Сборник рассказов. Плохая концовка

Память блокирует большую часть следующих недель. Выяснение причин, допросы, разговоры, постоянная беготня туда-сюда, похороны, слёзы, отчуждение. Затем помню, как наконец остался один в нашей квартире, лёг на пол и остался лежать так.

Причины твоей смерти так и не были выяснены. Самоубийство, и всё, большего никто не сказал. Твоя подруга ничего не помнит из того дня, а других свидетелей нет. Хоть слез во мне осталось не так много, но я плачу прямо сейчас, я плачу о тебе, я кричу о тебе в своём сердце, я хочу говорить с тобой хотя бы так, одностронне, но говорить, мне легче от этого, хотя всего на каплю.

29 января

Сегодня весь день просидел в ванной, как любил делать мы с тобой. Просто сидел так и ни о чем не думал. Вечером хотел почитать, но услышал шорох из спальни и сразу встревожился. Я знал, что это не могла быть ты, но как хочется иногда просто обмануться, схватиться за соломинку и ввериться ей. Входить я побоялся, поэтому прислонил ухо к стене и слушал. Я представил себе, как ты ходишь по комнате и тихо-тихо что-то лепечешь. Я не мог разобрать ни слова, но улыбался этой милой манере размышлять. Так и прошел остаток вечера. Какое безумие.

Ночь.

Это была ты? В темноте мне показалось, будто дверь спальни открылась и оттуда кто-то выглянул, всего на мгновение, потом дверь сразу закрылась, входить туда слишком страшно, поэтому я лежал, вслушиваясь в ночь. Скажи, это была ты?

Утро.

Уснуть так и не получилось. Был слишком взволнован. Я робко постучал в дверь, сказал, что пора вставать. Ответа, конечно, не последовало. Это не могла быть ты.

4 февраля

Сегодня пришлось выйти на улицу, в эту морозную бездну. От тревоги сил сидеть на месте не было. Дороги запорошило, поэтому шагал я с трудом. Улицы были пусты и будто заброшены. Я вспоминал наше последнее лето. Ты была так весела тогда, так радовалась новому платью, радовалась прохладному утру, хотела погладить каждую бездомную кошку, которые топали куда-то по своим делам, ты всегда так любила кошек. Помнишь, как мы пошли гулять, но собралась такая феноменальная гроза, что домой мы шли, несмотря на зонт, до нитки вымокшие. Ты тогда так вдохновилась этой грозой, что потом только о ней и говорила, хотела даже начинать поэму. Ты всегда была вдохновенной.

В каком-то глухом дворе я увидел слепую сгорбленную старуху, которая стучала палкой по колеям, оставленным машинами, ей было тяжело передвигаться, каждый шаг был мукой для неё. Она была одна в этой чернейшей ночи, как провалившийся под лёд зверь. Зрелище вгоняло в помешательство, но я всё смотрел на неё, пока она не обернулась на меня и замерла. После этого я развернулся и пошёл домой не оборачиваясь

6 февраля

Я опять не смог уснуть, очень нервничал, мне всё слышится твой голос, тихое пение прямо изнутри моего тела. Мне слышатся слова из стука сердца, изгибов кишечника и шума крови. Я вслушиваюсь, и слова эти ранят. Тогда была осень, два дня до моего дня рождения. А ты всегда так не любила осень, она угнетала тебя, подавляла, и поэтому я тоже был подавлен. Помню твои распущенные волосы, огромный свитер и синяки под глазами, под холодно глядящими глазами. Ты сказала, что я жалок, потому что не могу утешить тебя, ты кричала, раскидывала вещи, что же мне было делать.

Что мне делать сейчас, когда ты опять ходишь по спальне и смеёшься, хохочешь во все лёгкие. Ярость захватывает меня, и я начинаю крушить мебель, посуду, ломаю и ломаю, пока не наступаю на осколок, задевший артерию, потому что крови очень много. Я завороженно смотрю на всё увеличивающуюся лужу, её форма напоминает твоё лицо. Потом, совсем изнеможденный, иду в ванну, обрабатываю рану и засыпаю прямо там.

10 февраля

Пришлось нараспашку открыть все окна в доме, потому что во сне я видел тебя и тебе было жарко. Уже нанесло немного снега. Квартира в полнейшем разгроме, повсюду какие-то клочки одежды, стекло, поваленная мебель, чего тут только нет.

…

Не знаю, какое сегодня число, но темно теперь постоянно, свет не включается, ничего не работает, вечная ночь. Ужасно холодно, я лежу в одежде и одеялах, но всё равно дрожу всем телом. Мой взгляд падает на занесённый снегом подоконник. Из темноты в комнату плывут снежинки и легко приземляются прямо на груду обломков наших вещей. Как это похоже на нас. Ведь тебя никогда не было, да и меня тоже. Мы выдумка, шутка. Кисти твоих рук, небольшой шрам на большом пальце от неловкой попытки нарезать сыр, своеобычный и прекрасный изгиб губ, то, что тебе нравилось в себе, ум, находчивость, всё это теперь везде, в каждой пылинке от дерева разрушенного шкафа, в стенах, снегу, который всё подступает к моим ногам. Везде теперь твоя индивидуальность или, скорее, дивидуальность, ты всё. И вот ты выходишь из спальни, сейчас я хочу быть честным, ты изумительна. Ты идёшь рывками, ты летишь, полезешь, это уже не важно. Ты ложишься рядом со мной и обнимаешь меня, но молчишь, как умеешь молчать только ты, моя любовь.

