Дороги, ведущие в Эдем. Полное собрание рассказов

За какими, чего ради – она и сама не знала, но неспешно брела вперед, обращая внимание только на прохожих, деловитых и сосредоточенных, и явственно чувствуя собственную неприкаянность.

И вот, остановившись у светофора на углу Третьей авеню, она увидела этого субъекта в потертом коричневом пальто и клетчатом кепи – кривоногого старика, согбенного под тяжестью громоздких пакетов. Внезапно до миссис Миллер дошло, что они с ним улыбаются друг другу: ни намека на приветливость в их улыбках не было, просто мелькнули две холодные искры узнавания. Но она-то знала: встречаться им не доводилось.

Старик прислонялся к опоре надземки; когда миссис Миллер ступила на мостовую, незнакомец двинулся следом. Держался он совсем близко, краем глаза она ловила его зыбкое отражение в стеклах витрин.

Дойдя до середины квартала, она остановилась и развернулась лицом к старику. Он с ухмылкой склонил голову набок и тоже остановился. А что она могла ему сказать? Или сделать? Тут, на Восемьдесят шестой улице, средь бела дня? Ровным счетом ничего, и миссис Миллер, проклиная себя за мягкотелость, ускорила шаг.

Вторая авеню, вообще говоря, мрачная улица, будто собранная из остатков и кусков: где брусчатка, где асфальт, где бетон, кругом вечное запустение. Пройдя по ней пять кварталов, миссис Миллер не встретила ни одной живой души, и все это время ее преследовал мерный скрип снега под чужими ногами. Даже на подходе к цветочному магазину шаги слышались прямо у нее за спиной. Она юркнула внутрь и сквозь стеклянную дверь проводила глазами старика: тот прошагал мимо, глядя перед собой и не замедляя хода, но сделал чудной, красноречивый жест – слегка приподнял кепи.

– Шесть белых, вы сказали? – уточнил продавец.

– Да-да, – подтвердила миссис Миллер, – шесть белых роз.

Потом она заглянула в магазин художественного стекла и выбрала вазу (надо думать, взамен той, что разбила Мириам), хотя цена оказалась безбожной, а сама ваза, как подумалось миссис Миллер, донельзя простецкой. Но череда необъяснимых покупок уже началась, будто по некоему заранее составленному плану, что был ей совершенно неведом и неподвластен.

Она купила пакетик глазированной вишни, а дальше в какой-то «Пекарне „Никербокер“» выложила сорок центов за шесть миндальных пирожных.

За истекший час в воздухе опять похолодало, солнце мутными стеклами заслонили зимние облака, небо тронули ранние мертвенные сумерки; со стороны уличных сугробов изредка доносились детские крики, от которых содрогался промозглый, смешанный с ветром туман, вселявший одиночество и тоску. Вскоре упала первая снежинка, и к тому времени, как миссис Миллер добралась до своего надежного жилища, разыгрался настоящий буран, который мгновенно заметал все следы, не давая им отпечататься.

Белые розы вполне живописно смотрелись в новой вазе. На фаянсовой тарелочке поблескивали глазированные вишни. Рука сама тянулась к миндальным пирожным, посыпанным сахарной пудрой. Канарейка, трепеща крылышками на своей трапеции, клевала зерновой брикет.

Ровно в пять часов раздался звонок. Миссис Миллер доподлинно знала, кто пришел. Подметая ковер полами халата, она пошла к дверям и спросила:

– Это ты?

– Разумеется, – ответила Мириам, и это единственное слово эхом отозвалось в прихожей. – Открывайте.

– Уходи, – сказала миссис Миллер.

– Да поживей, прошу вас… Мне держать тяжело.

– Уходи, – повторила миссис Миллер. Она вернулась в гостиную, закурила, села и стала невозмутимо слушать, как надрывается звонок – снова, снова и снова. – Ступай, не трудись. Все равно я тебя не впущу.

