Часовая башня

Нет прямого поезда! В такой великой стране, которой являлась Россия, не было прямого поезда из одной древней столицы в другую, словно она уже не представляет той целостности, что была присуща ей буквально вчера! Нет, всё же дороги обратно нет. Навеки в прошлое кануло всё хорошее, что было у русского человека прежде. И, теперь не вернётся никогда, какой бы экономический, или политический путь ни приняла страна.

– Машенька, посмотри, кто там, – попросила домработницу. Привезли её с собой из Питера, так, как сама попросилась с ними из страха оставаться в становящемся опасным для своих же жителей, что не втянулись во всеобщее помешательство.

Послышались торопливые шаги, звук открываемого замка, и слова:

– Вы к кому?

– Добрый день. В адресе, указанном, как место жительства в Выборге, кавторангом, бароном Александром Карловичем фон Курштайн, числится ваша квартира. Дома ли он?

– Да, сын баронессы дома. Подождите, я доложу.

– Что-то случилось на крейсере, – догадался Алекс, обернувшись к матери.

– К вам посыльный из комендатуры с… – начала было Машенька.

– Да, да, я всё слышал. Пусть войдёт.

– Проходите, отступила в сторону, оставив проход открытым.

– Добрый день. Прошу прощения, баронесса, но, я вынужден сообщить, вашего сына вызывают на крейсер, – поклонился поочерёдно, сначала матери, затем сыну, добавил: – Господин кавторанг, в соответствии с телеграммой, вам приказано явиться на судно, в самое кратчайшее время.

– Причина!?

– Она не указана. Но, смею предположить, – в Гельсингфорсе делят эскадру.

– То есть, как это делят!? Она не нажива, чтобы её делить!

– Матросы хотят возвращаться в революционный Петроград.

– Что за чёрт! – машинально коснулся рукой кортика, сделал шаг в сторону прихожей. Но, остановился в задумчивости. Повернулся к матери, сказал: – Я вынужден покинуть вас. Держите меня в курсе возвращения отца. Телеграфируйте на крейсер.

– Ах милый мой Алекс. Они и тут не дают нам покоя.

– Уверяю вас; близок час принятия решения. Какое же оно, думаю мне не стоит повторяться.

Покинул квартиру так же стремительно, как и появился, пробыв с матерью всего около часа. Слава Богу, младшая Лизавета, сейчас в Кексгольме. Приехала туда в начале лета с мужем и новорожденной Настенькой, и теперь оставалась там не имея малейшего желания вернуться обратно в Питер.

Как бы спокойно было ей сейчас, если оказалась с ними рядом. Но, не она к ней, а Лизавета должна была приехать с мужем и её внуком в Выборг. Ведь тут, как пыталась уверить её, было спокойно. И, что самое немаловажное; в любой момент могли по морю выбраться из своего последнего пристанища, в случае если бы и его захлестнула революционная волна.

Что оставалось ей теперь? Только дети были её самой главной надеждой и опорой в жизни. Нет, всё же не хотела она, впрочем, так же, как и Яков Карлович, возвращаться на свою малую родину. Да и разве там она родилась? Нет, безусловно, так же, как и её супруг, никогда прежде не бывала там, да и не особо помнила своих предков, всегда ленясь изучать генеалогическое древо. Но, как и Яков гордилась, среди предков имеет тех, кто всегда воевал с Россией, тем самым могла подчёркивать свою независимость и некое снисхождение к тем землям, которые всё же, в глубине души давно считала своими родными. Не решаясь сделать всего лишь один шаг в сторону их окончательного и бесповоротного признания.

Лютеранство, то, что объединяло эти два рода, пересёкшихся в лице молодожёнов Якова и Торбьорг. Не зная веры православной и не могли проникнуться всеми невзгодами и проблемами русского человека. Их Бог любил их, возможно даже больше всех тех остальных, кто не покидал родных мест в лихие времена Петра I. Но, когда такая молодая страна, как Россия, только появившись на Европейских картах под таковым именем, тут же меняла свой вектор развития, только глупый и ленивый человек не смог бы оказаться в центре мировых событий. Именно в начале восемнадцатого века все дороги вели в эту, насильно отказывающуюся от своего славного прошлого страну. Именно разрушив, уничтожив в памяти людской до основания всё, что было главным для человека на этих землях, и можно было построить то новое, стремительно захлестнувшее собой отживающую свой век элиту, влило новую кровь вольнодумства, запрещённого прежним царствующим родом Рюриковичей.

