А между нами снег. Том 2

Небольшая гостиница отлично сохранилась, что очень удивило Олега Павловича. Он слышал, что в этих местах орудовали разбойники, и было очень странным, что даже дверь взломать не пытались.

Дверь была приоткрыта. Иван Григорьевич ещё не вышел из кареты, ждал сигнала.

Олег Павлович вошёл и был поражён чистотой. В гостиной пахло блинами. От этого запаха даже слегка закружилась голова.

На шум из кухни выбежала невысокого роста молодая женщина и ойкнула, увидев Олега Павловича.

Тот нахмурился. Хотел было схватить женщину, но та увернулась и завизжала. Со второго этажа послышался громкий детский плач.

Рядом с женщиной мгновенно оказался такой же коротконогий мужик с длинной редкой рыжей бородкой.

Олег Павлович даже опешил. В его гостинице живут незнакомые люди, готовят блины, воспитывают ребёнка (тот продолжал кричать) и ещё удивлённо смотрят на него.

– Так-так, – произнёс Олег Павлович. – Что всё это значит?

– Что именно, сударь? – произнёс рыжебородый.

– Именно то, что вы живёте в моём доме.

Рыжебородый присел на кресло, закинул ногу на ногу и ответил:

– Да много вас таких хозяев. Чуть ли не каждый день захаживают. Чего это я вам верить должо́н, мне доказательства предоставьте. А я поразмыслю, как быть дальше.

От такой наглости у Олега Павловича даже затряслась нижняя губа, он стал заикаться:

– Д-да к-к-ка-ак у в-вас я-з-ы-ы-к…

Не договорил. Рыжебородый встал с кресла, подошёл к Олегу Павловичу и похлопал его по плечу.

– Травяной успокаивающий сбор вам не помешает. Алёнушка, побалуй сударя.

Женщина быстро скрылась на кухне, Олег стоял как вкопанный. Рыжебородый так и похлопывал Олега по плечу.

Казалось, что это безумие никогда не закончится. Олег Павлович не стал дожидаться чая, со всей силы так топнул ногой, что рыжебородый отскочил как мячик.

– Вон из моего дома, – заорал Олег Павлович.

В ответ тишина. Невозмутимое лицо рыжебородого ещё больше разозлило Олега.

Он даже не знал, как вести себя с этими наглыми жителями.

– Чтобы от вас уехать, – пробормотал рыжебородый, – мне нужно время и другое жильё. Если вы предоставите мне такое жильё, я буду счастлив. Если нет, то мы останемся тут. Вы же не зверь какой-то. Вполне себе приличный человек. За то, что я тут живу, вы должны мне доплатить, поскольку дом в потребном состоянии и чистоте. Мне с пятью детьми оставаться на улице, знаете ли, не хочется. Неужели вам не страшно? Бог всё видит!

– Именно, – прошипел Олег Павлович, – видит… Наглость, от которой даже я – человек, проживший нелёгкую жизнь – до сих пор нахожусь в странном состоянии.

Жена рыжебородого прошла мимо Олега и поставила на столик поднос.

– Испейте, сударь, вам станет легче, – пролепетала она и опять юркнула на кухню.

Немая сцена продолжалась долго.

Потом Олег Павлович всё-таки нарушил молчание. К чаю он так и не притронулся.

– Я даю полчаса на то, чтобы вы покинули сию обитель.

Рыжебородый вдруг бросился на колени перед ним, запричитал:

– Прошу вас, сударь, но мне некуда с ними. Пять орущих ртов на улице не прокормишь. А тут мы как у Христа за пазухой. Ну стоял этот дом и стоял. Я год за ним наблюдал. Никого не было, и вот как теперь мне быть? У меня тут трое родились, три, между прочим, сына. Вот у вас есть дети? Вот если вашего ребёнка выгонят на улицу…

– Полчаса, – повторил Олег Павлович, и, пнув столик с кружкой горячего чая, вышел вон.