Трезвон вскоре прекратился. Минут, наверное, десять миссис Миллер сидела без движения. Потом, не слыша более ни звука, решила, что Мириам ушла. Подойдя на цыпочках к порогу, она приоткрыла дверь: Мириам полусидела на картонной коробке и прижимала к груди прелестную французскую куклу.

– Я уж думала, вы никогда не откроете, – капризно сказала девочка. – Ну-ка, помогите мне втащить эту махину, она ужасно тяжелая.

Повинуясь даже не какому-то мистическому принуждению, а скорее непонятному безразличию, миссис Миллер втащила коробку в квартиру; следом вошла девочка с куклой. Не потрудившись снять пальто и берет, Мириам свернулась калачиком на диване и равнодушно следила за миссис Миллер, которая дрожащими руками опустила коробку на пол и выпрямилась, чтобы перевести дыхание.

– Вот спасибо, – сказала Мириам.

При свете дня у нее был изможденный, отсутствующий вид, а волосы уже не лучились прежним блеском. Обласканная ею французская кукла в изящном пудреном паричке бессмысленными стеклянными глазами искала утешения во взгляде Мириам.

– У меня для вас сюрприз, – продолжала девочка. – Загляните в коробку.

Опустившись на колени, миссис Миллер откинула верхние клапаны и вынула еще одну куклу; ниже лежало синее платье, в котором, насколько ей помнилось, Мириам пришла в кино; миссис Миллер порылась в коробке и сказала:

– Здесь сплошь одежда. Как это понимать?

– Очень просто: я пришла к вам жить, – ответила Мириам, скручивая черешок вишни. – Как мило с вашей стороны: для меня куплены вишенки…

– Даже речи быть не может! Ради всего святого, уходи… уходи, оставь меня в покое!

– …и розы, и миндальные пирожные? Поистине удивительная щедрость. Знаете, вишенки просто восхитительны. До вас я жила у одного старика: он был страшно беден, и мы с ним никогда не ели ничего вкусного. Но здесь, надеюсь, мне будет хорошо. – Сделав паузу, она погладила куклу. – А теперь будьте любезны, покажите, где мне развесить одежду…

У миссис Миллер лицо стало похоже на маску, изрезанную жуткими красными морщинами; она расплакалась, но как-то неестественно, без слез, будто за давностью лет позабыла, как люди плачут. Осторожно попятившись, она в конце концов натолкнулась на дверь.

Ощупью она ринулась через прихожую и сбежала по лестнице на этаж ниже, где забарабанила кулаками в первую попавшуюся квартиру. Дверь открыл невысокий рыжеволосый мужчина. Миссис Миллер проскользнула мимо него.

– Эй, какого черта? – возмутился он.

– В чем дело, котик? – спросила молодая женщина, которая появилась из кухни, вытирая руки.

К ней-то и воззвала миссис Миллер:

– Послушайте, мне совестно за такое вторжение, но… ах да, я миссис Миллер, ваша соседка сверху, и… – Она спрятала лицо в ладони. – Такая нелепость…

Женщина подвела ее к стулу, а мужчина от волнения начал звенеть мелочью в кармане.

– Что стряслось?

– Я ваша соседка, у меня гостит одна девочка, и она меня пугает. Сама не уходит, а выставить ее мне не под силу… от нее можно ждать чего угодно. Она уже стащила мою камею, но замышляет кое-что похуже… нечто страшное!

Мужчина спросил:

– Она вам родня, что ли?

Миссис Миллер замотала головой:

– Понятия не имею, кто она такая. Зовут Мириам, но кто она – ума не приложу.

– Вы, главное дело, успокойтесь, голубушка, – сказала хозяйка, поглаживая миссис Миллер по плечу. – Тут с нами Гарри, он живо разберется с этой девчонкой. Поднимись туда, котик.

А миссис Миллер подсказала:

– Дверь не заперта… квартира пять-«а».

После ухода Гарри женщина принесла полотенце и помогла миссис Миллер утереть лицо.

– Вы – сама доброта, – растрогалась миссис Миллер. – Простите, что веду себя как последняя дура, но эта маленькая злодейка…

– Ну, будет, будет, голубушка, – стала успокаивать ее женщина. – Не переживайте.