– Пойдём с нами в кабак, там Русский царь сегодня угощает, – буквально силой потащил за собой Якова, его товарищ, повышенный из юнг, всего пару месяцев назад Пауль. Такой же худой, тоже сын рыбака, правда из ближайшей деревни, не менее решительный чем Яков, молодой человек, всего на полгода старше его.

– Пойдём! Что не сходить? Раз сам царь гуляет, – согласился с другом. Частенько после работы заходили выпить пару кружек пива.

Все в портовом Амстердаме знали о молодом царе, приехавшем в их страну не то учиться, не то напиваться каждый день до звериного состояния. Будто звали его Пётр Михайлов. Но, никто не задумывался о том; стоило ли ездить за тридевять земель лишь для того, чтоб пить в Амстердамских тавернах. Те, кто поглупее и попроще искали дружбы у русского царя, при этом не имея особого представления об этой, забытой Богом, как считали стране. Но, он, Яков не таков. Не нужны ему покровители. Сам добьётся всего в жизни.

Некоторые надеялись, хоть что-то перепадёт ему от такового высокого знакомства. Да, и к тому же поговаривали, тут, в далёком от России Амстердаме ни о какой субординации и говорить не приходилось. Достаточно только хвалить молодого царя, и ни дай Бог не ввязываться с ним в драку, как бы тот не вёл себя. Ведь недаром даже в библии написано; получив по щеке тут же следует подставить другую. Но, забывали, в священной книге имелась в виду гордыня, так можно было расценивать пощёчину и в далёкие времена. Подвыпившая портовая молодежь не желала ничего знать о том, что было прежде, живя днём сегодняшним, ведь только он мог принести им светлое будущее.

Тем не менее, среди многочисленных волонтёров, трудящихся над заложенным на верфях Голландской Ост – Индийской компании 9 сентября, строящемся новом корабле, работал Пётр Михайлов. Выхлопотал право на работу через бургомистра города Витсена.

Для будущего фрегата «Пётр и Павел», одновременно с его строительством, под руководством Лефорта вёлся наём иностранных специалистов для нужд армии и флота, число которых приближалось к семистам. Так же закупалось и оружие.

– Вот он, видишь? – указал Пауль кивком головы в сторону худого, длинного молодого человека с маленькой головой и плоским лбом. На круглом лице которого виднелось два широко посаженных карих выпученных глаза. Над тоненькими губами небольшого рта, топорщились, словно плавники селёдки, острые усики.

– Какой длинный! – удивился Яков. Напомнил ему одну из многих, высушенную, солёную рыбину, что вешал за домом на верёвках отец. Высыхая, растопыривая жабры открывала свои будто хватающие воздух рты. Круглые, практически незаметные при жизни, в сушёном виде выглядели смешно.

Пришёл сегодня заодно с Паулем, поглазеть на царя. Но и в мыслях не было знакомится с ним.

– Ничего. И мы не коротышки.

За составленными вмести столами шла оживлённая беседа, которая по всем её признакам обещала в скором времени перерасти в пирушку. Многие голосили во всё горло, стараясь перекричать друг друга, и тем самым привлечь внимание того, кто сидя во главе стола, растянул под ним свои ноги, так же далеко перед собой разложив не менее длинные руки с маленькими, худыми кистями, сжимающими в себе неимоверно большую для них пивную кружку, полную золотистой, пенящейся жидкости. Он изредка, в самый накал крика много и жадно отпивал из неё, раздувая щёки, опустошая мелкими, но частыми глотками настолько стремительно, что прислуживающий кельнер довольно часто появлялся у стола с новой порцией свежего пива.

Спор шёл о женщинах, как понял Яков. Этот вопрос очень интересовал его, так, как не было в его жизни ещё той тайны что влечёт за собой любовь к женщине.

– Питер Михайлов не женат? – хитро улыбаясь поинтересовался матрос с вставшего в док на серьёзный ремонт торгового корабля.

