Непрожитое детство

– Не волнуйся, это для дезинфекции. Анализы в норме, ты ничего не подцепила. Предохраняющие от беременности капли я ввела внутримышечно. У тебя киста на левом яичнике, лучше бы удалить.

Екатерина непокорно мотнула головой, в ухе качнулась одна серьга.

– Я больше никогда не хочу об этом слышать. Ничего не было. Ясно?

Екатерина поняла, что надо смягчить тон. Главврачиха приютила их, хотя это совершенно не входило в ее обязанности. Екатерина попыталась растянуть губы в улыбку, лицо плохо поддавалось, но голос звучал по-доброму.

– Спасибо. И скажи, нет ли у тебя какой-нибудь микстуры от памяти?

– Каждому есть что забыть, но есть и что помнить, – ответила Эльвира. Екатерина услышала ее улыбку.

– Звучит как тост. Ну, дай же, колдунья, выпить.

Эльвира достала коньяк.

– Если бы я могла выборочно действовать на человеческие воспоминания, я была бы счастлива. Сожалею, но пока современная медицина и я вместе с ней бессильны.

– Да, а поговаривают, что у тебя подпольная лаборатория.

– Лаборатория вполне официальная. Но результаты, которых мы достигли, сомнительные – не хватает денег, толкового персонала. Коньяку?

– Попроси кого-нибудь довезти Сашу до дома. Его везделет стоит около входа в больницу.

Эльвира хотела возразить, что лучше бы Екатерина сама, но та скрыла лицо под крышкой пудреницы, и главврачиха не решилась перечить. Екатерина боялась взглянуть на Александра, боялась напоминаний о случившемся, боялась осуждения. Александр обладал редким даром заставлять людей испытывать чувство вины. Не обвинит ли он ее, что она сама спровоцировала насилие? Не отменит ли свое предложение? Екатерина усмехнулась. «Как мало выиграла женщина в многовековой борьбе. Какие бы высокие посты ни занимала, сколько бы денег ни зарабатывала, какие бы тугие мышцы ни накачивала, она все равно волновалась – возьмут ли ее в брачные партнерши, так или иначе воспроизводила потомство и украшала себя по мере своего вкуса», – подумала она.

Утром Екатерина уныло поплелась домой, напоследок поцеловав Эльвиру в вялые щеки. Главврачиха растрогалась и решила перекраситься в блондинку.

Дома Екатерина долго стояла под душем. От Эльвириной мази раны зажили, но кожа была еще нежная. Екатерина надела белоснежный брючный костюм и села читать роман с героическим названием «Смерть Спартака». В книге описывались подвиги гладиатора, автор проводил параллель между Гераклом и Спартаком, а потом отсылал читателя в более поздние времена и пытался отыскать подобных колоссов. Чем дальше в века, тем мельче становилась мужская порода, по крайне мере такой вывод делал писатель.

Женщины все так же мечтали иметь рядом неукротимого героя. Поход в кино, конечно, обеспечивал порцией карманного мужества – с экрана скалились редкостные экземпляры с налитыми мускулами и фарфоровыми улыбками. Удивительный симбиоз Геракла и Аполлона. В жизни, несмотря на все усилия агенток и агентов, пытающихся скрыть грешки подопечных, большинство актеров оказывались самовлюбленными болванами. Экранные герои по-свински пили, отдавались за роли режиссершам и продюсершам, а дома их дубасили жены или подруги.

От чтения Екатерину оторвал звонок в дверь.

– Мама, открой, пожалуйста!

На секунду она позабыла, что мама уехала, и ждала, когда та откроет. Екатерина перелистнула страницу. В дверь опять позвонили. Она провела рукой по волосам, проверяя, насколько гладко они собраны.

Пусти меня…

Николай осторожно отодвинул дорогущий ридикюль Екатерины и сел на край дивана. К предложенным фруктам, сыру и бокалу вина не притронулся. Все время молчал. Екатерина раздражалась – сегодня чужие проблемы ей были совершенно безразличны, разобраться бы с собственными. Она принялась рассматривать ридикюль от Байрона. Бежевые ручки чуть потемнели, но в остальном сумка была в прекрасном состоянии. Екатерина вытряхнула содержимое ридикюля и поставила его к мусорному ведру.

Провокация на молодого человека впечатления не произвела. Стоившую целое состояние сумку можно было продать за хорошие деньги.

– Это я изнасиловал Эльзу, – выпалил Николай.