Забрался обратно в карету и стал ждать. От злости, которая кипела у него внутри, не мог даже рассказать Ивану Григорьевичу о произошедшем.

Кое-как Олег Павлович смог объяснить. Иван Григорьевич так заразительно стал смеяться, что и Олег расхохотался. Правда смех Олега Павловича был больше похож на крик индюков. Поскольку злость ещё кипела внутри него, он не понимал, как ему поступить дальше. На всякий случай сидел в карете 40 минут вместо тридцати обещанных.

И был крайне возмущён тем, что со двора никто не выходил. Не было никакой суеты.

В этот раз пойти с Олегом Павловичем решил и Иван Григорьевич.

Когда открыли дверь, ужаснулись оба.

На пороге лежали пятеро детей. Сначала самый младший, на вид года три. За ним пятилетка и так далее до десяти примерно, а дальше родители: Алёнушка и рыжебородый. Рыжебородый замыкал странную процессию. Лежали они все ровно так, чтобы удобно было делать шаги через них.

Олег Павлович пыхтел как паровоз.

В гостиной повисла тишина.

– Буду лежать тут, – пропел рыжебородый, – пока не помру. Мне что тут, что там.

Он пошевелился и указал рукой на дверь.

– Помоги ближнему своему, и он поможет тебе, – продолжал рыжебородый.

И вдруг все запели хором как в церкви. Заголосили писклявыми голосочками дети, но продолжали лежать смирно.

Голос у рыжебородого был басистым, хорошо поставленным.

Этот концерт звучал в ушах Олега Павловича, проникал внутрь, но не успокаивал, а раздражал ещё больше. И совершенно обезмолвил его.

Иван Григорьевич улыбался. Ничего подобного в своей жизни ещё не встречал. За такую оригинальность он, пожалуй, в былые времена похвалил бы виновника.

– Ну всё, – пропел рыжебородый, – реквием спели, умираем.

После слова «умираем» все скрестили руки на груди.

Долгая тишина повисла в гостиной.

Олег Павлович понимал, что если сейчас не решит этот вопрос, то так и будет стоять неизвестно сколько и точно дождётся, пока эти семеро помрут.

Видимо, концертная программа была хорошо продумана. Поскольку действий со стороны хозяина не совершалось, началась вторая часть.

Без команды, без призыва все дети вскочили и бросились к ногам Олега Павловича и Ивана Григорьевича.

– Пощадите, господин, не губите жизни детские, души невинные, – залепетали дети.

Отец и мать опять запели.

– Цы-ы-ы-ы-ц, – заорал неожиданно Олег Павлович, но никто не испугался его голоса. Рыжебородый затянул:

– Бе-е-е-е-сы-ы-ы выходя-я-я-я-т, бе-е-е-сы-ы вы-хо-о-о-о-дя-я-я-т! Быть добру.

Еле освободившись от вцепившихся в ноги детей, Олег Павлович подошёл к рыжебородому, наклонился над ним и заорал в ухо:

– Кончай дурить! Чему детей учишь, ирод?

– Учу принять смерть достойно, ибо только она наше спасение. Это дорога в рай. Здесь больше нет рая моей семье, а в миру́ и подавно не будет. Остался только Господь на примете. Мученики мы, такими были на земле, а на небе святыми станем. И ты, господин, будешь молиться на наши образа, и твоё сердце будет съедать страх. Ты никогда не искупишь свою вину и попадёшь в ад, а сжалившись над нами, не попадёшь. Всё очень просто.

Рыжебородый говорил тихим, вкрадчивым голосом. Таким голосом, словно пел колыбельную детям, чтобы те успокоились и уснули.

Олег Павлович оглянулся. Иван Григорьевич сидел на пороге, дети расположились у него на коленях, прижимались к нему как к родному.

Поняв, что проиграл эту битву с совестью, Олег опустил голову и пропел таким же голосом как рыжебородый:

– Чёрт с ва-а-а-а-ми, оставайтесь.

