Стикс

Алисия Долуханова

Стикс

Холодный серый дождь молотил по невзрачному зонту со сломанной спицей.

"Ну и где она?" – Стикс дрожал всем телом, мысленно умоляя свою спутницу вернуться.

Потрёпанная папка с рисунками едва держалась в окоченевших пальцах. Он то и дело судорожно вытирал с тонкого пластика капли воды словно боялся, что небесные слезы просочатся насквозь и испортят рисунки.

Последний шанс. Из единственного на всю округу колледжа выгнали, на работе никому не нужен и его рисунки никому не нужны. Кроме нее. Она сказала, что он красиво рисует, обещала поговорить со своим директором, убедить посмотреть работы и вот уже полчаса как скрылась в двухэтажном сером здании. Или просто лгала? Стикс съежился ещё больше – не то от дождя, не то от осознания, что первый в его жизни друг за двадцать лет может вновь оказаться вовсе не другом. По обшарпанным стенам стекали потоки грязи, но воде не удавалось отмыть этот город. Ложь, предательство, ненависть здесь были нормой.

И всё же художник продолжал стоять у угла тупика, где она велела ему ждать. Что же ещё остаётся у таких как он, кроме надежды? Стикс почти уснул под монотонное бормотание дождя, окончательно замерзнув, и только автоматически продолжал стирать пальцем капли дождя с папки.

– Эй, как тебя там, Серёжа? – Девушка выпорхнула из здания, раскрыла стильный черный зонт с автоматическим механизмом и модельной походкой подошла к глухому тупику в котором велела спрятаться своему забавному знакомому.

– Стикс, – будто извиняясь, пробормотал художник.

Он и сам не знал зачем из раза в раз повторял всем и каждому имя, данное матерью. Всё равно его упорно отказывались называть так. Сначала смеялись и просили показать паспорт. Увидев в паспорте под блестящей голографической пленкой напечатанное "Стикс", плевались и обзывали родителей в лучшем случае наркоманами, а после продолжали называть любыми другими именами.

Художник давно устал спорить на эту тему или что-то доказывать. Только упорно повторял свое имя вслух, словно надеялся, что рано или поздно кому-то это надоест и имя запомнится.

– Ну хорошо, Стёпа, – она состроила недовольную мордашку.

– Стикс, – так же тихо отозвался он.

– Ой, да это не важно! – Кажется, ее безумно раздражало то, что новый знакомый не может просто смириться с тем, как она хочет его называть. – Слушай, меня повысили. Дали должность начальника отдела.

Стикс поднял голову, взгляд тёмно-синих глаз пробежался по растрёпанной прическе, криво застегнутой рубашке, раскрасневшимся губам, красному следу от нижнего белья на бедре ниже юбки.

– Поздравляю, – художник криво улыбнулся, не то из-за холода, не то из-за того, что ждал несколько иного от этой встречи.

– А, твои рисунки, – она отмахнулась. – Сегодня было много дел. Приходи завтра и надень костюм получше, а то уж больно на бомжа похож.

Она заливисто рассмеялась, глядя на его растерянное лицо.

Где ему взять костюм получше? Старая тонкая куртка, штопаная в трёх местах, футболка с облезлым рисунком, отцовские брюки, которые утащил с помойки и криво-косо зашил, да дырявые ботинки. Это и было лучшим из того, что у него есть. Можно, конечно, стащить костюм у отца ночью, но это грозило серьезными неприятностями. Но, может, стоит рискнуть?

– Я постараюсь найти, – наконец выдавил из себя Стикс.

– Ну вот и молодец, – она улыбнулась. – Мне пора домой, да и тебе тоже. Смотри не заблудись. И постарайся не проходить под окнами зданий. Кто-то может увидеть тебя и испытать глубочайшее отвращение. Фе. Не стоит заставлять людей испытывать такие чувства.

Она снова расхохоталась и развернувшись, лёгкой походкой ушла в сторону парковки. Потоки воды и ночной мрак быстро скрыли ее изящную фигуру из виду.

Стикс ещё долго стоял под дождем в темном тупике. В воздухе повис тяжёлый запах помоев, чьей-то рвоты и удушливый аромат ее пользованного тела. Унылый дождь всё также мрачно барабанил по зонту, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем художник успокоился и пошел домой. В голове не было никаких мыслей, только неуютная тяжесть и боль.

