Дикая груша – лакомство Ведьмы. Сборник рассказов

– Пап, ты чего так рано?

– Да так, сынок, рассвет хотел увидеть, вот и встал рано, – соврал он сыну. Влад всё держал в себе – и то, что ночами не давало покоя, и про то, как звало куда-то внутренним голосом, про всё молчал. Не мог же он рассказать сыну, что недавно случилось, боялся, не поймёт. Как объяснить, что колдунья вот так мужиков воли лишает и водит, как телков на верёвке. Он вспомнил, что давеча было. Легли уже спать, да сон что-то не шёл, всё крутился с боку на бок, сначала ему показалось, вроде кто-то говорит за окнами, он встал, посмотрел, никого нет, хотел было уже лечь обратно, как услышал шёпот, еле слышный, тёплый как летний южный ветерок.

– Влад… Владушка…

Этот шёпот, словно сеть опутывал, туманил его сознание, сковывал движения, и звал, звал ласково, но настойчиво, так, что не было сил ему противиться, и он пошёл, дрожа, будто от холода, пошёл на этот зов, такой манящий и такой пугающий.

Босой, в одной белой ночной рубахе, шёл он по траве всё дальше и дальше к тёмному бору, и если бы кто посмотрел в это время со стороны, то подумал бы, что мужик рехнулся, то вроде пустоту обнимает, то кружится в таинственном танце, потом затихает и водит руками по воздуху, раскачивая головой в стороны, то вдруг побежит, или ляжет на траву и долго смотрит на свои ладони.

Бедолага, ему то всё казалось, что он с красавицей по лугу идёт, обнимает да целует её, на самом же деле он был один, и танцевал, и ласкал только ночную пустоту.

Сумчиха знала своё дело, знала, как из молого сильного мужика вмиг силушку, откачать, из которого словно выжали все соки, в человека который одновременно будет бояться её и желать вновь и вновь, не думая о последствии, желать без остатка, до дна. Томные, необыкновенные ласки в обмен на силу и здоровье – что может быть коварней? Да она знала суть людской породы, знала как никто. Так, будто целуя и жарко обнимая, вела она его, словно телёнка на верёвке, всё дальше и дальше от околицы…

– Что, Влад, устал? Устал, милый, устал…

Она кинула платок на траву.

– Сядь рядышком, обними меня… Крепче… Я ведь тоже озябла…

Он сел рядом и крепко обнял её.

– Что же ты так мало уста мои целуешь, али не сладки?

Эти слова звучали как-то издалека, будто сверху. Он вспомнил, что так уже было, когда молодым сильно напился вина и, лёжа на кровати, силился поднять голову, когда его ругала мать, вытирая слёзы подолом. Вот так и сейчас пытался оторваться от этих губ, от этих ласк, но не мог. Наоборот, он всё дальше и отдалённей слышал то, что говорил ему этот приятный голос, по телу растекалось что-то сладкое, тягучее, потом в животе запекло и дальше его стало трясти, губы пересохли, будто он не пил очень долго воды, всё тело ломило и жгло. Тем не менее, он смотрел в эти красивейшие глаза, в этот миг готов был отдать себя полностью, лишь бы подольше побыть с ней, ещё и ещё.

Он очнулся, было прохладно, на востоке уже становилось светлее, звёзды тускнели, исчезая из виду, смолкли сверчки, наступало утро. Влад чувствовал себя полностью разбитым, даже с сильной простуды и то было легче. Мало, что всё ныло и горело, да ещё на душе было пусто, будто вычерпали всё, оголив стыд и воспалив совесть. Противно, ой как же противно на душе. Не мог он знать и понять, что с каждой лаской она не только тормошила его душу, но и словно горящей головешкой прижигала сознание, подчиняла его волю. Вот так сидел он в тяжёлых думах, пока вновь не услышал голос сына… Лекша спросил:

– Па, но ты что молчишь? Я спрашиваю, а ты всё не отвечаешь!

