Чуждость

– Люди, – мелькнуло в голове, и она облегченно вздохнула. В сложившейся ситуации даже появление Брюса было не самым худшим вариантом. Подспудно её пугала мысль, что она может столкнуться в лесу с крупным зверем. А с поврежденной ногой ей от него ни убежать, ни влезть на дерево, да и оружия никакого кроме палки…

И в это время из окружающего марева тумана прямо на неё выскочил крупный волк и злобно щерясь, замер напротив.

Вздрогнув от неожиданности, Мила перенесла вес на здоровую ногу и подняла палку, показывая, что сдаваться без боя не намерена, и волку придется либо отступить, либо вступить с ней в схватку. Однако приближающиеся шум и хруст валежника, указывающие, что преследующие волка охотники, похоже, уже близко, лишили его возможности отступить и, не сводя с неё напряженного взгляда, волк продолжил, злобно щерясь, стоять. По его напряженным мышцам ей показалось, что он готовится к прыжку, и она решила не ждать нападения. Схватив палку двумя руками за середину, на небольшом расстоянии ладоней друг от друга, она сама бросилась на волка, стараясь в броске запихнуть в пасть зверя кусок палки меж рук.

Каким-то чудом ей это удалось и, повалив зверя и прижимая палкой его разинутую пасть к земле, она всем телом навалилась на извивающегося и пытающегося вырваться из-под неё волка. Его когти проехались по её боку и ноге, но страх, что вырвавшись, волк кроме когтей пустит в ход и зубы прибавил ей сил, и она усилила нажим на палку.

Волк хрипло зарычал, и тут же кто-то рядом громко закричал:

– Фу! Нельзя! Нельзя!

Волк под руками Милы перестал выдираться, и тут она с удивлением заметила ошейник на его шее, а в следующее мгновение чьи-то сильные руки обхватили её сзади и потащили в сторону.

Справившись с первым изумлением, Мила отпустила палку и, повернув голову, увидела лицо Брюса.

– Ты ранена? – он прижал её к себе, ощупывая плечи и руки.

– Это что, твой зверь? – ничего не отвечая на его вопрос, срывающимся голосом нервно выдохнула она.

– Нет, его, – Брюс кивком указал на замершего неподалеку мужчину в полицейской форме, держащего за ошейник поднявшегося с земли её противника. – Это полицейская собака. Так он ранил тебя?

– Какая это собака?! Это волк, – Мила судорожно сглотнула и поморщилась.

– Он полукровка, – тихо пояснил полицейский, держащий неприязненно глядящего на неё и тяжело дышащего пса, – но это все же больше собака, чем волк, и он отлично выдрессирован. Вернее, мне казалось, что выдрессирован. Вы первая на кого он бросился без команды, – и нервно повел плечами: – Похоже, теперь придется его усыпить, раз такое случилось.

– Он не виноват, – Мила качнула головой. – Я сама на него набросилась, подумала: волк, и решила не ждать нападения. Так что он тут не причем.

– Ну да, в таком тумане его и впрямь за волка легко принять, – согласно кивнул тот, сокрушенно добавив: – Да тут еще кольцо на ошейнике сломалось, и он с поводка сорвался. Все одно к одному.

– Так ты ранена? И что это у тебя с ногой? – руки Брюса, обнимающие ее, скользнули ниже, и он, почувствовав на пальцах окровавленную ткань, тут же тихо выругался: – Черт! Похоже, он все же зацепил тебя. Весь бок в крови и нога тоже. Да что же за напасть такая! Очень больно, малышка?

Боль и жалость к себе затопили Милу и, не выдержав нахлынувших чувств, она, судорожно всхлипнув, уткнулась в плечо Брюса.

– Лу, девочка моя, – он прижал её к себе и крепко обнял. – Потерпи! Все будет хорошо! Я сейчас постараюсь помочь. Все будет хорошо!