– Ты явно переоцениваешь свои возможности, – поморщилась Екатерина.

– Нет, я! – упрямо повторил он. Его голос звучал глухо, как будто из горла выдрали важную деталь.

Они вскочили и встали друг против друга.

– Зачем?

– От любви.

– От любви нежат!

– Я принудил и всех остальных! Родительницы уехали в город и оставили меня за старшего. Я выпил и не справился с собой.

– Пшел вон!

– Нет, мне нужно… Мне нужно, чтобы вы помогли. Я готов все рассказать милиции. Надо вытащить маму с отцом из тюрьмы, – тихо добавил он.

– Поздно. Слышишь, гаденыш, поздно. Это их воля – взять вину на себя!

Что-то непоколебимое появилось в лице Николая. Он занес руку – то ли в мольбе, то ли чтобы ударить Екатерину.

– Я не из пугливых! – сказала женщина, но колени дрогнули.

– Если вы мне не поможете, всю оставшуюся жизнь я буду мучиться, а не жить.

– О чем же ты раньше думал?

– Раньше я не думал, а хотел. Помоги мне. Ты сильная и добрая. А я идиот, подонок, тварь!

Он встал на колени. В этой нелепой, театральной позе была неподдельная мука. «Только люди, способные на такие неистовые чувства, ломающие размеренный ход жизни, только такие люди шли на костры. Только такой непокоренной, не размытой цивилизацией породе все еще под силу совершать поступки», – подумала Екатерина и почувствовала жалость, но вместе с тем и уважение к молодому человеку. Она подалась вперед и обхватила его голову. Он уткнулся в ее живот и заплакал. Екатерина понимала, что Николай совершил страшный поступок, но понимала и то, что он не справился с собственным желанием, страстью, и ему никто не помог, не удержал от преступления. Конечно, это не оправдывало его, но как практик судопроизводства Екатерина знала, что в каждом психически здоровом человеке есть внутренний суд, который рано или поздно спросит ответа.

– Я постараюсь.

Николай ушел, но через пятнадцать минут на пороге ее дома стоял другой человек, встречи с которым Екатерина пыталась избежать.

Александр, как и она, тщательно подготовился к встрече. Он надел подаренный ею светлый костюм, побрился. На шее виднелся порез, кусочек бумажной салфетки впитал бурый остаток. Следы синяков и ран были виртуозно закамуфлированы косметическим роботом.

Возникшее между ними молчание тяготило. Те тридцать минут, пока ее насиловали, раскромсали их отношения. Они стали чужими людьми. Екатерина смотрела на беспомощно расхаживающего по гостиной мужчину, но продолжала молчать. Александр пинал ногами свое сердце и понимал, что надо заполнить пустоту, но слова упрямились и не выговаривались.

– Я хочу уехать. Прости. Мне надо побыть одному, – наконец выдавил он.

Екатерина едва сдержала крик. Бежать от беды было совсем не в ее правилах. Но осуждать она больше никого и никогда не будет. Она улыбнулась, хотя ей хотелось броситься к Саше и заплакать. Но она спокойно проводила его до дверей.

Александр замер на пороге. Не смотрел ей в глаза. Екатерина слышала, как он скатывает салфетку с кровью в комок. Она отобрала катыш и кинула в пепельницу. Он стукнулся об стекло.

Екатерину поразило, что, так и не поцеловав, толком не попрощавшись, Александр ушел, отказался от нее. Только цитрусовый запах одеколона и скрученная бумажная козявка напоминали Екатерине, что у нее был мужчина. Ни о какой женитьбе он, конечно, не говорил. Захотелось догнать Александра, схватить за грудки и немедленно все выяснить, поставить все точки и никаких запятых, но она только улыбнулась, разрывая лицо в идиотском усилии.

Стрелка часов дернулась, кукушка вылезла из дупла и прокуковала десять утра.

Природа или картины всегда действовали на Екатерину умиротворяюще. Сегодня она не будет жадничать и сначала сходит на выставку Ван Гога, а потом отправится за город.

Но, выйдя на улицу, она испугалась людей и решила начать с природы.

Опустив везделет на краю поля, Екатерина ринулась в его колышущееся чрево. Сочные, тугие травы лизали ноги и руки, земля теплела последней, засыпающей силой. Все еще было прекрасно и пышно, но уже чувствовался ущерб, как в лице пятидесятилетней красавицы. Вроде бы все черты на месте, но овал расползся, веки набухли житейским опытом, рот скорбно поджался. Екатерина шла, хватая стебли, они кололи руку, на коже оставалась влага. Русское поле лилось лавиной. Солнце не казалось огромным, каким оно нависает над полями Франции или Голландии. Желтые наглые подсолнухи поднимали головы, но в них не было вангоговского сумасшествия. Они растворялись в пространстве.