Влад, ещё чуть помолчав, сказал:

– А пойдём-ко, сынок, в лес, грибов соберём, да мать грибовницу сделает.

Но в голове он держал совсем другое, хотел по пути зайти поговорить со старым Захарием, слух идёт, что старец всё знает. Правда, никто толком не знал, кто Захарий и когда он в здешних местах объявился, да и лет ему, сколько никто не знал, говаривали, что уж давно под сотню, а может и больше ста.

Сам Захарий был человеком не очень общительным, хотя к нему и приходили все в округе, знали, что поможет и советом, и подлечит кого надо. Травы он заготовлял со знанием дела, чистые, с силой. Вот так и разносит людская молва о нём всё то, чем помогает людям.

На хуторе Захарий объявился ранней весной, седой с длинными до плеч волосами, в старой расшитой рубахе до колен, с затасканной сумой и необычным посохом, он бросался в глаза, было видно, что человек он пришлый.

Захарий походил по улочкам, всё у всех расспросил, что да как, кто чем живёт, есть ли у них такие люди, что водят дружбу, как говорится, с тёмной силой. Конечно же, ему рассказали про бабку Сумохину, каждый говорил по своему, но из всех речей можно было понять, какой силой она обладает и что она истинная хозяйка здешних мест. Глаза старика оживились, для себя он решил, что здесь останется, всю жизнь он посвятил противостоянию с такими, кем была бабка Сумохина, всю жизнь по мере сил помогал людям, кому от душевных мук, кому от физической боли. Чаще всего ему всё удавалось, но бывало и нет. Сила то всех разная, есть такие, что знания свои несут аж с той поры, когда предки вышли с севера после похолодания и тысячи племён славянских пошли в более тёплые земли. Уже многие и слов то, что звучат в заклинаниях, не помнят, не говоря уже о значении этих слов, читать руны уже почти никто не может, как пришла другая религия, стали православных людей преследовать, вот и забыли, кто от страха, а кто просто от лености. А ведь значение рун великое, много знаний скрыто под этими вроде простыми знаками, вот, к примеру, заходишь в глазища (спирали из камня), идёшь по ним, читая руны, посвящённые Велесу, и скот растёт крепким, не хворает, но если прочитать обратно и назвать того, кому посылаешь, у того, наоборот, падёт скот, да и не только скот. Для многих это бабкины сказки, но это до тех пор, пока человека самого не коснётся.

Захарий всё это знал, знал не по слухам, пускали на него даже огненного змея, с тех пор отметина на лице. После того случая он ещё не раз испытывал на себе силу колдунов. Потрёпанному, но ему чаще всего удавалось сдерживать тех, кто днём больше в дрёме, а вот ночью, словно летучие мыши, их мысли и пожелания пронизывают пространство, неся чаще непонятное и страх в семьи простых хуторян.

Вот так и стоял он, вроде как, на посту между тенью и светом. Вообще то, всех людей старик встречал только во дворе, в избу не водил, говорил, что взоры и присутствие людей нежелательно рядом с травами и разными его вещицами, мол, тогда сила их меньше становится. Всех пришедших проводил под резными небольшими воротами, которые были сплошь изрезанные рунами. Вот к какому старцу пришёл Влад с сыном за помощью.

Захарий встретил Влада с сыном ещё у калитки, провёл под воротами, читая тихо какие-то ему только ведомые изречения. Потом провёл на скамью, угостил медовым квасом, а уж потом сказал, что готов выслушать все неприятности Влада.