Ласковый тон Брюса окончательно пробил её защиту, и она безудержно разрыдалась, давая выход накопившимся эмоциям.

– Тихо, тихо… Ну что ты, малышка? Не плачь, не надо. Мы нашли тебя, теперь все будет хорошо. Тут уже не особо далеко до станции, я отнесу тебя, а оттуда на машине до ближайшей больницы вообще рукой подать… там тебе обязательно помогут, и все будет хорошо, не плач…

В больнице, куда Милу привез Брюс, ей обработали раны и, сделав рентген, заковали ногу в гипс выше колена.

За все процедуры Брюс расплатился наличными. После чего, еще раз выслушав рекомендации врачей, что его жене, как он представил ее, теперь ближайшие несколько месяцев ни в коем случае, если она хочет сохранить ногу, нельзя её нагружать и передвигаться не иначе как на костылях, уверил их, что обязательно проследит за всем этим и именно такой режим обеспечит, подхватил её на руки и вынес на улицу.

У подъезда больницы их уже ждал полицейский автомобиль, и молодой капрал, услужливо распахнув дверку, помог усадить её на заднее сиденье.

– Давай за руль, Тони, – бросил ему через плечо Брюс, садясь рядом с ней и осторожно обняв за плечи, добавил: – Только не гони, моя жена плохо переносит езду на машине.

– Лучше пусть быстрее едет, скорость для меня безразлична в отличие от времени в пути, -тихо проронила Мила, заранее сжавшись и прижав руки к вискам.

– Значит так, вводная меняется: врубай сирену и давай с максимальной скоростью, – Брюс заботливо прижал её ближе к себе.

– Куда едем, господин полковник? – капрал, сев за руль, повернул ключ зажигания.

– Ко мне домой, – Брюс назвал адрес.

– Понял, – кивнул тот и, выехав со двора больницы, включил сирену с проблесковыми маячками, после чего выжал до отказа педаль газа, и машина рванулась вперед по трассе, разрывая утреннюю тишину громким и требовательным воем.

***

Оказавшись дома, Брюс отпустил капрала, а сам отнес жену в гостевую комнату на первом этаже и бережно опустил на кровать.

– Думаю, тебе будет удобнее здесь, чем в спальне. Здесь и стол есть и отдельная ванная комната с туалетом, и обустроить можно все так, чтобы ты лишний раз ногу не нагружала. И угораздило ведь тебя, – он неодобрительно покачал головой. – Ты хоть сейчас-то понимаешь, что из-за своего глупого упрямства чуть было ноги не лишилась? Ты вообще хоть изредка соображаешь, что творишь, или как?

– Ты какого ответа ждешь от меня? – губы Милы саркастично дрогнули.

– Намекаешь, что несмотря ни на что осталась при своем мнении?

Мила не стала отвечать. Честный ответ однозначно привел бы к очередному витку выяснений отношений, а у неё уже не было сил ни спорить, ни пытаться хоть что-то объяснить.

– Понятно… – Брюс тяжело вздохнул и, сев рядом с ней на кровать, осторожно погладил по волосам. – Ты на редкость упряма, Лу… Хотя ты всегда такой была. Правильно мать сказала: скорее лоб расшибешь, чем пойдешь на попятную… Ну ладно, я знал кого в жены беру, и характер твой упрямый знал. Будем считать: во всем виноват я. Я вновь повел себя как-то не так, и именно из-за меня ты попала в эту неприятность. По любому – дело прошлое. Но сейчас надо определиться, что делать дальше, чтобы с наименьшими потерями выбраться из всего этого и чтобы ты не потеряла возможность в дальнейшем полноценно ходить. Ты ведь не хочешь остаться хромой или вообще без ноги? С этим ты согласна?

– Я была уверена, что ты сейчас вновь на силу напирать начнешь, а ты стал апеллировать к логике, и даже не чужд самокритики, – она скосила на него удивленный взгляд. – Что ж, у меня не то положение, чтобы не попытаться достичь хоть какого-то компромисса. Говори, какие есть предложения и что ждешь от меня.

