Часовая башня

Но, и как дети, вырвавшиеся из-под опеки взрослых, вынуждены самостоятельно вставать на ноги, в страхе быть раздавлены окружающим миром, так и эта молодая страна с древней историей, расправляла свои «крылья», приобретая независимость.

Ещё несколько месяцев назад, дислоцируясь в Гельсингфорсе, как часть Русской эскадры, вместе со многими другими офицерами считал; следует лишь пережить эти страшные времена и всё наладится. Ещё пригодится Русскому флоту. Но, беспорядки продолжались. Пьяная, давно подсевшая на кокаин, купленный на немецкие деньги, распространяемый за полцены финскими большевиками, необузданная матросская толпа, правила всей, расположенной в Гельсингфорском порту эскадрой. Когда же, к осени, ситуация стала исправляться, всё чаще стал подумывать о том, что оставшись живым не нужен нынешнему флоту. И, теперь, после октябрьской революции, отменившей временное правительство, когда княжество Финское, совсем недавно руководимое Николаем II, являющимся ещё и Великим князем Финским, становилось на глазах независимым государством, понимал; в ближайшее время могли начаться попытки формирования из бывшего императорского, Финского флота. Это уже никак не мог пережить, стоя перед выбором; дезертировать, оставив корабль, или пустить пулю в лоб.

Но, отрёкся уже царь Российский, а значит и присяга ему была не действительна, ведь присягал не только отечеству, но и императору. Отсюда напрашивался вывод; любой из путей одинаково плох. Никогда его предки не меняли своего жизненного пути из-за временных помех. Пусть это и были; смерть Петра I, разрушение флота, отсутствие перспектив на службе, последовавшее после. Прикипел род Курштайн к русскому трону, и, сейчас, когда тот был повергнут не мог отречься от прежней жизни, тая её в своём сердце, словно ребёнок, на всю жизнь запоминающий свою мать такой, какой покинула его в детстве, скоропостижно скончавшись.

Поезд шёл пригородами Гельсингфорса, подъезжая к вокзалу. Знакома была ему эта зависшая в атмосфере, словно перед бурей тревога, ещё с 14 года, когда имел честь принять бой с парой немецких эсминцев, и стареньким минным транспортом. Экипажи, которых неистово, до последней капли крови сражались с вышедшими случайно на них в Балтике, рядом с Монзундским проливом, русскими кораблями. Так же, как и тогда, чувствовал; впереди ждут серьёзные события.

После окончания военно-морского училища, подал рапорт о зачислении на любой из военных кораблей, участвующих в Японской компании 905 года. Попал на крупный крейсер. Хоть и не участвовал в больших сражениях, прослужив гардемарином полгода, ввиду боевых действий, раньше срока получил мичмана. Чудом не был ранен, в отличие от товарищей, вместе с ним подавших подобные его рапорта. Вскоре стал Лейтенантом. После запомнившегося ему сражения у Монзундского пролива дали Капитана. Теперь был уже опытным моряком. Хоть и быстро дослужился до кавторанга, уважали его матросы за чёткость отдачи приказов, прямоту и немногословность, не замечая его немецкой фамилии, или делая вид, что это не имеет никакого значения.

Но, по мере того, как всё больше охватывала изнутри революционная зараза, находили матросы в нём различные недочёты, о коих даже и не подозревал ранее. Но, становилось всё больше их с каждым месяцем. То взгляд свой не так бросит; слишком строго, то замечание не тем тоном произнесёт. Обидчивее стал личный состав, нервнее, будто напрягала его морская служба, которую вынужден был тянуть по неволе.

Александр Яковлевич с детства тянулся на флот. Рассказывал ему отец о Якове, тогда ещё не бароне, а простом рыбацком сыне. Как тот приехал в Россию, да не на обычном корабле – царской яхте. Правда матросом, но с самим Петром I имея честь разговаривать, словно был благородных кровей.

Кто знает, может именно это и послужило основой при выборе карьеры. Но, полюбил море, ещё до того, как впервые оказался вдали от берега. Снилось ему, хоть никогда и не ходил под парусом. Разве только один раз заплыл в вёсельной лодке с другом Вовкой, на даче в Кексгольме далеко от берега. Да и не море это было, а Ладога. Но, пройдя между шхер вышли в большую воду. Подхватила волна, ударил ветер в спины и не понадобился парус. Крепко испугались тогда. Кто знает, может и вынесло бы далеко, если б не яхта.

Уж кончились все силы от того, что пытались грести. Стёрли ладони в кровь. Менялись, гребли по очереди, замотав носовыми платками. Было дело к обеду, когда показалась яхта. Не первая была из тех, что проходили вдали не замечая их, хоть и делали знаки руками. Но, эта шла прямым курсом на них, да и махать уже не было сил. Просто лежали на дне, раскачиваясь на волнах, благо, что хоть озеро не штормило. Но, еле заметные с борта большого судна волны, были для них настоящим штормом.

Друга сильно мутило. Сам же, на удивление даже расстроился тому, что слишком легко переносит качку, будучи заранее подготовлен прочитанными им в книгах рассказами.

Уже метрах в пятистах от яхты, в страхе, что та поменяет курс, собравшись силами начали махать, снятыми картузами. Шла прямо на них. Убирали парус. Останавливалась. Видели, как матрос побежал на корму с чалкой, и, когда малым ходом проходила рядом с их лодкой, крикнул:

– Лови чалку!

Убедившись, что его не только слышат, но и понимают слова, раскрутив, как лассо, бросил конец.

Получив по глазу, поймал Вовка. Но, тут же упустив, уронил в воду. Извернувшись, успел поймать в воде конец Алекс. Тут же намотал на локоть для пущей уверенности.

– Молодца! Вяжи к носу, – крикнул матрос на удаляющейся от них малым ходом, раскачавшей лодку волнами яхте.

А всё началось с простой рыбалки.

У Вовы была хорошо выструганная, высушенная палка с крючком и лесой, толстой, прочной, с поплавком и блесной. Но, Алексу, как назло подарил отец настоящее удилище, купленное в рыболовном магазине. Позавидовал ему друг. Но, из гордости не подал и виду. Похвалив подарок не стал просить. А, спустя неделю вдруг и говорит;

– Знаешь, а меня не укачивает в шторм никогда.

– Не верю, – теперь уже завидовал другу Алекс.

– Спорим!?

– Спорим. … Только вот на что, да и как мы сможем доказать друг-другу, – усомнился Алекс.

– Очень просто. Возьмём у нас на пристани лодку, рано утром, будто рыбачить, а сами в Ладогу на вёслах.

– А, если не штормит?

– Вдали от берега всегда штормит, – старался казаться опытным Вовка.

– Завтра. В шесть, – загорелся азартом Алекс.

Теперь, же, когда чудом остались живы, тянула их к берегу чья-то богатая яхта. Хозяин которой не спешил показываться. Слишком малы и незначительны для него со своими детскими проблемами, а, может и не было никого на борту, кроме самой команды, что должна подогнать яхту к причалу в Кексгольме в определённый час?

Удочки, взяли с собой на всякий случай; вдруг спор будет проигран и лучшая перейдёт к новому хозяину. Да и половить рыбу в дали от берега, где она покрупнее и непуганней, тоже хорошая идея.

– Под сиденьем ещё пропусти и примотай к нему. Ага. … так-то надёжней, – убедился, что Алекс хорошо привязал верёвку к носу лодки, матрос.

– Часок потерпите, или на борт вас принять? – любезно поинтересовался он.

– Потерпим.

– Ну, и молодцы.

Лежали на дне лодки напротив друг друга. Смотрели в глаза.

– Знаешь, – заговорил первым Алекс: – удило твоё.

– Почему!? – даже испугался такого оборота Вовка.

– Забирай, – уверенно, бескомпромиссным тоном заявил Алекс.

– Я же проиграл.

– Я и не спорю. Просто хочу подарить тебе.

– А ты?

– Я твоё возьму. Или жалко? – улыбнулся Алекс.

– Нет, – неуверенная улыбка появилась на лице Вовы.

Сделал шаг на высокий, в уровень пола вагона перрон. Неспешно, будто не хотел, шёл по нему. Не много встречал на своём пути людей. Теперь поезда ходили полупустыми.

Вышел из недавно отстроенного вокзала. Элиэль Сааринен был автором этого замечательного сооружения. Начав в 1910 году со строительство вокзала в Выборге, перешёл к Хельсингфорсу в 1911-ом, закончив соответственно в 913-ом и 914-ом годах. Всего на один год отличалось начало их строительства. Два одинаковых здания объединяли собой его дорогу. Определяя начало и конец.

Неспокойно было в городе. Почувствовал это ещё на вокзале, выйдя из вагона. С ненавистью смотрели на него носильщики. Будучи чухонцами, всегда интуитивно отторгали в своём сознании всё Русское, коей была его чёрная, морская форма.

Шёл быстрым шагом, благо багажа имелось с собой всего один сак.

Перед ним была вокзальная площадь.

Вспоминал день, когда на ней для встречи депутатов собралась огромная толпа представителей армии и флота, причем все солдаты и матросы были вооружены, а офицеры – безоружны. Старался привести в нечто стройное всю эту толпу комендантский адъютант прапорщик Бриллиантов. Многотысячное революционное стадо повиновалось плохо. Творился невообразимый хаос. Вдруг среди общего гама откуда-то раздалось несколько случайных выстрелов. Причиной их послужили перепуганные солдаты, некоторые из которых схватились было за винтовки, присланные из Америки, похищенные из разгромленного накануне арсенала, но оказалось; обращаться с ними не умеют. Тогда те, которые не видели, отчего стреляли, решили; кто-то открыл огонь из окон окружающих домов. Началась бессмысленная стрельба. Всё многотысячное революционное воинство обуяла неимоверная паника. Одни сейчас же кинулись к зданию вокзала, давя и опрокидывая передних; другие, побросав ружья, лежали ничком на мостовой, некоторые ползли на четвереньках, судорожно стараясь спрятать голову.

Не ловил извозчика. Шёл к Свеаборгскому порту пешком.

Всё началось с того, как на стоящем на Неве крейсере «Аврора» безнаказанно был убит капитан 1 ранга М. И. Никольский, пытавшийся не пустить к себе на крейсер подозрительных лиц, со старшим офицером выйдя им на встречу и загородив путь. Затем революционные волнения стремительно перебрались и на весь остальной флот.

Далее последовала известная Алексу телеграмма командующему императорским Балтийским флотом вице-адмиралу Непенину от председателя государственной думы Родзянко, в которой сообщалось; в Петрограде вспыхнуло восстание, разрастающееся с каждой минутой и дума, дабы предотвратить неисчислимые бедствия образовала временный комитет, принявший власть в свои руки. На сохранение династии может быть надежда только в случае, если государь отречется от престола в пользу наследника цесаревича, при регентстве великого князя Михаила Александровича. Сообщалось и о том, что Временный комитет Государственной Думы уже признан великим князем Николаем Николаевичем и несколькими главнокомандующими фронтов. В силу создавшегося острого положения, Родзянко просил Непенина дать срочный ответ.

Так же знал Алекс и о том, что телеграмма поразила Непенина. Всегда находясь в стороне от внутренней политики не понимал происходящего, боясь последствий, предчувствуя плохой конец. Но, конечно же догадываясь; переворот происходил с одобрения великого князя Николая Николаевича и других главнокомандующих. Это говорило о неминуемом наступлении кризиса. Непенин чувствовал, как гибельно отразился бы во время войны с Германией, раскол среди главных военачальников, и делал всё, чтоб сохранить в боеспособном состоянии вверенный флот. В итоге был вынужден признать Временный комитет Государственной Думы.

Череда всех этих событий вела к непоправимому; полному развалу флота. Может именно поэтому и решил побывать у матери, в надежде увидеться с отцом. Сейчас же, идя к порту, выстраивал в памяти хронологию произошедшего.

Подходил к военно-морской комендатуре, для того, чтоб отметиться в своём прибытии на корабль.

Войдя в хорошо натопленное помещение комендатуры, отрапортовал;

– Кавторанг, барон Фон Курштайн из увольнения прибыл.

– Поручик по адмиралтейству Ивашевич. Проходите на корабль. Будьте осторожны. Матросы на гране бунта. В порту не спокойно. Судя по вашему вызову готовится вывод эскадры из Гельсингфорса в Петроград, – доложил молоденький офицер.

– Спасибо за информацию.

– Тревожное время. Чует моё сердце, финские большевики хотят захватить флот.

– Ничего у них не выйдет.

Ноги не хотели ступать к причалу. В голове мучительно перебирались наивозможнейшие варианты бегства. Для него дороги обратно не было. Да и не могло быть. Мать и сестра уже в Финляндии. Отец со дня на день мог оказаться в Выборге. Что ждёт его на крейсере? Интересно там ли капитан и какого он мнения? Знал его, как порядочного офицера, вот уже почти пять лет. Ни разу тот не давал повода усомниться в своей честности.

Вход на трап был заметён лёгкой позёмкой. Дневальных нигде не было. Кто угодно мог пробраться при желании на крейсер, где он провел часть своей жизни в долгих морских походах. Теперь же стоял, прислонённый к причалу, будто брошенный на произвол судьбы. Еще никем не подобранный, но, надеющийся, что всё же образумятся те, кто пока жил в его чреве, согреваясь теплом за бронированными бортами, словно глисты в кишечнике сохраняя микрофлору для лучшего пищеварения.

Пищеварения!?

Ну, да, именно пищеварения, ибо на что ещё теперь были способны все эти, когда-то беспрекословно исполнявшие команды, в основном бывшие крестьяне и самую малость рабочие – теперь матросня, как сами себя прозвали не без помощи и влияния со стороны,

Только пустой, отученный от способности самостоятельно позаботится о себе мозг легко принимает любые мало-мальски похожие на истину учения, не в силах справиться с аналитикой, не будучи способен думать, так, как был лишён этой возможности столетиями.

Рабский народ. Но, он не может уже без него. Весь его род, много поколений не просто жил бок о бок с ним, но и служил одному делу – защите отчизны, что стала одной общей с каждым из носителей фамилии Курштайн.

– Дневальный! – крикнул в темноту октябрьского вечера, осторожно, чтоб не навернуться на покрытых льдом, присыпанных снегом, ступенях трапа ступая вверх.

Никто не отозвался в ответ.

Что за чертовщина!? Неужели это действительно конец, и никогда не сможет боле считать себя полноправным членом команды крейсера, что неоднократно спасал за своей бронёй, давая возможность причислять себя к великому Русскому флоту?

Откуда-то раздавался звук гармони, развязный явно пьяный смех. Не останавливаясь шёл в офицерскую кают-компанию в надежде не только доложить о своём прибытие, но, и встретить знакомые лица. Они так были нужны ему сейчас. Не желал видеть, прятался от стремительно становящимися для него противными, лиц матросов. Не то, чтоб боялся их, неоднократно слышав об инцидентах на других кораблях, но не хотел вот так, в один вечер портить себе последние остатки надежды на лучшее. К тому же, ещё полон был тепла, пусть и совсем недавно купленной отцом, но, уже такой родной квартиры в Выборге.

В глубине коридора виднелся свет.

Кают-компания была полна, согрела догадка.

Ускорил шаг.

Глава XIII. Инга.

Женщины никогда не показывали своего желания в стремлении познакомится с ним. Взрослея, не сразу стал понимать это. Поначалу считал; не интересен им, в отличие от своего окружения, что пользовалось явной симпатией слабого пола. Ещё в школе начал понимать; чем меньше внимания уделяет им, тем больше вызывает желания общения. Но, боялся, не справится, не сможет быть таким, как те, кто легко находил общий язык с одноклассницами, крутя романы в закоулках школьного двора, или прячась за гаражами, пытаясь поцеловаться, или обнять провожаемую девочку.

С какого-то момента класс разделился для него на тех, кто ухаживает и за кем ухаживают. Как правило последними были представительницы женского пола. И только один он вызывал желания среди них идти наперекор инстинктам, проявляя заботу о нём. Порою, даже скрываясь от несколько назойливых особей.

Но, ещё в первом классе у него случилась, самая настоящая, как считал любовь. С тем лишь отличием от взрослой, что не требовала интимной близости и тем более росписи в ЗАГСе. Да и выбран он был сам, вовсе не проявляя никакой инициативы, скорее просто подчинившись выбору мало знакомой, но, как признавал весь класс, самой красивой девочки.

Эта любовная история продолжалась не долго. Быстро начавшись, впрочем, так же быстро и закончилась. Но, мама на всю жизнь запомнила; не следует задавать глупые вопросы, ответ на которые заранее известен.

Спросила. И тут же получила ответ:

– Да. Очень сильно люблю. И хочу выйти за него замуж.

Её звали Инна. И она была брюнетка с карими глазами. Неполные семь лет, а сколько уверенности в своих чувствах. Человек яркий, но не видящий главного в поставленных целях. Впрочем, как и многие другие, с кем ему приходилось потом иметь дело.

Но, прежде всего его мучила совесть от такого несоответствия общепринятым стандартам. Не мог признаться себе, что не такой, как все его сверстники. Таким образом, имея печальную «любовь» в первом классе, так и остался один до самого поступления в институт.

Инна же, окончив школу, сразу села на небольшой срок за воровство. Дальше её судьба была ему неизвестна.

Родился в Хельсинки, в 1939 году. Очень любил этот город, считая его русским. Но, всегда в памяти было выделено маленькое местечко для воспоминаний, касающихся самого города. И они ненавязчиво, но постоянно напоминали прошлое, в котором сам не жил. Эти частички памяти были заложены в нём мамиными рассказами, находками во дворе, старыми, закрашенными табличками с прежними названиями улиц, что кое-где ещё оставались на углах домов.

Безусловно, эта малая часть его памяти не принадлежала ему, но развивалась, дополняясь с годами новыми яркими чертами, придававшими ей значимости. Так, постепенно сам в себе переставал быть русским, как было написано у него в паспорте. Но, кто же тогда он был? Немец? Вряд ли. Финн? Вообще ни в какие ворота. Швед! А это уж совсем небылица. Разве мог причислять себя ко всем этим национальностям, будто не ходя в храм, был тайно крещён.

Кто же он тогда, мучил его вопрос, на который не было, да и не могло быть ответа.

Когда учился в Ленинграде не понимал местных, видя в них скрытую, сдерживаемую агрессию. Может и ошибался в своих выводах, но, знал; в отличие от этих, наполненных духом свободы лиц, не нуждался в таковой, так, как не видел в ней истинной воли, которую находил лишь в тишине и замкнутости холодных дворов. Они объединяли своей схожестью с его родным городом, но, при этом выглядели более безысходно. Причину не мог найти, решив; она скорее всего в том, что северная столица слишком далека от границы, и не так наполнена воздухом свободы, как его родной город. Да и к тому же строилась русскими, крепостными мужиками.

Может от того и накопилось в его городе столько протеста, своеволия и вызова окружающим, построенным больше для жизни, а не, как доказательство победы над стихией городам.

Но, задумывался о таких вещах только лишь от того, что решил жить в общаге, экономя время, силы и деньги на бесполезном мотании в электричках из города в город долгими вечерами и ранними, как правило, морозными утрами. Их и так хватало ему по выходным, когда возвращался в свой город среди толпы дачников и грибников с пустыми корзинами и наоборот с полными, по дороге в Питер.

Шумная компания занимала собой две, расположенные напротив друг друга лавки в вагоне. Среди них был и гитарист. Что-то заунывное бренчал на струнах. Остальные подпевали ему. И, если не бутылочка коньяку, так и не сменили бы свой репертуар, который по мере распития улучшался, ускоряясь, и даже приобретая ритм, за счёт постукивания исполнителя по деки гитары пальцами.

– Молодой человек, что вы скучаете там в сторонке, присаживайтесь к нам, – смотрела прямо ему в глаза девушка, явно скучая в шумной компании. Но, чем же он мог помочь ей, если и сам-то не особо любил пение под гитару. Но, впрочем, как слушатель не был против сидеть в непосредственной близости от эпицентра развлечений, будучи не видим и не притянут в водоворот событий. Впереди ждала сессия, и думы его были полны забот.

– Вы мне!? – удивился, но, всё же обрадовался тому, что именно на него пал выбор этой, как показалось, довольно-таки симпатичной, а главное имеющей непростой, и осмысленный взгляд девушки.

– Вам. Вам. Идите к нам, – еле заметно, но, как-то уж очень искренне улыбнулась ему самыми краешками губ.

– Я не помещусь там у вас, – даже и не подумав о возможности какого-либо сопротивления, виновато признался.

– Ну, что ж, тогда я иду к вам сама, – решительно встала и тут же присела рядом с ним, так как его и даже напротив, лавки были свободны.

– Инга.

– Павел.

– Очень приятно. Вы в Выборг?

– Да. И вы тоже, как я вижу, целой компанией?

– Все дороги ведут в Выборг. Хотим подышать вольным воздухом.

– Ваше имя… Вы из Эстонии?