Захарий слушал молча, только изредка цокал языком, да качал головой…

– Ну что сказать тебе, Влад, сильная ведьма в ваших местах, и в человека войти может, и любой образ создать, я о такой раньше и не слыхивал, вот так мужиков, словно телков на верёвке водит, чудно, коль не было бы бедою. Что, видать, не одного мужика высушила! Ну что же, обряд нужно делать, обряд древний, ещё с дедовых времён. Должен помочь. Только вот помни, что уязвима она в полночь сразу после ночных петухов, может минуту, а может две этого никто не знает точно. Ну, а теперь запоминай, что говорить буду, а остальное тебе напишу на бумаге, да не потеряй, чтобы в чужие руки не попало. Выполни всё точь-в-точь как скажу, уяснил? Прежде твою жену надо защитить, ведьме в женщину легче войти, сразу и не поймёшь в бабе перемены. Всё понял, как делать надо?

– Да, Захарий, спасибо, всё исполню, как ты сказал.

После разговора со старцем Влад почувствовал себя поуверенней, даже лицо немного стало светлей. И обратившись к Лекше, подмигнув, сказал:

– Ну что, сынок, с луной на болото пойдём, вот и твоя теперь помощь понадобиться, вдвоём всегда сподручней будет!

Стемнело. Они взяли старые мешки и направились в сторону поймы. Под ногами хлюпала жижа, комарья было столько, что казалось, они со всех мест слетелись именно сюда. Старались траву рвать быстро, чтобы быстрей покинуть этот кошмар из кровососов, зажженная махорка не помогала и, поэтому одной рукой приходилось постоянно махать сломанной веткой, это замедляло их работу. Спустя где-то часа два, искусанные, Влад с сыном возвращались с болота с полными мешками. Как и говорил старец, они нарвали много багульника, от его запаха кружило голову и слегка мутило. Дома до ночи спрятали мешки в чулан, а сами стали ждать заветного времени. Но время, как назло, тянулось и тянулось, сильно выматывая хуже тяжкой работы. Вдруг раздался крик сыча. От неожиданности они вздрогнули. Когда сыч прокричал третий раз, они быстро приблизились к железной, выдвинутой на середину комнаты, кровати и стали обкладывать пахучим багульником спящую Радку, да так плотно чтобы не было прорех. Затем Влад достал мятый жёлтый листок, что дал ему раньше старец, и стал читать. Он пытался читать громко и важно.

Читая древние заклинания, которые написал на листке старый Захарий, Влад то и дело сбивался, повторяя вновь и вновь труднопроизносимые, забытые в веках древние слова, но с каждым произнесённым словом ему становилось легче, растерянность уходила, он читал твёрже и уверенней.

И вот воздух вокруг кровати стал видимым, будто кровать находиться в куске прозрачного льда, потом этот сгусток воздуха вздрогнул, как высокая трава под порывом ветра, и откуда-то, из неведомого, искрясь, словно тысяча светлячков, явилась сила, сила древняя родовая, стекаясь, она сначала сделала круг возле берегини в углу, а потом стала, словно частички света, облеплять спящую Радку. Они изумлёнными глазами смотрели на происходящее.

На какой-то миг Владу показалось, что вся эта комната и есть тот забытый ведающий мир, в голове плыли образы, старцы в расшитых рубахах, священные руны, сложенные в таинственные тексты, всё сопровождалось тонким звуком, будто далеко играет жалейка. Где-то там, в глубине сознания, он понимал – вот этот мир, который люди всегда считали мерилом всего, вот этот мир, описанный в ведах, мир забытых знаний и вот теперь через древние заклинания ему довелось хоть чуть прикоснуться к нему, этому заветному миру.

Возбуждённый до предела, с горящими глазами, он продолжал читать заклинания. Сознание уносило иногда туда, откуда пришла эта сила, сила тысяч поколений, туда, чему люди не могут дать определение до сих пор. Обескураженный, он не мог понять, где явь, а где нет. Вокруг плыло вроде видения, но какое-то непонятное, смешанное. Вдруг его глаза увидели женщину, одетую не так, как все. Влад совсем потерял чувство реальности, всё плыло.