И тут началась третья часть концерта.

Олег Павлович оказался внутри хоровода. У рыжебородого в руках откуда-то появилась балалайка. Он бренчал на ней, а семейство танцевало.

Впервые в жизни Олег Павлович был так обескуражен наглостью. Впервые в жизни уступил.

Иван Григорьевич продолжал сидеть на пороге.

Потом было чаепитие. Алёнушка вытащила из печи пирог: ароматный, румяный.

Ели молча, но вкус этого пирога Олег Павлович помнил всю жизнь.

Семейка Водопьяновых оказалась со странностями. Спать в доме было совершенно невозможно. Всё семейство по очереди дежурило ночью около печи.

Каждый из них пел:

– Огонёк не гасни, огонёк!Огоньки погаснут, выйдет срок!Новые дровишки подложу,Кочергой в печи поворошу.

И дальше следовала долгая история о том, что если погаснет огонь, вся семья погибнет, что огонь в печи должен не гаснуть даже летом.

Утром Олег Павлович приказал рыжебородому не выпускать на улицу Ивана Григорьевича и поспешил на встречу с сыном в город. Попросил Сержа уговорить деда, чтобы тот разрешил вернуться Олегу домой.

Вернулся на постоялый двор, занятый рыжебородым и его семьёй. И стал ждать послания от сына.

Переговорив с Иваном Григорьевичем, Олег Павлович перестал жалеть о том, что постоялый двор заняли самозванцы. Внутри всё было чисто, красиво, да и спрятать Ивана можно под шумок. Наверняка многие знали семью рыжебородого, поскольку постоялый двор иногда принимал путников. Скорее всего и о странностях рыжебородого знали.

Но почему это до сих пор не дошло до ушей Олега Павловича? Ответа на этот вопрос не было. Вторая бессонная ночь была ещё более тяжёлой.

Ода огню звучала в голове Олега.

Иван Григорьевич, наоборот, вдохновился образом жизни и порядками в семье рыжебородого и даже восхищался их взаимопониманием.

                                        ***

Орловский был зол. Зол на весь мир, на свою жену, сына, невестку Катю, сестру. Все они, по его мнению, вдруг стали предателями. Такое бывало с Родионом.

Вот так что-то нахлынет, и тогда на его пути не попадайся. Таинственное исчезновение главы семейства Покровских и его дочери до сих было предметом сплетен.

Когда Грибник принёс очередную новость о том, что Лилю видели в караване арабов, Родион сначала воодушевился поисками, наобещал всем, кто найдёт невестку, хорошее вознаграждение. Но след бывшей родственницы простыл. Её где-то видели, кому-то показалось…

Всё это было несерьёзно для привыкшего решать всё быстро Родиона Орловского.

Временами он даже подумывал о том, что пора бы и забыть о мести. Пора встать на путь добра и справедливости, ведь те, кому он мстил, давно уже получили по заслугам, но не от него.

А руки чесались. Хотелось заставить страдать лично и Авдотью, и Ивана Григорьевича.

Авдотья оказалась в этом списке случайно, как жена самого страшного человека на свете. Пока что только её покойный муж получил по заслугам, именно так получил, как хотелось Орловскому: он умирал долгой, мучительной смертью.

Когда Ольга влюбилась в Павла, Родион понял, что это ему на руку. Несмотря на то что Павел Покровский ничегошеньки от отца не получил, сердобольная Лиля добровольно оставила имение. Страдания врагов приносили Родиону удовлетворение.

В какой-то момент он упустил из виду Ивана Григорьевича и всё остановилось. Иногда ему снился покойный отец и просил, чтобы сын исповедовался, отпустил месть и стал наслаждаться жизнью.

Родион во сне соглашался, но проснувшись, ничего не менял в своей жизни.