Миссис Миллер опустила голову на согнутую руку, притихла и даже как будто задремала. Хозяйка квартиры включила радиоприемник; тишину нарушили звуки фортепиано и хрипловатый голос; она принялась отбивать ногой ритм, безупречно попадая в такт.

– Нам бы тоже не мешало туда подняться, – сказала она.

– Видеть ее не могу. Не могу находиться рядом.

– Угу, но перво-наперво знаете, что нужно было сделать, – полицию вызвать.

Вскоре послышался стук шагов: это коротышка спускался по лестнице. Размашистым шагом войдя в прихожую, он нахмурился, почесал в затылке и, отчаянно смущаясь, объявил:

– Нету там никого. Смылась, не иначе.

– Гарри, ну ты и балбес, – фыркнула женщина. – Мы отсюда не отлучались, уж наверное, заметили бы… – Она осеклась под пристальным мужским взглядом.

– Я всю квартиру обшарил, – сказал коротышка. – Говорю же, нету там никого. Никого, понятно?

– Скажите, – миссис Миллер поднялась со стула, – скажите, вы видели там большую коробку? А куклу?

– Нет, мэм, ничего такого не видал.

И молодая женщина, будто вынося приговор, сказала:

– Хоть стой, хоть падай…

Бесшумно войдя к себе в квартиру, миссис Миллер замерла посреди гостиной. Да, в определенном смысле изменения не бросались в глаза: розы, пирожные, вишни – все на месте. Но комната была пуста; такой пустоты не добьешься даже вывозом мебели и живности; подобная мертвенность и окаменелость бывает только в похоронном зале. Перед миссис Миллер замаячил диван, будто совсем незнакомый: он был не занят и оттого приобрел новый смысл, пронзительный и пугающий; уж пусть бы на нем свернулась калачиком Мириам. Взгляд миссис Миллер сосредоточился на том месте, куда – ей четко помнилось – она сама поставила коробку, и пуфик вдруг отчаянно завертелся. Она посмотрела в окно: река-то безусловно была настоящей, на улице безусловно падал снег… но можно ли хоть в чем-то считать себя надежной свидетельницей, ведь Мириам наверняка здесь… но где она? Где же, где? Как во сне, миссис Миллер опустилась в кресло. Комната теряла форму; прежде темная, она сделалась еще сумрачней, и с этим бесполезно было бороться, поскольку даже поднять руку, чтобы зажечь свет, оказалось невозможно.

Закрыв глаза, она внезапно почувствовала, как ее выталкивает вверх, словно ныряльщицу из глубокой зеленой бездны. В минуты ужаса или безмерной скорби случается так, что ум застывает, будто ждет озарения, а мысли тем временем окутывает кокон спокойствия, как дремота или непостижимый транс; и во время такого затишья человек вдруг обретает способность к трезвым, здравым рассуждениям: а что, если она и не встречала никогда девочки по имени Мириам? Что, если на улице просто испугалась неизвестно чего? Но в конечном счете это – равно как и все остальное – не играло роли. Ведь Мириам отняла у нее только внутренний стержень, но теперь-то к ней вернулась прежняя сущность, которая обитает в этой квартире, готовит себе поесть, держит канарейку; сущность эта надежна и заслуживает доверия: миссис Г. Т. Миллер.

Умиротворенная, она вслушалась в тишину и различила двойной стук: поблизости выдвинули и тут же задвинули ящичек секретера; звуки эти носились в воздухе даже после совершения тех действий: выдвинули – задвинули. А дальше их резкость мало-помалу сменилась шелковым, деликатно мягким шелестом, который приближался и набирал мощь, да такую, что от нее задрожали стены и вся комната начала рушиться под лавиной этих шорохов. Миссис Миллер замерла, открыла глаза – и встретила тусклый, пристальный взгляд.

– Ну, здравствуй, – сказала Мириам.