Красная одежда и внизу, и вверху пересекалась чёрными зигзагами, густые волосы перехватывала такая же лента, такие же сапожки, всё говорило, что это не простая женщина. Хищное надменное лицо выдавало уверенность, даже наглость, все вокруг как-то сторонились её. Боже! Да это же Сумчиха! Влад уже ничего не понимал, всё спуталось в голове. Она приблизилась и заговорила:

– Что, глупенький, ты думал, я только твоя соседка? Я везде, я сейчас здесь, завтра там у вас, потом и у ваших внуков, так что я – везде и всегда! Глупец! Я как тень мыслей ваших, думаешь не видно как ты смотришь на Миланью, на её стан, в глаза её синие заглядываешь? Так что, милок, мы с тобой только начинаем!

Она расхохоталась со злобной издёвкой. Потом воображаемое как-то резко ушло, вновь перед ним комната, запах багульника, сынишка с широко раскрытыми глазами. Влад ещё какое-то время не мог прийти в себя, пока голос Лекши не вывел его полностью из этого состояния.

– Надо спрятаться, папа, быстрей надо спрятаться!

Завершив обряд, спрятались в чулане – кладовке за маленькой дощатой дверцей. После очередного крика сыча комната стала наполняться каким-то шорохом, затем послышался жутковатый хохоток и из всех углов к постели жены, корячась на коротких кривых ножках, медленно потянулась всевозможная нежить. В лунном свете их убогие бугристые тела отливали серо-голубым мистическим светом, в красных глазищах злоба и лютость. Они, повизгивая, как шакалы в стае, стали обступать кровать. Через мгновение из печи с шипеньем выплыл огненный шар, остановился, затем стал тускнеть, и на месте, где только что всё светилось и искрило, стала проявляться полупрозрачная фигура, проявлялась очень медленно, как морозный узор на окне, только узор не подвижен, здесь же всё плавно колыхалось, как бы дышало, словно туман в лощине. И когда проявилась вся фигура, стало ясно, что перед ними страшная могучая сила, заключённые кем-то в размеры человеческого тела, энергия струилась то вверх, то вниз, при этом было слышно потрескивание, как будто горят сосновые ветки, через всю фигуру проходили сине-фиолетовые линии, мелкие, средние и крупные, похожие на кровеносную систему человека,. И вот это страшное, сильное и в основе своей не понятное теперь здесь, в их доме, рядом с ними.

Влад сглотнул слюну, вышло нежелательно громко, призрак повернулся в сторону чулана. Самое поразительное было то, что лицо, если его можно было так назвать, выражало то состояние, что было у призрака сейчас – злость, в пике надменности, оно словно говорило «Что, человечишко, слабая душонка, прими неизбежность, падай на колени, вы жалкие, вы в большинстве своём предаёте своих, мелкодушные слизняки, вы слабые твари!» Злобный взор был обращён на них сквозь тонкую дощатую дверку, было жутко, казалось, взгляд призрака просачивается сквозь маленькие щелки дверцы.

Это становилось невыносимым, и Влад закрыл лицо сына руками, а сам отвернулся в сторону, но взгляд сам невольно устремлялся сквозь щели в двери на призрака, несмотря на жуткий страх.

Призрак поплыл по комнате, бросая всё по пути, сначала он выбросил все вещи Радки из сундука, а когда приблизился к шкатулке с украшениями, казалось, будто призрак злорадствует и усмехается, беря поочерёдно украшения, примерял и потом в бешенстве бросал прочь в угол. Пришла очередь любимой броши. Призрак долго крутил её, рассматривал пристально, словно запоминал, потом с силой бросил в зеркало. И брошка и зеркало разлетелись на несколько частей, так сосулька с крыши разбивается о землю. Испуганные Влад с сыном сидели в чулане, и казалось, они на маленькой лодочке попали в шторм, только этот шторм был из лютой злобы, ненависти к простым человеческим отношениям. И если сравнить, ещё неизвестно что страшнее, там водная стихия, хоть и мощная, но всё же просто сила, другое здесь – неведомое, не зря называется запредельным, тёмным, потусторонним. Значит, видно было, чего бояться, коль все поколения передавали из уст в уста всю непонятность и от этого ещё сильней пугающее суеверие, а вернее сказать, тот мир, за пониманием нашего разума.