Он был смел, когда выпивал больше трёх пинт пива. За это любили женщины, которые стали для него уже подобны пивным кружкам, что опрокидывал порою и не чувствуя вкуса. Не сам процесс интересовал, а удовлетворение потребностей. Тяга дойти до определённого состояния опьянения больше нравилась чем проникновение в ту, что тут же надоедала, не оставив после себя и капли хмеля в организме.

– Я оставил жену в Москве. Но, это нисколько не ограничивает меня в дали от дома, – устало, словно уже много повидавший на своём веку, откинулся на спинку стула Пётр.

– Так за чем же дело стало!? После нашей трапезы, я найду вам лучшую из портовых шлюх.

– Шлюх!? Не думал спать с таковыми.

– Не бойтесь герр Питер, я выберу вам самую чистую, – громко рассмеялся матрос.

– Разрешите и нам присоединиться к вашей славной компании? – поклонившись Петру, поинтересовался Пауль.

– Кто это? – грозно, но от того, что сама голова покоилась на длинной, тонкой шее, несколько нелепо прозвучал вопрос. Несоответствие внешнего вида с уже прокуренным и пропитым голосом невольно заставляло улыбнуться того, кто впервые видел этого нескладного молодого человека.

– Это наш новый юнга Яков. Попросился со мной. Уж очень хотел посмотреть на настоящего русского царя.

Яков поклонился в пол.

– Садись бестия. Пей с нами, коль пришёл. А глупостей не говори. Лучше молчи, если на язык полезут.

Никогда не задумывался, как может выглядеть царь. Да и о том, что, когда-то окажется на настоящем большом корабле, кои иногда встречали в море с отцом, так же не знал. Но, всегда точило изнутри его желание попробовать себя, как настоящего матроса. Ведь, если не справится, не так обидно будет перед своими сверстниками, раз всё равно не верили в лучший исход. Пошутят, пошутят и успокоятся, расспрашивая о городской жизни. В случае же если получится, свысока будет смотреть на них, на деревенских.

И, сейчас, сидя рядом с самим царём, уверовал в то, что непростая, не такая, как у своих сверстников с родных мест ждёт его судьба. Слышал от Пауля; царь учится морскому ремеслу, но и о том слыхал, будто не просто так оно ему нужно, а для великих целей. Яко бы будет строить флот большой в России, которая до сель по незнанию одними галерами сильна была.

Может и меня возьмёт к себе царь русский, если понравлюсь ему, промелькнула мысль. Но оставалась в его сердце Агна. Как же легко может отказаться от неё, если радуется любой возможности пуститься в путь.

Может не нужна ему, прокралась догадка.

Вздрогнул.

Не знал ещё женщин. Хранил верность своей Агнезэ. Было противно сейчас слышать эти разговоры про доступных женщин, но, чёрт возьми, приятно ощущать себя рядом с царём, пусть и с неофициальным визитом, находящимся в этой стране.

Нет, уж лучше попробую плыть по течению. Авось выведет меня на чистую воду.

– Хотел я купить готовый корабль. Но, не нашёл таковой, что по всем статьям мне подходил. Пришлось заказывать на верфях новый. К середине ноября должны спустить на воду. Команду набираю теперь. Не просто, чтоб до России добраться, а такую, которая со мной на много лет рядом оказалась, как верные люди. Те, кто постарше и семьи имеют, не годятся для такого дела. Сподручней свободные от уз семейных, и от женщин. Того желают, чего те и без обязательств сложных за деньги дать могут. А жалование я обещаю.

– Так чего ж медлить-то гер Питер? Аль мы все только для царского стола и пригодны? – обняв Якова, заговорщицки улыбнулся Пауль.

– Вот и посмотрим, кто на что из вас готов. Время есть ещё у меня. И присматриваюсь к своей будущей команде. Кто из вас всех лучше слово держит, в компании любезен, да и пить не напиваясь мастак. Аль не моряки вы?

– Моряки! Моряки! – подняли все свои деревянные кружки. Слишком уж накладно в таком заведении, где гуляет ветер морской, не только в головах, но и между столов, иметь глиняные. Уж больно часто бьются таковые.

Вдруг появился в кабаке незнакомец. Сразу заметил его Яков. Но, не узнал в этом человеке, кого-то, просто показался ему несколько необычным наряду с другими завсегдатаями.