Грязные темные улицы не приносили никакого облегчения. Стикс с детства выучил, что в этом городе лучше не выходить наружу с наступлением темноты, но дома было не сильно лучше. В связи с этим единственное, что умел художник помимо рисования, – это выживать в аду. Нащупав в кармане мятую пятидесятирублевую бумажку, он остановился у старой палатки и купил на все деньги небольшой мешочек конфет.

Теперь можно и поторопиться. Дверь подъезда распахнулась без всякого ключа. Домофон давно был сломан, и никто не собирался его чинить равно как и менять давно разбитые местными лампы. В нос ударила вонь мочи, перемешанной с кислым запахом помоев и острым – рвоты. Стараясь не дышать, художник поднялся на второй этаж и аккуратно приоткрыл дверь квартиры.

В темном помещении смердело. Алкоголем, немытыми телами, табаком и черт знает чем ещё. Давно сгоревшая пыльная лампочка качнулась от сквозняка на грязном шнуре и Стикс почему-то подумал, что она похожа на висельника. Из двери напротив раздавался надрывный кашель.

Поспешно и по возможности тихо юноша прикрыл дверь, скинул ботинки и шмыгнул через коридор. Он отчётливо слышал, как на кухне рычит чудовище и истово молился всем известным богам, чтобы пьяный отец не заметил его возвращения.

Комната напротив была единственным местом во всей квартире, где было относительно чисто. Каждый день Стикс приходил сюда убираться. Пропускал пятна, не догадывался взять мокрую тряпку для пыли, но старательно выкидывал весь мусор и оттирал лужицы гноя вперемешку с кровью с пола. И каждый день эта мужественная женщина, его драгоценная мать, поднималась с постели и садилась на пол, чтобы сын мог перестелить белье.

Анастасия умирала. Разлагалась заживо где-то внутри. Врачи в местной больнице ничем помочь не могли, так что выписали женщину умирать домой. На путешествие в Москву, как им советовали, денег не было. Всё, что Стикс умудрялся как-то достать, уходило на выписанные старым доктором дорогие лекарства, которые совсем не помогали. Таблетки были страшно горькими, поэтому художник каждый вечер покупал на оставшиеся копейки самых сладких конфет.

– Мам, я вернулся, – он сел на колени возле кровати, взял больную за руку.

– Стикс, – женщина тяжело вздохнула, едва заметно сжала пальцы. – Как прошла твоя встреча с менеджером?

– Она… – чудовищным усилием художник выдавил из себя улыбку. – Она сказала прийти завтра. И я принес твои любимые конфеты.

– Вот оно что, – мать ласково провела рукой по его волосам. Кажется, всё поняла. – Что бы она тебе завтра ни сказала, помни: ты у меня самый лучший.

Она снова зашлась в жутком кашле, прикрывая рот салфеткой. Стикс только сжал ее руку и молчал, опустив голову. Его мысли были заняты очередными молитвами. Только не умирай. Только не сейчас. Только не сегодня. Никогда.

От подступивших слез грозовые небеса на потолке и штормовое море на стенах будто ожили, слились в единую картинку в тусклом свете настольной лампы. Три года назад, когда Анастасии стало совсем нехорошо и она перестала выходить из комнаты, неведомо как уговорила супруга купить сыну краски и большую кисть, чтобы он мог украсить комнату. Мать всегда любила грозу и море.

За окном раздался раскатистый голос грома.

* * *

Гром показался ей предвестником беды, когда Светлана уютно устроилась в собственной машине. Этот Стас какой-то совсем странный. Вместо того, чтобы по-хорошему уйти, когда она не вышла через пятнадцать минут, простоял под дождем как преданная собачка все полтора часа, пока она всячески ублажала генерального. Уж не подглядывал ли? Она поправила размазавшуюся помаду. Безусловно, никакого желания к приехавшему из Челябинска жирному борову не испытывала, но чего не сделаешь ради должности. Просто так повышение никто бы не дал, а тут такая возможность. Хорошо, что потливый козел повелся на уловки.

– Тебе непременно надо смыть его отвратительный запах, дорогуша, – пробормотала Светлана, поворачивая ключ в замке зажигания. – Да ладно!

Машина пару раз кашлянула и заявила, что они никуда не едут. Может попробовать ещё разок?

– Не может быть! – Света в ярости стукнула кулаком по торпеде и закурила.

Что-то надо было делать с этой чертовой машиной. Ну не идти же пешком как этот придурок. В их славном милом городке такая ошибка могла дорого стоить. Пальцы правой руки уже автоматически набирали номер знакомой автомастерской.

