Шесть часов утра

Мы с Виталиком выносим загипсованного механизатора. Сантехник встречает его, как старого друга. Механизатор приподнимается на носилках, торжественно машет рукой. Мы с Виталиком материмся. Из-за изменения центра тяжести мы едва не опрокидываем пациента на пол.

Пока врачи оформляют бумажки, сантехник дежурит рядом с носилками новоприобретенного друга. Пару раз оттуда доносится подозрительное бульканье, но медики этого не замечают. Когда мы с Виталиком поднимаем механизатора в палату, тот уже пробует петь.

– Это что тут такое?! – возмущается завтравматологии Иван Михайлович. – Когда пациент успел?

Долго ли умеючи? Сантехник торопливо прячет опустевшую бутылку в рукав и ретируется под защиту выкопанной на улицы ямы.

Иван Михайлович ругается, угрожает механизатору досрочной выпиской. Тот лежит и блаженно улыбается.

Ну куда мы его выпишем? Перелом же. Травматолог тоже это понимает и ругается больше для порядка.

Относим механизатора в палату, устраиваем на койке. Дальше над ним будут колдовать медсестрички отделения. Виталик успевает походя потискать одну из них – самую, на его взгляд, симпатичную. Получает в ответ игривый, скорее ласковый шлепок по затылку. И мы снова спускаемся к подоконнику.

Дождь за окном прекратился, зато идет плотный, густой снег. Он падает огромными хлопьями, но на земле сразу же тает.

– Пакость какая, – ежится Виталик.

Ему сегодня еще на вторую работу, на ночную смену в цех пивзавода. А мне – домой, учить «сестринское дело». В среду экзамен, а я даже учебник не открывал.

Смеркается. Виталик снова исчезает, договаривается, чтоб нас с ним подкинули до остановки на попутной «буханке». Тетя Валя, ворча, топает вниз по лестнице, тащит в ведре остатки больничного ужина. У нее в частном секторе сараюшка с поросенком. Не пропадать же добру. Искренне удивляюсь здоровью и силе пенсионерки, которая таскает через несколько улиц почти полное ведро объедков.

Скрипит тормозами скорая.

– Паша, ты где?! Идем скорее.

Торопливо скидываю халат, бегу вниз. На прощание оглядываюсь назад, на горящие окна больницы. На третьем этаже виднеется смутный силуэт. Это механизатор дополз до окна и смотрит вниз. Видимо, ждет своего друга.

Ему хорошо.

Автобус

В конце прошлого тысячелетия, а точнее в 1997 году, я поступил в Полоцкое медицинское училище, чем начал свою карьеру.

В то время я жил в соседнем городе Новополоцке. Города находились довольно близко друг от друга и строились с таким расчетом, что однажды они сольются в единое целое. Но к моменту, когда слияние стало возможным, начальство городов не поделило всласть, и все осталось на своих местах.

Уже в двухтысячных объединили местные военкоматы, на этом процесс слияния, собственно, и закончился.

Между городами ходили автобусы. Пятерка и десятка. Каждые тридцать минут на остановку приходил старенький забитый до отказа «Икарус». В него каким-то чудом утрамбовывалось еще какое-то количество пассажиров, и автобус ехал до следующей остановки. Там история повторялась: пассажиры, нарушая все мыслимые законы физики, уплотнялись снова. И уже тогда «Икарус» приезжал к моему дому.

Когда дверь его от-грх-гр-тррр-рывалась, пассажиры, которым не повезло подняться хотя бы в салон автобуса, вываливались наружу, повисали на поручнях, с матюками и стонами старались найти свое место в мире. А в спину их уже таранили те, которым нужно было уехать с моей остановки. И место находилось, и еще, и еще немножко…

– А ну-ка, выдохнули, товарищи!

И еще немножко.

Хорошо, если в спину тебя толкают дюжие работники завода «Стекловолокно». Тогда можно поджать ноги, и неведомые силы рабочего класса сами внесут тебя в душное и тесное нутро общественного транспорта. Хуже, когда эти боевые единицы успели прорваться внутрь раньше тебя. Вот тогда биться в каменные спины, обтянутые пахучими пуховиками, совершенно бесполезно. Пролезать под ногами просто опасно – затопчут и не заметят. Остается вжиматься в эти спины, отталкиваясь руками и ногами от поручней в надежде, что дверь автобуса зак-к-ргх-гр-оется, не отхватив тебе руки по локоть, и ты таки доедешь сегодня на микробиологию.