Екатерина сделала шаг, нога утонула в земле, снизу пахнуло плодородием, чем-то съестным и стабильным. Она побежала, по-девчачьи подбрасывая вверх коленки. Льющиеся лучи солнца сушили слезы…

Выйдя из везделета напротив входа в музей, Екатерина громко хлопнула дверцей машины. Люди, стоящие в очереди за билетами, обернулись. Прямо перед ней плелся высокий молодой человек, ее первый насильник. Чувства маханули топором. На нем были те же штаны с пятнами от сырого асфальта. Молодой человек шел рядом с очень крупной, полной женщиной. Незнакомка отрешенно смотрела перед собой, ее просторное, с плоским носом лицо напоминало блин. Казалось, ничто на свете не может повергнуть эту могучую даму в смятение. Незнакомка властно дернула парня. Он, повесив голову на крюке позвонков, послушно двинулся за нею.

Шнурок на левом кеде волочился, но молодой человек не смел отстать от матери. Дикая мысль мелькнула в голове Екатерины: «Что если завязать шнурок?». И она схватила ногу опешившего подростка и завязала шнурок. Подняла лицо и пристально, забираясь в душу, посмотрела в его глаза.

Зрачки юноши расширились, изображение мира расползлось. От притекшей крови загудела голова.

Теперь юнец казался Екатерине ничтожным и жалким. Теперь он стоял на коленях, упершись руками в асфальт, ожидая еще большего унижения. Теперь его плечи подались вперед. Теперь его кожа раздиралась.

Лицо матери осталось покойницки пусто. Зевота разомкнула рот, в котором толстел язык. Едва обмакнув взгляд, не почуяв важности происходящего, не заметив паники сына, она прошествовала далее.

Ужас свивал тело подростка. Губы посинели. Он встал на цыпочки.

Екатерина махнула рукой и отправилась к своему везделету.

Только она отодвинула дверцу машины, как раздался вопль и глухой удар.

Екатерина обернулась и увидела распростертое тело женщины-слона, рядом с которой мышь подъедала оброненные толпой крошки хлеба. Юноша сидел на земле, у матери случился эльвический приступ.* Он пытался заложить ее язык резиновой дощечкой, чтобы в конвульсиях мать не откусила его.

* ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: эльвическая болезнь – недуг двадцать второго века, разрушавший нервную систему, последствия цивилизации и капиталистического роста.

С минуту поколебавшись, Екатерина последовала за убегающей мышью. На шее грызуна звенел колокольчик. Конечно же, мышь привела ее к тюрьме.

Ворота были заперты, но это не остановило мышь. Распластавшись, она пролезла в малюсенькую щель. Екатерина позавидовала мышке, ей-то придется долго уговаривать охранников пустить ее в неприемные часы.

Воспитательница пришла одна: Сергей спешил закончить фреску. Валентина чувствовала себя неважно, серый чулок сполз и морщился на щиколотке, в углах губ засохла молочная пена слюны, вены на руках бугрились – кровь застревала комками. Где-то за стеной раздавались звуки уборки.

Екатерина описала Валентине произошедшее с ней за последние сутки. Она говорила обстоятельно, ничего не тая, но и не искажая рассказ болезненной экзальтацией. Екатерина доставала из себя ровно столько слов, сколько было необходимо. Валентина внимательно слушала, и только когда в дверях появилась голова охранника, который дал им еще пятнадцать минут, воспитательница заговорила. Ее голос звучал просто, в нем не было ни назидания, ни снисхождения.

– Знаете, Катя, вы – настоящая, слушайте только себя, хотя… Хотя, наверное, вы и без меня это умеете. За детей всегда повинны мы, взрослые. Кто-то из них может справиться с несправедливостью, кто-то нет. У кого-то есть врожденная или приобретенная разумность, а кто-то учится ей. А пока ожесточается и совершает уродливые поступки. Хорошо, когда рядом есть человек, готовый помочь, правильно объяснить. Я сейчас скажу вам нечто циничное, только вы правильно поймите меня. В этих детях есть изъян. Им кажется, что каждый взрослый человек виновен в их горе. Они жестоки, но совсем по-другому, чем дети с родительницами. Оставленные дети – потребительницы, изощренные, шантажирующие общество сиротством. Прежде всего, брошенных детей необходимо научить доверять взрослым, а потом уже и ответственности за собственную судьбу. С каждой из нас случается что-то неотвратимое, что формирует характер. Но каждой выпадает только то, с чем он может и должен справиться… Вы не задумывались, что будет с Сашей? Как он сможет остаться мужчиной после увиденного? Вам надо быть с ним осторожной.

– Да при чем тут Саша! – возмутилась Екатерина, ей стало обидно. Вместо заслуженной жалости ее же заставляют заботиться о мужчине.

– Потому что он мужчина. Они слабее.

– Почему я должна взваливать всю тяжесть на себя?!

Воспитательница дотронулась до плеча Екатерины.

– Давайте вернемся к нашим детям.

Валентина сделала паузу, пережидая приступ ревматической боли.

– Хорошо.

– Катя, вы должны помочь мне, – Екатерина едва слышала голос Валентины. – Пожалуйста, позаботьтесь о Коле. Он необычный подросток. Как вам это объяснить, чтобы вы не подумали, что я свихнувшаяся мамаша… В нем есть сила! Но силу нужно уметь контролировать…

– А как же Эльза?

– Эльза – совсем другой человек… Дурацкие таблетки не помогают! – от резкой боли Валентина закрыла глаза. – У Эльзы счастливый характер – она умеет прощать себя и других. Вы что-нибудь знаете об ее прошлом?

– Нет, – и Екатерина покраснела, будто ее уличили в нерадивости.

– У Эльзы была нормальная жизнь, пока отец не бросил ее мать.

– Ее мать наркоманка?

– Да. Мать Эльзы употребляла герозмин.* Долгое время втайне ото всех, кроме дочери, конечно. Хозяйством занималась девочка, которая была последней связующей нитью матери с окружающим миром. Мать на Эльзу не кричала, не дралась. Просто все время находилась под дурманом. А девочка потихоньку продавала старые вещи, оставшиеся от прежней жизни. До развода ее мама занимала высокий пост. Она работала над дизайном грузолетов. После расставания с мужем, то есть с брачным партнером с ней случилась депрессия, череда неудачных романов, одиночество. Кто-то ей предложил наркотик. Женщина попробовала и втянулась. В один прекрасный день зажиток кончился, и Эльза, испугавшись, сбежала. Ее нашли и хотели вернуть матери, но в дело случайно вмешались мы с Сергеем. В то время мы обнаружили детский рынок. Мы расследовали дела других неблагополучных детей, но наткнулась и на Эльзино дело. Пока девочка пропадала, у матери не было средств на наркотики, и она договорилась с торговцем детьми, что продаст дочь за шесть тысяч рублей.

* ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Герозмин появился вслед за героином, употребляя его, человек испытывал ни с чем несравнимое удовольствие. Здоровье наркоманки разрушалось чуть медленнее. Но последствия использования наркотика могли сказаться через поколения, если употреблявшая выживала и обзаводилась потомством.

– Куда продаст?

– В Швейцарию. Там бы Эльза оказывала сексуальные услуги. Всего года два-три, пока оставалась ходовым, неизношенным товаром. Ну а потом ее истраченное тело продали бы на органы.

– Цена за жизнь девочки – шесть тысяч? Столько стоит моя сумка.

– Разве есть такие дорогие сумки?

– Да.

– Она еще и сына договорилась пристроить. Мальчики дешевле, пять тысяч за штуку. Я всю жизнь хотела ребенка. Но Бог мне так и не дал его. А матери Эльзы подарил двоих.

– Зачем?

– Пути господни…

– Неисповедимы. Идиотство какое-то! В голове не укладывается!

– Мы ответственны за эти несложившиеся жизни. В конце концов, мы все дети Божии, – Валентина почти прокричала от боли.

Екатерина удивленно посмотрела на нее.

– Все десять миллиардов? Что же вы такое говорите? Как же вам не надоело смирение? Смирение! Тут земля носит таких негодяек! Откуда они берутся? Как родятся? Как смерти не боятся? Ведь сдохнут, точно сдохнут и отправятся в тартарары. И ответят, за все ответят! Сволочи, изверги, душегубки!

– Ее мать не была негодяйкой! Она потерялась. К тому же об усопших или ничего, или хорошо. Она сгорела в доме вместе с сыном. Вы – борчиха, я – воспитательница! Каждый обязан прожить свою судьбу.

Екатерина долго расхаживала по комнате, отстукивая каблуками последние минуты их свидания. Она чувствовала, как у нее поднимается температура, хотелось сорвать одежду. Екатерина обняла воспитательницу за плечи, ей вздумалось поцеловать лоб Валентины и она поддалась порыву.

– Как будто уже умерла, – улыбаясь, прошептала Валентина.

– Простите.

– В вас непосредственность обаятельных людей.

Уже в коридоре Екатерину догнал охранник и почему-то пожал руку. У молодого человека была дурацкая мина, как у спаниеля, спрятавшего хозяйские тапки. Екатерина внимательно на него посмотрела – то ли он что-то видел накануне, то ли подслушал их разговор с Валентиной. Она ничего не понимала, от всего устала.

Вызванное тюремщиком такси подняло осенние листья, на мгновение они застыли над землей. Ветер, врывающийся в окно везделета, подхватывал волосы Екатерины, и они развевались белыми змеями.

– Господи, как же хорошо! – почему-то сказала Екатерина.

– Что, простите? – обернулся к ней робот-водитель.

– Да хо-ро-шо почему-то!

– Да, погода отличная, – подтвердил водитель.

Сверху Екатерина посмотрела на место, где произошло их с Сашей несчастье. Место показалось маленьким и бессмысленным, будто беда случилась не с ней, а с чужим, безразличным человеком.

Екатерина закрыла окно, змеи беспорядочно улеглись на плечи. В животе урчало. Она вспомнила, что почти сутки не ела, и велела везти ее в деликатесную лавку.

Валентина следила за удаляющимся такси, улыбалась, и мучительная боль в суставах на время отступала.

Николай смотрел в светящееся окно Екатерины. А вокруг грозилась ночь, холод ежился на коже, дыхание стекленело и повисало ватными клубами. Он все спрашивал себя, о чем может думать эта женщина? Чувства, которые он испытывал к ней, не имели ничего общего с той нежностью, с какой он относился к Эльзе. Та надломленная девочка была его первой любовью. За нее он содрал бы кожу, срезал мясо, вытянул жилы и сварил похлебку, чтобы накормить всех голодных чертей, только бы от нее отстали.

Где-то каркнула ворона – может быть Лукреция, а может быть другая, чужая, насмешливая вещунья. Страх и соблазн укололи сердце. Екатерина влекла, внушала запретные чувства, крала молодые ночи. Уже несколько дней Николай ощущал себя уставшим и каждый вечер выпивал пол-литра настойки, чтобы хоть как-то сомкнуть глаза, сдержать сном похоть и не быть вялым, безвольным от нее весь следующий день. Но наутро он опять испытывал желание.

Молодой человек продолжал следить за Екатериной – под шелковым халатом угадывалось спелое тело. Движения женщины были целеустремленны и сосредоточенны, никакой тебе нерешительности юной девушки, которая еще не поняла себя. Нет, эта знала, чего хочет и как добиться желаемого. Она все сметет на своем пути, если чего-то по-настоящему захочет. Как с такой совладать?

Екатерина как следует накачалась сотерном, кусок фуагра так и остался нетронутым. Сверяя факты, выуживая мелочи и отсекая очевидное, адвокатесса пришла к неутешительному выводу – детское дело она вела безответственно. Тщательнейшим образом Екатерина разрабатывала уже завершенный процесс.

Николай поежился и провел рукой по холодному стеклу. Неужели он не сможет пробудить чувства в Екатерине? Игорь ведь умеет. А он? Почему этот хлюпик без спросу ложился к Эльзе, и она запирала дверь, а потом обнимала его тонкими руками, такая верная и ласковая? Такая готова пойти за тобой в беде, но не простит унижения…

Раздался звонок в дверь, настырный до неприличия. Екатерина не двинулась с места. Среди записей внутреннего использования детского дома она нашла странный обрывающийся разговор между Игорем и Николаем. Она прослушала еще раз до того места, где начинались помехи. Неужели Николай говорил правду? Екатерина откупорила кулон Игоря, который ей отдали в больнице. Лизнула – легкий привкус имбиря, и ничего больше…

Опять раздался звонок. Теперь звонили с отчаянием.

Екатерина, вместо того чтобы открыть дверь, пошла в ванную комнату.

Николай перебежал к другому окну.

В распахнувшемся разрезе халата он увидел грудь, живот, сильные с хорошо развитой мускулатурой ноги, – все в этой женщине было сделано с запасом прочности. Екатерина умыла лицо, промочила бумажной салфеткой кусок мыла – и все с таким невозможным удовольствием. Николай облизнул губы.

После умывания Екатерина чуть успокоилась. Завтра на свежую голову она начнет заново. Она включила джаз. Кожу лица холодила увлажняющая маска, из колонок рвался голос давно умершего, но все равно продолжающего петь чернокожего человека. В этом была магия, черная магия, околдовавшая весь мир. Эта музыка будила сердца, под нее зачинали детей, она делала черный цвет все более модным. Миф о неотразимости блондинок давно умер, сгнив вместе с обладательницами белых кудрей. Сегодня редкие блондинки скрывали свой позор с помощью стилистов, а Екатерина, как всегда, предпочитала оставаться самой собой. Она глотнула еще вина и начала танцевать. Ее тело двигалось в такт музыки, пока что ленивой и грузной. Но вдруг яростная труба вырвалась вперед. Екатерина вскинула руки. Барабаны спешили за трубой, пианино спорило и капризничало, но все же не отставало от бархатного голоса певца…

Екатерина походила на африканскую ведьму. Ее танец был дикий, безудержный. Ритм еще ускорился. Екатерина переломилась в талии, волосы откинулись назад и потянули вниз. Она поднимала то одну, то другую ногу, вихляла задом. Это не был танец, это был зов…

Николай покрылся испариной, сердце подкатило к самому горлу. Он рванул к двери и не отпустил кнопку звонка до тех пор, пока ему не открыли.

В лучах электрического света стояла Екатерина. Она тяжело дышала, халат совсем разошелся. Несколько секунд они молчали, словно принюхиваясь друг к другу.

Неожиданно Екатерина вспомнила про маску. Она почувствовала себя голой и не знала, куда деть разгоряченное тело, захотелось убрать его в кладовку – как чемодан до следующего путешествия. Молодой человек выкинул вперед руку, держа бутылку вина:

– Я знаю, что произошло в тюрьме.

– А что произошло в тюрьме? – испугавшись, что молодой человек намекает на изнасилование, спросила она.

– Кровный брат «честное слово» рассказал о вашем разговоре с мамой. Спасибо огромное. Спасибо. Вы правильно решили.

Екатерина сразу повзрослела. Она запахнула халат и рассмеялась.

– Да, только юность бывает такой наглой. Взрослый человек сто раз подумает, взвесит и, в конце концов, проиграет. А тут запросто врываются среди ночи и на что-то надеются. Подгоняют меня. Мир принадлежит юным, глупым и авантюрным! Не решила я ничего. Ясно? – сказала она и задержалась около пепельницы, в которой все еще лежал комочек с кровью Александра. – Ты же хотел во всем признаться властям? Почему изменил решение? На таких упрямых ослов, как ты, непохоже?

Николай ничего не ответил. Он хотел было уйти, но Екатерина остановила его. От отчаяния молодой человек осмелел и потянулся к ее губам, женщина отвернулась.

– Ты красиво танцуешь.

– Не для тебя.

– Тогда почему окна на ночной режим не поставила?

– Я еще раз спрашиваю, отчего ты изменил решение?

– С мамой говорил. Она простила и велела начать заново.

Екатерина пристально посмотрела на него.

– Пошли, что в прихожей стоять.

Сегодня она уже во второй раз впускала Николая в свой дом, – не много ли для насильника?

– Куда вино поставить?

– Ты случайно не знаешь, что это за кулон? – между прочим спросила она.

– Нет.

Екатерина опять внимательно посмотрела на Николая и протянула старинный штопор.

– Я сейчас, маску сниму. Мумифицирую красоту.

– А как им пользоваться?

– Сообрази.

Они выпили бутылку, потом еще одну, потом еще. И вдруг, именно вдруг, Екатерина поняла, что целует губы Николая. Женщина сидела на его коленях и вбирала в себя чужую молодость. Его рука трогала грудь, нервные пальцы больно сжимали сосок. Николай шептал «Катя», и его дыхание мутило сознанье. Пьяный мир повалился, и Екатерина оказалась лежащей на диване, а над ней раскачивалось его лицо. Николай вторгался в ее плоть, срывал поцелуи, мял бедра. Екатерина была послушной. Ее брали неистово, не спрашивая разрешения, не экономя сил, обдавая запахом бедности и желания. Но в этом не было мерзости настоящего насилия.