Дети Времени всемогущего

– Повиновение царю! Но мы не знаем, как называли месяцы титаны…

– Тогда их назову я! Заново. Стурнон возродится в первый день месяца Мирона!

* * *

– Не вижу причин для возмущения. – Стультий победоносно возвысил голос, и Гротерих с трудом вспомнил, что он в гостях и не может поднять руку на хозяйского родича, как бы тот ни квакал. И Гай не может – он сын хозяина, а хозяин слушает квакуна. Молча слушает, спокойно, только желваки на скулах играют. Рёт тоскливо отпил вина и вспомнил, как, впервые увидев Стультия, был потрясён не только его учёностью, но и огромным брюхом при худом лице и руках. Как можно быть толстым в одном месте и тощим во всех остальных, Гротерих не понимал, разве что шурин Фульгра слишком много знал, и знания эти требовали места.

Северянин с благоговением внимал мудрецу, пока тот не заговорил о рётах. Стультий утверждал, что северяне к ночи выносят новорождённых на мороз и утром подбирают выживших. Почтительное возражение было с презрением оборвано. Ещё не слишком хорошо разбиравший стурнийский Гротерих решил, что неправильно понял умного человека, но Гай, оттащив рёта в угол, объяснил, что Стультий – дурак, хоть и учёный. У дураков же голова переводит науку, как брюхо еду: чем больше лопает, тем больше навоза. Гротерих с облегчением расхохотался, но от мысли, что в брюхе Стультия бродят, превращаясь в навоз, знания, так и не отделался. И ещё он не представлял, почему Фульгр, соглашавшийся с шурином не чаще, чем скворец с лягушкой, пускает болтуна за стол, но стурнийцы часто поступали странно и неосторожно. Иногда Гротерих их понимал, чаще – нет. Как можно сидеть за одним столом с тем, кого презираешь? Как можно прогонять богов и разорять могилы?

– …да кто они такие, чтобы держать их здесь? – возопил Стультий и осушил очередную чашу. – Весь их подвиг в том, что они прятались в той же крепости, что и дед Приска Спентада. Узурпатора и тирана, превратившего Стурн в могилу совести… Скажу больше – все эти приски с сервиями, имена которых нас заставляли зубрить, уцелели за счёт других. Брошенных на произвол судьбы, потому что подошедшие легионы отправили спасать Спентада! Десять легионов спасало одного мерзавца, пока оставшихся без защиты женщин, детей и стариков резали и сжигали заживо… Трибунов же, осмелившихся оспорить приказ, разрывали лошадьми. Вот величайший из подвигов подлейшей из империй! Вот о ком накатал насквозь лживую оду Аппий Фертар! Вот во имя чего, обобрав всех нас, лжецы и подлецы возвели мраморного урода, из-за которого ты разоряешься… Да меня оскорбляет сам вид этого склепа!

– Сильно сказано! – донеслось из-за увитой диким виноградом решётки. Квинт, отец Фульгра, всё-таки пришёл. – Выходит, все справедливо? Покойников – на помойку вместе со Временем, и хвала великому Небу и ещё более великому Мирону? Так? Я тебя правильно расслышал?

– Само собой! – Стультий напоминал пса, который ощерился и тем не менее поджал хвост. – Лжегероям и прославлявшей их сволочи место на помойке! Мирон восстанавливает справедливость, как бы это некоторым и не нравилось… некоторым, евшим из рук Спентадов! Пришло время вспомнить истинных героев, вернув долг…

– Возвращай, – спокойно предложил Квинт. – Две тысячи восемьсот шестьдесят стурниев, если я не ошибаюсь.

– Отец! – Рядом с невысоким седым Квинтом огромный скульптор казался… не таким уж и огромным. – Стультий сейчас не…

– Стультий решил для простоты довести долг до трёх тысяч? Разумно. С его стороны – не с твоей. Я запрещаю тебе кормить этого человека. Подлая империя скоро уже тридцать лет как не лезет в чужие дела, так что каждый за себя… Когда ты отдашь долг, Стультий?