Потому что следующий автобус через полчаса. А до начала занятий каких-то сорок минут. А надо еще доехать. Поэтому – и снова бой, покой нам только снится.

И я такой был не один. С моей остановки автобус штурмовали полдесятка девочек-медсестричек, которым тоже не повезло жить в другом городе. Они безмолвно приняли мое гендерное лидерство, и не раз я возглавлял девичий штурм на «Икарус». Втиснешься, окруженный волнительной близостью (да что там близостью, практически молекулярным проникновением), и стоишь, получаешь удовольствие от процесса поездки. Справа – Анечка из третьей группы примыкает к тебе пышной грудью. Слева – Маша, у которой новые духи, и они уже кружат тебе голову, сзади – надежный тыл в виде мягкой Вероники, а лицом практически соприкасаешься с Валечкой. И это почти поцелуй. Мало ли надо в семнадцать лет! Я окружен цветущим садом, и пусть работники «Стекловолокно» мне завидуют.

А еще с моей остановки ездила наша преподавательница по анатомии. О том, что она преподавательница, я узнал только на вторую неделю. Ну штурмует вместе со мной автобус полная тетка за сорок в каком-то бесформенном пальто и противной пушистой шапке. Почему противной? Да лезет эта шапка всем в лицо, когда наполнение салона становится критическим. Стоишь и отплевываешься от этой то ли крольчатины, то ли нутрии. Я в мехах не разбираюсь.

Проехались пару раз. Хорошо, что не поругались. Потому что седьмого сентября я увидел в расписании первое занятие по анатомии и уже через день узнал, что «пушистая шапка» – никто иная, как Тамара Ивановна. Грозный и придирчивый преподаватель по этой самой анатомии. А я от ее шапки отплевывался.

Тамара Ивановна вплыла в аудиторию, и сразу же ее взгляд остановился на мне.

– А-а, – протянула она вместо приветствия.

– Здрась-сьте, – приподнялся над партой я.

– Начнем занятие, – отрезала Тамара Ивановна, всем своим видом давая понять, что рассказывать однокурсницам про наши с ней кульбиты в салоне автобуса совершенно излишне.

Непроизнесенный намек я понял.

Правда, Тамара Ивановна стала меня стесняться. И если мы с ней оказывались в одно время на остановке, то штурмовала автобус как-то вяло. От этого не раз бывало, что мне удавалось втиснуться, а она оставалась снаружи. Дверь за-а… (ну вы поняли), а я смотрел на то, какими глазами моя преподавательница провожает «пятерку» и внутренне холодел. Мне казалось, что в своей неудаче анатомичка обвиняет меня.

Приезжал в училище и тут же объявлял однокурсницам:

– Тамара Ивановна задерживается. Не разбегаться.

Приедет следующим автобусом.

Девчонки сонно кивали и валились на парты. Кто подремать, урвав полчаса тревожного студенческого сна, кто подучить плечевой сустав.

Через полчаса, сильно опоздав к началу занятия, Тамара Ивановна входила в аудиторию и с укором смотрела на меня:

– Ну что, влез?

Я пожимал плечами. Зачем повторять очевидное?

Тамара Ивановна поправляла сбившуюся набок прическу, грозно обводила взглядом притихшую группу студенток.

– Так, кто у нас пойдет к доске?!

И от этого вопроса мы прятались за учебниками и атласами Синельникова.

И была одна неделя, в которой Тамаре Ивановне особенно не повезло. В понедельник я успел нырнуть в щель между работниками «Стекловолокно» и дверью, меня внесли в самое сердце салона и относительно комфортно повесили у поручня. Тамара Ивановна не успела и отчаянно билась в каменные зады плечом.

– Граждане, ну чуть-чуть, ну немножечко! – отчаянно взывала она.

Рабочий класс был глух и слеп. И равнодушен к проблемам презираемой интеллигенции.

Дверь грохнула, анатомичка осталась снаружи.

Во вторник мы взяли старт почти одновременно. Я – в переднюю дверь автобуса, Тамара Ивановна – в заднюю. Я устроился в кильватере могучей старушки с гроздью авосек в ручищах. Старушка, подобно крейсеру, раздвигала плечами хлипких пассажиров и басовито рычала вокруг:

– Уступите пенсионерке место!

Ей тут же освободили место у окна, а под шумок я втиснулся на крошечный пятачок между сидениями.

Я тогда был строен и гибок, как плакучая ива.

Тамара Ивановна ввязалась в битву с парочкой аналогичных старушек на фланге. Но пассажиры сзади оказались покрепче, и старушки застряли на уровне ступенек. Тамара Ивановна попыталась их продавить, за что получила порцию отборных ругательств, проклятий и авоськой по прическе.

– Куда прешь, молодая?! Следующего автобуса жди!

– Но мне надо! – слабо затрепыхалась Тамара Ивановна.

– Всем надо! – отрезали старушки.

И автобус уехал.

В среду нервы Тамары Ивановны не выдержали. Я умудрился втиснуться одним из последних. Повис, упершись ладонями в пространство над дверью, а спиной в какого-то потного мужичка, страдающего от похмелья. Пятки мои зацепились за вторую ступеньку, а носы туфель остались висеть над бездной.

Тамара Ивановна осталась снаружи. Одна. Все, кто был на остановке, влезли, а она не смогла. Из передней двери гроздью высовывались рабочие «Стекловолокно», в проеме задней, распятый, словно лабораторная мышь на препараторском столе, висел я. Отчаяние в глазах преподавательницы было такое, что я сразу понял: ей попало за предыдущие два дня опозданий. Но что я мог поделать? Худой и не слишком наглый студент-медик. Только упереться спиной в похмельного мужичка, отжимая еще полсантиметра жизненного пространства.

Этого Тамаре Ивановне показалось достаточно. Дверь уже зашипела, закрываясь, и тут преподавательница с каким-то первобытным рыком бросилась вперед. Плечом она впечаталась мне куда-то пониже солнечного сплетения, зацепилась краешком сапога за ступеньку, рванулась вперед…

И мы оказались лицом к лицу. Очень близко. Ну прямо очень близко. И Тамара Ивановна совсем не Валечка. Я покраснел и попытался повернуться хоть боком. Куда там.

– Э-э, – простонал сзади похмельный мужичонка. – Стой спокойно, студент. А то мне и так плохо. Сейчас увидишь, чем я завтракал.

И весь автобус с осуждением посмотрел почему-то на меня. Не на мужичка, а на меня! Но тут понятно. В состоянии похмелья работники «Стекловолокно» бывали периодически. И мужичок вызывал понятное сочувствие. А я? А я – непонятная и мутная интеллигенция. Мне оставалось только сдаться.

Сорок минут мучений. С одной стороны – ароматный, икающий гражданин, так и норовящий положить свою тяжелую похмельную голову на мое плечо. С другой – твоя преподавательница. Дама за сорок с пышным бюстом, тщательно подведенными губами и ресницами. Так близко, что честный человек должен уже жениться. А мне семнадцать. И я стараюсь смотреть куда угодно, а не в лицо Тамары Ивановны. Так стараюсь, что к Полоцку у меня затекает вывороченная шея, а рубашка мокрая, хоть выжимай.

Тамаре Ивановне тоже неудобно. Не знаю, какие мысли у нее в голове крутились, но она так же, как и я, старательно отворачивалась в противоположную сторону. Автобус еще изрядно качало на неровностях убитой дороги, и мы периодически еще плотнее вжимались друг в друга.

Кошмарная ситуация. Кошмарной она была для обоих, видимо поэтому Тамара Ивановна решила немного разрядить обстановку.

– Ну что, Павел, выучил мышцы плеча? – как бы невзначай спросила она.

– Конечно выучил, – радостно отозвался я. – Целый вечер потратил, но вызубрил.

На этом обмене фраз наш энтузиазм мгновенно иссяк. Говорить дальше было решительно не о чем. Ну не станешь же в самом деле рассказывать преподавательнице про мышцы плеча, тем более что на самом деле я их едва просмотрел и планировал «шлифануть» прямо пред занятием.

«А вдруг она прямо сейчас и спросит? – внезапно похолодел я. – Чтоб время зря не терять».

Я взмолился Имхотепу, Гиппократу, Асклепию и прочим медицинским авторитетам, включая академика Павлова. К счастью, идея поспрашивать не пришла Тамаре Ивановне в голову. И мы снова уставились в противоположные стороны.

Я не знаю, как мы дожили до конца дороги. Конечно, автобус останавливался, двери открывались, но с нашей стороны никто не выходил. Наша часть салона ехала до завода. На остановке возле училища мы вывалились из автобуса. Нерешительно постояли, пряча друг от друга глаза. Потом, как и надлежит мужчине, я решительно развернулся и сбежал.

На следующее утро встал пораньше и пришел на остановку минут за сорок до нужного автобуса. Решил, что разминусь с Тамарой Ивановной во времени и не придется больше краснеть. Шут с ними, с этими лишними сорока минутами сна. Честь дороже.

Было еще темно. Сумрачная остановка заполонялась мрачными мужчинами и сонными женщинами. Кое-где поблескивали огоньки сигарет. И у самого края стояла до боли знакомая фигура в огромной пушистой шапке. Я развернулся и спрятался за киоском, пока меня не заметили.

К счастью, уже в октябре я устроился санитаром в Полоцкую больницу. Стал часто оставаться на дежурства, на ночь, а уже оттуда бежать на занятия. Пару раз к дверям училища меня с шиком и скрипом тормозов подвозила районная скорая помощь. Мы еще встречались с Тамарой Ивановной на занятиях, но это было уже не то. Яркость впечатлений быстро погасла. Кроме того, на место Валечки, Маши и Лены заступили медсестры хирургического отделения – Юля, Танечка и Наташа. А им было уже двадцать лет! Взрослые и умудренные опытом, они быстро взяли меня в оборот.

В зимнюю сессию мы сдали анатомию и с Тамарой Ивановной больше не встречались.

Сейчас мне за сорок.

И я иногда думаю – ну какие же мы все были тогда глупые, стеснительные и зажатые.

Ведь из-за такой, в сущности, чепухи переживали.

Ничего святого

Врачи тоже люди. Они спят, едят, болеют. Иногда даже злятся, страдают и выходят из себя. Иногда совершают поступки, за которые им потом стыдно. Среди них бывают хамы, невежды, алкоголики и святые. Я знаю как минимум одного врача общей практики, которого можно назвать святым, но он, к сожалению, умер примерно четыреста лет назад.

Ивана Сергеевича, врача одного известного в стране онкологического центра, я знаю лет десять. Мой бывший сослуживец Володя, с которым мы вместе когда-то месили грязь белорусских полигонов, после первого контракта ушел на гражданку, стал там врачом-онкологом, а Иван Сергеевич был у Володи заведующим отделением.

Приехал я как-то к приятелю за очередным пакетом историй, сидели мы в ординаторской, пили кофе, я записывал. Иван Сергеевич подсел, добавил какую-то свою историю, предложил печеньки, которые его жена напекла. Так и познакомились.

Милейший человек. Исключительно вежливый, внимательный. Из той породы врачей, которую принято называть старой или советской закалкой, хоть к тому времени, когда Иван Сергеевич окончил медицинский вуз, страны Советов не существовало. Каждый раз при встрече он неизменно желает:

– Вы, если что, обращайтесь. Но не дай Бог придется.

Учитывая специфику его работы, действительно, не дай Бог.

А потом я на пару лет выпал из этого знакомства. Бывает так, закрутишься, дела навалятся. Новые должности, новые заботы. Нет времени на старых приятелей. А у них тоже работы по горло. На Новый год или день рождения прилетит скупая эсэмэска, или в «ВК» свалится картинка с букетом и бутылкой коньяка. Мол, помним, любим. Но некогда.

Встретимся потом. На пенсии.

А недавно звонит Володя, и голос у него взволнованный:

– Слушай, у тебя же были какие-то знакомые из органов!

– Не были, а есть, – осторожно отвечаю я.

А сам уже представляю, что Володя кого-то пристукнул, и мне сейчас искать лопату, ехать в лес и помогать ему труп прятать. А на улице, между прочим, дождь идет.

– Надо помочь Ивана Сергеевича вытащить. Его в милицию забрали.

До августа 2020-го в Беларуси еще была иллюзия, что наша милиция нас бережет.

– Что-то серьезное?

– Я точно не знаю, я не силен в этих казенных формулировках. Но кажется, нанесение легких телесных повреждений и хулиганство.

Я вспомнил седого, полного Ивана Сергеевича, неизменно вежливого и тихого, исключительно воспитанного человека. И удивился еще сильнее.

– А чего он нахулиганил? Кому нанес телесные повреждения?

– Тут целый триллер, – вздохнул Володя. – Года полтора назад попала к нам в отделение девочка. Ну ты знаешь нашу специфику. Так вот, полный набор. Химиотерапия, облучение, пересадка. Уже все попробовали. Тянули ребенка как могли. Детские кое-как отмучили лет пять. Передали нам по возрасту, чтоб мы мучить начали. И досталась она как раз Ивану Сергеевичу. Исключительно мужественный человечек. Сама зеленая вся, руки капельницами исколоты, а нам улыбается, благодарит каждый день за нашу работу. Ты же знаешь, нам нельзя с пациентами налаживать эмоциональные связи. Они у нас нередко умирают, так что стараемся держаться подальше. А эта девочка прямо всех покорила. Мы в доску разбились, чтоб ее спасти. И вроде бы стало получаться. Вышли на стабильное состояние, потом пошла на поправку. Потом внезапное ухудшение. И после новых обследований мы руками развели. Спасти ее могла только операция в одной заграничной клинике. А стоит эта операция как две квартиры в столице.

Родители девочки тоже молодцы. Тут же бросились на все специализированные сайты, телевидение, радио. Подключили всех, кого можно, набрали кредитов в банках, продали все. Наскребли на операцию. Ты, наверное, в Интернете видел проекты по сбору денег. Так вот, и тут такое было. Собрали. И недели две назад наша пациентка улетела в Германию.

А два дня назад у нас умерла другая пациентка, за жизнь которой мы долго боролись. Ехали вечером домой в паскуднейшем настроении. Иван Сергеевич высадил меня у метро, а сам заехал на парковку торгового центра. Говорил, что нужно продуктов на ужин прикупить. Дальше мне свидетели рассказывали.

Только Иван Сергеевич из машины вышел, как к нему тут же подскочила плохо одетая дама с распечатками в руках. И, показывая эти распечатки, принялась клянчить деньги на лечение ребенка. Глянул Иван Сергеевич на листки, а там портрет той самой девочки, которую мы в зарубежную клинику отправили. А попрошайка ноет, жалуется на жизнь, на то, что у нее дочь умирает.

И вот тут у Ивана Сергеевича, что называется, забрало упало. Свидетели говорят, что он сгреб эти листки, собрал их в кулак и принялся дамочку за волосы таскать и листками в лицо тыкать. Тут же подлетели мрачные типы, которые, как оказывается, охраняли попрошайку. Но Ивана Сергеевича было уже не остановить. Он принялся бить типов. В него словно бес вселился. Подобрал какую-то железяку, гонял этих бандюганов по всей парковке. Свидетели вызвали милицию, и нашего Ивана Сергеевича повязали.

Попрошайки пишут на него заявление. А мы всей больницей ищем знакомых из органов. Вот я и звоню тебе. Поможешь?

Знакомые нашлись. Не у меня, а у одного из руководителей центра. Иван Сергеевич отделался минимальными потерями. Девочка вернулась из Германии и приходила в клинику, благодарить своих спасителей.

Кажется, все закончилось хеппи-эндом.

А вчера ехал я домой и решил заехать за продуктами, в торговый центр. На парковке подскочила ко мне цыганка с распечатанными портретами лысого от химиотерапии и облучения, изможденного, но явно славянского ребенка. И принялась хорошо поставленным голосом клянчить на лечение.

Бить я ее, конечно, не стал. Прогнал. Она пробормотала мне вслед какое-то цыганское проклятие и побежала к следующей машине. На душе стало гадко.

Что за люди распечатывают портреты чужих больных детей и попрошайничают, вызывая жалость сердобольных прохожих? Неужели нет у них веры в то, что в потустороннем мире им все это припомнят? Неужели нет ничего святого?

Истории из-под микроскопа

Мои коллеги, работающие в различных клиникодиагностических лабораториях страны, нередко завидуют врачам-лечебникам.

– У них столько интересных историй, случаев. Им всегда есть что тебе рассказать. А у нас сплошные пробирки, мазки, копрограммы. Юмор такой специфический, что поймет только специалист из такой же лаборатории.

Но недавно заглянул ко мне в кабинет врач лаборатории Юра и торжественно выложил на стол несколько исписанных листков.

– Вот. С историей массовой битвы санитаров с вэдэвэшниками в приемном это не сравнить, но интересные случаи есть.

Перечитал я записи. Ну да, юмор действительно специфический, лабораторный. Источник этого юмора – безусловно, пациенты наши любимые. Ну куда же без них. Попробую превратить эти истории в небольшой кусочек литературы.

***

Пару месяцев назад позвонил в лабораторию один любопытный.

– Подскажите, вы анализ мочи делаете?

– Конечно, – отвечаем. – Приносите.

– У меня несколько специфическая просьба, – замялся клиент.