Потеряв дочь Ольгу, он поначалу решил, что это знак, и пора всех простить. Но детские обиды были выше, сильнее любви к дочери. Они были даже сильнее любви к самому себе.

Арабский торговец Али откликнулся на клич одним из первых. Орловский давно знал, каков нрав у торговца коврами.

Али обещал найти Лилю и привезти её лично. И Родион ему поверил.

На всякий случай установил слежку за домом сплетника Павла Трофимовича, но не сразу. О чём очень жалел, поскольку в доме Павла Трофимовича ничего интересного уже не происходило. Только внук маячил перед глазами.

Но Родион задумался.

Павел Трофимович отсутствовал уже две игровые среды. А это было странным для постоянного участника шахматных турниров.

Все эти слежки вскоре померкли перед новостью, которую передал Али: «Лиля у Мустафы».

Орловский ликовал, но быстро угас.

Мустафа был не так прост.

У него с Орловским имелись недомолвки. И забрать Лилю можно было только хитростью. Но перехитрить араба пока никому не удавалось.

                                        ***

Мустафа не отвёз Лилю домой. Боялся. Не знал, что теперь можно ожидать от Мадины.

Совсем не так представлял Мустафа свою жизнь. Он надеялся на то, что с помощью Лили найдёт Ивана Григорьевича, поможет ему разобраться с Орловским.

Но девчонка, что лежала сейчас в повозке, принесла только несчастье.

Мустафа негодовал. Всю дорогу думал о том, что сделает теперь с Зейданом. Обещал же Лиле его не трогать… Но редко сдерживал обещания. Он только говорил, и ему верили.

Ложь иногда спасала от неминуемой смерти и была постоянным спутником.

К Зейдану помимо ненависти была и жалость. Мустафа очень любил своего покойного отца, и тот вряд ли поддержал бы сына.

– Отец, – Мустафа поднял руки к небу, – отец, укажи мне верную дорогу. Я запутался, я устал брести в темноте. Дай мне знак. Помоги мне, скажи, что я делаю не так? Ты учил стоять за себя насмерть любыми способами. Я стою, и смерть обходит меня стороной. Значит, ещё не пришёл мой срок. Значит, я ещё повоюю на этой грешной земле. Как мне быть с теми, кто должен отдать свою жизнь по справедливости? Они живучие шакалы, и их много…

Лиля не знала, куда везёт её Мустафа. Не знала, где теперь Зейдан. И в который раз решила, что будет плыть по течению, как жизнь диктует.

– Мустафа, – прошептала она еле слышно, – Мустафа, останови, мне плохо.

– Голову свесь и справляй свои нужды, – грубо ответил араб. – Да почаще справляй, пусть злой дух выходит из твоей плоти, иначе шайтана родишь, такого же, как мой братец.

Лиля подвинулась ближе к краю. Так и ехала почти всю дорогу, свесив голову.

Мустафа не придумал ничего другого, как отвезти Лилю к Элен.

Перед тем как подъехали к дому, в котором она жила, Мустафа схватил Лилю за плечи и произнёс:

– Ни слова о Поле, убью…

Лиля кивнула, натянула на голову платок.

– Душа моя, – пропел Мустафа и встал на колени перед молодой женщиной, – я привёз тебе несчастное существо. Она поживёт тут недолго. Ты лишь иногда присматривай за ней. Над бедной женщиной надругались, она не знает обидчика в лицо. А мне Аллах велит помогать всем на моём пути.

Элен взглянула на Лилю, поморщила лицо и произнесла по-французски:

– Надругались, значит. Над такой замарашкой только и можно надругаться.

Лиля ничего не ответила.

– Элен, душа моя, ну что ты такое говоришь? Девушка знает французский в совершенстве. Негодяй похитил её и подстриг волосы. А девушка из хорошей семьи, воспитание достойное. Просто отец выгнал её с позором. А я подобрал.