– После такой фразы хочется удавиться, но я проглочу, Лу. Компромисс, так компромисс. Хотя мне больше нравятся слова: любовь, семья, взаимопомощь, взаимопонимание… Но похоже тебе теперь они не близки… Ладно, переживем. Главное хоть как-то начать понимать друг друга…

– Короче можешь? – она неприязненно поморщилась.

– Могу. Пообещай, что, по крайней мере, пока полностью не заживет нога, не станешь больше пытаться сбегать. Для твоей ноги это может иметь фатальные последствия и стоить тебе будет слишком дорого… Ну и примешь мою помощь и моей матери, и с озорницами общаться нормально будешь…

– А если не пообещаю?

– Лу! Черт! Не надоело еще? Нет? – он схватил её за плечи и уперся в глаза неприязненным злым взглядом. – Вот чего ты добиваешься? Чего? Чтобы я начал придумывать как тебя связанной и под надзором круглосуточным держать? Так я придумаю! Можешь не сомневаться!

– Извини, – она отвела взгляд. – Я этого не хочу. И злить тебя не хотела. Просто устала очень за сегодняшний день и нанервничалась, вот и капризничаю. Я не стану сбегать и приму все твои условия, только позволь иметь ноутбук с доступом в интернет.

– Ты меня совсем за осла держишь? Хочешь с любовником своим прямо из нашего дома общаться? Надеешься: приедет и заберет тебя?

– Я обещаю, даже клянусь, что ни с кем общаться не стану. И вообще в интернет выходить могу лишь при тебе. Мне лишь доступ к сайту публикаций института нужен и к материалам конференций. Все.

– Смысла тебя контролировать не вижу. Я не настолько хорошо во всей этой компьютерной дребедени разбираюсь, чтобы суметь отследить послала ты что-то кому-то или нет, активировав например вложенную самораскручивающуюся программу.

– А если я пообещаю? Пообещаю не использовать интернет для передачи сведений обо мне и попыток сбежать? Ты поверишь мне?

Брюс долго молчал, вглядываясь ей в глаза, потом задумчиво хмыкнул, отстранился и тихо проговорил:

– Интересно ты ставишь вопрос… Получается: какая же мы семья, если я сам тебе не верю… Хорошо… Я сделаю этот шаг и поверю. Если пообещаешь, что будешь лишь получать информацию, а сама никакую информацию не отправлять. Вообще никакую. Я поверю, и ты получишь ноут с подключением к интернету. И телефон в доме отключать не стану, и мобильную связь глушить, если пообещаешь никому кроме меня не звонить и ни с кем не общаться.

– А готовую неподписанную статью скинуть можно будет?

– Нет, – тут же категорично отозвался он.

– Почему?

– Лично я и по неподписанному рапорту почти безошибочно могу определить, кто его писал. Думаю, я не единственный, кто обладает такими способностями. Так что, или только получаешь материал или не получаешь ничего.

После секундного размышления Мила согласно кивнула:

– Хорошо. Я согласна и клянусь, что интернет буду использовать лишь для получения информации, и по телефону кроме тебя никому звонить не стану, и сбегать не буду пытаться, пока нога полностью не восстановится.

– Замечательно. Только еще пообещай, что после того, как медики признают, что с ногой у тебя полный порядок, мы сначала откровенно поговорим, и лишь потом ты будешь вправе пытаться возобновить свои попытки уйти из семьи.

– Резонное требование с твоей стороны, – усмехнулась она, – правда, мне скребет слух словосочетание «уйти из семьи», но каждый вправе трактовать ситуацию по-своему, и я соглашусь. Перед тем как возобновить попытки покинуть твой дом я откровенно поговорю с тобой, обещаю.

– Ну вот и договорились… Тогда сейчас съезжу за матерью и озорницами, они помогут тебе в мое отсутствие, а к вечеру принесу ноут с работы и костыли постараюсь для тебя достать, чтобы ты хоть как-то по дому передвигаться могла.