– Чё надо? – раздался в трубке грубоватый голос.

– Антон, это Света. У меня машина сломалась на парковке перед работой. Не заводится ни в какую. Сможешь приехать?

– Светка, ты сдурела?! Ночь на дворе, какое приехать? Меня по дороге четыре раза грабануть успеют, прежде чем я до тебя доберусь.

– А мне что делать?! Я же не могу на автобусе поехать или пешком пойти.

– А ты по-прежнему рассекаешь по работе в мини-юбке? – Голос приобрел сальные интонации.

– Разумеется, – Светлана постаралась придать своему голосу желание.

– Даже не думай. Тебя уже перетрахал весь город. Настолько второй сорт мне не интересен, – судя по звуку мужчина сплюнул. – Но попытка неплохая. За нее подскажу. Я могу тебе сходу назвать пяток причин по которым машина может не заводиться, но если тебе очень сильно повезло, то ты просто забыла вырубить музло и у тебя сдох аккум. Найди у кого прикурить и поезжай с миром.

– Антон, ну зачем мне искать у кого прикурить, если своя зажигалка есть?

– Машину, Света, не сигарету. И не вздумай кидаться с зажигалкой к бензобаку. Дура ебаная, – короткие гудки.

– Вот мудак! – она в ярости бросила телефон.

Ну и что теперь делать? Может, попробовать вернуться и попросить генерального подвезти? Если он, конечно, еще там. Подхватив сумку и зонтик, Светлана вылезла из автомобиля обратно под серый дождь и с яростью хлопнула дверью.

"Как жаль…" – будто простонало железо.

Всего несколько шагов отделяли ее от заветного здания когда возмездие настигло свою жертву. Глухой стук по черепу, разливающаяся боль и темнота. Светлана с трудом осознала, что ее куда-то тащат, больно схватив за волосы. Помутневшее сознание ухватило мгновенье, когда чья-то рука подняла с асфальта выроненный зонтик.

"Этот Саша. Всё из-за него," – с яростью подумала Света и отключилась.

* * *

Стикс отложил кисть, оглядел получившуюся картину. Что-то незримо напрягало в этой работе. Светлана спала на чем-то сером и грубо ворсистом, неудобно прижав локти к груди и колени к животу. Может стоило изобразить более широкий кадр? Пририсовать вокруг квартиру или ножки кровати. Почему она спит на такой грубой поверхности? Почему поза больше напоминает не здоровый сон, но скорее отключку от болезни или употребления веществ?

Художник перевел взгляд на мать. Наверное, он рефлекторно изобразил подругу в той же позе, что и больную женщину, спящую на его глазах каждый день. Честно говоря, никаких других спящих людей, кроме собственных родителей, к семнадцати годам он и не видел.

В гости никто не приглашал, девушки никогда не было, да и не то чтобы он от этого страдал. Зато страдал отец, который прямо заявил, что сын, не желающий смотреть ни на одну бабу, ему не нужен. Стикс не был уверен, что был нужен отцу и до того, но его мнения никто не спрашивал. Мать, тогда чувствовавшая себя куда лучше, потащила ребенка к врачу, и дело чуть не кончилось лишением родительских прав. Человек в белом халате страшно ругался: "Какого полового созревания вы хотите, если ребенок регулярно не доедает, подвергается воздействию табака и алкоголя?! Может, он ещё летать должен научиться?!"

Стикс плохо запомнил тот визит. Сразу по возвращении домой, узнав новости, отец вывел его на улицу и избил. То, что юноша в свои пятнадцать выглядит хорошо если на одиннадцать до этого эпизода никого не волновало, но молодой врач каким-то образом поднял бурю в маленьком городке. Несмотря на ухудшающееся самочувствие, Анастасия бегала по инстанциям, умоляя не отнимать единственного ребенка. Буря продолжалась ровно до того момента как история перестала быть обезличенной. Стоило полицейским и журналистам увидеть истощенного художника, как их энтузиазм утихал.

"Доктор наверное ошибся. Не стоит тратить на него время и средства федерального бюджета. Этот и так конченый," – эти и многие другие слова холодным пеплом падали в душу.

С тех пор минуло два года, за которые мать буквально сгорела. Это всё тот случай виноват. Если бы не та нервотрёпка, ничего бы не было.