Перевод Е. Петровой

Я тоже не промах

(1945)

Догадываюсь, какие слухи распускают некоторые на мой счет; можете встать на их сторону или на мою – решайте сами. Здесь, конечно, мое слово против слова Юнис и Оливии-Энн, да только любой, у кого глаза есть, вмиг увидит, которая сторона умом тронулась. Я лишь хочу, чтобы граждане Соединенных Штатов знали факты – только и всего.

Факты таковы: в воскресенье, двенадцатого августа сего года от Рождества Христова, Юнис пыталась зарубить меня отцовской саблей времен Гражданской войны, а Оливия-Энн как угорелая носилась по дому, размахивая здоровенным тесаком. Я уж помалкиваю о том, что они до этого вытворяли изо дня в день.

Началось все полгода назад, когда я женился на Мардж. Это была моя первая ошибка. Поженились мы в Мобиле[4], на пятый день знакомства. Мардж гостила у моей кузины Джорджии; всем нам уже исполнилось шестнадцать лет. Теперь, задним числом, теряюсь в догадках: как так вышло, что я на нее запал. Ни кожи ни рожи, ни мозгов. Зато натуральная блондинка. Вот вам, пожалуй, и ответ. Короче, прожили мы с ней каких-то три месяца – а Мардж взяла да и залетела; это была моя вторая ошибка. Начались истерики: хочу, мол, домой к маме, хотя на самом деле никакой мамы-то и нет, есть только эти две тетки – Юнис и Оливия-Энн. Из-за Мардж пришлось мне оставить завидное место продавца в мелкооптовом универмаге и перебраться в Адмиралз-Милл – откуда ни глянь, такое захолустье, что иначе как придорожной помойкой не назовешь.

В тот день, когда мы сошли с поезда Южной железной дороги, хлестал жуткий ливень; угадайте, кто-нибудь потрудился нас встретить? А ведь я сорок один цент от себя оторвал, чтоб телеграмму отбить! Пожалуйте: с беременной женой под проливным дождем семь миль пешедралом. Мардж пришлось несладко, потому как у меня спина побаливает, где уж тут баулы волохать. Но потом увидел я этот особняк – и, честно сказать, обалдел. Большой, желтого цвета, вдоль всего фасада настоящие колонны, двор камелиями обсажен, розовыми и белыми.

Юнис и Оливия-Энн увидели, что мы уже тут, и затаились в прихожей. Клянусь, я бы дорого дал, чтоб вы поглядели на эту парочку. Да у вас бы в тот же миг душа отошла! Юнис – огромная старая корова, одна филейная часть на центнер потянет, не меньше. По дому вечно разгуливает в допотопной ночнушке, называет ее «кимоно», хотя кимоно здесь и близко не лежало, а по факту – засаленная бумазейная хламида. Мало этого – пытается корчить из себя леди, а сама жует табак и тишком сплевывает куда попало. В пику мне постоянно талдычит, какое у нее превосходное образование, хотя лично меня этим не проймешь: я-то знаю, что Юнис даже комиксы в газете по слогам читает. Хотя стоит признать: где требуется сложение и вычитание денег, там она большая дока, и один лишь Господь Бог знает, каких постов могла бы достичь Юнис, работай она в Вашингтоне, где печатают эти бумажки. Впрочем, деньжищ у нее и без того навалом. Сама она, понятное дело, отнекивается, но я-то знаю, потому как однажды совершенно случайно обнаружил тысячу баксов, заныканную в цветочном горшке на боковой веранде. Рука моя к ним не прикасалась, ни-ни, а Юнис знай орет, что я умыкнул стодолларовую купюру, да только это наглая ложь, от первого слова до последнего. А вот поди ж ты: все бредни Юнис равносильны приговору верховного трибунала, а как же иначе! Не родился еще в Адмиралз-Милл такой смельчак, чтобы запросто встать и сказать, что не должен ей денег, а если б она заявила, что Чарли Карсон (девяностолетний слепец, парализованный аж с одна тысяча восемьсот девяносто шестого) на нее набросился и взял силой, то все в округе поклялись бы на целой стопке Библий, что так оно и было.