– Я не должен… Фульгр помогал мне как муж Ларисы…

– Ты при мне клялся отдать.

– Я не давал расписок…

– Верно! – усмехнулся дед Гая. – Зато, помнится, в день свадьбы Ларисы ты всучил мне оду, чтобы я довёл её до Андрона Спентада. Или хотя бы до Сената… Хорошая ода, и так напоминает Фертара… Достаточно заменить Андрона на Мирона, и она вновь станет верноподданной, но мне старый список милей. Надо будет его поискать.

– Я… Я отдам долг… Не сегодня, мне нужно…

– Раз не сегодня, пошёл вон! Лариса, сядь. Сядь! Если вздумаешь дать ему денег, мы поссоримся. Гай, проводи дядю.

Вот это было правильно! Квинт, хоть и не держал никогда в руках оружия, напоминал Гротериху старого Френга, лучшего из воинов Рётланда, останавливавшего глупцов не мечом и не кулаком, а взглядом, хотя для Стультия и это было слишком. Старый виноторговец повернулся к уходящим спиной и опустился в плетёное кресло. Не то, в котором сидел Стультий.

– Не понимаю, зачем ты раз за разом наполняешь эту дырявую бочку… Ну да «грифы» с ней! Это правда, что хотят снести Скадарион?

– Не снести, изуродовать! Мирон спешит и готов сохранить остов здания, но остальное… – Фульгр воздел руки, словно в мольбе, и вдруг сжал кулаки. – Время Всемогущее, что эти невежды задумали! Два ряда разноцветных – разноцветных! – витых колонн в центре зала, жёлтый пол, ступенчатая пирамида для Мирона, два новых алтаря, а на месте старого – бассейн с секретом… «Возрождённый Стурнон»! Безмозглая смесь собственной безвкусицы с совсем уж дикими представлениями о том, как оно было «при титанах»…

– Какой царь, такой и Стурнон… Чем хуже делá, тем больше пыжатся дураки и воруют мерзавцы. Чего хотели от тебя?

– Чтобы я сделал этот горячечный бред явью! Я, выросший на трудах Клифагора! Разумеется, я сказал всё, что об этом думаю.

– Ну и дурак! – припечатал Квинт и вдруг подмигнул Гротериху: – Парень, у тебя в начальниках всё ещё Ульвинг ходит?

– Он.

– Приведи его завтра вечером к «Трём конягам». Одного.

II

Три получеловека-полуконя на вывеске вздымали гигантские пенящиеся чаши и смеялись. Гай говорил, что кентавры в Стурне водились на самом деле, и даже не так уж давно, но Гротерих не верил. Если ты ниже пояса лошадь, то и жрать должен то же и столько же, что и лошадь, а такое людской глотке не под силу. То ли дело оборотень: в волчьей шкуре честь по чести ест сырое, в человеческой – вареное и жареное… Северянин думал о полускотах и жевал зажаренную на решётке козлятину. В разговоры старших не вмешиваются, а уж в разговоры начальства… Зачем Квинту понадобился Ульвинг, северянин так и не понял. Пока беседа прыгала с достоинств вина на рётские обычаи и с рётских дел на дела стурнийские. Обычный такой разговор, только сотрапезников обычными не назовёшь.

– Я доволен своей платой и своими парнями. – Ульвинг сунул пробегавшему мимо слуге опустевшую кружку. – Мы делаем своё дело, и делаем хорошо, но вы нас не любите. Не меня, не его – нас… Раньше было не так, я помню.

– Когда ты пришёл в Стурн, сотник?

– Тридцать шесть лет назад, у вас ещё был Андрон… Ещё четыре года, и я вернусь в свою долину. Раньше думал остаться греть свои кости здесь, теперь передумал. Я честно жил и не хочу, чтоб ваши мальчишки швыряли в меня камнями, когда я не смогу поднять свой топор. Мне нужна могила, которую не тронут.