– Дай тебе волю, ты превратишь мой дом в жилище нищих и прочих неприятных людишек. Я против твоей доброты. Больше никого ко мне не приводи. Моя дочь боится чужих людей. Только вчера о тебе вспоминала. Мама, мама, где же мой отец Мустафа?

Элен засмеялась, Лиля посмотрела в её глаза. На секунду их взгляды встретились. Глаза Элен были наполнены слезами. Но она очень быстро избавилась от них. Длинным шарфом прикрыла лицо, а рукой смахнула слёзы.

Видимо, Элен частенько так делала, потому как мужчина слёз не заметил.

– Мой бог, – прошептала Элен, обратившись к арабу, – ты останешься сегодня?

Она подошла к Мустафе, положила руки ему на плечи, что-то шепнула на ухо. Тот заулыбался. Шепнул в ответ.

Лиля отвернулась. Ей было неприятно смотреть на этих милующихся.

Тошнота так быстро подступила к горлу, что Лиля даже не успела спросить, где можно уединиться, как всё из неё вышло.

– Боже, боже мой, Мустафа, – заголосила Элен. – Убери это всё поскорее, мне плохо, очень плохо.

Француженка одной рукой зажала нос, другой закрыла рот и побежала вглубь комнаты, путаясь в своём длинном одеянии.

Лиле было стыдно, настолько стыдно, что она расплакалась.

– Ничего, – успокаивал её Мустафа, – она на самом деле хорошая, просто брезгливая. Вы с ней подружитесь. Только помни о том, что я говорил. И ещё…

Мустафа помолчал, а потом продолжил:

– Ты будешь мне пересказывать свои с ней разговоры. Всё до единого слова. Я перестал доверять этой бестии.

Пленница опять кивнула, она теперь соглашалась с Мустафой всегда.

Впервые за много дней чувствовала себя человеком. Ей выделили большую комнату, обставленную по-европейски. Внутреннее убранство напоминало дом мадам со шляпками.

Воспоминания нахлынули, набросились на Лилю. Сколько всего произошло после возвращения из Франции! Сколько всего… А потом наступила ночь, какая-то непрекращающаяся, страшная и коварная. Вся жизнь во тьме. Лиля куталась в покрывало. Вспоминала…

Перед сном Элен дала ей какой-то отвар, и Лилю перестало тошнить. Она даже забыла про это чувство. Поглаживала свой живот и спрашивала:

– Кто ты, мой маленький несчастный малыш? Увидишь ли ты когда-нибудь своего брата? Ванечка, сынок, где же ты, мой малыш?

Это была самая спокойная ночь из всех предыдущих, самая долгая. Лиля проснулась около полудня от стука в дверь. В комнату вошла Элен и протянула кружку.

– Выпей ещё, нужно несколько раз, тогда не будет плохо. Мустафа ещё спит. Что-то вас уморило. Очень прошу тебя в плохом состоянии пользоваться ванной комнатой. Очень прошу…

Лиля кивнула. Завязался какой-то бессмысленный разговор.

– Как давно ты тут? – спросила Лиля.

Элен опустила голову, но Лиля опять заметила слёзы в её глазах. И таким же жестом, как вчера, француженка смахнула эти слёзы.

Лиле стало тревожно. Ей показалось, что Элен не так уж и счастлива с Мустафой.

– Я живу тут столько лет, сколько мне отпустил бог для жизни в этой стране. Не задавай лишних вопросов. Мустафа наверняка и тебя заставил за мной следить. Можешь и про слёзы мои рассказать. Мне совершенно всё равно, что ты наговоришь ему. Знаю, что он неспроста тебя сюда привёз. Мустафа жестокий, очень жестокий человек. Судя по тому, как ты выглядишь, он и с тобой обошёлся не очень хорошо. Он будет гореть в аду, – Элен опять смахнула слезу. – Вот заодно и проверю твою искренность. Ты как одуванчик выглядишь. Как росток впитываешь… Главное, потом не распыляй всё это. Сплетни не украшают приличную женщину.

