Кто ты таков, ты знаешь сам давно;из дому выйти ты во тьму готов;где дом, там даль, а ночи все равно,кто ты таков.Глазами, не успевшими устать,когда переступаешь ты порог,воздвигнешь дерево, где тишь да гладь,где черный ствол под небом одинок.Так мир Ты сотворил, а мир велик;в молчаньи Слово затаило суть.Уверившись, что смысл его постиг,своим глазам позволишь отдохнуть.

Веянье апреля

Снова апрельский дух;жаворонки взлетелив небо, где плечам тяжел свет,а сквозь ветви уже виден день,чей в пустоте расцвел свет, —но после сумерек длительных и дождливыхсолнечно-золотаярань сквозь туманыпроступает, на фасадах зданий витая,где окна, как раны,открываются среди теней боязливых.Потом тишина. Без всякой отсрочкидождь сверкает на мостовой,и звук его живойвпадает в блеснувшие почки.

Два стихотворения к шестидесятилетию Ганса Тома

Лунная ночь

Такую ночь назвать негоже хмурой;южнонемецкий воздух при лунечасы роняет с башни в тишине,чтобы они тонули в глубине,а сторожа, фигура за фигурой,прошли, перекликаясь, в стороне,и скрипка зазвучала как во сне,напоминая вслух о белокурой.

Рыцарь

Едет рыцарь в панцире черном, стальном —навстречу любви и вражде.Все впереди: даль, дол за холмом,пиршества, прелести дам и дом,Грааль в награду, песнь за вином;в тысяче образов и в одномБог перед ним везде.Панцирь – тюрьма стальная, литая,узилище или обитель,где смерть сидит, мечтая, мечтая:где мой освободитель,чей меч – мои оковыради доброго деларазрубит, и вместо обновысвобода будет сначаладля скрюченного тела,чьи мышцы готовы:ах, как я бы игралаи пела!

Девичья меланхолия

Мой рыцарь юный предан мнепочти как древний стих.Приходит он, как по весневихрь налетает в тишине,уходит, как в голубизнезвон колокольный в стороне,где свет преображен.С глухой тоской наединеслезу в прохладном полотнеты прячешь: плач твой тих.Мой рыцарь юный верен мне,и он вооружен.Улыбкою при ясном днесияет он, и в белизнеслоновой кости, в тонком снеего черты, как свет в окнеморозном, жемчуг на стенеи при лунестраницы книг твоих.

О девушках

I. «Иные пролагают мечтами…»

Иные пролагают мечтамик темным поэтам путьи просят кого-нибудь,чтобы позволил взглянуть,как струны ладят перстами;но для девушек простыхмост к видениям не нужен;их улыбки – нити жемчужиннад серебром, украшающим пир;ими-то доступ и обнаружени к поэту,и в этот мир.

II. «Девушки! От вас одних поэты…»

Девушки! От вас одних поэтынаучились говорить о вас,находя не ваши ли приметыв звездах, предвещающих рассветывечностью, чей наступает час.Но пускай поэты молят страстно,знайте: как мольбы ни горячи,им вы уступили бы напрасно,ибо соблазняться вам опаснодаже тяжестью парчи.Пусть поэт мечтает о свиданьисо своей мечтой наединев сумрачном саду, где в тишинена скамье сидел он в ожиданьи,в комнате, где лютня на стене.Вас не ищет он средь лиц и звуков;дорожит он сумраком дорог,так же безнадежно одинок,светлой не застав под сенью буков,рад к себе забиться в уголок.…И ему противны голоса,вечно доносящиеся хоромиз толпы, где слишком многим взорамваша подвергается краса.

Песнь изваяния

Кто любит меня любовью такой,чтоб жизнью не дорожитьи утопиться в пучине морской,чтоб каменный мой разрушить покой,лишь бы мне жить, жить?..Где кровь моя? Камень мне надоел,гнетущую тишь храня,а жизнь хороша, желанный удел.Где тот, кто настолько смел,чтоб разбудить меня?Пусть будет мне жизнь золотая данав изобилии благ…Буду плакать одна,над морем вечно грустна;хоть моя кровь хмельнее вина,но не отдаст морская волнатого, кто любил меня так.