Девушка-лаборант успела покраснеть, но звонивший тут же принялся объяснять:

– У меня в подъезде все время кто-то стенку подмывает. Ну вы понимаете. В одном и том же месте. У меня подозрения есть, но поймать никак не могу. Я достану его мочу и со стены соскоб сделаю. Вы можете по ДНК определить, тот ли самый это человек?

И был очень разочарован, что ему отказали.

***

Разница в цене между человеческими и ветеринарными анализами может ввести в грех обмана любого любителя животных.

Как-то исследует лаборант анализ кала гражданина К. на предмет всяких гельминтов и вдруг обнаруживает странные включения. Остатки бумаги там, целлофана, небольшие щепки. Ну ладно щепки, с кем не бывает. Студенты вон гранит науки грызут. Но принимать по утрам небольшую дозу целлофана не каждый станет. Закралось в душу лаборанта сомнение. А все сомнения у нас валят на нарушения преаналитики (то есть процесса сбора и доставки биоматериала) и передают специально обученным людям, которые уже звонят и надоедают пациентам.

Позвонили и по этому случаю. Оператор долго думал, как сформулировать вопрос:

– Не употребляли ли вы, случайно, целлофан?

Но наконец решил спросить в лоб:

– Подскажите, как вы собирали биоматериал на анализ?

Гражданин К. не моргнув глазом принялся рассказывать, как собирал, как производил, что ел накануне.

– А в чем, собственно, вопрос?

Ему и рассказали, что нашли в анализах.

– Ну-у… – замялся пациент, – вообще-то… – Это не ваш биоматериал? – спросил оператор.

– Не мой, – признался К. – Анализы для собак такие дорогие, ну вы понимаете? Это материал от моего пса. А этот паразит как раз накануне в помойку забрался и, видимо, что-то сожрал.

– Понятно, – вздохнул оператор.

– Ну хоть гельминты в анализах не обнаружены? – с надеждой спросил К.

– Гельминты не обнаружены. Древесина обнаружена, – ответил оператор.

***

Одна предприимчивая дама умудрилась подсунуть вместо крови своего ребенка кровь любимого котика. Купила пробирку и принесла биоматериал на анализ. Заряжают лаборанты кровь в аппаратуру, а по результатам получается, что ребенок то ли мутант, то ли рептилоид с другой планеты. Короче, с такими анализами не живут.

Снова передают вопрос в спецотдел. Дама долго не признавалась, юлила, требовала с лаборатории результаты. Правду в конце концов узнали, и пришлось аппарат несколько раз промывать, а то умные японские мозги не могли в себя прийти.

***

А в сентябре приносят в лабораторию традиционные подарки – анализы кала детей разного возраста для устройства этих самых детей в детские дошкольные учреждения.

Стандартно смотрят на яйца аскарид, проверяют соскобы на энтеробиоз. Ну и прочие удовольствия лаборантской профессии.

Анализирует врач очередной биоматериал, а оттуда смотрят на него непонятные существа. Толстенькие такие, короткие, белесые. Врач удивился, не узнав гостей «в лицо». Полез сначала в справочники, потом в Гугл. Среди известных науке паразитов похожих не обнаружилось. Позвал врач более опытных коллег. Те также развели руками. Запахло научным открытием и Нобелевской премией. Ну это кроме того, чем постоянно пахнет в подобном отделении лаборатории.

«Гостей» промыли, выложили аккуратно на чашке Петри, сфотографировали. И даже мне фотографию прислали, похвастались.

Оживление длилось до тех пор, пока кто-то из врачей не догадался заглянуть в другие справочники. При помощи этих талмудов «гости» были-таки опознаны. Оказались они личинками сырной мухи. В условиях мегаполиса, промышленного изготовления продуктов питания случай крайне редкий, даже уникальный. Позвонили родителям пациентки, и те не стали скрывать, что лето та провела у любимой бабушки в деревне. А у бабушки – мелкий бизнес. Производит она из молока любимых коров сыр, сметану и другие полезные для организма продукты. Ими она и откормила за лето единственную внучку.

Сыр, безусловно, полезный продукт. Но с гигиеной в условиях домашнего изготовления все-таки не очень хорошо. Насекомые проникли на бабушкину кухню, отложили яйца в сыр, и этим сыром любящая бабушка накормила внучку. В кишечнике из яиц вылупились личинки. У пациентки, конечно, заболел живот, но родители списали все на изменение рациона после приезда из деревни.