго смотрел и не мог понять, как это у него так получилось, пальцами такую красоту сделал, ведь просто писал, а тут вон что вышло.

– Краски-то видно не простые дала мне Сумчиха, – подумал он и, постояв ещё немного, накрыв тряпицей камень, пошёл в дом. Жена встретила вопросом, спросила:

– Не слышал, говорят, Сумчиха умирает? Третий день отойти не может. Видно много на ней грехов?

– Ты чего, жена, переживаешь, придёт час умрёт, – сказал он ей в ответ.

– Так люди говорят, тебя кличет, все косятся теперь! – возмутилась она.

– Да ладно тебе, мало ли ей в голову взбрело! – успокаивал Влад жену.

Ближе к обеду зашёл сосед Тимоха и сказал, что Сумчиха померла. Некоторое время все молчали.

– Ну, умерла, на то воля Божья, – сказала Радка и добавила:

– Теперь на хуторе хоть тихо будет, люди бояться не будут!

– Может и так, – согласно кивая, сказал сосед Тимоха.

Пообедали молча. Провожая Тимоху, Влад тихо, чтобы не слышала жена, попросил:

– Слышь, сосед, ты вечером помоги мне валун на телегу загрузить, одному не управиться.

– Добре, помогу, а когда приходить-то? – переспросил Тимоха.

– Да как стемнеет, так и приходи, – сказал Влад.

– А что, не сгодился в хозяйстве валун-то? – хитро спросил Тимоха. Пришлось ему вкратце рассказать то, о чём просила Сумчиха.

– Не боишься выполнять такое? – спросил с испугом Тимоха.

– Боюсь, а что делать? Не выполнить её наказ ещё страшней, – ответил Влад.

– Ладно, пойду, как стемнеет, приду, – сказал Тимоха.

– Тимоха, ты выпивку возьми с собой, когда поедем, хоть выпьем для духу, всё же дело, вон какое, – попросил Влад.

– Хорошо возьму, – уходя, сказал Тимоха.

Влад ещё постоял, смотря в окна ведьминой хаты, на душе было как-то беспокойно.

В середине дня к хате Сумчихи подъехала повозка. Умирая, она просила, чтобы её погребли в тот же день. Людей во дворе не было, только прибывшие с повозкой четверо мужчин стояли у груши, молча смотрели себе под ноги.

Когда подошло время, они зашли в хату и вынесли красный с чёрными зигзагами гроб, осторожно поставили его на повозку, также укрытой красным покрывалом с чёрными зигзагами. Затем стали по обе стороны повозки, дожидаясь нужного времени.

Соблюдая приличия, Владу, как соседу, надо было зайти, ведь столько времени прожили рядом. Он прошёл во двор, медленно подошёл к гробу и положил в него немного денег. Все четверо могильщиков еле заметно, презрительно усмехнулись. Были они все на одно лицо и совсем одинаково одеты, в чёрные длиннополые одежды и чёрные головные уборы, похожие на скифские шапки. Всё выглядело как-то необычно, даже эта повозка, она будто из далёких времён, таких сейчас не делают, вся резная тёмно-коричневая, из дорогого дерева, по углам резные звери в виде пантер, по бокам тоже резьба в виде диковинных птиц среди цветов, в такой повозке не каждого вельможу раньше хоронили.

Влад перевёл взгляд на мёртвую Сумчиху, лицо её было бледное, но даже сейчас, оно выражало гордость и надменность. Одета она была в богатое платье, красное с чёрными зигзагами, на лбу такая же лента. Он узнал этот наряд, тогда, в его видениях эти вещи были на ней. И хотя людей не было, ощущение похорон важного человека не покидало его. И эти четверо, кто они, откуда явились, да ещё в такой необычной одежде, Влад прежде и не видел такой, а лица их, они были как бы из другого времени, и также выражали гордость и надменность, что и лицо мёртвой Сумчихи. А четвёрка вороных коней, они отливали сильным блеском, словно их покрыли лаком, кони были крупные, мускулистые, их и близко нельзя было сравнить с хуторскими. Видно, там, в неведомом мире, эта старая женщина очень важна, коль такое сопровождение прислали.

Пришло время. Повозка тронулась со двора, за ней степенно пошли четверо незнакомцев. Процессия двигалась медленно и когда повозка проезжала мимо хат, люди выходили и провожали взглядами, кто-то по старому обычаю кланялся, понимали, с ней хоть и беспокойно было, но ведь многим и помогала, а лихие люди так и вообще десятой дорогой хутор обходили. Он подождал, пока повозка скрылась за извороткой, и пошёл к себе.