– Разве это имеет значение?

– Значение имеет всё в нашей жизни.

– Почему же?

– И вот даже ваше имя, редкое в России. Тоже не случайно.

– Только не говорите мне, что так звали вашу первую любовь, – улыбнулась уже полностью, не в пол силы. И тогда увидел её совершенно по-другому. Некая грусть проявилась на её лице именно из-за яркости самой улыбки. Неужели умеет грустить, прокралась обнадёживающая мысль.

– Нет. Её звали Инна. И не надо мне говорить что это совершенно разные имена. Я и сам это прекрасно знаю. Просто показалось есть в этом какой-то смысл. Впрочем, как и в том, что вы обратили внимание на меня, не постеснявшись пригласить в свою компанию.

– Компанию… А, где же она теперь?

– Кто? Ваша компания? Как я понимаю на месте. Горланит Визбора.

– Нет. Инна.

– Ах Инна! – теперь уже улыбнулся и он, – Она в тюрьме.

– Как!?

– Понимаете, ли, я был влюблён в неё в первом классе. Это продолжалось пару месяцев. Ведь у детей всё так быстротечно. Да и в тюрьму её посадили через десять лет, не меньше. Так, что наша любовь к этому не имеет никакого отношения.

– Вы учитесь в Питере? А в Выборг отдохнуть? – уже не улыбалась Инга.

– Нет. Я там живу.

– В Выборге? Надо же! Какая прелесть! Покажете нам город? – посмотрела ему в глаза взглядом капризного ребёнка. Так, что показалось, эти глаза надолго запали в его душу.

– Покажу, если не наскучу своим занудством.

– Идёмте же к нам. У нас есть немного коньяку.

– Идёмте. Но, боюсь, всем придётся потесниться, – вторили Ингины попутчики.

Худая, не очень высокая, светловолосая, с тонкими чертами лица, и веснушками на щеках и носу, но, с карими глазами, выделялась среди компании своей несдешностью. Боялся этого, но, в то же время и не хотел сам себе строить преград, раз события развивались таким образом не по его вине. Точнее без его усилий.

Двое молодых людей, явно будущие физики. Тот, что с гитарой ниже ростом и с бородой. И три девушки, цвет глаз которых был в соответствии с волосами; с тёмными – карие, со светлыми – серо-голубые. Приняли в компанию приветливо, будто и выехал с ними вместе из Питера. Но, на самом деле всё так и было; ехали в одном вагоне с самого Финляндского.

– Это Павел, представила его Инга, так легко, будто они уже давно были знакомы, и он подсел к ним в вагон на предыдущей станции.

Затем нагнулась и тихо сказала:

– Вечером, если у меня будет настроение, открою вам одну страшную тайну.

Глава XIV. Веня.

Земля, ведь ты так мала в своём диаметре. Тебя можно пролететь всего за один день на самолёте. Но, при этом, как насыщены твои материки разными народами, и понятия не имеющими о том, что живут вместе. Разные культуры, климат, история. Всё это так влияет на нас, не в силах объединить, только лишь разобщая, лишая целостности. Мы не в силах найти себе даже вторую половинку, заботясь лишь о себе самом, не думая, что готовы сделать для того, чтоб не потерять близкого не только по духу, но и, как отца, или матери своих детей человека. Неужели так много преград и невзгод предстоит пережить только лишь для того, чтоб понять такие простые вещи?

Она спала. Или так казалось. Но, как ещё можно было назвать то, что происходило с её сознанием, пониманием окружающего, как не сон, если не могла что-либо предпринять в нём, просто принимая действительность, как должное, или погружаясь в прошлое.

Вспоминала.

И память принадлежала теперь не только ей, но и всем тем, кто, когда-либо имел к ней хоть, какое-то отношение, многих из которых никогда не видела, но знала о существовании. Теперь все были внутри неё, будто и состояла из их частиц,

Этот молоденький человек, сидящий за соседним мольбертом. Как он красив. Но, мне нельзя отвлекаться. Всего два часа на рисунок. Надо сосредоточиться. Видела его на подготовительных курсах.

Нет, ну это ни в какие ворота. Всё! Хватит! Я на экзамене.

Ездил со мной в одной электричке. Так же, как и я из Выборга.

Факультет архитектуры и дизайна при Ленинградской академии художеств. Первый курс. Архитектурный рисунок.