Возможно уверенность и некое слегка ироническое отношение к окружающим резко выделяло его среди остальных. Но, где-то, как показалось сейчас Якову, он уже видел такое отношение к окружающей действительности. И, тогда оно поразило его не меньше. Теперь не мог вспомнить. Все склады его памяти тщательно перебирались им. Но, всё безрезультатно. Молод был, не понимал; в таких случаях следует всего лишь отпустить беспокоящий его вопрос, и тогда сам собою разрешится.

– Гер Питер, мой поклон вашему столу, – сняв шляпу низко поклонился молодому царю незнакомец.

– А! Старина Корнелиус! – обрадовался Пётр.

Дела организационные отвлекли от строительства фрегата, не показывался на верфи вторую неделю

Взяв из-за соседнего стола стул, словно старый друг присел рядом с Петром.

– Я только что с верфи. Заканчивают внешнюю обшивку. Через пару недель примутся за такелажные работы, – сразу приступил к делу Корнелиус.

– Дорогой мой! Дай тебя расцелую! – словно тот сам делал корабль, расцеловал Пётр незнакомца.

– Да! Совсем забыл. Для тех, кто ещё не знает моего друга Корнелиуса. Это мой будущий адмирал.

– Ну, уж. Скромнее, гер Питер, – словно и не сомневался в словах молодого царя, а так, из приличия, возразил Корнелиус. Несмотря на явное пристрастие к алкоголю, будто размытые ромом глаза, оставались пронзительными, при этом, словно опьяняли собеседника своим крепким коварством.

Пират! Испугался своей догадки Яков. Как тесен мир! Ещё больше заинтересовался увиденным сегодня, почувствовав некую значимость для себя от присутствия в Амстердаме царского посольства

Нет недаром всё складывается таким образом, что надолго придётся проститься с невестой. Да, это стоит того. Напишу ей письмо, и, если смогу заеду перед отъездом в деревню.

Если такие опасные обществу люди так милы этому молодому царю, уж я то точно смогу ему пригодиться. Только вот как бы заручиться его доверием?

Глава XI. Сорвальское кладбище.

– Папа, а почему мама не хочет переезжать к бабушке?

– Не знаю Лерка. Наверно не привыкла жить в старых домах. Да, и к тому же много соседей. Квартира же коммунальная. У бабушки всего две комнаты, слишком тесно для троих.

– Но, мы живём втроём в одной. Так и там могли бы жить так же. Только в той, откуда видна башня.

– Говорил маме об этом. Но, она не хочет жить в коммуналке. Мы же не можем её бросить?

– Не можем. Но, у бабушки лучше.

– Лучше. Только вот дедушка с бабушкой уезжают в Питер и квартиру придётся отдать городу.

– Отдать? Разве она не наша?

– Нет. Дело в том, что в стране вообще мало чего есть своего, разве, только кооперативные квартиры, дачи и машины.

– Кооперативные? Как это?

– Ну, те, что люди купили сами.

– Разве мы сами не можем купить себе квартиру. Бабушка рассказывала, что её дедушка, когда-то имел целый дом и квартиры, в одной из которой теперь у неё две комнаты.

– Во-первых это было очень давно. До революции. Во-вторых, видишь к чему приводят необдуманные покупки, – улыбнулся отец.

– К чему? – не поняла его шутки Лера.

– К отнятию жилплощади.

– Разве у человека можно отнять то, что принадлежит ему?

– У человека можно отнять всё, кроме души. Только она одна всегда принадлежит ему. Даже после смерти.

– Папа, а я никогда не умру?

Не знал, что ответить дочери. Сам, будучи взрослым человеком, имеющим большой жизненный опыт, всё же не собирался в ближайшее время покидать этот мир. Неполные тридцать лет. Двоюродный дед в его годы был кавторангом боевого крейсера. Скорее всего именно из-за своего, как считал, такого ещё «юного» возраста, в котором всё же мало кто задумывается о смерти. Ответил ей:

– Нет. Ты будешь жить вечно.

При этом даже не пришлось сдерживать улыбки, так, как показалось ему в этот момент, искренне верил в справедливость своих слов. Но, произнеся их тут же задумался в истинности сказанного, ведь был намного старше своей дочери.

– А ты? – тут же последовал логичный вопрос.

– Я… я… Ну, понимаешь, я более вероятно, чем ты…

– Что я?

– Умру.

– Значит и я, – как-то не по-детски вздохнула дочь.