Остаток дня молча просидел у забора на бревне, где сидел обычно, когда ему было нехорошо, у него было двоякое чувство и чувство облегчения и чувство утраты, трудно понять, чего больше.

Как стемнело, пришёл Тимоха, он был изрядно выпившим и трещал без устали.

– Один ты, Влад, трезвый, не рад, что ли? Все мужики рады, уже не по одной чарке выпили, – не унимался он.

– Я позже выпью, хотя чему радоваться, смерть и есть смерть, – отозвался Влад.

– Но ведь ведьма умерла, – возразил Тимоха.

Влад прервал Тимоху, его раздражало бестолковое суждение о ведьме.

– Ты забыл видно, Тимоха, кто твою дочь вылечил? А? Кто Ивлоху и многих других на ноги поставил? Да она нам лучше любого лекаря была! – сказал Влад.

– Но ведь и шкодила немало? – пытался не соглашаться Тимоха, потом добавил: – Хотя твоя, правда, ещё не известно, что лучше, с ней или без неё.

Уже в полной темноте они загрузили камень на телегу и выехали со двора к кладбищу.

– Слышь, сосед, как выгрузим, я сразу обратно, дюже мне не по себе на погосте, выпивка и та не помогает, – сказал Тимоха.

– Хорошо, сразу уедешь, – успокоил Влад соседа.

Ехали не быстро, но телега всё равно грохотала в ночи, казалось, все знают, куда они едут и зачем. А тут ещё луна вышла, стало совсем светло.

– Что ты будешь делать, тебя не хватало! – ворчал на луну Тимоха.

Где-то, через полчаса приехали. Влад зажёг керосинку и подошёл к могиле. Могила была накрыта тем красным с чёрными зигзагами покрывалом, что было раньше на повозке, и выглядела как большое тёмно-кровавое пятно, по углам могилы были воткнуты четыре шеста, на них нанизаны четыре ворона, всюду разбросана дорогая битая посуда. Всё это выглядело при свете керосинки особенно зловеще, пламя лампы плясало, от этого на могиле тени мёртвых воронов словно оживали и рвали когтистыми лапами невидимую мертвечину, а складки покрывала создавали тени и плавно двигались, казалась, что Влад с соседом стоят в яме по колено в крови. Тимоху трясло.

– Давай быстрей сгружаем, да я поеду, у меня вон волосы уж шевелятся, – шептал, заикаясь, сосед.

– Сейчас, сейчас, ты выпей ещё, да и мне дай, а то мне тоже жутковато от такого вида, – также испуганно ответил ему Влад.

Подъехав как можно ближе к могиле, они спустили камень по доскам почти на нужное место. И пока Влад лагой поправлял камень, Тимоха с грохотом умчался в сторону хутора, далеко в темноте раздавался его голос: «Пошли, пошли быстрее!» – подгонял он лошадей. Влад установил теперь уже ставший памятником камень как надо и присел рядом, вытирая пот со лба.

– Вот и всё обещанное выполнено, – засмеялся он коротко, как безумный.

– Всё, всё я теперь свободен… – он уткнулся в могильный холм и плакал. Потом успокоившись, поднёс лампу и стал смотреть, он долго смотрел на этот гордый красивый лик, затем нежно провёл рукой по овалу лица и, не выдержав, поцеловал холодные губы на памятнике.

– Ну, всё, покойся с миром! – сказал, прощаясь, он.

Влад был счастлив, теперь никто не будет мешать им жить, никто не будет висеть страшным грузом над их головами. Но не знал он, радостный, что поцеловав образ на памятнике, не всё, но многое, чем обладала Сумчиха, перешло к нему, и теперь он звёздными ночами будет наводить страх на всех, теперь он будет донимать молодых красавиц, а народ прозовёт его Човырём и жить он будет в той же хате под вековой грушей, так же будут дети и взрослые обходить стороной его жилище и называть это место «Чёрной грушей».

Только не это будет заботить его, сидя долгими вечерами у окошка, и даже не то, что не будет у него семьи, а то, что не мог он забыть синеокую красавицу, в какую обращалась Сумчиха и её долгий поцелуй, изменивший его в судьбу.

И как в первую после похорон полночь с нетерпением будет ожидать гостью в красном платье с чёрными зигзагами и, кланяясь ей в пояс, провожать её к колдовскому столу. И когда, сидя у старого зеркала, колдунья во времени, спросит его, что выбирает он сейчас, житьё как прежде с семьёй, с деревенскими хлопотами или обладание закрытой силой и общение с ней, то Влад, упав ей в ноги и обхватив руками красные сапожки, с горячностью произнесёт:

– С тобой, конечно, с тобой!