Одуванчик… Лиля вспомнила Олега Павловича. А потом прислушалась к своему сердцу и поняла, что больше оно не трепещет при воспоминании об нём. Никто из мужчин не вызывал теперь в ней трепет. Каждый по-своему обидел, каждый по-своему заставил страдать.

Элен вышла, но вскоре вернулась с охапкой одежды. Небрежно бросила Лиле на кровать и сказала:

– Подбери себе платья. Не могу на тебя смотреть. Ты красивая, молодая, но тебя так уродует отсутствие волос и эти мужские шаровары.

Потом Элен принесла два парика.

– Надень понравившийся.

Лиля покачала головой, отказалась.

– Парик не надену…

– Наденешь, иначе ты будешь пугаться своего отражения, а здесь много зеркал. Пусть жизнь в моём доме принесёт тебе только радость. Я не хочу видеть твоих слёз. Поверь, здесь всё будет так, как ты привыкла. Хватит страдать, девочка моя. Я вижу твои несчастные глаза, они не должны быть такими.

Лиля вспомнила, как Богдан заставлял надевать парик, она противилась, упрямилась. А тут решила не спорить. Сказал Мустафа пожить здесь – поживёт, сказала Элен надеть парик – наденет, сказал Мустафа докладывать о разговорах – не доложит. Оставит всё в себе.

Пообещала себе не пить «разговорчивый напиток Мустафы». Лиля после него ничего не помнила и даже не знала, что на самом деле в таком состоянии рассказывала арабу.

Жена Поля стала ей нравиться. Когда в столовой к ней подбежала девочка, Лиля умилилась, и слёзы появились в уголках её глаз. Дочь Поля была похожей на него.

«Поль, сообщаю тебе, что всё хорошо с твоей семьёй. На небе ты или на земле, знай, они накормлены и живут в красивом доме», – Лиля мысленно обратилась к Полю.

За завтраком Мустафа то и дело поглядывал на Лилю. Дочь Поля вертелась возле него. Ждала, когда он начнёт с ней играть.

Как больно было Лиле смотреть на всё это, как она завидовала сейчас Элен! Француженку не разлучили с ребёнком. Впервые в жизни Лиля пожалела, что у неё не дочь.

                                        ***

Серж встретился с отцом на следующей неделе. Олег Павлович так надеялся, что отец простит его! Но этого не произошло. Когда-то много лет назад разлад с Павлом Трофимовичем длился два года. Олег Павлович подумывал о том, что сейчас будет точно так же. Его план рушился на глазах. Жить с рыжебородым было невыносимо. Олег даже порог этого дома уже не хотел переступать. После последнего разговора с наглым постояльцем даже видеть его не мог. Всё это семейство вызывало отвращение.

– Олег Павлович, миленький, ну правда ведь не зря мы тут? Только посмотрите! У меня к вам серьёзный разговор. Поскольку вы оценили мой вклад в развитие и состояние вашего же дома, прошу о денежном награждении за все года моего здесь пребывания. С вашей стороны – это копейки, для меня – хорошее подспорье.

Олег Павлович не ожидал такой наглости. Рыжебородый быстро сбегал на второй этаж и вернулся с огромной амбарной книгой. В ней мелким почерком было исписано много листов.

– Вот, собственно, и мои расходы. Всё расписано. Изучайте, жду вашего решения.

Рыжебородый вложил в руки Олегу Павловичу книгу, а сам встал рядом и так низко наклонил голову, что они смотрели в книгу оба.

«Горшок чугунный 1 шт. для каши – 0,25

Другая кухонная посуда – 2,20

Пила и колун – 2,5

Кадка и бочка —1,5 (2,5)».

– Вот тут прошу заметить, – рыжебородый ткнул в кадку и бочку: – Выторговал своим пением. Представляете?!