Вспомнилось сейчас; так же, как его Лера, задавал, когда-то подобный вопрос своей маме. Но, та ответила ему прямо; – Умрёшь. Все люди смертны. Но, после меня.

И, теперь сам не понимал, почему был так нерешителен в своём ответе дочке. Наверно всё же ещё никогда не задумывался об этом. Что ж это получается тогда, его мама, будучи в те времена не старше его уже думала над этим, поразила догадка. Нет, дело в том, что были другие времена, более тяжёлые чем сейчас. Война, голод, разруха. Да, и потом… Что потом? Сам себя спросил, хоть и знал ответ. И он заключался в простых словах – Виипури стал Выборгом снова. Нет, конечно же не в самом переименовании города дело, а в его перемещении из одной страны в иную.

А вместе с городом переместились в пространстве и времени все его жители. Но практически никто из них не остался в самом городе, кроме его мамы, что была внучкой баронессы фон Курштайн. Вплоть до конца шестидесятых это была семейная тайна. Никакая Хрущёвская оттепель не вселяла доверия в напуганную советской властью внучку самого настоящего старорежимного барона, правнуком которого был Павел.

Только в школе, перед вступлением в пионеры, которому был несказанно рад, узнал от мамы «страшную» семейную тайну. Именно тогда весь мир перевернулся встав с ног на голову. Как вспоминал сейчас, не мог понять одного; разве может такое произойти с ним?

Но, не только происходило, а повлекло сильнейшие последствия, хоть мама и просила держать их разговор в тайне. Нет, он никому не проболтался, скорее наоборот; чересчур затаился, придав себе серьёзности не по годам.

Казалось; пионерия теперь стала для него не ожидающей его в своих рядах организацией, а некой личиной, которой должен был прикрываться, вступив в неё только ради того, чтоб тайно нести в себе «голубую» кровь своих предков. Но, для чего он должен был хранить в себе эту тайну, думал в те дни.

– Для того, чтоб жить, как все остальные люди. Не выдавая себя. Ведь ты не лучше остальных? – объяснила ему мама.

С тех пор эта тайна распирала его самолюбие. Ведь он был не такой, как всё его окружение, приехавшее в Выборг после 44 года, сменив собой коренных жителей.

Теперь же, спустя годы, понимал; полностью эвакуированное население города освободило множество частных домов и квартир, среди которых были и весьма неплохие, что тут же, словно по мановению волшебной палочки превращались в коммуналки, захламляясь, разваливаясь и хирея на глазах. Не тронули и их, занимающую почти целый этаж дома, дореволюционной постройки. Отняв большую часть, им оставили всего две маленьких комнаты. Но, как теперь понимал – поступили по-Божески, не арестовав маму. Дав возможность жить, как и всем честным советским людям, чего собственно, как ощущали они – не заслуживали, выглядя, как белые вороны на фоне всех остальных, сменившихся городских жителей.

Помнил с детства, старое, Сорвальское кладбище хранило в себе пусть и наклонившееся со временем, но гранитное надгробие, прадеда и прабабушки, рядом с которым, хоть и был установлен ранее, в 18-ом, абсолютно прямо держался сделанный из тёмного мрамора крест на могиле его двоюродного дедушки. Все их объединяла одна фамилия – Курштайн. Водила его туда бабушка.

До комсомола дело хоть и дошло но всегда казалось, с лёгкостью мог бы управлять своими ровесниками имея уверенность, что обладает некими тайными знаниями, присущими только тем, кто родился не в этой стране. Его предки бежали из неё, но, она, как неизбежность нагоняла их. В результате поглотив. Так, неужели он, узнав тайну от мамы, не имеет права на то, чтоб считать себя выше других.

Смешно сейчас, когда у него уже была дочь вспоминать те глупые мысли, что приходили подростку в голову. Но, в то же время хотелось рассказать всё, что знал о своих предках.

С того момента, как мама сказала, её девичья фамилия Курштайн, у них произошла некая договорённость; в ответ на его молчание, будет рассказывать ему по вечерам, словно сказки, историю семьи. А, разве не сказки были эти интересные для него, но, такие непростые для неё рассказы, про крушение страны, являвшейся целым миром для её обитателей? Безусловно, попав в СССР совсем маленьким, с большим интересом узнавал тогда о России, как прежде называлась его Родина. И это слово нравилось больше, так, как так же начиналось на букву «Р».

– Знаешь Лер, давай ка мы съездим с тобой в это воскресенье на старое Выборгское кладбище?

– Давай.

Думал испугается идти с ним. Но, не только не струсила, а было ей интересно находиться среди тишины ушедшего. Лютеранское кладбище, имело на своих могилах не только православные кресты, но и русские фамилии.

– Папа, а почему все памятники такие неухоженные?

– Здесь давно никого не хоронят. Теперь у города новое кладбище. Но, оно не так ценно для города, как прежнее, на котором покоятся многие, видевшие ещё самого царя.

Казалось; вдвоём они среди всего этого безмолвия памятников прошедшей эпохи. Но, всё же встретили пару людей, пришедших взглянуть на могилы неизвестных им горожан.

– Давно я не был тут.

– Разве часто надо приходить на кладбище?

– Как душа заболит.

– У тебя она болит?

– Очень редко.

– А у меня никогда.

– Где-то здесь, совсем рядом. Не узнать. Всё заросло травой. Ну, вот, кажется тут, – остановился перед высоким, гранитным надгробием, выполненным в виде лютеранского креста. Рядом слегка покосившись стояла большая, сделанная из тёмного гранита плита.

– Так значит об этом месте всё время говорит бабушка?

– Говорит!?

– Ну, да. Что переживает из-за того, что её папа с мамой похоронены в другом городе.

– Баронесса Торбьорг Константиновна Фон Курштайн. 1864 – 1941гг. Барон Яков Карлович Фон Курштайн. 1862 – 1939гг. Это твои прапрабабушка и прапрадедушка.

Я вот о чём подумал сейчас. Мне хотелось бы, чтоб ты не забывала своих родственников, ведь они частичка истории России. Будешь приходить к ним, когда меня не станет? Не подведёшь?

– Не подведу.

Глава XII. Удило.

После февральской революции, в марте 1917-го были возобновлены привилегии Финляндии, утраченные после 1905 года. В сентябре семнадцатого постановлением временного правительства о провозглашении на территории Российской империи республики, была отменена монархия. В Финляндии же определяющим верховную власть оставался закон от 1772 года, утверждавший абсолютизм. В 38 параграфе предусматривающий избрание новой власти, или династии палатой представителей в случае отсутствия претендента, что и было использовано впоследствии.

Временное правительство продолжало считать Финляндию частью России. И 4 (17) сентября 1917 года был назначен новый генерал-губернатор Финляндии Николай Виссарионович Некрасов. Через четыре дня сформирован последний состав Финского сената Сеталя, имевший над собой контроль со стороны временного правительства.

Ни к чему хорошему это не приведёт, был уверен Алекс. Но, словно по инерции продолжал свой служебный путь, отдавая себя флоту, который разрушался на его глазах. И, если в самом Питере, прогнившая насквозь революционными идеями матросня, мало того, что не хотела продолжать войну с Германией, так ещё и не желала покидать насиженные места, попивая чифир в теплых чревах военных кораблей, то здесь в Гельсингфорсе всё обстояло несколько иначе.

Стреляли и резали офицеров. Мало какие из военных кораблей смогли сохранить дисциплину, ведь она держалась прежде всего на заложенной ещё Петром I субординации. И, теперь, когда свершилось самое страшное – октябрьская революция, волнения приутихли. Но, флот уже был не тот

Финский национализм, будучи ещё в самом зародыше, однако уже вселялся в умы революционно настроенных чухонцев, пробиравшихся на военные корабли с агитацией, призывая матросов к дезертирству. Политика местных революционеров не сильно отличалась от той, что проводилась их братьями по идее в Петрограде, имея лишь одну небольшую разницу; финны, в отличие от русских на первое место всегда ставили целостность и единство своей многострадальной Родины, что на протяжении всего своего существования находилась между двух огней – Швеции и России, в итоге найдя защиту под русским флагом.

Теперь же, словно мгновенно ожесточившийся ребёнок, поднимающий кулак на своих родителей, не желая больше терпеть их внимание Финляндия бросала все свои силы на то, чтоб избавится от своих защитников перед Шведами, припоминая мельчайшие обиды, претерпеваемые от своих «родителей» все эти годы воспитания своей государственности.