Он не захочет использовать последнюю возможность стать таким как прежде. А на следующую ночь Сумчиха всё больше будет молчать, а перед рассветом, уходя, ведьма пристально посмотрит на него и как-то словно с досадой промолвит:

– Владушка, Владушка, ты и впрямь стал Човырём! Она уйдёт ночью и только сказанное ею, словно эхо

трижды разнесётся вокруг: Човырь, Човырь, Човырь. Влад кинется к открытой двери и жалостно крикнет в пространство:

– Не покидай меня, не покидай, окаянная… Сердце вырвала… Душу запеленала… а-а-а!.. – он обхватит голову руками и зарыдает.

Продолжение

Было ранее утро, от земли шёл пар, хутор ещё дремал, на другой стороне улочки выла собака, и этот вой выделялся из звуков, нагоняя беспокойство и неуверенность. Влад встал, некоторое время сидел, молча уставившись в одну точку, и не мог понять, это будет какая по счёту ночь, как схоронили Сумчиху, но тут ему пришла простая мысль, а какая, в общем-то, ему разница, какая ночь.

Так, немного посидев, решил затопить печь, дрова, потрескивая, нагоняли на размышления.

«Я ли это, со мной ли всё происходит? Или вот сейчас откажусь, и станет всё как прежде? Как так произошло, что я не заметил, как затянуло, как изменилось сознание? Я, который всегда всем говорил, что нужно быть сильным, управлять своими желаниями и вдруг сам, словно неразумное насекомое, попал в световую ловушку? А с другой стороны, это ведь не просто соблазн красотой, тут другое, скрытые заветные знания и такие, что дух захватывает от понимания, что можно над людьми делать, как влиять на судьбы. Если бы раньше кто сказал, то в жизнь не поверил бы, даже сейчас, когда уже много раз видел колдовство в действии, и всё равно сознание не верит в происходящее».

Он сел у окошка и стал ждать сумерек, ведь Сумчиха обещала все эти девять ночей приходить, но ведь что странно, после её ухода становилось ещё страшней, со старым миром он почти порвал, а вот новый пугал, и понять этот мир было непросто.

Вот прошлым вечером, проходя мимо старинного зеркала, заглянул в него и остолбенел. Там в отражении, словно за окном, виднелась зелёная лужайка, трава изумрудная, сочная, по траве кое, где цветы полевые, жёлтенькие всё больше, цветы красивые, необычные. Сама картинка как будто плыла, словно марево в летнюю жару.

Влад, было, хотел уже отойти, как вдруг в зеркале появились огромные глаза, страшные, лилового цвета, они немигающе смотрели на него, он отошёл и стал дальше у печи, глаза скосились на него. Не выдержав, он закричал:

– Что, что тебе надо? Теперь я здесь живу, я! – глаза исчезли.

Влад в горячности подумал, а может, выбросить зеркало, ведь теперь он же здесь хозяин? Но при этой мысли его замутило.

«Ты хозяин? Нет, ты ещё не хозяин, ты букашка, не имеющая пока сил. Ты спи эти дни, спи и жди хозяйку!» – крутилась в голове чужая мысль.

Он начал засыпать и сквозь сонную пелену ему слышались то шаркающие шаги, то негромкие голоса и смех, потом чужой голос прошептал: «Даша, то есть Дарья Ильинична здесь пока хозяйка, а ты пока спи, спи, не думай, ты привыкнешь ко всему, спи», – наказывал чужой голос.

Влад проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит. Так и было, за столом сидела Сумчиха, спокойный холодный взгляд был направлен на него. Он быстро встал и подошёл к ней.

– Здравствуй, Дарья Ильинична! – как-то робко сказал Влад.

– Здравствуй мне говоришь? Да ты и впрямь иногда дуреешь, что ли? Покойнице здравия желаешь! – со злой иронией ответила она.

– Ну тогда я рад, что вижу, что пришла… вот… и… – он бормотал ещё что-то сбивчиво, было трудно понять что.

– Не пойму что ты говоришь, ты бы понятней говорил, –  сказала ведьма.

– Да я вот говорю, что вроде обживаюсь, тут иногда такое, что и словами трудно выразить, – невнятно твердил Влад.

– Да ладно, не суетись, присядь уже, – повелительно сказала ведьма.

– Может узвару или ещё чего? – предложил Влад. Сумчиха хмыкнула.

– А… ну да, ну да… Снова я не подумавши сказал, я просто когда тебя… вернее, Вас, вижу, теряюсь всегда. Вы в этом обличии меня вроде как пугаете, мне холодно и страшно, как перед снежной лавиной, вот поэтому мысли скачут и путаются…