– Она нужна всем. – Квинт пригубил вина и чуть заметно скривился. – Мёртвые львы беззащитны перед стервятниками, мёртвые герои – перед живыми трусами.

– У вас, – сощурился Ульвинг, – не у нас. Мы бережём покой предков.

– Тогда ты меня поймёшь. Я хочу выкупить мёртвых. Тех, кого собрались выбросить из Скадариона.

– Ты умеешь удивлять. – Сотник отодвинул недопитую кружку. – Там твой родич?

– Нет, хотя мои предки и защищали восточный рубеж… Перонт изобилует бродами, там много крепостей. Было много, пока мы не оставили Отраму… Двое моих прапрадедов служили на Кривой косе, но это тебе мало что скажет.

– Главное я понял. Мы ставим в память тех, кто погиб на чужбине, каменные столбы, у вас был храм… Что думаешь делать?

– Вскрыть урны, вынуть хранящийся в них пепел и заменить другим. Мирон решил опорожнить урны в ямы у боен. Что ж, пепел гоферов не оскорбится… Если ты согласен помочь, назови цену.

– Тебе потребуется помощь воинов?

– Разве что Гротериха. Главное, чтобы нас впустили, выпустили и не увидели.

– Хорошо. Я не отказываюсь от того, что заработал, но если я возьму твои деньги, Фенгл разозлится. Он не любит могильных воров. Если мне придётся раньше времени покинуть Стурн, ты вернёшь мне то, что я недополучу. Если я уйду как собирался, ты мне не будешь должен ничего. Когда придёте?

– Сегодня. Хозяин, ниннейского!

* * *

На желтоватом песчанике были тщательно выбиты имена. Множество имён. Мерзавец Клифагор приволок из Скадарии здоровенные каменные блоки и намертво вмуровал в несущую стену. Выковырять их быстро и без больших затрат было невозможно. Как и оставить.

Плисфий не пойми в который раз прошёлся верхней из опоясывавших храм галерей и в раздумье забарабанил пальцами по зловредному песчанику. Терять там, где намеревался сорвать хороший куш, всегда обидно, но кто же знал, что Мирон потребует не просто набить «возрождённый Стурнон» истуканами и курильницами, но и примется уничтожать «Идаклову вонь». Само по себе это было правильно – слишком уж много развелось в отпавших провинциях потомков Идакла и родичей Спентадов, но царь объявил свою волю, когда деньги на Стурнон были не только получены, но и разделены. Оставалось либо вбухать в треклятый храм собственные средства, либо как-то извернуться. А ведь вначале мысль продать Мирону Скадарион казалась беспроигрышной!

Как строили титаны и где стоял Стурнон, благополучно забыли, так почему бы не объявить, что озеро отступило и Клифагор возвёл своё детище на фундаменте Стурнона и по его образцу? Плисфий проверял: какой-то фундамент в роще и в самом деле был, а перерывший окрестности Скадариона Бротус нашёл странные постаменты, почти целую мраморную вазу и пару десятков янтарно-жёлтых плит, вряд ли сделанных людьми. Ну а то, что храм недостаточно «древен» и внушителен изнутри, не беда! Консул несколько раз прикидывал, сколько уйдёт на отделку и сколько урвут Менодим с Бротусом, умножил конечную сумму на пять и доложил результат царю. Мирон подмахнул смету, даже толком не прочитав. Нумма согласился взвалить на усталые плечи ещё одну обузу, собратья-титаниды выразили готовность её разделить, Плисфий от благодарности едва не прослезился. Все шло отлично, и тут царь вздумал начать новую эру. По старой цене. Это было не смертельно, но обидно, тем паче Менодим с Бротусом оставались в прежних барышах – работы внутри храма оплачивали не они.