– Спасибо. Только перед тем, как уйти, помоги мне, пожалуйста, побывать в ванной комнате. Вряд ли кому-то кроме тебя будет под силу помочь мне в этом.

– Конечно, Лу. Извини, что сам не догадался предложить. Сейчас помогу, – он наклонился к ней. – Хватайся за шею, и я отнесу тебя туда.

Когда они вернулись, и он вновь осторожно опустил её на кровать, она, прошептав «благодарю», утомленно откинулась на подушки и прикрыла глаза.

– Лу, я тоже хотел тебя попросить, – коснулся её руки Брюс.

– Да, – она тут же вновь распахнула глаза.

– Я не знаю, как объяснить озорницам, почему ты решила изменить внешность и сделала пластическую операцию… Может, скажем, что ты вновь попала в аварию… и это была вынужденная мера?

– Как хочешь, так и объясняй. Мне все равно, – равнодушно повела она плечом. – Считаешь, что надо сказать про аварию, скажи. Я не возражаю.

– Прекрасно, – он обрадовано улыбнулся. – Тогда может, для большей правдоподобности согласишься, чтобы я тебе голову бинтом замотал? Ну чтобы им не сразу кардинальное изменение твоей внешности в глаза бросилось, а?

– Да хоть всю замотай. Ради спокойствия твоих детей я согласна потерпеть, – усмехнулась Мила и, видя с какой поспешностью Брюс направился в ванную, где, как она заметила, находился шкафчик с аптечкой, иронично добавила: – Надеюсь, уж совсем в мумию ты меня не превратишь…

– Нет, нет, что ты… Я лишь чуточку… – подходя к ней с бинтом в руке заверил он, и помогая сесть на кровати, тихо попросил: – Только ради всего святого, не называй их «моими детьми» особенно при матери. Не хочешь своими звать, называй по именам.

– И как их зовут?

– Да уж… Похоже ты решила играть роль до конца… Хотя не понимаю: вот какого черта тебе это надо? Чтобы меня лишний раз позлить? Ведь вот так и подмывает рот тебе замотать, чтобы прекратила измываться, – начав наматывать бинт ей на лоб, не удержался от колкости Брюс.

– Если тебе так будет легче, замотай, – хмыкнула в ответ она.

– Ладно. Переживу. Забыла, так забыла. Значит так, дочек зовут: Сьюзен и Каролина, а мою мать: Полина. И уж если так пошло, то меня зовут: Брюс Честер.

– Приятно познакомиться, – иронично проговорила она и, ощутив, как напряглись пальцы Брюса, наматывающие ей на лицо повязку, подумала, что, скорее всего, зря ответила так.

Однако он сдержался и, мрачно процедив сквозь зубы: «я рад, что тебе приятно», продолжил наматывать бинт. Закрепив кончик, он оглядел дело рук своих и с удовлетворением выдохнул:

– Неплохо, неплохо… Хоть и давно это было, а похоже, помню еще, как на курсах первой помощи учили повязки накладывать. Ладно, отдыхай, – он помог ей улечься и укрыл одеялом. – Через пару часов привезу мать, и она покормит тебя, а пока постарайся поспать, ты же всю ночь в бегах провела.

– Ты тоже, насколько я понимаю.

– Мне легче. Я – мужчина, да и на работе привык сутками не спать. Так что обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке.

Он вышел, и Мила утомленно закрыла глаза. Нога под гипсом неприятно ныла, не давая уснуть, но усталость вскоре взяла свое, и она провалилась в зыбкую пелену сна.

***

Проснулась она от тихого, но достаточно эмоционального шепота:

– А ну кыш, отсюда, озорницы. Мама спит, и будить её нельзя.

– Ну, бабулечка, мы не будем будить… мы только тихонечко посидим рядом с ней… ну разреши…

– Я знаю, как вы тихо сидеть умеете, так что давайте, давайте выходите отсюда, и побыстрей.