Сумасшедшая

Думает что-то, что-то тая…Ты кто такая, Мари? Я королева, вот кто я! Предо мной на коленях замри!Плачет она: я была… была…Кем ты была, Мари? Я дочь ничья, ни двора ни кола. Вот и поговори!Так что ж, королева ты, сирота,вставать не велишь с колен? Меня морочила нищета, когда не ждешь перемен.Судьбу тебе удалось превозмочьскажи, с какого же дня? Ночь, ночь, всего одна ночь, и все узнали меня. Я вышла, и что же, ты посмотри: на струнах улиц одна я вся Мари, изнутри, изнутри, в танец вовлечена.Прижаты люди к стенам давно,так что не оторвать,и лишь одной королеве данона мостовой танцевать.

Любящая

Вся струюсь, и нет со мною сладу.Пальцы рук моих обреченыупускать меня, мою досаду,и сквозь эту мнимую преградутяга не с твоей ли стороны.Эти дни, когда, меня тревожа,молча шло одно, как я одна,с чуткой тишиною камня схожа,под которым плещется волна.Но как только мною завладелипервые весенние недели,отпадать от года мне пора;нечто теплую мою истомув руки отдает ему, чужому,кто не знал меня еще вчера.

Невеста

Любимый! Окликни меня, я одна,я давно у окна, ты меня пожалей.Средь платановых старых аллейвечер давно погас,и пусто сейчас.А если не хочешь ты в дом со мной,на ночь со мной вселиться,придется мне броситься в сумрак ночной,в сад, чтобы с темной голубизноймне слиться…

Тишина

Слышишь, любимая? Поднял я руки…Шорох среди тишины.Жест одинокий… Но если не звуки,шорохи разве тебе не слышны?Слышишь, любимая? Вместо зовашорох ресниц, затаивших свет.Слышишь, любимая? Поднял я сновавеки, но тебя нет.Движений моих отпечаткив шелковой тишине зримы;неповторимы тревог моих складкина занавеси, уходящей вдаль.Звезды вдыхаю, вбираюв себя.Запахи пью, как вина,вижу я близ притинаангельские запястья;и ты едина со мною, мыслю тебя,но где же ты…

Музыка

Что ты играешь, мальчик? Песнь одна,что бы сады, повеяв, ни внушали.Что ты играешь, мальчик? Не душа литвоя в стволах сиринги пленена?Зовешь ее, томящуюся в звуке,как в одиночной камере тоски;пусть жизнь сильна, сильнее песня в муке,и слезы упоительно близки.Верни в молчанье душу, чтобы простоютиться ей в текучести безбрежной,где снова роскошь радостную ростане укротить игрой твоею нежной.Она померкла, но еще цела.Что ты наделал, юный расточитель?Подрезал песней у нее крыла,чтоб залететь на зов мой не моглако мне в мою веселую обитель.

Ангелы

Их души – свет неокаймленный,устали певчие уста;сон – грех для них преодоленный,тем соблазнительней мечта.Почти похожи на сигналы,они молчат средь Божьих рощ,включенные, как интервалы,в Его мелодию и мощь.Но крылья их за облаками,где с ними ветер-лития,пока ваятель Бог векаминеобозримыми рукамилистает Книгу Бытия.

Ангел-хранитель

Ты простираешь крылья исполинасвои, ты птица. Я тебя позвалнемыми жестами, когда пучина —твое прозванье, в темноте провал.Ты тень твою в ночи мне даровал,сна моего защита и причина;ты свет во мне, – я рамка, ты – картина, —дополненный сиянием Начал.Как бы тебя назвать мне, ты – вершина!Губ стынущих моих ты не отринь;вся жизнь моя – убогая руина —для красоты твоей, аминь.Меня ты вырвал из угрюмой славысна моего, в котором глушь могил;ты в страшных сновидениях сквозил,избавив сердце от ночной потравы,и ты меня, как стяг своей державы,на высочайшей башне водрузил.И если для тебя людские нравы —мелодии, меня ты погрузилв них, в чудеса: и в розы, и в дубравы,где пламенем своим ты мне грозил.Его ты разве не отобразилв седьмой, последний день с первичным светом,который на крылах по всем приметами у тебя…Велишь спросить об этом?

