Полная версия
– Нравится, да, и мне самому тоже, был у меня знакомый под кликухою Монгол, это его работа.
– Сначала я тебя научу играть в нарды, это должен уметь каждый себя уважающий каторжанин.
Они сыграли несколько партий в нарды и шахматы с переменным успехом, а младший вор все не давал покоя ключнику, который каждых пару часов заваривал им знатный чай, но более не вступал в полемику с сидельцами.
Они нашли друг друга достойными соперниками в игре и разговоре, как ни странно, но в какой-то момент Броньке показалось, что ему здесь даже нравится.
Тогда он еще не знал, что неважно, где бы ты, человек, ни был, а важнее то, какие люди тебя окружают.
Титула вора в законе в те славные времена, когда на самом деле в уголовном мире была у них власть и уважение, удостоиться было не так-то и просто.
Это не в наши дни, когда, пару часов нос погрев на зоне, каждый, кто имеет деньги, может себе прикупить все, что захочет, вплоть до титула вора в законе, хотя сам он, если разобраться, весьма далек от всех достоинств, благодаря которым когда-то и присуждалось это высокое звание среди бродяг уголовного мира.
Во-первых, настоящий вор не должен был работать, не быть помазанным мокрым делом, быть честен в делах, не женат, заслуживать уважение и массу других достоинств, чтобы о нем пошла молва среди других воров, и только тогда те, однажды собравшись на сходку, символически короновали последнего, производя его в свои ряды.
Каждый заключенный во все времена имел право на принятие того или иного решения личного характера, но в случае, если дело принимало серьезную форму, где решалась чья-либо судьба, например, то тогда уже обращались к вору в законе, который и решал вопрос по справедливости, ибо с ним за счет всеми признанного авторитета спорить было неуместно.
Всюду и всегда были и есть такие, кто не согласны с властью, существующими понятиями, общепринятыми условиями и начинают заниматься делами, что выходят за рамки криминальных, хоть даже и не писаных, но все же законов, действующих между заключенными.
Таких усмиряли всем обществом, приводя на разговор к вору в законе, кто был главный и бесспорный авторитет, негласно, но тем не менее всем известно, уполномоченный принимать решение о дальнейшей судьбе провинившегося, определяя его статус, быть ему опущенным до петуха, то есть использованным для сексуальных утех, или убитым вообще, что во многих случаях, наверно, и лучше.
Хотя это тоже в зависимости от индивидуума, кстати… ведь некоторым и на самом деле вовсе не зазорно быть обоеполыми существами одновременно.
Когда наш герой попал в тот практически потусторонний мир, то тогда те легендарные времена уже уходили в прошлое, и ему, наверно, лишь просто по счастливой случайности повезло встретить одного из последних представителей той славной эпохи.
И на самом деле надо отдать должное уважение таким, пусть даже и убежденным рецидивистам, но все-таки сильным личностям, по праву сказать, своеобразно высоконравственным представителям уголовного мира.
В наше время воры в законе занялись бизнесом, да и Бог им судья, только жаль, что ушли те времена, когда вор не марал свои руки ни кровью, ни ложью, в отличие от наших дней, когда все нипочем, лишь бы деньги несло предприятие…
Где нравы, где честь твоя, где мораль?Ты оставил их всех за воротами.Шагаешь теперь голой задницей вдаль,Другими занят ты заботами.Отнять, обмануть, солгать, наплеватьНа все, что не пахнет доходами,Смотрю, через трупы ты можешь шагать,Путь прошит кровяными узорами.Разве так надо хлеб себе добывать,Кто учил тебя, нечисть поганая?Вор пусть крал, но не смел убивать,Сидит в тебе мразь неизгнанная.Походу, и в черта не веришь, гляди,Как же носит земля тебя, гадину,Не поздно, сынок, покайся, уйди,Ты вернись с той дороги на Родину.Откроешь ворота и, может, найдешьТам все, что оставил по глупости.Попробуй, а нет, то и дальше пойдешь,Ведь осталось два шага до пропасти.Глава 11
На следующее утро Броня был вызван из камеры, чтобы встретиться со своим адвокатом, ну конечно, это постаралась его супруга, Инна.
Опытный юрист был более чем конструктивен, то есть:
– Пять тысяч баксов, чтобы начать твое дело, – он объявил без тени стыда на лоснящемся от упитанности грушеобразном лице, а глаза прятал за стеклами чуть затемненных очков-хамелеонов.
В Броньке это заявление вовсе не вызвало удивления, так как было уже яснее ясного, что без финансовой поддержки в этих местах ровным счетом ничего не происходит, он согласился платить названную сумму, ибо условия тут диктовал далеко не он сам, дома еще должны были быть кое-какие сбережения.
– Так, порядок, на днях я приду с твоей женой и нотариусом, понял, ты должен дать ей юридические полномочия на свободу управления вашим общим имуществом на всякий случай, к примеру, если вдруг придется продать какую-то часть техники или недвижимости.
Надеюсь, ты, Бронислав, понимаешь, насколько серьезно твое положение, и я смею предположить, что это дело потребует немалых финансовых вложений, ну… чтобы тебе выбраться отсюда как можно скорее.
Тут может случиться все, что хочешь… ведь местечко-то, что и врагу не пожелаешь, верно говорю?
Адвокат понизил голос для большего эффекта устрашения…
– Тюрьма, она быстро забирает здоровье, ты еще не имеешь даже идеи, в какие условия тебя на днях перевезут, и там придется находиться между тысячами криминальных элементов, среди которых каждый пятый убийца, грабитель и так далее, в общем, все отбросы человечества.
– Ах вот как, то, по-твоему мнению, все, кто находятся там, все без исключения являются отбросами человечества, то получается, что всяк, попав за решетку, автоматически таким становится, так не беспокойся излишне, мой дорогой адвокат, раз уж я из тех отбросов, так, значит, буду там, среди себе подобных, и что же может статься со мной в таком случае, ведь волк волка не жрет, или они там еще хуже зверей и на самом деле друг друга заживо едят без разбора?
Тогда Бронька бы не поверил, если ему тотчас же сказали, что он был очень близок к истине в своем пафосно-опрометчивом рассуждении.
– Сарказмы тут же забудутся, мой мальчик, как только твоя нога переступит порог центральной тюрьмы области, поверь мне, то есть место, где заключенных не встречают с блинами, с хлебом да солью.
– Разумеется, что на блины с тарамой, икрой да вареньем я не рассчитываю, но про отбросы-то ты зря говоришь, считаю, что так клеймить всех под одну гребенку ты все же не вправе.
– Скоро у тебя будет возможность заценить то место изнутри, воочию, так сказать, посмотрю, как оно тебе приглянется. Да что я с тобой тут разглагольствую о глупостях, Бронислав, нам не лирикой, делом надо заниматься, не светскую беседу разводить о прелестях давно уже известных.
– Но отбросом человечества я все же не согласен называться.
– Послушай, ты ведь убийца, сам в том признался, так что, может, это не так и чего, после этого тебя к ордену Славы прикажешь представить, что ли?
– Да ладно убийца, так ведь еще не доказано, что я это сделал умышленно, или, допустим, пусть даже умышленно, но тогда надо ведь разобраться, при каких обстоятельствах это свершилось, не так ли?
Знаешь, произойди этот случай в нормальном государстве, так я, может быть, и дня не сидел бы, да, блин, ко мне пришли с оружием среди ночи, и что мне надо было делать, по-твоему, да иди ты ко всем чертям собачьим и вся наша судебная или, как ее там, правоохранительная система, и будь я трижды проклят, если это не так.
– Знаю я эту историю, можешь не повторяться, но нам с тобой это надо доказать.
– Абсурд, как я могу еще что-то доказать, когда вся моя биография мной же была изложена на чистых листах бумаги аж до мелочей, а уж о том, что и как случилось в ту ночь, то, извольте, добавить мне больше нечего.
– На тюрьму поехать придется, таков закон, и решение прокуратуры отменить я не в силах, а там посмотрим, Бронислав, время покажет.
– Чудненько, но что же, однако, бежать пока что не собираюсь, пусть везут, не в силах я противостоять нашему закону, жаль только, что этот наш закон придуман только в наказательных целях, а стороны защиты граждан страны, походу, в нашей конституции вовсе не существует.
– Так я и есть твоя защита, или мы с тобой не по одну сторону баррикад?
– Как же, нет, брат, ты вон в костюмчике от Версаче щеголяешь, а я, поди, скоро буду вшей кормить в протертой фуфаечке.
– Будем надеяться, что это ненадолго, с моей помощью.
– А может, все же с помощью Божией, премного тебе благодарен за эту великую надежду, дорогой мой адвокат.
– Бронислав, я тебе не враг, а твоей супругой нанятый твой защитник, с целью вытащить тебя поскорей из этого жалкого положения, и, уж поверь мне, я сделаю все, что только в моих силах и компетенции.
– Охотно верю, и извини, если где обидел, но, черт побери, мог ведь я и не сидеть вообще-то.
– Ну столь гуманных законов по отношению убийств в мире пока что не придумано.
Молись, что это произошло с тобой не в Средневековье, тогда убийцам отсекали головы безо всяких разборок, так что поездка в тюрьму еще не самое страшное, что может произойти с человеком-преступником.
– Почему Средневековье, так ведь еще сравнительно недавно, в 1977 году, во Франции привели в исполнение смертную казнь через отсечение головы гильотиной.
А у нас в России-матушке так и до сих пор попросту расстреливают, скажите, как, по вашему мнению, не случалось ли казнить по ошибочке невинно осужденных в нашей стране?
– Да, наверно, случалось, но тебе уж точно не грозит такая светлая участь, поскольку ты ведь сам признаешься в содеянном, так что даже если и казнят, то уж точно не без вины.
– Спасибо, утешил.
Приятно с тобой было пообщаться на отвлеченные темы, но давай ближе к делу, а то мы тут такого наговорим, короче, деньги получил – работай, а я, так и быть, посижу на нарах, делать нечего.
Честно сказать, не хочется, но раз уж надо…
Он сам не знал, какое из желаний на данный момент больше – послать этого шарлатана ниже пояса или врезать ему по широко разожранной морде, ведь этот дьявол в обличье адвоката, быть может, и защитит какую-то малость, но и обобрать-то мастер наверняка, хоть к колдунье не ходи.
Да чего уж там, пусть защищает, авось и будет какая-то польза, а то ведь и вправду расстрел через повешение присудят, нелюди, им плевать, что и как было, главное – в тюрьму упечь, а там хоть трава на моих полях не расти.
Капец хозяйству, это уж точно, не зря же о нотариусе заговорил, ясно тут все, оберут до ниточки, ах, спасибо тебе, родина, мать твою.
С таким «приподнятым» настроением Бронька попрощался со многообещающим адвокатом, а в то время, пока он толковал по душам со своим «защитником», старого вора вызвал следователь прокуратуры, ведущий дело по убийству на ферме.
– Слушай, начальник, тот молодой парень, он не испорченный, честный человек, да, мы поговорили за жизнь обо всем возможном, он это точно сделал один и всего-то защищая семью, свое дело да дом. По моему мнению, ну если я был бы на твоем месте, начальник, отпустил бы его домой, пусть продолжает свою восхитительную жизнь трудяги, он же на самом деле производитель аграрного продукта, что есть святое дело для мужика, такие и вправду ведь кормят свою страну.
– Видишь, старый хитрец, я стою на своем месте и не спрашиваю тебя о твоем мнении, а об информации, что о твоем таланте к философическим анализам, то я издавна в курсе, ты продолжай, пораскручивай его, кто знает, может, все же и скрывает, чего доброго, зарплату получишь в камеру, как будто кешер – передачку от друзей.
– Вот такими вот грязными приемами они работают, сынок.
Вор пересказал ему все то, что знал о методах действия оперчасти.
Позже старому передали пакет с «зарплатой»: полкило чаю, килограмм сахару в кубиках и пару пачек дешевых, но зато классических папирос «Беломорканал».
Конечно, Бронька был удивлен уровню коррупции, но зато стал понимать, что попал в гигантскую машину ада с хорошо отлаженным механизмом, которая не даст вырваться, пока у него хоть что-нибудь есть за душой в материальном плане.
Да уж, этот насос будет делать свое дело, пока не выкачает все до капли, а куда же ты денешься из тюрьмы…
– Счастливый ты человек, у тебя есть семья, женушка, кто принесет передачку, да, тебе надо выбираться отсюда любой ценой, а то попросту потеряешь тут время. Это не место для тебя, надо продолжать свое дело, растить деток и пахать поля, земледелец, блин, теперь ты понял, что поговорка о ружье, что появилось на сцене в начале спектакля, вовсе не случайно придумалась, раз уж есть в наличии оружие, то оно однажды выстрелит, вот так вот.
– Да уж, ты, как всегда, прав, старина, а теперь давай пусть вертухай кипяточку замутит, пора и мне вас угостить, бродяги.
Инна в тот день принесла ему вещички для личной гигиены, толстенное одеяло из верблюжьей шерсти и кое-что из еды.
В те годы, когда страна была в разрухе, то тюрьмы снабжались, надо сказать, ну чисто символически, да и то еще ведь крали и надзиратели из общего котла, так что до кухни доходили хорошо что кости из мяса, а из рыбы только головы да хвосты, на полном серьезе.
Зато было разрешено приносить передачки, по двадцать килограмм на душу в месяц. Там был список принимаемых продуктов питания и других вещей, как личной гигиены, одежды, бумаги и авторучки, книги.
Работал, да и сей же час так же работает огромный аппарат по обслуживанию мест не столь отдаленных, и все хотели, да и, наверно, по сей день хотят, хоть что-нибудь да урвать.
Заодно с передачками на тюрьму проникали наркотики и алкоголь, а также и наличные деньги.
Три тысячи заключенных – это большой базар, среди них есть определенный процент таких, кто имеет денежки на воле, у семьи или друзей, которые готовы помочь, у сообщников по делам, оставшихся на свободе, а теперь просто должных поддерживать каторжанина, в конце-то концов.
Так вот, такой приятель подзывает надзирателя и говорит:
– Слушай, вертухай, ты же хочешь подзаработать?
Любой из них в те времена был готов на все, ведь зарплаты получали-то мизерные, а тут заработок шел в руки сам по себе.
Посланные надзиратели по окончании своей смены бежали по адресам и выполняли всевозможные поручения заключенных, да и через ворота проносили все, что только хотели. Тюремная торговля шла на всех уровнях. Управление этого места делало пусть и не колоссальные там какие-нибудь, но все же доходы ежедневно. Ну как же нет, там, где едят три тысячи, то пару десятков уж отгребут себе что-нибудь пожирнее.
А вы только представьте, каждый день привозят свежих и увозят дальше уже выжатых жертв, вечное золотое дно, неиссекающий гейзер, что бьет фонтаном ну вот прямо из недр народа.
Беда в том, что практически половина заключенных не получают вообще ничего, просто некому нести, ведь по второй, третьей ходке жены уже живут с другими, матери поумирали, и на этом всему конец.
Человек остается один без помощи извне, а тюремная диета в те времена состояла из половины кирпичной формы черного хлеба немыслимо низкого качества, кстати столь клейкого, что знатоки дела без особого труда могли за считаные минуты вылепить пистолет или еще какой-то предмет искусства на заказ, – это раз.
А два – из супчика-баланды, что являлся, похоже, ну просто-напросто сущими вершинами кулинарного искусства… ведь до сих пор остается в секрете, как же удавалось тюремным поварам приготовить нечто съестное практически из рыбьих голов и голых костей говядины, что поставлял какой-то ну уж очень жадный рыбомясокомбинат, а были, кстати, догадки, что, скорее всего, мясо с костей и рыба дообрезались уже на кухне тюрьмы и сумками все это добришко выносилось за ворота в целях пропитания семей надзирателей, а может, и даже на продажу… ведь времена-то были аховые, надо сказать, чтобы закрыть эту тему.
Так вот, брались голые кости, дальше добавлялось воды, кое-какой крупы или «не продутых» макарон, то есть, заодно с букашками, кто в них издавна поселились где-то на военных складах неприкосновенных запасов времен «оттепели» Хрущева. Добавлялось еще и полугнилой картошки вперемешку с кормовой свеклой, которая в нормальных условиях используется для подкормки крупного рогатого скота в зимнее время, и получалось в итоге такое, что ни пером описать, ни в сказке рассказать… а зэки ели.
Две разновидности баланды: первая и часто подаваемая на обеденную трапезу уголовничкам с весьма красноречивым названием «Эти глаза напротив».
Се блюдо состояло из воды и разваренных в кашу голов скумбрии, а поскольку большие глаза этой рыбы нередко плавали в алюминиевых мисках на поверхности жидкого варева, то ведь нашелся же среди заключенных безымянный романтик, кто когда-то изрек-таки это эпическое название всем столь ненавистному ежедневному яству, а звучит ведь, согласитесь, друзья. «Эти глаза напротив»…
Вторая и не менее отвратительная, но реже, по выходным и праздникам, подаваемая похлебка готовилась на базе отходов мясокомбината, уж это-то Бронька определил как специалист.
Это чудо-блюдо также состояло из нехитрых ингредиентов, а то есть в тотально прозрачном бульоне, извлеченном из говяжьих костей, при счастливой случайности могло плавать одно пятнышко жира, что считалось немалой удачей, ведь калории все-таки, а называлось это лакомство тюремных гурманов весьма лаконично – «Шнифт», что означает на тюремном жаргоне «та дырка в двери камеры на уровне глаз, через которую время от времени подсматривает надзиратель», видимо, из-за определенного сходства пятнышка жира с дырой.
Надо признаться, господа, что более точных названий не придумало бы и целое собрание поэтов-классиков, а адвокат говорил, мол, отбросы общества, нет, друг, это наш же народ, и среди него есть даже гениальные люди, ну, разумеется, в разных, порой редчайших жанрах уголовного искусства… а без них наше общество, наверно, не было бы полноценным, ведь «каждому камню есть место упасть, и каждому вору возможность украсть», как сказал великий Виктор Цой.
А сколько написано и снято фильмов о ворах-медвежатниках, щипачах, форточниках и других редких мастерах профессий криминальной ориентации?
Вы только представьте себе, центральная тюрьма, строение, как вам уже известно, времен Екатерины Великой, на удивление мрачное достижение архитектурной мысли, надо сказать, достойный памятник кирпичного зодчества, среди «наипроклятых» на свете… сколько душ там страдали, призывая и к Богу, и к Дьяволу, и к Преисподней, а ведь веками со дня в день это место неустанно делало свое дело. Вот туда-то вскоре и лежал путь нашего героя.
– Видишь, Бронь, так я выживаю, – заговорил старый вор. – Кручусь понемногу, то тут, то там что-то урву.
Брат, я и родился-то в тюрьме, моя мама – уголовница Жучка, была осуждена на двадцать лет. Представь, я не имею даже понятия, как вы, гражданские люди, живете там, на воле. А хочешь, приколю, как я попал за решеточку на второй-то свой срок?
– Так давай, старик, размажь историю молодости бурной своей.
Бронька уже начинал то ли в шутку, то ли всерьез, но использовать в разговоре тюремный жаргон – феню, а так оно и есть, «к волкам попал – по-волчьи вой», народные мудрости, ведь неспроста же они создались.
– Ну, значит, так.
Вор закурил его любимый «Беломорканал» и с явным наслаждением окунулся в лоно воспоминаний своей давно в Лету канувшей юности…
– Сидел я тогда свой первый срок, а годы были голодные, конец пятидесятых, ну вот хоть шаром покати…
– Ну-ну, пятидесятых, не брешешь ли, старый? – Броня посмел перебить старого вора.
– Ладно уж, ну приврал, бывает, так хоть и пусть середина шестидесятых, а тебе-то какая разница, все одно, ты еще не родился тогда.
– Так ли, старина, я, блин, буду, в середине шестидесятых как раз и родился.
– Ну родился и родился, а я к тому времени уже за девками бегал.
– Молодец, а я в то время не бегал за девками, а, прямо к сиське матери присосавшись, торчал и в ус не дул.
– Ты, значит, тоже молодец.
Старик закончил диалог и заново, на этот раз уже воистину, ушел в прошлое, поскольку Бронька его не стал перебивать, надо ведь уважать старину.
– Значит, сижу я свой первый срок, за кражу хлеба тогда приняли, вагончик, понимаешь, мы с босяками от проходящего состава отковырнули и разгружать уж начали, да все гладко могло выйти, если впопыхах одного нелюдя бы заметили, а тот, видимо, мимо проходил, ведь носит же черт тварей таких по ночам, так вот, значит, он-то нас и сдал. Повязали, сижу, десятку сходу влепили, да в те времена меньше и не давали.
Лес пилят, а я в отказе, ну вот ни за что работать бесплатно мне не хотелось. Скучно, молодой ведь был, ну и познакомился по фартовому случаю с заочницей.
Началось… переписка, все такое, а какие она мне малявы строчила – письма писала, даже фотографию выслала, а я сам-то вообще первый мастер по писанию был – ну любовь, значит.
Время прошло, и, как только звоночек мой прозвенел, я пулей к ней и помчался.
С поезда сошел, а до ее дома еще двадцать верст мотать, ну и смотрю, стоит мотоцикл, я раз – ногу на него, но далеко не уехал.
С почестями приняла меня мусарня.
И дело сшили вновь на восемь лет.
А вот лично твое мнение, как долго я был на воле в тот раз?
– Ну, старина, гадать не стану, но, похоже, тут время идет на считаные часы.
– Одни сутки в поезде и два часа, ха-ха-ха, на земле вольной – это мой рекорд, а знаешь, мораль сей басни какова, эй, дружок, «не так сам секс интересен, как подготовка к нему».
Годы писания романтических писем, представь, наверно, уж тысячу посланий нежных я получил и ответов отправил. Знаешь, сынок, теперь я понимаю, что те женщины, кто пишут письма нам в тюрьмы проклятые, они, походу, святые, ведь, сами того не понимая, они помогают нам, негодникам, сроки дотянуть, мы должны им быть благодарны.
Каждый раз, сколько бы я ни сидел, всегда нахожу какую-нибудь подругу или даже двоих, кто пишет для поддержки души, так сказать.
Давай уже познакомимся, что ли.
Растроганный, старый вор протянул свою костлявую руку:
– Восток, меня везде зовут Востоком, такое погоняло я выбрал сам, люблю встречать рассветы, понимаешь.
– Понимаю, чего тут не понять – кто рано встает, тому…
Броня, задумавшись, как бы протянул свою мысль сквозь дырку в железном щиту, закрывавшем его не только от свободы, а то даже и от дневного света.
– Чего же, мое имя известно – Бронислав, чуть нерусское, ну по крайней мере редкое, а дело в том, что батька в молодости на флоте мичманом служил, наверняка в каком-то портовом кабаке познакомился, в общем, был у него кореш американец, вот и назвал меня именем, похожим на Брюса.
Ну а тот, батя, кента иностранного вспоминая, все мазал, мол, тоже не очень-то коренным американцем являлся, из семьи эмигрантов с-под Рязани, впрочем, как и все тамошние ковбои, мол, еще до революции его предки за бугор сиганули, короче, это неважно.
– Да нормальное имя, и погоняло не надо, так и так, от толпы выделяешься – Броня, блин, да ты на танк и смахиваешь, гадом буду.
Старый вор Восток был одним особым хоть и вором, но Человеком с большой буквы.
Конечно, каждый из нас чем-то уникален, но а он-то от массы уголовников отличался уж точно, ну хотя бы тем, что мог посмеяться сам над своей судьбой, о которой жаловаться привычки не имел, хотя в глазах его зачастую просматривалась глубочайшая печаль о чем-то сокровенном.
Он никогда не учился, кроме начальных классов еще при детском доме, а потом университет жизни, пройденный в аудиториях тюремных камер, интеллектуал и, скорее всего, на уровне генетики унаследованная от прадедов, его личность могла быть на столь высоком уровне, этот человек знал толк в философическом анализе, в развитии сатирической мысли, да, он порой удивлял своими выводами и умозаключениями, простыми как три копейки, а ведь все гениальное и есть попросту простым, не так ли?
Подошел день нотариуса, самодовольный адвокат аж так сиял от удовлетворенности работой, что ему удалось-таки проделать «непосильным» трудом. Бронька подмахнул все бумаги, не читая, что подсунули, то и подписывал.
Инне он доверял полностью, и она, конечно же, читала договора до него, ее подписи уже стояли на всех листах, пусть продает все, что хочет, а что ему оставалось делать.
После оформления бумаг его оставили поговорить с женой на пару минут одних.
– Адвокат говорит, что процесс всей этой белиберды займет до двух лет времени, мол, ускорить его просто невозможно.
Этот срок они тебя будут содержать в тюрьме, так что нам лучше все продать, и я поеду куплю какое-то жилье в городе. Бронька, наш сын этой осенью пойдет уже в школу, как я смогу его возить в эту даль, да и вообще…
Ферму поддерживать я так и так не смогу, да а без тебя там жить мне попросту страшно.