– Ну, бабулечка, мы, и правда, тихо… вот честно-честно тихо…

– Вот проснется она, и если хорошо себя чувствовать будет, я вас к ней позову, а сейчас идите или в гостиной поиграйте, или в саду.

Послышался шорох, потом скрипнула дверь, и топот детских ножек по коридору ознаменовал, что матери Брюса удалось выпроводить девочек из комнаты.

Мила с облегчением вздохнула, общаться с детьми ей сейчас совсем не хотелось. Хотя ей сейчас вообще ничего не хотелось, даже двигаться и то не хотелось. Загипсованная нога болела, а в груди комком засела досада на себя и на столь неудачно сложившиеся обстоятельства… Но преодолевать себя было для Милы делом привычным и, стряхнув остатки сна и подавив все внутренние негативные чувства, она села на кровати. После чего, стараясь не сильно тревожить больную ногу, придвинулась ближе к изголовью и, подложив под плечи подушку, оперлась на спинку кровати.

Откуда-то сбоку к ней на кровать тут же вспрыгнул Персик. И с громким «мяу» начал головой тереться о руки.

– Привет, разбойник, – почесала его за ушком Мила.

Удовлетворенно замурчав, Персик тут же развалился рядом с ней и опрокинулся на спину, подставляя для поглаживания свой толстый живот.

– Раскормили тебя знатно… Похоже, ел ты с утра до вечера и с вечера до утра, – массируя ему живот, неодобрительно покачала она головой.

В это время дверь приоткрылась, и в комнату заглянула худенькая невысокая женщина с подобранными в пучок темными с проседью волосами и большими серыми глазами.

– Луиза, ты проснулась… Разбудили тебя все-таки… и как я не уследила, – она сокрушенно покачала головой. – Это озорницы постарались или этот пушистый проказник умудрился? Может, я заберу его, а ты еще поспишь немного? Брюс сказал, тебе врачи отдыхать побольше велели, просил дать выспаться тебе хорошенько…

– Спасибо, но я больше спать не хочу, – отрицательно качнула головой Мила.

– А покушать хочешь? Я тут на скорую руку супчик овощной сварганила и котлеток нажарила. Будешь?

– Нет, спасибо, есть тоже не хочется. А вот если бы Вы мне принесли стакан воды, я бы не отказалась.

– А может чая тебе сладкого сделать или какао? Ты вроде какао раньше любила…

– Спасибо, не надо. Лучше просто воды, если Вас это не затруднит.

– С чего это меня помощь тебе затруднить-то может? Меня ничего не затруднит. Так что если что надо, кричи сразу: «мама Поля, помогите, то-то и то-то надо» и не стесняйся. Поняла? – чуть наклонив голову, добродушно осведомилась женщина, глядя ей прямо в глаза. А потом, видимо заметив растерянность в её взгляде, озадаченно нахмурилась и шагнула к ней: – Что-то не так, Луиза? Я что-то сказала, что пришлось тебе не по душе?

– Да нет, все так. Я благодарна Вам очень. Спасибо, – Мила поспешно отвела взгляд.

– Ты зря лукавить пытаешься, девочка. Я не враг тебе и «держать марку» со мной не надо. Я человек простой и ценю откровенность. Что не нравится, на сердце складывать и молчать не надо, скажи прямо и честно, я постараюсь учесть и подобным больше не досаждать.

– Да ничем Вы не досадили… С чего это Вы взяли? – Мила недоуменно повела плечами. – Просто неприятно беспомощной себя осознавать и от чужой помощи зависеть, вот и все.

– Ну это разве неприятность? – дружелюбно усмехнулась в ответ та. – Это временное неудобство и не более того. К тому же мне даже в радость, что я чем-то помочь могу и помощь моя нужна. Так что не тушуйся и проси. Я с радостью все сделаю.