Сделав круг по комнате, призрак вновь остановился напротив дверцы чулана, его взор будто проникал сквозь дверь, холодил всё внутри, вызывая дрожь и дикий испуг. Лекша ещё сильнее затрясся и прижался к отцу. Затем призрак приблизился к кровати и замер, словно взвешивал свои возможности.

– Папа, она… Папа, Сумчиха? – Испуганный почти до обморока, шептал он отцу.

– Тихо, ради твоей мамы, тихо! – Влад как мог, успокаивал сына, закрывая его лицо рукой.

Бледные, дрожа от страха, они сквозь щель двери наблюдали, как возле спящей Радки неистовал призрак, страшный, он метался по комнате, пытаясь приблизиться к постели, но в последний миг, что то его отбрасывало, он бесился, то взмывал к потолку, то отлетев в угол, издавал жуткие звуки, что-то вроде скрежета, от которого становилось на душе так жутко, что разум отказывался принять всё как реальность. Призраку вторила вся нежить, они то лязгали зубами, то подвывали, как стая давно не жравших шакалов. Но наконец-то время их ушло, вся нежить растворилась тихо, а вот призрак, ещё побесившись, вылетел в трубу печи подлетев к внешней стороне окна проскрипел:

– Эх, Влад, Влад… На чёрную луну тебе никто не поможет!

Запели петухи и призрак исчез. Когда всё стихло, они бросились к постели, Радка проснулась, широко открытыми глазами смотрела на мужа и качала головой. Лекша тоже посмотрел на отца, сказал:

– Папа, у тебя на лице пятно в виде лапы курицы!

– Да, жуткая ночка, нам выпала! – обнимая жену и сына, запинаясь, сказал Влад, затем продолжил:

– Надо к старцу сходить, всё рассказать, да и спросить, что дальше делать. Лекша, давай, пошли к хибарке сходим, расскажем, что ночью перетерпели – такого, наверное, старец и сам не видал.

Влад с сыном быстрым шагом торопились к Захарию. Им быстрее хотелось рассказать о пережитом в эту страшную ночь. Зайдя в хибарку старика, ужаснулись, всё было разбросано, в углу истошно вопил кот, а за столом с застывшими от безумного страха глазами, сидел мёртвый старик.

Да-а-а!.. Не мог знать он, что Сумчиха не просто ведьма, она ведьма во времени, дух её переходит из тела в тело, меняя их вроде посуды, а вот нутро и сила не меняется, а если ей удавалось высушить дюжину парней, желательно с одинаковым именем, то она даже удваивала силу. Эх, понадеялся на себя, не раз вступал в схватки и, всегда на всех у него находилось средство, на кого заговор на лунном камне действовал, на кого надо было и несколько обрядов делать, а кого-то только руны из ясеня, уложенные в определённом порядке, останавливали. На многих у него было средство, но только не на Сумчиху. Сразу от Човырёвых взбешённая ведьмина сущность понеслась к избе Захария, она поняла, кто помог им, и решила наказать старика. Облетев вокруг, она нашла слабое место, проникла в избу. Оказавшись внутри, стала кружить по кругу, так кружилась, пока все стены, потолок, и пол не стали зелёными, как будто кто-то обил их зелёным сукном. После этого она приблизилась к лицу старика, почти в упор, и стала ждать, когда он откроет глаза. Захарий проснулся, а вот заговор не успел прочитать. И как беспомощную муху паук заматывает в паутину, так и Сумчиха приподняла и усадила его угол, сковав по рукам и ногам, лишённого воли и действия. Захарий смотрел своими голубыми глазами, словно дитя, понимая, что на этот раз ему не выкрутиться. И тут началось…

Комната наполнилась непереносимым звуком, словно вблизи настраивают скрипку, так продолжалось некоторое время, затем будто кто-то погасил лампу, стало темно и совсем тихо, и вот как бы издалека послышалось мяуканье котёнка, потом всё яснее и громче, вот появился и сам котёнок, пушистый, рыженький с белым галстуком, белыми лапками, он жалобно мяукал, и в его мяуканье словно слышалось: «Я маленькая жизнь, я маленькая ещё беспомощная жизнь…»

И среди этой мрачности уже один вид этого существа вызывал жалость. Вдруг резкий, больше похожий на плач, крик пронзил всё вокруг, и маленькое создание повисло вниз головой, подвешенное за хвостик. Кто-то невидимый, как в театре марионеток, дёргал нити, оставляя мучиться это маленькое создание, дальше мучения становились всё более жестокими, и вот уже блестящий крюк впился в бок несчастного создания, кровь брызнула во все стороны, кровь, казалось, лилась нескончаемым потоком, капли долго летели вниз и разбивались ещё на более мелкие брызги, издавая звук горечи и страдания. Котёнок кричал так, что Захарий не выдержал и отвернулся, но напрасно, та же картина была и там, и на потолке, везде, казалось, кто-то устроил массовое побоище котят. И не было возможности отвернуться и закрыть глаза, вокруг боль и горе, страшный крик и снова муки. Котёнок корчился от боли и будто говорил: «За что? Я ведь ещё не жил…» Его маленькое тельце содрогалось. Захарий горестно смотрел на всё, из добрых старческих глаз стекали слёзы, ему ли не знать цену жизни, ему, стоящему всегда на грани жизни и смерти. Всё стихло внезапно и стало опять темно, но так было недолго. Из полумрака высветился стол, где лежал теперь уже белокурый малыш, он улыбался, беззаботно тянул к нему руки и тихо агукал, и когда над ним появился крюк, с которого стекала кровь, старик закричал…

– Довольно… Хватит… Прекрати… Остановись, остановись, ты, не знающая предела мукам, ты, несущая страдание, сколько тебе нужно горя, сколько?

Крюк приблизился к груди ребёнка… Захарий взмолился:

– Стой… оста… (задыхаясь, прижимая ладонь к сердцу). Слова оборвались, голова запрокинулась, сердце его не выдержало, он был, наверное, слишком добрым человеком, чтобы видеть такое. Да! Сумчиха знала, как на кого воздействовать, она приблизилась к бездыханному телу. Посмотрела в упор в застывшие глаза… Зло сказала:

– Зачем? Да затем! Тебе ли не знать, Захарий?

Влад осмотрел всё вокруг, обрядовые вещи старика на месте, видно, он и защиту толком не делал против неё:

– Понятно… Страхом она его убила, – сказал он как-то обречённо.

И, понурив голову, побрёл с сыном прочь от хибарки старика. Дома он не находил себе места, то в огороде покопается, то, придя на завалинку, нервно курил.

– Чего жду? Надо самому что-то делать! – сказал он сам себе.

И решил он ночью сам идти к хате ведьмы.

Наступила ночь. Как назло было очень тихо, никто нигде не веселился, никакого праздника не отмечали, только изредка раздавался одинокий лай встревоженной собаки. Влад зашёл со стороны пустыря и стал медленно, почти на ощупь, двигаться, только он переступил межу огорода ведьмы, как сразу послышались голоса. Кто-то зашептал с издёвкой, комментируя каждый его шаг:

– Вот так… Поднимай ножку… Вот так ставь ножку… ещё давай ещё… иди-иди, тебя давно ждут…

Голос был негромкий, но звучал так, что внутри что-то тянуло и выкручивало. Этот голос и голосом назвать нельзя, он звучал не как живая речь, а больше был похож на треск кузнечика, только звучал тихо и очень вкрадчиво:

– Смотрите-ка, он остановился!

И десятки таких же голосов шёпотом подхватывали:

– Остановился мужичок-то, остановился людишка!

Чем дальше, тем больше звучали голоса и тем сильнее страх проникал в каждую его жилку. Страх был настолько сильный, что вызывал тошноту, и когда он от дурноты наклонился, то ему показалось, что всё вокруг покрыто слоем больших могильных чёрных жуков, они были огромны, с человеческую ладонь, но самое ужасное, у них на спине, словно посмертные маски, были бледные лица умерших людей, умерших не так давно и лица всё больше знакомые, на лицах тоска и муки, всё то, что испытывал человек в момент своей смерти. Жуки медленно ползали, копошились, каждый пытался влезть на другого, раздавались протяжные стоны и какие-то жуткие прошения…

– Пусти… Пусти… наверх, мне бы наверх… а… тесно мне… душно мне… пусти!

Влад почти совсем одурел от страха и, чтобы хоть как-то прийти в себя, решил закурить. Руки тряслись, он никак не мог поджечь папиросу, с досады разорвал и бросил под ноги, и там, где просыпался табак, место стало свободным и чистым, да точно обыкновенная трава, он присел, решил перевести дух от перенесённого, начал растирать мочки ушей и виски, при этом стал читать то, что пришло ему в голову: «Господи, помилуй мя… Господи, помоги мне!»

Так повторял он дрожащими губами. Вдруг ему стало поспокойнее. Наверное, он и не понял, как его слова сложились в несложную молитву, а скорее прошение к Небу о защите. Вот в этот миг решалось, если повернёт назад, то будет жить, как обычные люди, если пойдёт дальше, то быть ему с теми, кто живёт на пограничье миров. Наконец-то ему удалось закурить, курил быстро и нервно.

– Нет! Всё! С меня хватит, надо идти отсюда быстрей!

Он, было, уже повернулся и хотел бежать прочь от этого кошмара, как вдруг ставня окна плавно приоткрылась, и мягкий свет керосинки осветил полоской огород. Глупый, он остановился и словно ночное создание стал подходить на свет в окне, что-то неведомое тянуло его туда сильнее, чем страх, сильнее воли его.

Он медленно пошёл к окну, еле переставляя ноги, почти не слышно. Да, ему было страшно, даже наверно ужасно, он постоянно трясся, то и дело, облизывая пересыхающие губы. Влад слышал не только, как бьётся его сердце, но и кажется, слышал движение крови по венам, он покрывался липким потом, который бывает от дикого страха. Почти в предобморочном состоянии он подошёл к окну. Через неприкрытую ставню заглянул в тускло освещённую комнату.

Сумчиха ходила вокруг стола, что-то бормотала, потом кряхтя, подошла к бочке, залезла в неё и окунулась с головой в какой-то вар, так посидела какое-то время, затем вылезла и обтёрлась веером из гусиных перьев, потом прошла к столу и легла, прошло немного времени и над её телом появился маленький светящиеся шарик размером с горошину, он переливался всеми цветами, как мыльный пузырь на солнце, чуть спустя появился другой шарик, но этот выглядел как чёрная жемчужина, шарики вращались вокруг друг друга, но не быстро они словно ждали чего-то, и вот когда пар от тела перестал подниматься вверх, они пустились в дикую пляску. И через мгновение, как из под ткацкого станка выходит ткань, так из движения этих шариков, начала вырисовываться фигура девушки, сначала она была прозрачно-чистая, похожая на первый лёд, но потом из трещины в зеркале к ней протянулась тонкая, как волосок, сияющая нить и как на веретено стала наматываться на ледяную фигуру. Нить опутывала фигуру всё больше и больше, пока словно шелкопряд не окутала полностью. Поражённый увиденным, он стоял и не мог осознать, неужели вот так ему довелось увидеть то, о чём слышал в далёком детстве от старенькой бабушки и думал, что так не бывает, что всё это выдумки. А вышло во как, это он вот сейчас стоит в ночи под окнами настоящей ведьмы и видит то, что никогда и никто не видел, то, чему объяснения нет, то, что так сильно пугало и будет пугать простых людей.