Мученицы

Вот мученица, чью девичью жизньпресек топор,ей шею ожерельем одарив,изысканным, чей заалел извив,как первый в жизни праздничный убор,но украшеньем этим не горда,она улыбку спрячет со стыда.Спит старшая, а младшая сестрица,принявшая безропотно судьбу,и камень, и пробоину во лбу,старается обнять ее за шею,«Покрепче», – говорит во сне девица;меньшая молча к старшей льнет на грудь,чтобы в ее рубашку лоб уткнуть(лоб мечен камнем, он, разящий, с нею),рубашка же, как парус, на ветру,дыхание сестры хранит сестру.Так длится час, им вечностью светя,и обе святы: дева и дитя.Шелк белый душ запутан общим свойством;пока еще дрожат в безвестном сне,уже томимы тайным беспокойством,робеют перед будущим геройством,которое грозит им в тишине.Представь себе: они с постели встали,от сновиденья лица как в тумане,но поутру соседи-горожанена них оглядывались бы едва ли;ни ставен стук распахнутых оконныхне настораживал бы ни на миг,ни шепот кумушек неугомонных,ни даже в подворотнях детский крик;не думали ни о каких поблажках,издалека заслышав некий зов;и как на праздник шли в своих рубашках,еще без мученических венцов.

Святая

Народ страдал от жажды, лишь девицане знала жажды, но явитьсямог ей одной спасительный родник;а все еще лоза не шевельнулась,недвижная среди недвижных скал,и дева вспомнила, как содрогнуласьвчера, когда с больным переглянуласьребенком: он от жажды умирал.И не могла лоза не наклониться;как зверь, который шел на водопой,почуяла, где тайная криница:и в жилах кровь и под ее стопой.

Детство

Страх длительный, мучительнейший срок,когда я средь предметов затхлых в школебыл одинок – о время странной боли, —но и потом на улице, на воле,там, где фонтаны тяжесть побороли,в саду, где брезжит мир больших дорог,я в платьице, как девочка, – предлогдля зависти к другим в случайной роли;о как я, привыкая к странной боли,был одинок!Ловя вдали обрывки мнимой сути,я всматривался в толчею распутий,в мужчин и в женщин, в женщин и в мужчин,среди детей, среди собак один,среди домов и повседневной мути,тревога, бредни с приступами жути,о глубь глубин!Мяч, обруч… Игры в замкнутом движенье,в саду, где блеклый лист вот-вот вспорхнет;гоняться друг за другом в окруженьеугрюмых взрослых; кто со мной шагнетвглубь вечера и, вызвав напряженьевсех чувств моих, домой меня вернет?О ускользающее постиженье,о страх, о гнет!А серый пруд, где парус шхуны мнимойсопутствовал игрушечной страде,но настоящим парусом гонимовоспоминанье при чужой звезде,а маленькое все еще хранимолицо, быть может, в сумрачной воде;со всею жизнью, детство, ты сравнимо,но где ты, где?

Из детства

Тьма в тихий дом вошла благополучно,где притаился мальчик, и, как сон,мать в комнату вошла почти беззвучно,в буфете лишь раздался тихий звон.А полумрак вошедших выдает.Поцеловала мальчика, спросив:«Ты здесь?» Рояль открытый был красивв присутствии неотразимых нот,среди которых для ребенка сеть,чтобы ему тем пристальней смотреть,как среди материнских пальцев палецбрести в метель готов, с кольцом скиталец,по белым клавишам и впредь.

Мальчик

Хотел таким же быть я, как и те,на диких лошадях под небесами,где с веющими схожи волосамиих факелы на бешеном ветру.И у руля стоял бы я на лодке,во мраке ночи водружен, как стяг,один из десяти лихих вояк,и шлем на мне сверкал бы золотой,как и на них, враждуя с темнотой,и тот же шлем, когда бы рассвело,казался бы прозрачным, как стекло. —А кто-то дует близ меня в трубу,сгустив блестящий воздух, как настой,а мы объяты черной пустотой,изведав сновидение-судьбу.Коленопреклоненные дома,неотвратимый страх ночной погони;пространство ускользает, всюду тьма,и с шумом ливня мчатся наши кони.

Первое причастие

(Париж в мае 1903)

Причастницы проходят мимо в белом,а в зелени садов сквозит весна,и детство представляется пределомвчерашним: завтра новизна.Когда настанет в жизни перемена?Врасплох застигнет новый час, но пустьпроходит праздник, с ним одновременнатихонько наступающая грусть.Чтобы одеться в белое, вставали,и делалось на улице светлей,и церкви их шелками овевали,и свечи наподобие аллейвытягивались и торжествовалив глазах девичьих ярче и теплей.Стихало все, и раздавался хор:не купол, нет, сияющий простор,прозрачный дождь из облаков-соцветий,а под дождем белеющие дети.И, нежной белизной одарены,светились платья в колыханьи складок,стихия звезд и птиц, живых загадок:наследье баснословной старины.День был зеленый, синий, голубой:он веял также красным временами,пруд удалялся мелкими волнами,а ветер пел о том, как меж собойобщаются за городом цветы.Увенчанные вещи благодарнысиянью, чей целителен размах,и были в зачарованных домахоткрывшиеся окна лучезарны.

Вечеря

В смятении почуяв принадлежностьсвою к Нему, как Он им предсказал,они признать боялись неизбежностьразлуки с Ним: от них Он ускользал,охвачен одиночеством Своимпривычным, Сеятель трудолюбивый,перед Которым скорбные оливы,а также бегство тех, кем Он любим.Из-за стола, как будто нет оплотовдругих, свой хлеб насущный заработав,как стая птиц при выстреле со шкотов,на зов Его вспорхнув со всех сторон,тянулись руки, выводок дочерний,ища при этом выхода, но Оних всюду ждал, светясь, как час вечерний.

Первой книги вторая часть

Начинания

Невероятным охвачены взлетом,порой впадают в странные позы,слабым подобные водометам,деянья брезгуют вечным гнетом;об этих веселых силах отчетомтанцующие являются слезы.

Накликание сна

Упою тебя колыбельнойнескончаемой, чтобы мнес жизнью твоей сопредельнойи спросонья быть, и во сне;быть бы в доме мне одному,поскольку ночь холодна,и вслушиваться в тебя, и во тьму,и в мир, и в лес допоздна.Часы зовут, продолжая бег;дно времени там, где мрак;а снизу ходит чужой человек,чужих разбудив собак;так в тишине мой длится мотив;с тебя не спускаю глаз;ими ловлю тебя, отпустив,ночью в который раз.

Люди ночью

Ночью каждый из нас нелюдим;ночь меж тобой и соседом твоим,мрак непроглядный нем;и если в комнате свет зажечьв чаянье непредвиденных встреч,подумай все-таки, с кем.Страшно светом искажены,когда с лиц у них каплет свет,люди под гнетом ночной тишины,ты видишь в них подобье страны,где в массе различий нет.Стирает со лбов у них желтизнамысли, обрывки мглы;в глазах у них сумрачный блеск вина,руки у них тяжелыв беспомощном жесте, когда, таягруз привычных забот,каждый из них повторяет: «я»,а думает: это тот.

Сосед

Скрипка чужая! Ты слышишься мнекаждую ночь и в каждой странеиз комнаты или из подворотни?Один играет? Или их сотни?Неужто без твоей опекикого-нибудь в городе сквозь тьмуна дно давно зазвали бы реки,а ты слышна лишь мне… Почему?И неужели не по ошибкеслучайный мой сосед по квартирепеть велит постоянно скрипке:«Жизнь тяжелее всех тягот в мире!..»

Pont du Carrousel

Похож слепец, который на мосту,на камень межевой всегда на стражецарств безымянных, вещь одна и та же,а звезды набирают высоту,вокруг него явив свои часыструением блуждающей красы.Седой, недвижный вестник отдаленья,небытия темнеющий оплот,он в преисподнюю означил входдля мелкотравчатого поколенья.

Одинокий

Как мореход на берегах земли,я все еще чужой туземцам вечным;мне счесть бы дни застольем бесконечным,а для меня видения вдали.Мир моего касается лица,быть может, как луна, необжитой,а люди суетятся без конца,обжив слова своею суетой.Я взял с собой простые вещи в путь,вдруг показавшиеся стаей дикой;животные на родине великой,здесь от стыда не смеют и дохнуть.

Ашанти

(Jardin d'Acclimatation)

Не виденье дальнего пейзажаи не пляска смуглых женских тел,для которых платье – лишь поклажа.Не мотив, который долетелиз глубин, где кровь и где напевы(кровь для них при этом не предел),и не смуглые певуньи-девыс блеском глаз, похожих на клинки,вверенные страже королевы,не уста, где смех, а не зевки,разве только самопостиженье,от которого мы далеки.Как меня пугает их движенье!В клетке зверь верней себе и зорче;ходит он, как будто ворожит,и, всемирной не подвержен порче,видит вещи, но не дорожитон чужим, и, как бы ни пыталсяпламень свой таить он в тишине,со своей великой зверь осталсякровью только здесь наедине.

Последний

Мне дома родного не знать,как бы душа ни дрожала;прямо в мир меня матьрожала.Хожу я по миру, в мире стою;попробуй весь мир отбрось!Терплю мое счастье и боль мою,и то и другое врозь.Но не лишен я наследства:тремя ветвями мой род расцветал,семь замков – его судьба;но я со временем усталот моего герба.Весь мир приобрел я с детства,но дома нет у меня;с собой до последнего дняношу я все мои средства.Лишь тени паденийтам, где тишинадна;основа моих владений —волна.

Боязнь

Над блеклой былью леса птичий плач,бессмысленный над блеклой былью леса,и все-таки прорвался птичий плач,надрыв с недугом неудач,и небеса над блеклой былью леса,и ширятся они, вписавшись в крик,а вся земля – беззвучная причуда;великий ветер словно из-под спуда,бледна, тиха, спешит минута вдаль,и, кажется, с ней вещи нераздельны,которые для всех смертельны,кто хочет ввысь оттуда.

Жалоба

Ни звука в ответ,простор беспросветный.Звезды моей нет,все поиски тщетны.Тысячи лет мертвазвезда моя. Слышу словав проплывшем челне,жуткие были;дома часы на стенепробили.Туда я вернусь?Из сердца вон я рванусь,чтобы молиться,пока небо длится.Но одна из всех звездсохраниться должна,думаю, знаю,где эта одназвезда; и во мраке белэтот город, который целв небе на самом конце луча…

Одиночество

Как дождь над морем вечерами,так одиночество не за горами,клубящимися стелется парамии, не преминув небо заволочь,оттуда рушится на город в ночь.Дождь льет и не намерен прекращаться,когда к рассвету тянется округа,когда тела, готовясь распрощаться,ласкают с отвращением друг друга,и эта ненавистная потугаих заставляет спать в одной постели,и одиночество вместо купели.

Осенний день

Господь, пора! Пусть, лето проводив,на солнечных часах почил Ты тенью,вверь дуновенью даль просторных нив!Теплом последним одари сады,два лишних южных дня ниспосылая,чтоб, зрея, налились до урожаятяжелой винной сладостью плоды.О доме больше нечего мечтать,и одиночество непоправимо;читай, пиши – все тщетно или мнимо,и только листья будут облетатьсреди пустых аллей неудержимо.

Воспоминанье

Ждешь одного и того же,как будто ты не один;могущественней и строжес проснувшимся камнем схожевторженье в тебя глубин.Золотятся предметы:с книгами кабинет,в дальних странах рассветы,платья или портретыженщин, которых нет.И чувство, что нет исхода:при всех минутных дарахминовавшего годаобраз, молитва, страх.

Конец осени

Я с некоторых порповсюду вижу сценывнезапной перемены:где зори, там разор.Преобразился сад,где сплошь одни утраты:уже не желтоватый,а желтый весь распад,и явлен мне простор.Всмотрюсь я в неизвестностьалеющих аллей,и мне подскажет окрестность,что небес повсеместностьнад морем тяжелей.

Осень

И падает, и падает листва,как будто облетает сад небесный,и падает земля сквозь даль ночную,отпав от звезд, срываясь в тьму сплошную,где вечно одиноки существа.Не удержать нам собственной руки;мы падаем, как этот мир падучий.Но держит Некто нежный и могучийнас на руках паденью вопреки.

На краю ночи

В комнате и за стеноюне знающая лучадаль, и над ней, ночною,я натянут струною,вибрируя и звуча.Множество тел скрипичных —вещи; во сне – напев:женский плач в безграничныхпространствах и тайный гневиз рода в род;зазвенев,серебро моих нотнависло над каждым предметом,а среди них тот,кто привлечен светом;и, пока я не исчезнув бывшем небе, где следмоей танцующей трели,через щелибудет в безднупадать свет.

Молитва

Ночь тихая, в твою цветную ткань,где красное лишь в сочетаньи с белым,включи меня в твою родную ткань,чтобы я в сумраке слиянье с целымизведал и единое во многом,чем ты влечешь меня, когда подлогом,играя, дразнит слишком яркий свет.Но как с предмета на предметперемещающиеся со скукиглаза поднять? Подумай, разве руки —не вещи средь вещей, как и лицо,и пусть кольцо (хоть не секрет:на пальце у меня все тот же свет)совсем простое – признак недотроги,что, если две руки – как две дорогии в сумраке, быть может, перекресток?

Продвижение

Отчетливей слышны во мне глубины;при этом даль меж берегами шире,родней и ближе мне все вещи в мире,где, кажется, наглядней все картины,и с Безымянным дни мои едины;так мысленно под сенью туч свинцовых,я, спутник птиц, взлетел с ветвей дубовых,а на пруду средь вод, застыть готовых,идет ко дну, как рыба, мой порыв.

Предчувствие

Я словно знамя, когда вокруг меня дали.Чаю ветров, чтоб они меня угадали,а внизу вещи и среди них потери;двери закрыты тихо, в каминах тишь.Окна еще не дрожат, и пыль тяжела.Но я уже знаю бури, я как море, вдали скала.Простираюсь, и западаю в себя ради моих же глубин,и ввергаю себя, так как я один,в бушующий вихрь.

Вихрь

Вихрем гонимы тучи к ненастьюнапастью,дикой стодневной властьюнад единственным днем.Чувствую, гетман, как был тяжелтвой путь; казаков из родимых селты волей своею велк властелину;твою упрямую шеюощущаю, Мазепа.И я захвачен скачкой шальною;дымится конский круп и подпруга.Исчезли вещи, скрылась округа,лишь небеса видны надо мною.Сумрак небесный глубок и долог,но и сквозь этот клубящийся пологнебо лучится;мои глаза – пруды на равнине,все остальное в них понынемчится.

Вечер в Сконе

Как парк высок! Он в сумерках как дом.Я вышел на равнину, а кругомпростерся вечер. Ветер вместе с ними облака… Они всегда иные,где мельницы маячат ветряные,медлительные на краю небес.Я вещь. В Его руке я не исчез,хотя я меньше всех вещей. Взгляни:Что это, небо? В синеве однитеснятся облака. Они все чище,но также белизна в Его жилищеи седина тончайшая в тени,в мерцаньи теплом, в блеске красноватом;все тихим завершается закатом.Так никнет солнце.Но ему сроднии творчески подвижные пороги,прологи к бытию, его отроги,высоты дальних гор, где звезды встали,и настежь вдруг врата в такие дали,где были разве только птицы…

Вечер

Для вечера одежды как туманы;переменяют их ему леса;смотри: с тобою расстаются страны;та падает, а эта – в небеса;оставленный, живешь небезупречно,лишь дом темней, где ты со всеми врозь;ты даже не уверен в том, что вечнои что в ночи звездою вознеслось.Оставленный, в запутанной судьбе,таишь ты жизнь, чтобы пугливо зрелав пределах мысли и в границах тела,то камень, то созвездие в тебе.

Неминуемый час

Тот, кто теперь плачет где-нибудь,просто теперь плачет где-нибудь,плачет обо мне.Тот, кто теперь смеется в ночи,просто теперь смеется в ночи,смеется надо мной.Тот, кто теперь идет где-нибудь,просто теперь идет где-нибудь,идет ко мне.Кто теперь при смерти где-нибудь,просто при смерти где-нибудь,тот глядит на меня.

Строфы

Он тот, кто в руки всех и вся берет,и как песок, сквозь пальцы мир струится,а сколько королев пред ним роится,и в мраморе он высекает в беломкрасавиц, им даруя королей,созвучье, оказавшееся телом;в одном и том же камне жизнь целей.Он тот, кто в руки всех и вся берет,играть готовый ломкими клинками;немало крови в жилах утеклос тех пор, как наша жизнь – его село;не думаю, чтобы он делал зло,но злыми он ославлен языками.

Второй книги первая часть

Инициалы

Всем красоту свою ты вверьбез слов и без расчета.Молчишь. Но так же, как теперь,не понесет она потерьот своего полета.

Благовещенье

Слова ангела

От Бога так же далека,как все мы далеки,знай, что свята Твоя рукавсем далям вопреки;Ты благодатнейшая рань,Пречистая Жена;я день в росе, Тебе я дань,Ты древо. Ты одна.Сияющие тайники,как вихрь, я превозмог.Прости: мы все ученики,и я забыл урок.Он словно солнце знающий,чем живы времена.Смотри: я начинающий,Ты древо. Ты одна.Мои раскинулись крыла,как в доме потолки;моя одежда облеклавсе в доме уголки,как веянье в лесной тиши,при этом не видна.Я ветер. Мною Ты дыши.Ты древо. Ты одна.Все ангелы тревожны так,предвидя торжество;и все неосторожны так,что чают одного.И торжествуя, и скорбя,я буду видеть впредь,чему под сердцем у Тебяс Тобою вместе зреть.Ты дверь, в которую войдемс Тобой наедине;Ты слух для слов моих со днем,уже отчетливым в Твоемтысячепервом сне.И сам я беспримерногоосуществленье сна.Бог – свет. Слепит Он верного…Ты древо. Ты одна.

Три святых царя

Легенда

Когда Господня длань с высотсквозь отсветы зарираскрылась, точно спелый плод,чье семечко внутри,взошла звезда – смотри! —чей над пустынею восходувидели цари.Так три царя пустились встарьв путь за одной звездой;и справа царь, и слева царь,и здесь, и там земная тварь,а где-то хлев простой.И в этот Вифлеемский хлев,незримый до поры,на вороном коне воссев,вез некто, бдительный, как лев,звенящие дары.А справа был еще один,весь в золото одет;а слева ехал властелин,весь в серебре, что звонче льдинс ночных вершин,дин-дин, дин-дин;струясь в невидимый притин,дым голубел вослед.Переплывает синеву,звезда, смеясь, парит,и вот она уже в хлевуМарии говорит:Я их вела в ночной тенипод этот бедный кров.На них приветливо взгляни!Для них я словно зов.И пусть язычники они,не бойся их даров.У них двенадцать дочерей,а сына нет у них;так что Твой Сын для трех царейкак солнце ясное щедрей:Он царственный жених.Но я Тебе открою суть:Младенцу не бывать царьком.К Нему был долог путь.Назад не заглянуть,Бог знает, вдруг их царский домуже захвачен был врагом,и царства не вернуть.Пускай Твой Сын среди скота,Его согреет бык;меж тем, быть может, нищетапостигла сих владык.Как пастухи они в пути,что если без держав;их темноту Ты просвети,Младенца показав.Прошли они чужбинамипорадовать глазасмарагдами, рубинамии тут же бирюза.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3

Полная версия

Поздняя осень в Венеции

Другие книги автора