Закусив губу, чтобы не завыть, художник скорчился над рисунком, схватившись за голову.

Он не хотел такого для своей дорогой матери. Анастасия была светом в его темной жизни. Стикс помнил, как она увозила его загород и долго гуляла по яркому цветочному полю. Если бы не его, Стикса, несовершенство… Если бы только он смог тогда скрыть ото всех своё безразличие к продолжению рода.

В голову словно вонзились два раскаленных штыря. Как же больно. Как же… хочется спать. Зрение поплыло и женщина на картинке слабо дернулась во сне, сжала пальцы. Рядом кто-то застонал. Скомкав мозоливший глаза рисунок, художник отбросил его в сторону, уселся на пол, сложил голову на краешке кровати матери и, глядя на ее лицо, почти сразу же уснул.

* * *

Светлана застонала, дернулась и слабо сжала пальцы. Голова болела как на утро после хорошей вечеринки, где был далеко не только алкоголь. Она попыталась ощупать голову, но даже от этого лёгкого движения затошнило. Вокруг было темно, тесно и душно. Невозможность выпрямить ноги или хотя бы разогнуться корпусом накатила волной удушливой паники. С паникой тошнота стала невыносимой и ее обильно вырвало на собственные волосы. От досады она закричала и тут же скорчилась от нового приступа рвоты и поистине адской боли.

Неожиданно яркий свет хлынул сверху.

– Твою мать, слышь, лечило, ты бить поаккуратнее не мог? Она вся обблевалась! – Громкий голос резанул по ушам Светы и она заплакала.

– Я врач, змеюка подколодная. Лечилами будешь своих коллег называть, а у меня, между прочим, диплом о высшем медицинском…

Хвастливый тон сменился стоном и задыхающимися всхлипами.

– Не кукарекай, раз оказался у нас. Или думаешь, с нами прокатит так же как там? А?! Чё молчишь, светило?! Лампочка сдохла?! – Грубый голос ржавой пилой резал уши, но Света молча терпела, пытаясь зубами развязать узлы на руках. – Ах да, я и забыл. Там тоже не проканало, поэтому твоя же ссаная интеллигенция вышвырнула тебя на помойку, прямо в наши лапы.

Громкий выстрел резанул по ушам и Светлана завизжала, срывая голос.

– Ещё кто-нибудь хочет высказаться? – Поинтересовался приятный баритон. – Давайте. Сегодня право назвать помойкой организацию имеет каждый. Нет? Никто? Ну что ж…

Шаги приблизились.

– Отмойте ее и отведите в положенный номер, – в голосе проскользнула усмешка. – Доктор, у вас есть два дня, чтобы вылечить пациентку. Можете приступать сразу как только ее разместят со всем возможным комфортом.

– Н-н-но у меня здесь даже оборудования нет, а если у нее гематома…

– Доктор, – голос стал совсем мягким, почти нежным, – ну разве я похож на человека, который разбирается во всех этих ваших аппаратах? Раньше ведь и аппаратов этих не было, а как-то лечили. Повторюсь – мне нужно, чтобы больная через два, максимум три дня перестала быть больной. Какими путями вы этого достигните, мне совершенно не важно. Единственное условие – никто из вас отсюда не выйдет, и никто сюда ничего не привезет. Это понятно?

– Но это невозможно! Даже при простом сотрясении…

– Я спрашиваю ещё раз. Это понятно?

Слабый хрип изобразил что-то утвердительное.

– Вот видите, – рухнувшее на пол тело мягко плюхнуло, и Света внезапно подумала, что врач был очень жирным. – Со мной очень легко договориться. Чего встали?! Работать, уроды!

Уроды схватили ее под руки и выволокли из багажника. Светлана попыталась снова завизжать, вырваться, но получилось только обвиснуть на руках у бандитов и хрипло засипеть. От обиды она снова заплакала. Мутные капли соплей повисли из носа, раскачиваясь в такт шагам носильщиков.

Яркий свет продолжал бить своими плетьми ее несчастное тело. Светлану тащили, ухватив под мышки, двое. По огромной территории парковки, по темному коридору, мимо пустого грязного зала. Вырываться было бесполезно. Она сдалась ещё в момент когда ее руки обхватили, словно тисками сдавили, огромные волосатые пальцы. Оставалось только плакать и скулить, но на мучителей это не производило никакого впечатления.