Плисфий кончил отбивать дробь по камню, напоминавшему о каком-то Меданте, и задрал голову к опоясанному пальметтами куполу. Тут его и осенило. Не нужно разбирать стену – поганый песчаник можно спрятать под ложный мрамор, а поверх, скрывая обман, пустить что-то «древнее». Точно так же нужно обработать испакощенные Идакловыми пчёлами колонны и старый алтарь… Конечно, придётся делиться с Менодимом, но тот не настолько глуп, чтобы отказаться продать пустоту по цене мрамора… Плисфий уже без злости шлёпнул по скадарийской плите и вытащил дощечку для записей. Не стóит предлагать Менодиму полную цену, лучше начать с трети и сойтись на половине… И эту половину возместить за счёт Бротуса! Даже перекопай старый плут все Ниннеи, он не нарыл бы столько «древностей», значит… Значит, пусть платит за доверие Плисфия, ни на мгновенье не поверившего доносу на благородного… то есть на титанида Бротуса, якобы продающего царю подделки. А донести может… тот же Фульгр, чей родитель владеет ниннейскими виноградниками и кого никак не заподозришь в сговоре с титанидом Плисфием.

* * *

Горный лес днём – это просто горный лес, он же звёздной ночью – святилище, где хочется преклонить колени. Чужой храм, если ты входишь в него как наёмник, – не больше чем набитое вельможами и статуями здание. Тот же храм в ожидании своего конца становится великим и непонятным, будто замерший в ожидании зимы ночной лес. Гротерих попытался объяснить это Гаю и не сумел. Дело было не в языке – стурнийский рёт знал отлично, просто если нет слуха, не запоёшь, как бы ни мучила слышная лишь тебе песня.

– Смотришь? – Рука Фульгра обрушилась на плечо рёта. – Что ж, смотри и запоминай… Потом расскажешь, как провожал Скадарион в последний путь…

– Потом будет потом, – негромко напомнил Квинт. – Никто из нас не забудет. Идём, они на галерее.

Отчего-то старик свернул не к главной лестнице, а к одной из узких, боковых. Поднимаясь, Гротерих глянул вверх и столкнулся взглядом с мраморным воином. В потеснённом фонарём мраке лицо статуи казалось живым, но смертельно измотанным.

– Крастус! Это же Крастус… «Усталый победитель»… – По щекам Фульгра катились слёзы, и скульптор не собирался их утирать. – Позволить… Позволить его уничтожить – это хуже надругательства над могилами! От нас остаются прах и память; если память жива, плевать, что с прахом, а искусство… Оно бессмертно, но как же оно уязвимо!

– Ты сюда рыдать явился? Нет? Тогда прекрати. Инструменты у тебя?

– Да, отец.

– Начинай. Я подержу фонарь, а парни покараулят.

Скульптор шумно всхлипнул и шагнул к стоящей в угловой нише урне. Гротерих посветил вслед: в свете факела выбитые на камне надписи казались чёрными. Можно было подойти и прочесть, но рёт постеснялся. Караулить было некого. Если кто-то захочет войти, его задержат Ульвинг и четверо северян, знать не знающих, зачем они здесь. Гротерих перевесился через балюстраду; на миг показалось, что он глядит в пропасть, только в пропасти клубился бы туман.

– Они все тут? – спросил рёт, не в силах слушать здешнюю тьму. – Про которых написано на стене?

– Нет, конечно… – Гай откликнулся немедленно, видно, ему молчать тоже было невтерпёж. – На камнях из Скадарии выбиты имена погибших во славу империи, от Приска Спентада до Андрона, но мёртвых сюда не свозили. Кроме убитых во время той осады… Их прах, если все сделали честно, поместили в двадцать больших урн… Две малые урны в центре – тогдашний комендант крепости, он через год после осады погиб, и Тит Спентад. Сенатор, дед первого Приска… Он, то есть Тит, завещал развеять свой пепел со стен Скадарии, только его не послушали, похоронили в фамильной усыпальнице… Потом Постуму взбрело голову исполнить волю предка, только по-своему. Правду сказать, это многих разозлило…

– Зря. – Мысли опять не желали становиться словами, но Гротерих их как-то запряг. – Этот Тит хотел вернуться в молодость… К тем, кто для него важнее всего. Он был одним из них, они честно дрались… Воины заслужили почести, а Тит – возвращение… Не знаю, как сказать, только ваш Постум сделал правильно, а Мирон – нет! Это не его слава и не его дом!