Ванна

Я прыгнул в ванну и нырнул,

Меня там ждал король Нептун,

там были рыбы и русалки, они смотрели на меня.

И в каждом их подводном взгляде,

во взмахе каждого хвоста,

мне очевидным становилось,

что жизнь надводная пуста.

А здесь- отрада для меня,

тут глубина, тут соль Морей,

тут жизнь когда-то уродилась,

в низине сих бескрайних дней.

Поэтому, недолго думав, я,

отпустив свой кислород,

глаза открыл и улыбнулся:

встречай меня подводный люд!

Плохая концовка

Устроив большую уборку в доме, я добрался-таки до шкафа. Этот гигант вмещал в себя такое количество вовремя не сложенного белья, рубашек, штанов, бесконечных плечиков с верхней одеждой, и бог знает чего ещё, что разбирать всё это предстояло часами. Ну что ж, почти как иметь дело с Авгиевыми конюшнями, подвиг, стоящий дорогого! Неловко отрыв дверцу, я покачал головой, но внезапно объявший меня порыв велел остановиться и всмотреться в этот мрак. Воистину бездна ответила мне, подмигнув и зовя побыть с ней. Это странно, но я решил просто зайти туда, закрыться и посидеть немного в одиночестве. Внутри было душно и темно, пахло старой одеждой, да и в целом было тесновато. Постояв так, чувствуя лёгкое юродство момента, я обратил внимание на небольшую щель между стенкой и дверью шкафа. Через нее было видно кусок моей кровати, пол и часть рабочего стола. Подумалось, что живу я, в общем-то, небогато, ну и пусть, ведь…топот по комнате ввел в оцепенение, кто-то был там, ходил, бормотал что-то. Он был за пределами обзора из щели, поэтому я просто слушал.

Слушал его. Этот ужасный, подматериальный голос уносил меня всё дальше, кидал в сугробы, мерзлые ямы, на заброшенные одинокие рельсы, где зимние дни тянуться один за одним, растворяясь в абсолютной бессмысленности вечного улыбчивого настоящего. Всегда тянущийся момент, никогда не кончающийся. Но что, если находящийся в этом моменте обнаружит себя, увидит себя, собственную тотальность и необратимость.

Что, если решит больше не быть там. Точнее, если я решу больше не быть там. Голос из комнаты всё время следил за ходом моей мысли, ему не терпелось рассказать о своей природе, о внеязыковом, по-настоящему объектном, о пучинах и хаосе бессознательного, ему хотелось показать мне этот лихой либертинаж встречи с Ничто. Гул продолжался.

Что будет, когда я закончу с играми на пороге смерти, когда я ей протяну руку самостоятельно. Откуда взялся этот принцип оценки, почему добровольный отказ от жизни всегда считался парадигмально неправильным, даже стыдным. И почему во мне нет Ужаса. Krankes Dasein immer schreit nach Tot.

Ах, эти морозные сухие дни, которые никогда не закончатся, этот запах свежевырытой могилы в промерзлой земле. Хоронят мужика, его семья и прочие знакомые стоят перед гробом и провожают в последний путь. Мальчик, видимо, сын, едва сдерживает слезы, но не плачет, потому что отцу не понравилось бы. Внезапно все эти люди со злобой скидывают тело на землю и продолжают горевать над пустым гробом. А я наблюдаю за этим из шкафа и мне становится очевидным, что плохая концовка уже недалеко, вот она, рукой подать.

Из темноты кто-то касается меня за плечо, я оборачиваюсь, но никого нет. Теперь в щели мне видна какая-то пивнуха. Голос приобрёл машинные нотки, которые уклоняются от интерпретации. В совсем небольшом зале, полном людей в невыразительной и выцветшей одежде, происходила очередная потасовка. Слова не важны, но интонации стали совсем внечеловеческими. Атмосфера была бредово-чахоточной, стоял густой морок алкогольного угара и делирия. Один плюёт на пол и бьёт другого бутылкой. Под хохот тот падает и остаётся лежать так без чувств. Мне интересно это теперь безжизненное тело, мне хочется смотреть на него, улечься рядом, попытаться утешить ещё одну оборвавшуюся нить, полновесную и цельную, полную особенных чувств и представлений. Но, может, их и не было, может, общая неактуальность его знаний и несобственность сделали это создание никем, и я смотрю на какой-то шаблон, предмет.

А я сам, какой срок мне дан, сколько я ещё буду здесь, в этом шкафу, воспринимающий и обособленный, что за чернейшая ночь, дремучий лес и безумие. Может, меня никогда не было и не будет, ведь как я легко заменим, будто инструмент или, почему-то, моллюск, который можно вскрыть, выпить и выбросить раковину, оставив её на откуп приливу. Глубокое одиночество раковины растрогало меня, слёзы сами потекли, дыхание стало сбивчивым и частым. Я чувствовал сладковатую остроту момента скорой невозможности, просвет сознания исказился, я был сам не свой.

Голос торжествовал прямо за дверью, руки из темноты постоянно толкали, кололи и царапали тело. Я посмотрел в щель и увидел там себя, другого себя, настоящего, но тот я был кем-то другим. Дверь открылась, но мне уже некуда выходить.