Наконец движение остановилось. Свету грубо швырнули на пол душевой кабинки, включили воду и закрыли дверь. Вымотанное тело судорожно дернулось, рванулось наружу, восприняв струи воды за казнь утоплением. Голова вспыхнула от боли и желудок снова содрогнулся в спазмах.

Света обиженно всхлипнула. Да сколько же она сегодня съела? Неужели ещё не всё, что можно было, вышло наружу?

Дождавшись окончания приступа, замерла и неуверенно протянула руки к льющейся сверху воде. Кем бы ни были эти люди, в каком бы ужасном положении она ни оказалась, выбираться из него, будучи заблеванной, всё же противно. Так почему бы и не отмыться, раз дают такую возможность.

На полочке в кабинке обнаружился полный набор. Странно. Эти остолопы вряд ли знают что такое кондиционер для волос. Света сама заказывала такой из Москвы. В магазинах продавался только дешёвый фруктис три в одном: для волос, лица и жопы, как его в шутку называли те, кто хоть сколько-нибудь соображал в уходе за собой. И всё же сейчас перед ней точно стояли нормальные средства.

Стараясь не шевелить головой, она дотянулась до полочки. После такого стоило как минимум отмыть волосы. В идеале почистить зубы, чтобы смыть кислотный болезненный налет. За пузырьками со средствами для волос обнаружилась и зубная щётка с порошком в баночке. Светлана поморщилась. Ну кто в двадцать первом веке покупает зубной порошок? Впрочем, за неимением лучшего…

Она нервно глянула на закрытую дверь душевой. Где те люди, что притащили сюда? Что они задумали? Для чего похитили? И не ворвутся ли сюда как только она стянет мокрые тряпки?

Трясущимися руками Света приоткрыла дверь кабинки. Никого. Только стопка чистой одежды на табурете возле раковины и пристроенные сверху фен и расческа. Всё более странно.

Тихо задвинув дверцу обратно, Светлана открыла бутылочку шампуня. Для осветленных и крашенных. Схватили первый попавшийся или следили за ней? Попытка понять что происходит, привела к новому приступу тошноты. Надо… Постараться не думать. По одной задаче за раз. И текущая задача – смыть с себя рвоту. Всхлипнув от накатившего ужаса и обиды, Света выдавила на ладонь немного шампуня.

* * *

Каким-то чудом Стикс умудрился проснуться на рассвете. Возможно, всему виной дурные сны о падающих сверху теплых каплях, в которых почему-то чуть не захлебнулся. Распахнув глаза, он не шевельнулся и изо всех сил прислушался. Наверное, так же прислушивается мышка прежде чем выползти из норки навстречу своей смерти. Идея украсть костюм у отца не вызывала у него должного чувства вины, но была почти смертельно опасной.

В квартире стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием матери. Пора?

Стараясь не шуметь, художник встал, дождался, пока онемевшие ноги перестанут подгибаться при любой попытке пошевелиться, и тихо прокрался к двери. Приоткрыл ее и снова прислушался. Кажется, спит. На цыпочках Стикс вышел в коридор. На старом паркете советских годов существовали строго определенные места, куда можно было наступать без скрипа и за долгие годы он выучил их все. Правда, обычно художник лишь выскальзывал за входную дверь и скрывался на улицах. Никогда прежде он не пытался проникнуть в логово чудовища, а потому наступать приходилось кошмарно медленно.

Коснуться голой стопой пола, осторожно начать переносить вес, так же медленно и осторожно убрать ногу, если под пальцами чувствуется, как дерево уходит вниз не совсем плавно и мягко, а словно с пока не слышимым, но ощущаемым треском. Если бы его спросили, Стикс ни за что не смог бы внятно объяснить, что именно чувствует.

Долгих пять минут ушло на то, чтобы преодолеть несчастные три метра и оглядеться. Тяжёлые старые шторы почти совсем не пропускали солнечный свет, и темная комната казалась чьей-то пещерой. Завалы мусора создавали дополнительное препятствие на пути к старенькому шкафу, у которого наверняка скрипят петли. На продавленном почти до пола диване лежал страх и ужас, приходящий к Стиксу в ночных кошмарах. Крепко сбитый мужчина со следами давних и чрезмерных возлияний на лице спал на удивление тихо.

Художник в ужасе одернул себя. Где-то в глубине души мелькнула надежда, что тиран наконец-то умер, смешанная с желанием подойти и проверить пульс спящего, чтобы в случае надобности вызвать скорую.

"Я пришел сюда с одной задачей, с ней и уйду."