– Слава не его, а сила пока за ним… Что противно, так это то, что ему были рады. После того, что начудил Сенат. А уж как радовались Сенату, когда Андрон умер без наследников… Захотели жить как в Велоне, как в Велоне и огребли; как в настоящем Велоне, не в том, что стультиям снится.

– Ульвинг говорил, – припомнил рёт, – когда Сенат решил не брать императора, на улицах всю ночь плясали.

– Отец тоже плясал. Дед – нет, хотя Спентадов и не жаловал, а отец плясал… Он Сенату на радостях статую подарил, только ты лучше ему об этом не напоминай.

III

Празднества обещали быть хлопотными и утомительными, но Плисфий заставил себя подняться даже раньше обычного. Следовало переговорить с Менодимом до начала церемоний – кое о чём напомнить, кое на что намекнуть, кое о чём условиться. Консул при помощи пары слуг облачился в тяжёлое парчовое одеяние, представил, как к вечеру заболят плечи, и разозлился. Бротус с его древностями и Мирон с его дурным вкусом порой делали жизнь невыносимой. Возможно, вымершие бессмертные и таскали на себе по таланту золота, а в храмах проводили больше времени, чем в театрах и банях, но консул Нумма уподобляться титанам не желал. Разве что в обмен на десяток лишних лет.

Явился гонец. Комендант Стурна доносил консулам, что вход на мыс Титанов надёжно перекрыт и что в столице почти спокойно. Плисфий позволил себе усмехнуться. «Почти» означало намалёванные на стенах гадости, разбитые о свежеводружённые календари и царские статуи горшки с нечистотами и вопли расплодившихся в последний год пророков и прорицателей. Упустить смену летосчисления они, само собой, не могли. Мирона это лишь заводило, а для стоящих в караулах варваров оборачивалось лишними хлопотами, за которые приходилось платить. Что до Небес, то, судя по зарядившей с вечера мороси, возвращённое на пьедестал божество не испытывало к новоявленным наследникам ни малейшей признательности. Плисфий зевнул, выпил поднесённый лекарем бодрящий отвар и спустился к носилкам. Разумеется, на первом же перекрёстке пришлось ждать, когда рёты разгонят зевак, собравшихся вокруг очередного предсказателя – молодого парня в тунике с жёлтой риторской полосой.

Вопящему про казусы Времени-Движения и Неба-Вселенной придурку всыпали с десяток палок и швырнули в ближайшую лужу, слушатели разбежались сами, но настроение стало окончательно дождливым. Нумма все сильнее ощущал себя бегущей в колесе престарелой собакой. О том, чтобы перебраться в загородные поместья, не приходилось и думать: Мирону вечно не хватало денег, и он повадился обирать как тех, кто проявлял излишнюю прыть, так и утративших резвость. Покинуть Стурн тоже не выходило – в варварских землях к чужакам относились по-варварски, а велонцы, поняв, что «пчёлы» нынче без жала, перестали привечать беглых стурнийцев. Уйти на покой не получалось, оставалось, пока хватит сил, бежать в колесе или… отправить Мирона проверить, так ли уж божественны его предки. При мысли о том, что сказали бы титаны при виде «потомка», консул рассмеялся. Он все ещё улыбался, приветствуя Менодима. Важный разговор начинают с ерунды, и Плисфий рассказал про свихнувшегося умника. Менодиму тоже нашлось чем повеселить друга и соратника.

– Помнишь «Завет титанов», втридорога выкупленный Бротусом у наследников Спурия Физулла? Тот, что так понравился Мирону?

– Его трудно забыть… По крайней мере до конца празднеств.

– Оказалось, Физулл обокрал умершего чуть ли не под забором бродягу. Смысл, размер, даже многие рифмы – всё взято у него! Не следовало Бротусу мешать делам виноторговца Квинта, а он попробовал… Вот и всплыл список настоящего «Завета» и иных песен, приобретённый у означенного бродяги предком Квинта. Так некстати… Бротус вне себя! Он привык доить, а не доиться.

– Зато как будет счастлив Гней Нерониск!

– Не думаю… Это и есть самое смешное. Из списка Квинта следует, что якобы найденную и восстановленную Нерониском «Песнь тьмы и тьмы» сочинили не титаны, а все тот же бродяга. Гней её подпортил, не без того, но сомнений нет никаких. Наследникам великого изгнанника и нашему не менее великому стихотворцу насыпали гору серебра за то, что валялось на дороге…

– Бротусу придётся оплатить ещё и молчание Квинта… В этом доме всегда знали, какая пыль станет золотом. Хотелось бы знать… – Плисфий сделал небольшую, но многозначительную паузу. – Хотелось бы знать, сколько на самом деле стóят все добытые нашим другом древности. Хотя бы извлечённая из озера плита и ниннейские урны. Спрошу при случае сына нашего мудрого Квинта, раз уж он не желает превращать движение в пространство.

– Движение в пространство? – самым честным образом не понял Менодим, и Плисфий с готовностью пояснил:

– Так давешний умник называл низвержение Времени, вознесение Неба и столкновение оных. Дескать, это опасно…

– Пророки совсем обнаглели… – заметил Менодим и посмотрел со значением. – Как и звездочёты. Вчера какой-то мерзавец пугал «триумфом светил» и кричал, что оскорблённое Время отомстит оскорбителям. Он был глуп, и его схватили.

* * *

Гротерих в новом доспехе стоял между Арзульфом и рыжим Фрамом, глядя на растекающуюся по храму толпу. Рёт был сразу и зол, и спокоен, спокойней, чем декаду назад, когда вместе с отобранными консулом Бротусом воинами впервые увидел «возрождённый Стурнон». Сотню северян вырядили в золочёные доспехи и назвали Вечнозвёздными. Все это было глупо, но Гротерих явился в Стурн за деньгами, а деньги наёмникам платили исправно. Получив свои стурнии, рёты отправились к «Трём конягам» и выпили по половине чаши, выплеснув вторую половину за плечо – откупились от увязавшегося следом зла.

Ульвингу не нравилось всё от начала до конца, Гротериху тоже, но их дело было сверкать позолотой, пока товарищи в простых доспехах патрулируют город и сторожат ставший запретным мыс. Городской страже тоже стали больше платить, но работы прибавилось не слишком. Стурнийцы шипели по углам, порой, напившись, орали хулительные песни, но дальше дело не шло. Эти люди разучились защищать хоть богов, хоть границы, хоть себя, но Гротерих всё равно собирался остаться, ведь Фенгл послал ему новую встречу со смуглянкой. Девушка была с матерью и ещё двумя женщинами, но северянин на сей раз не сплоховал – прошёл следом до самого дома, а дальше за дело взялся Гай.

Смуглянку звали Лара, она вместе со вдóвой матерью жила в доме замужней сестры и часто подолгу сидела в саду. Оставалось войти и заговорить. Гай брал это на себя, но друзья решили, что нужно переждать празднества. Не утерпев, рёт отвернулся от переминающихся с ноги на ногу сенаторов и младших жрецов и глянул на боковую галерею, где прятался Гай. Сын Фульгра хотел видеть все собственными глазами, а вот Гротерих предпочёл бы оказаться от испакощенного храма подальше. Это были не его боги и не его царь, но веселей от этого не становилось.

Взгляд наёмника скользил по ставшим разноцветными колоннам, толпящимся на галереях золочёным статуям и изрезанным непонятными завитками вазам, в которые они с Гаем за пару ночей перенесли прах скадарийцев. Раньше мысль Квинта оставить воинов в их усыпальнице, как бы её ни изуродовали, казалась верной, теперь, когда в Скадарион ввалилась толпа, Гротериху стало тошно. Как будто это он, мёртвый, видит, как в рётских горах рушат столбы памяти и разрывают могилы…

Удар гонгов. Короткий базарный шум и тишина. Сенаторы и придворные замерли, ожидая владыку. Вечнозвёздные вскинули мечи, приветствуя Мирона и следовавших за ним старших жрецов и консулов. Последним на ярко-жёлтые плиты ступил толстый Бротус, и Вечнозвёздные перестроились, отсекая титанидов от безродной мелочи.

Первосвященник в ярко-синем облачении остановился меж двух алтарей – Солнечного и Лунного – и воздел руки, Мирон прошествовал дальше, поднялся по пологим ступеням на огороженную кованой решёткой площадку и поднял жезл. Жрецы что-то бросили в курильницы; сперва еле слышно, а потом все громче запел хор. Началось.

* * *

В начале церемонии Плисфий ещё радовался утреннему договору с Менодимом, потом ноги, сердце и голова вынудили позабыть и богов, и политику, а хор всё пел, к куполу возносился сизый горько-сладкий дым, от которого першило в горле, и до благодатных носилок было дальше, чем до ныне скератской Отрамы, – Мирон в своём пристрастии к театру сочинил целое представление.

Консул с ненавистью посмотрел на царское возвышение. Божественный вдохновенно размахивал увенчанным лунным диском жезлом. Дирижировал. Как всегда, когда слушать не хотелось, тщательно выпеваемые стихи лезли в уши с настойчивостью докучливых родичей.

– В этом мире бросались на стены живые, – тянуло множество уже не мужских глоток.

Красным пеплом взметая горящую плоть,В этом мире впервые сражались и пели впервые,В этом мире стояли у…

Вступившие флейты окутывали словеса, словно одежды – вылезшего из бассейна толстяка. Плисфий не утерпел, вздохнул поглубже и тут же был наказан кашлем. Увенчанная венком из белых мальв башка досадливо дёрнулась. Царь не глядя подмахивал счета и приговоры, но малейшее пренебрежение к своим талантам помнил долго. Плисфий не раз растравлял в своих целях самолюбие Мирона, а теперь наглотался подлого дыма и сам оплошал…

– Верному слуге вечных Небес! Прими кувшин сей.

Поданный младшим жрецом кувшин был много тяжелей, чем хотелось. Мастер не рискнул украсть царское золото, но лучше б он оказался вором, да и прислужники могли расплескать хотя бы треть набранной в озере благодати. Не расплескали.

– Мы не вы. – Теперь прорывающиеся сквозь аккомпанемент слова казались издёвкой.

Никогда вы не станете нами;Вы смогли победить, но и только. И вам никогдаНе схватить под уздцы золотое предвечное пламя…

Первосвященник ударил посохом о выуженную из озера плиту, и самый юный из прислужников двинулся к священному бассейну. Наполнение началось. Сперва прислужники, затем – младшие жрецы, потом старшие и, наконец, консулы. Все они опрокинут свои кувшины, но вода уйдёт в мрамор, как в песок. Тогда наступит черед божественного Мирона. Высочайшая чаша будет принята Отцом-Стурном, священные воды наполнят бассейн, и служба закончится…

Хор по-прежнему предрекал покусившимся на титанов смертным век за веком уныло брести по своим же следам, курения тлели и нещадно дымили, вереница жрецов синим хвостом тянулась меж алтарей Солнца и Луны. «Сочинение» Физулла иссякло, «находка» Нерониска звучала не столь уныло. Пожалуй, она была даже красива, хоть и мрачновата, но наслаждаться песнопениями, когда ноги спорят с головой о том, кому хуже?! Увольте.