Теперь насчет Оливии-Энн. Эта еще хлестче – святой истинный крест! От Юнис отличается лишь тем, что не так сильно меня достает, поскольку с рождения придурочная и, по-хорошему, должна бы содержаться под замком где-нибудь на чердаке. Бледная как смерть, худющая, усатая. Сидит день-деньской на корточках и вострит какую-нибудь палку своим здоровенным тесаком, а если палку отобрать – того и гляди устроит дьявольскую вакханалию, какую она учинила с Миссис-Гарри-Стеллер-Смит. Я пообещал держать язык за зубами, но когда уже покушаются на человеческую жизнь… плевал я на эти обещания!

Миссис-Гарри-Стеллер-Смит – это была канарейка Юнис, названная в честь знахарки из Пенсаколы: та подпольно готовит снадобье от всего организма – Юнис, к примеру, глотает его от подагры. В один прекрасный день слышу в гостиной жуткий грохот, бегу туда – и что я вижу: клетка настежь, а Оливия-Энн с метлой наперевес гонит Миссис-Гарри-Стеллер-Смит в распахнутое окно. Удачно получилось, что я ее застукал, а иначе бы ей это злодеяние сошло с рук. Оливия-Энн испугалась, как бы я не донес на нее сестрице, и забормотала, что, мол, негоже держать взаперти божью тварь, но при этом обмолвилась, что ей канарейкин щебет – как серпом по мозгам. Пожалел я старуху, тем более что она мне два доллара дала, чтоб я ее не выдавал; пришлось помочь ей обставиться перед Юнис – что вы, я целую историю сочинил. Разумеется, я бы и за бесплатно ее выручил, но просто дал старухе возможность успокоить свою совесть.

Итак, не успел я войти в дом – Юнис тут как тут:

– И вот за это чудо ты выскочила, не спросясь нас, а, Мардж?

Мардж ей отвечает:

– Тетушка Юнис, да ведь он же писаный красавец, разве нет?

Юнис м-е-д-л-е-н-н-о смерила меня взглядом с головы до пят, а затем потребовала:

– Скажи ему – пусть задом повернется.

Стою, значит, я к ней спиной, а Юнис рассуждает вслух:

– Видать, ты отхватила самого мелкого и рыхлого порося во всем помете. Боже правый, да это вообще не человек!

Вот так меня не оскорбляли еще ни разу в жизни! Ну, допустим, я не каланча, но мне ведь еще расти, вверх тянуться.

– Конечно же, он человек, – возражает ей Мардж.

Тут слово взяла Оливия-Энн, которая до сего момента стояла с разинутым ртом, куда свободно могли залетать мухи и беспрепятственно вылетать обратно.

– Сестрица дело говорит. Это не человек и даже не человекообразное существо. Я и помыслить не могу, что этот недомерок будет тут мельтешить и пытаться убедить нас в обратном! Черта с два! Он даже не мужеского полу!

На что Мардж возмутилась:

– Ты, кажется, забываешь, тетушка Оливия-Энн, что это мой законный муж, отец моего будущего ребенка.

Юнис издала омерзительный рык, на какой способна только она одна, и говорит:

– Нашла чем бахвалиться.

Ну, не сердечный ли прием? Вот, спрашивается, чего ради я ушел из мелкооптовой торговли?

Но это ерунда по сравнению тем, что случилось аккурат в тот же вечер. После ужина, когда Блюбелл убрала со стола, Мардж самым что ни на есть уважительным тоном поинтересовалась у теток, можно ли нам взять их машину, чтобы съездить в Финикс посмотреть фильм.

– Ты, должно быть, с дуба рухнула, милочка, – отрезала Юнис.

Можно подумать, мы на ее «кимоно» покусились.

– И впрямь, с дуба рухнула, – поддакнула Оливия-Энн.

– Это шесть часов езды, – продолжала Юнис, – а ты, коли подумала, что я позволю этому недомерку сесть за руль моего почти новехонького «шевроле» образца тридцать четвертого года и съездить хотя бы до нужника и обратно, в самом деле с дуба рухнула.