Сердце бешено колотилось от страха, собственное дыхание казалось слишком громким. В крайнем случае, схватит костюм и убежит. Щуплое тело гораздо быстрее, чем тяжелая туша отца.

То и дело замирая, Стикс все-таки пробрался к шкафу. Потная ладонь легла на круглую ручку. Надо было заскочить на кухню. Вчера тиран наверняка готовил себе еду. Почти наверняка – яичницу, а значит на сковородке осталось хоть сколько-нибудь масла. Можно было бы смазать петли, но… Даже эти несколько метров были кошмаром в вечности, а если отец проснется, ничто не убережёт от расправы.

Зажав рот рукой, Стикс медленно и глубоко вдохнул. Надо приоткрыть шкаф хоть на сколько-то. Чуть-чуть. Только чтобы просунуть руку. Только бы перестать задыхаться от страха. Дверца медленно поползла вперед. Ледяной пот струился по загривку. Еще немного. Художник наконец смог просунуть запястье в небольшую щелку. Пальцы сжали плотную ткань пиджака.

Громовой всхрап. Стикс вздрогнул всем телом и осел на пол. Кажется, этот привычный, но внезапный звук вытянул из него все силы. Сердце забилось где-то у горла, истерично быстро отсчитывая секунды, словно не верило, что будет жить еще хотя бы минуту спустя. Чернота вокруг сгустила краски, лишая тех немногих очертаний, что были видны до этого.

Он не знал, сколько так просидел на полу, пытаясь бороться с окатившим ужасом. Не знал, насколько его тело похоже на окружающий хлам или на бьющегося в агонии обреченного. Спустя, кажется, вечность сумрачные краски и очертания наконец вернулись к захламленной комнате, и художник обнаружил, что, падая, ухитрился сдернуть вешалку с костюмом. Поборов желание вскочить и бежать, Стикс аккуратно свернул костюм, прижал к груди обеими руками и с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась будто он выпил не меньше бутылки вина.

Шаг. Другой.

Поскользнувшись на какой-то дряни, Стикс с грохотом растянулся на полу.

– Какого хера?! – Нечего было и надеяться, что отец продолжит спать после такого.

Не дожидаясь пока его схватят и изобьют до потери сознания, художник рванул вверх и вперёд. Он хотел выскочить за дверь, но другого шанса вернуться за рисунками не будет. Проклятье. А ведь мог подумать о том, что всё так выйдет и взять работы заранее.

Направо! Стикс вбежал в комнату матери, схватил папку. За спиной грохнула дверь. Зараза. Один шанс. Несколько прыжков до открытого окна. Ещё один – вниз! На краю восприятия вспышка. И ещё одна, но вполне реальная – от боли.

Кто сказал, что со второго этажа падать нестрашно, явно никогда не пробовал сделать это сам.

Грязная лужа плеснула во все стороны. На секунду Стикс подумал, что сейчас захлебнется в этой мутной воде, но страх – хороший помощник. Тело будто само поднимается на ноги, бежит вперед, скрываясь в вонючих подворотнях.

Спустя неведомо сколько художник наконец упал. Болело всё: сбитые об асфальт босые ноги, лёгкие, колени и ребра. Даже в висках противно пульсировала разогнавшаяся кровь. Стикс лежал на заблеванном асфальте и судорожно вдыхал смрад улицы.

Отец его убьет. Точно убьет. О чем он только думал, когда решился на такое воровство? Он же не может не вернуться домой. Его бедная мать без него долго не проживет. Возможно…

Сердце медленно успокаивалось, усталость окатывала волнами как чудно́е море, зато возможность забраться в собственную квартиру по решетке первого этажа начала казаться не такой уж бредовой. Возможно, не с первой попытки, но получится. Обязано получиться. А сейчас надо найти себе хоть какую-нибудь обувь, иначе Светлана скажет, что он похож на бомжа ещё больше чем в прошлый раз. Может, если хорошо поискать на помойке…

Серые небеса расцветились голубыми разрядами. В отдалении первым ударом апокалиптического колокола прокатился низкий рокот грома.

* * *

Неловко сбитый флакончик духов с грохотом покатился по кафельному полу. Дернувшись от громкого звука, Света наконец смогла натянуть узкое платье на влажную кожу, и замерла у двери. Мерзко принимать подарки от похитителей, но собственная грязная и мокрая одежда не вызывала ничего, кроме отвращения.