– Представляю, – пробормотал Олег Павлович, – я бы бесплатно отдал, чтобы ты заткнулся.

Рыжебородый выхватил книгу.

– Да какой же вы неблагодарный! Я и тут старался, и там, и Алёнушка, скажу вам по секрету, молока дитятке недодала, вам побольше в пирог положила. Вкуснее-то с молоком грудным. От того её пироги самые лучшие, что душа у неё открытая, всю себя отдаёт для других.

От слов о грудном молоке у Олега Павловича закружилась голова, затошнило. Он выбежал из кабинета. Кто-то из детей подслушивал под кабинетом, и открывшая неожиданно дверь ударила любопытного по лбу. Послышался сначала стон, а потом оглушительный ор.

Олег Павлович был уже на улице, он затыкал уши и пытался прийти в себя. Больше стряпню Алёнушки не ел. За отчёт по амбарной книге, само собой, не выплатил ничего.

Иван Григорьевич, выслушав от Олега о составе продуктов пирога, поначалу вытаращил глаза, а потом произнёс, поглаживая живот:

– Если вкусно, то и незачем мне знать из чего. Во Франции я и лягушек ел, живой до сих пор. А тут молоко. Тьфу, придумали же. Ну что за люди такие интересные? Полвека прожить, чтобы встретить таких…

Олег Павлович посмотрел на отца Лили и ответил:

– Ну тебе-то понятно, умом двинутые все такие… Ешьте, что душе угодно, а меня с этого поста снимите. Я, пожалуй, съеду. Будут новости, сообщу.

Но после разговора с сыном всё-таки пришлось вернуться.

Нужно было брать себя в руки, как-то продолжать искать Лилю, как-то вызволять её из арабского плена.

Иногда Олег Павлович задавал себе вопрос: «А зачем я всё это делаю? Что мне с того, если она вернётся? Со мной вдруг не захочет быть, а я… А я только пыжусь и среди сумасшедших верчусь…»

Неожиданным был приезд Павла Трофимовича. Таким неожиданным, что Олег бросился к отцу в ноги и долго просил прощения.

Павел Трофимович небрежно оттолкнул сына и попросил встречу с Иваном Григорьевичем. Сказал, что всё у него готово для посещения конюшен, которые выстроил Павел Покровский.

Олег был против этой поездки.

Но всё решили без него. На Ивана Григорьевича надели парик и наряд индийского торговца. Олегу казалось, что узнают Покровского, и всё покатится кубарем.

Пока Павел Иванович прохлаждался в кабаках, Родион Орловский исправно следил за хозяйством зятя. Олег Павлович предостерегал, умолял не соваться в Орловское гнездо, но никто его не послушал.

                                        ***

Жизнь в доме Элен преобразила Лилю. Она помолодела на глазах. Лицо стало улыбчивым, глаза большими, как были раньше, а не опухшими от слёз и недосыпа. Изменилась походка, движения.

Как много значила для Лили удобная одежда! После скитаний с Зейданом она так отвыкла от неё. А сейчас словно парила, словно была готова к балу. Как мало балов оказалось в её жизни, как мало приятных воспоминаний…

Однажды Элен пригласила Лилю в свою комнату.

– Хочешь, я научу тебя танцевать? – спросила она Лилю. – Так, как танцуют арабские наложницы… Тебе пригодится, ты в такой стране, где нужно уметь обольщать мужчин для своей выгоды.

Лиля кивнула.

– Я умею, – произнесла она, – немного умею, но, кажется, забыла.

– Танец беременной женщины особо прекрасен, – прошептала Элен. – Надень костюм.

Лиля облачилась в предложенную женой Поля одежду.

Она повторяла движения за Элен и увлеклась танцем. А когда остановилась, обнаружила француженку уже не танцующей, а сидящей в кресле и смотрящей на неё.

– Прекрасно! – Элен захлопала в ладоши. – Замечательно, моя хорошая.

Лиля смутилась, щёки покраснели.