Немудрено, что после такой тирады Мардж расплакалась.

– Успокойся, родная, – говорю ей, – в свое время мне довелось и «кадиллаками» править.

– Ох, батюшки мои, – фыркнула Юнис.

– Ага, – подтвердил я.

– Да если ему в этой жизни довелось править чем-нибудь, кроме сохи, то я сожру десяток сусликов, зажаренных в скипидаре! – взвилась Юнис.

– Я не позволю вам так обращаться с моим мужем, – вступилась Мардж. – Ты бредишь, тетушка! С чего ты взяла, что я подобрала какого-то проходимца из проходного двора?

– Правда глаза колет, – фыркнула Юнис.

– И нечего перед нами дурочку ломать! – заверещала Оливия-Энн таким голосом, что я даже подумал, будто это не тетка блажит, а осел в соседнем дворе зазывает ослицу на случку.

– Знаешь ли, мы не вчера на свет родились, – затарахтела Юнис.

На что Мардж им отвечает:

– Да как вы не понимаете: я обручена с этим человеком, пока смерть не разлучит нас, три с половиной месяца назад, по закону, и соединил нас не кто-нибудь, а уполномоченный мировой судья. Кто угодно это подтвердит. А вдобавок, тетушка Юнис, мой муж не раб, он белый человек, и ему стукнуло шестнадцать. Более того, Джордж Фар Сильвестер не одобрит, что его отца третируют этаким манером.

Джордж Фар Сильвестер – имя нашего будущего наследника. Неслабо, да? Только вот с учетом всего, что происходит, мне сейчас не до этого.

– Но как у девчонки может быть ребенок от девчонки? – вопрошает Оливия-Энн, чтобы еще сильней уязвить мое мужское достоинство. – Это что-то новенькое.

– Ладно, хватит, – отрезала Юнис. – Про кино в Финиксе забудь.

– Так ведь там Джуди Гарленд[5] играет, – всхлипнула Мардж.

– Не переживай, родная, – говорю ей, – я определенно видел эту картину в Мобиле лет десять назад.

– Врет и не краснеет! – вскинулась Оливия-Энн. – Мерзавец. Десять лет назад Джуди еще в кино не снималась.

За свои пятьдесят два года Оливия-Энн не посмотрела ни единой кинокартины (она нипочем не признается, сколько ей лет, однако я навел справки в Монтгомери[6], где в капитолии штата охотно предоставили все интересующие меня сведения), но зато выписывает восемь киноальманахов. Если верить почтмейстерше Делэнси, никакая другая корреспонденция (бесплатные каталоги не в счет) на этот адрес вообще не приходит. Вдобавок я заметил у тетки нездоровое увлечение Гэри Купером[7]: сундук и два чемодана, набитых его фотографиями, говорят сами за себя.

В общем, встали мы из-за стола, а Юнис, доковыляв до окна и взглянув на персидскую сирень, говорит:

– Птицы устраиваются на ночлег – пора и нам на боковую. Ты, Мардж, ложись у себя в комнате, а для этого джентльмена мы раскладушку поставили на задней веранде.

Не меньше минуты ушло на то, чтобы переварить слова этой старой грымзы.

– А что, осмелюсь спросить, мешает мне лечь с законной женой? – начал было я.

Как тетки разорались!

У Мардж – тут же истерика:

– Хватит, хватит, хватит! Я так не могу. Ступай, пупсик, ступай и ложись, где они говорят. А завтра посмотрим…

– Готова побиться об заклад, девочка наша не такая уж и дура, – заключила Юнис.

– Бедняжка, – засюсюкала Оливия-Энн, обняла Мардж за талию и прижала к себе, – бедняжечка, такая юная, такая невинная. Пойдем и хорошенько выплачемся на груди у Оливии-Энн.