– Хорошо, – покорно кивнула Мила, внутренне с ужасом осознавая, что вряд ли при всем своем желании сможет переломить себя и начать кричать: «мама Поля, помогите»… нет, это явно выше её сил. И угораздило же её влипнуть в такую ситуацию.

– Ну вот и славно. А водички я тебе сейчас принесу. Озорниц-то к тебе позвать? Или попозже?

– Можете позвать, пусть приходят, – пересилив внутреннее неприятие, выжала из себя натянутую улыбку Мила.

– Что ж, пойду порадую их. Они уж ждут – не дождутся, чтобы тебя повидать. Извелись прям все, – мать Брюса скрылась за дверью.

А уже через пару минут в комнату с радостным криком: «Мамочка, ты, наконец, проснулась!» влетели близняшки и, не обращая на увещевания и просьбы вести себя потише спешившей за ними бабушки, бросились к кровати, обнимать и теребить Милу:

– Мамочка, мы так соскучились, мы так рады! Наконец-то ты дома! Мы так ждали. Как ты себя чувствуешь? Тебя больше в больницу не заберут? Ты не уезжай больше в больницу, ладно? – прижимаясь к ней и ласкаясь, тут же забросали они её восклицаниями и вопросами.

Нервно сглотнув, Мила прикрыла глаза, ей до жути захотелось последовать примеру Персика, который, только увидев близняшек на пороге, быстрее молнии шмыгнул под кровать.

– Девочки, девочки! – держа в руках чашку, к кровати шагнула мать Брюса, – Ну что вы так накинулись на маму? Разве можно так? Она еще не особо хорошо себя чувствуют, с ней так нельзя. Вы посмотрите она того и гляди сознание потеряет. А ну успокоились и тихо себя ведете. А то мигом за дверь выставлю.

– Мамочка, мамочка, мы же тихо! Ну скажи бабуле, что мы тихо. Мы же только обняли и ничего плохого не делаем, а она сразу ругаться… – продолжили ласкаться девочки. – Скажи ей, чтобы не ругалась. Скажи, что мы не мешаем тебе. Ведь правда? Правда, мамочка?

– Не мешаете, не мешаете… – Мила, притянув близняшек к себе, ласково потрепала их по волосам.

И на неё моментально обрушился град вопросов:

– Мам, а ты скоро поправишься? Выздоравливай скорее, ладно? А то нам без тебя грустно. А ты нам сказки будешь на ночь рассказывать, как раньше? А в цепочки логические будем играть? А в загадалки? А про медвежонка, который не любил умываться, будешь нам рассказывать? И про часики… Будешь? А про утенка, который не умел плавать, но очень хотел научиться? И про бельчонка, про бельчонка, как он считать учился… Про бельчонка расскажешь? А то бабуля никаких этих сказок не знает. Говорит: «нет таких» и только по книжке читает… или про курочку и колобка рассказывает. А твои сказки интереснее. Ты ведь будешь нам их рассказывать? Будешь?

Сметенная напором девчушек, она лишь согласно кивала, повторяя: «конечно-конечно» и гладя их по волосам, при этом где-то глубоко в душе отчаянно завидуя Персику, затаившемуся в самом дальнем и укромном углу комнаты.

До обеда сестрички не отходили от нее, и когда мать Брюса, наконец-то, увела их в столовую, чтобы накормить, Мила с облегчением вздохнула. Голова у неё к этому времени раскалывалась так, что казалось еще чуть-чуть, и она треснет, а ногу дергало и сводило до судорог. Дотянувшись до прикроватной тумбочки, она взяла обезболивающие таблетки, прописанные врачом и предусмотрительно купленные Брюсом в аптечном киоске при больнице, и запив их остатками воды из чашки, обессилено откинулась на подушки. Грядущие несколько месяцев подобной жизни казались невыносимым адом.

Через некоторое время, когда таблетки начали действовать, боль немного стихла, а Мила начала проваливаться в зыбкую пелену сна, в комнату вновь вошла мать Брюса.

– Луиза, тебе надо что-то поесть. Скажи что хочешь, я приготовлю.

– Ничего не хочу. Хочу спать, – сонно пробормотала Мила, глубже зарываясь головой в подушку.

– Так дело не пойдет! – мать Брюса решительно шагнула к кровати. – Тебе необходимо есть. А ты с утра крошки во рту не держала. Лишь воду пьешь, – она кивнула на пустую чашку на тумбочке у кровати. – Поэтому либо скажешь что хочешь, либо принесу, что уже приготовила, и буду насильно кормить.

– Насильно? – недоуменно переспросила Мила, приоткрывая один глаз.

– А ты как думала, девочка? Ты мне чай не чужая. И смотреть спокойно, как ты от голода загибаешься, не стану, – мать Брюса села на край кровати рядом с ней и, ласково коснувшись плеча, иронично усмехнулась: – ты не смотри, что я ростом невелика, ежели надо чего, то силушкой Бог не обидел. Так что лучше по-хорошему кушать соглашайся, – а потом тихо и просительно добавила: – Надо тебе кушать сейчас, Луиза. Даже, если совсем не хочешь, через силу надо. Иначе у тебя совсем сил не будет. А тебе силы сейчас ой как нужны, чтобы скорее поправиться. Ну скажи, чего хочешь, я любое постараюсь сготовить.

Было невозможно не расслышать искреннюю заботу и беспокойство в голосе этой безыскусной и прямолинейной, но в тоже время чрезвычайно располагающей к себе женщины, и Мила, через силу улыбнувшись, тихо проговорила:

– Не надо ничего специально для меня готовить, несите то, что уже приготовили, я поем.

Когда мать Брюса принесла ей заставленный тарелками поднос, и она, устроившись поудобнее в изголовье кровати, принялась за еду, та с сожалением глядя на нее, сокрушенно покачала головой:

– И ведь угораздило тебя второй раз в аварию попасть… Ну ничего-ничего, главное жива осталась, остальное – дело поправимое. Ты молодая, даст Бог, быстро оправишься, все хорошо будет. К тому же дома ты уже, а дома и стены помогают. Хоть и новый это дом для тебя, а все равно помогают. Да и мы во всем помочь постараемся… и я, и Брюс. Он уж так рад, так рад, что ты нашлась, и что жива ты… Любит он тебя очень, – и перехватив её взгляд, поспешно добавила: – Ты не смотри на меня так, не смотри, вот истинно говорю, что любит. Он может и не мастак ласковости какие говорить и в любви признаваться, ну или по другому как-то это показывать, но уж поверь матери, без тебя он жизни не мыслит… Одна ты у него на сердце. На другую какую за все это время и не посмотрел ни разу… – а потом, увидев, что Мила, отложив ложку, выпрямилась, готовясь вступить в дискуссию, поспешно замахала рукой: – Ты это, не отвлекайся, кушай, моя хорошая, кушай… Я не собираюсь в вашу жизнь лезть, это я так сказала, что б ты просто знала… Не обижайся…

С языка у Милы рвались слова о том, что нельзя любовью оправдывать желание полностью контролировать жизнь другого человека и подстраивать её под себя. Но мысль, что полемика на эту тему с матерью Брюса в данный момент вряд ли уместна, заставила прикусить язык, и мило улыбнувшись, она вновь взялась за ложку и продолжила есть.

***

Вечером Брюс ей принес ноутбук и костыли. Подавив желание немедленно выйти в интернет, чтобы узнать последние новости об институте, Мила потянулась к костылям и, осмотрев их внимательно, обернулась к стоящему рядом с кроватью Брюсу:

– Подстрахуешь? Я хочу их опробовать, но боюсь упасть.

– А ты более разумна, чем я ожидал. Мне казалось, ты первым делом в ноут вцепишься, – усмехнулся он и протянул руку: – Конечно, подстрахую, что за вопрос…