Май, июнь, июль и большую часть августа я ютился и жарился на этой проклятой задней веранде, без полога, без навеса. А Мардж – она даже и рта не раскрыла, чтоб за меня вступиться, ни разу! В этом районе Алабамы достаточно болотистая местность и полно комаров, да таких, что и буйвола сожрут, если тот на миг утратит бдительность; добавьте к этому опасных летающих тараканов и стада огромных крыс: запряги таких в телегу – они ее до Африки допрут. Эх, кабы не малыш Джордж, я б уже давным-давно сделал ноги по пыльной дороге. Заметьте: с самого первого вечера я и пяти секунд не провел наедине с Мардж. Не одна старуха, так другая постоянно таскается за ней как пришитая, а на той неделе они чуть с ума не сошли от злости, когда Мардж заперлась у себя в спальне, а меня не могли доискаться. На самом деле я всего-навсего наблюдал, как негры прессуют хлопок в тюки, но потом нарочно дал понять Юнис, что мы с Мардж кое-что себе позволили. И после этого случая они подрядили надзирать за нами еще и Блюбелл.

И за все это время – ни цента на сигареты.

Юнис изо дня в день проедает мне плешь разговорами о работе.

– Почему бы, – вопрошает, – этому мелкому безбожнику не найти себе честный заработок?

Как вы уже могли заметить, она никогда не обращается ко мне напрямую, даже когда я оказываюсь наедине с ее величеством.

– Родись это ходячее недоразумение мужчиной, оно бы попыталось самостоятельно прокормить нашу девочку, а не набивало бы себе брюхо чужими припасами.

Полагаю, вам следует знать, что в течение трех месяцев и тринадцати дней меня держат исключительно на холодном батате и ошметках каши; я уже дважды ходил на прием к доктору Картеру. Однако он затрудняется определить, есть у меня цинга или пока нет.

А что касается работы, хотел бы я посмотреть, как человек моих способностей, да еще с опытом работы на завидном месте в универмаге мелкооптовой торговли, найдет для себя что-нибудь подходящее в такой дыре, как Адмиралз-Милл. Единственную лавчонку держит здесь мистер Таббервиль, который настолько ленив, что аж корчится при необходимости что-то кому-то продать. Имеется еще баптистская церковь «Утренняя звезда», но там уже есть проповедник, вредный старый говнюк по фамилии Шелл, которого Юнис однажды притащила домой, чтобы определиться на предмет спасения моей души. Я своими ушами слышал, как он ей заявил, что я потерян навсегда.

Впрочем, это еще цветочки по сравнению с тем, как Юнис задурила голову моей жене. Она настропалила Мардж против меня, и столь коварно, что словами не передать. Дошло до того, что жена стала мне дерзить, но своевременно прописанные пощечины сделали свое дело. Еще не хватало, чтобы жена обращалась со мной без должного уважения!

Враги смыкают ряды: Блюбелл, Оливия-Энн, Юнис, Мардж и все население Адмиралз-Милл (342 чел.). Союзники: отсутствуют. Это по состоянию дел на воскресенье, двенадцатое августа, когда было совершено реальное покушение на мою жизнь.

Вчера при полном безветрии стояла такая жарища, что камни плавились. Катавасия началась ровно в два часа пополудни. Это я запомнил по той причине, что у Юнис есть ходики с нелепой кукушкой, которая ежечасно выскакивает наружу и пугает меня до полусмерти. Я никого не трогаю, сижу себе в гостиной: сочиняю песню и тут же подбираю на пианино, которое Юнис в свое время купила для Оливии-Энн, и в придачу наняла ей учителя музыки – тот раз в неделю перся к ним из Коламбуса, штат Джорджия. Почтмейстерша Делэнси, которая была со мной в друзьях, пока не решила, что поступает опрометчиво, рассказывала, как однажды учителишка вылетел из этого дома, будто за ним гнался сам Адольф Гитлер, без оглядки прыгнул в свой «форд» – и поминай как звали. В общем, сижу я себе в гостиной, никого не трогаю, и тут, даже не сняв с головы папильотки, вламывается Оливия-Энн и начинает орать: