Дочки-матери

Ключ безуспешно ковырялся в замке, дверь не открывалась – Тамара ведь ее на защелку закрыла изнутри.

– Чай стынет, – вспомнила Тамара.

Пока Вика недоумевала, стоя за дверью собственной квартиры, почему это замок не поддается, Тамара проследовала в кухню, взяла двумя пальчиками крохотную чашечку с чаем и вышла в прихожую. Свет там включила. Отхлебнула чай, к замочной скважине нагнулась.

– Пришла? Блудница. А я тебе дверь теперь не открою! – громко выкрикнула она. – Где ходила, туда и иди!

Вика перестала копошиться ключом в замке и затихла.

– Тамара Никитична? – послышался ее удивленный тонкий голосочек. – Это вы?! Вы что, у нас? Откройте пожалуйста!

Тамара скривила гримасу и покривлялась у двери, передразнивая девушку. Отхлебнула снова свой чай. Улыбнулась.

– А вот не открою! – громко выдала она в замочную скважину снова. – Надо было дома сидеть, а не гулять по ночам с мужиками!

Тамаре очень захотелось посмотреть на выражение лица растерянной девушки, поэтому она метнулась в своем бледно-розовом халате к трюмо, что стояло в прихожей. Грохнула на него чашку с недопитым чаем и подпрыгнула обратно к двери. Она прильнула к глазку в двери и рот ее расплылся в гаденькой улыбочке до ушей.

Вика же пребывала в полнейшем шоке.

Она стучала кулачком в собственную квартиру и пробовала убедить Тамару открыть дверь:

– Тамара Никитична, это уже ни в какие ворота не лезет! Немедленно откройте дверь, иначе я буду вынуждена вызвать полицию! Это моя квартира, ничего не перепутали?

– Не вызовешь! – ухмыльнулась Тамара. – Сама виновата, я же говорила тебе, что на улице темно, надо было дома сидеть! Вот и стой теперь за дверью до самого утра! В следующий раз неповадно будет гулять!

Знала прожженная женщина, что такие благовоспитанные девочки-припевочки, как Вика, к самым крайним мерам (таким как полиция) прибегают лишь в исключительных случаях. Обычно эти "Вики" все проблемы пытаются решить полюбовно. Боятся обидеть. И потом, Тамара была полностью уверена в том, что девчонка не станет звонить своим родителям чтобы пожаловаться. Не захочет им отдых портить!

– Да что же это такое-то, Тамара Никитична! – снова безрезультатно попыталась повлиять на соседку Вика, – Не надо меня воспитывать у меня для этого есть моя мама!

Тамара прикинулась глухой и прильнула к глазку. Она ждала, когда наконец, начнется вторая часть ее "хитроумного" как ей казалось, плана.

Дверь квартиры напротив открылась и на лестничную площадку вышел Витька. (Сын).

– Вика? Чего кричишь? – услышала Тамара голос сына. – Что случилось!

– Да мама твоя, Тамара Никитична зачем-то заперлась изнутри и не впускает меня домой! – донесся и голос Вики.

– Ну… Бывает. У меня пока посиди. Чаю вместе попьем, – нашелся Витька.

– Нет уж, спасибо! – возмущенным тоном громко выдала Вика.

Тамара услышала цокот ее каблучков. Девушка убежала по лестнице вниз. Тамара только вздохнула тяжко.

– Ишь, гордая какая. Витька ей помощь предложил, а она нос воротит! Ничего, дожмем мы тебя, наша будешь!

– Что-ли выходи, мать! – пнул дверь Витя. Тамара открыла дверь.

– Вишь, странная она какая. Надулась, убежала. Не надо мне ее в жены сватать, – высказался недовольно Витя. – Как с такой потом жить? Она ж вон какая несговорчивая. Намаюсь!

– И то правда, – задумчиво произнесла Тамара.

***

Лексей постучал в дверь – та отперлась сама, приглашая его войти своим мягким скрипом.

Он и вошел, аккуратно сняв с ног калоши и поставив их у порога.

Сразу за дверью начиналась большая комната, огороженная белёной печкой из кирпича. Скамейки вдоль стен, на скамейках – вёдра, банки, разный хозяйственный "хлам" типа рабочих рукавиц и старых инструментов.

Эту избу Лексей помнил: когда-то в ней жили родители Любки-невестки. С тех пор в избе мало что изменилось: все те же старые скамейки и печь, все те же тканные половики на рыжем деревянном полу.

– Кирьян? – негромко позвал сына Лексей. Никто не откликнулся, поэтому он снова позвал:

– Люба?

– Спят они, деда! – выбежал к Лексею Колька, мальчонка лет пяти.

– Как спят, время-то уж одиннадцать? – удивился Лексей.

Мальчонка пожал плечами.

За печью что-то брякнуло, а потом загремели, падая на пол с громким грохотом то-ли крышки от кастрюль, то ли жестяные банки.. Лексей поспешил на шум и увидел второго мальчонку. Трехлетний Мишка был весь чумазый: в печку лазил, видать, испачкался. Лексей взглянул на печь и убедился в том, что так и было: дверца печи была открыта. Лексей и внутрь печи не поленился, заглянул: там лежала уже заготовленная кем-то скомканная газета, на полу возле печи – спички рассыпаны.

– Никак печь топить удумали? – строго поинтересовался Лексей у старшого мальчонки. Колька отвёл глаза.

– Яйца пожарить хотел.

Лексей только губы поджал.

– Мамка-то каши вам не сварила что ль?

Колька промолчал, только обиженно губы покривил, чтобы не заплакать.

– Ну собирайся, иди штаны надень, да пойдем к бабе в гости, – велел Кольке Лексей.

Пока старший мальчонка побежал искать штаны, Лексей подхватил младшего на руки и прошел в залу. Там встал у второй печи, прокашлялся для приличия и окликнул невестку:

– Любка? Пацанов не теряй, я их забрал если что. К нам забрал. Как проснетесь, приходите на обед. Бабка рагу с курицей готовит.

Дождавшись шумного вздоха и сонного "угу", Лексей вышел из залы на крыльцо.

Пока ждал Кольку, оглядел двор. Тот крапивой зарос, лебедой. Тут и там валяются старые колеса, дырявые вёдра, кирпичи да чурки. Видно, что нет в этом доме хозяйской руки и оттого так тоскливо стало старику, что хоть плачь!

– Деда, я готов! – крикнул Колька, выбегая на крыльцо.

Штанишки на нем старенькие, вытертые. На ногах сандали облезшие, большего, чем нужно размера.

– Пошли. Вот Маринка с Настёнкой обрадуются, – балагурил по дороге с детьми Лексей.

Не внуки они ему. Когда сын, Кирьян, с разведёнкой Любаней сошёлся, Лексей самый первый его от такого неразумного шага отговаривать кинулся.

– Она старше тебя! Неряха такая, с двумя детьми! Что ты в ней нашёл, не торопись, успеешь еще повстречать партию получше!

Но разве сын стал его слушать? Упёрся: «люблю» и все тут!

Практичная Фаина тоже сразу сыну указала на дверь:

– Если на ней жениться вздумаешь, к нам дорогу забудь! Мне такая невестка не нужна, так и знай! Не говори потом, что я тебя не предупреждала!

Кирьян мать послушал и к Любке ушел в чем был.

Тут надо сказать, что Любка – баба красивая. Интересная. Про таких говорят: все при ней. Что спереди как-надо выпучивается, что сзади. И главное, гармонично так, хоть и двоих в свое время, эта роковая соблазнительница местного пошиба, родила.

Гордости в Кирьяне оказалось мало: через пару месяцев он явился домой, как ни в чем ни бывало. Мать, выплакавшая за время его отсутствия, море слез, словами обидными в сторону сына больше не раскидывалась, но когда Кирьян отъелся-отмылся (из Любки-то хозяйка – никакая), то снова к Любе ушел.

Так и жил на два дома: поесть к родителям ходил, а за любовью и лаской женской – к Любе.

И даже как-то оговорился, что как только Любку разлюбит, так сразу и за ум возьмется: поедет в райцентр работу искать. А то лес валить за гроши на местного предпринимателя, заведующего лесопилкой, ему не нравится.

И все бы хорошо, да только пацанята у Любки шибко шустрые. Как прознали дорогу к «папиному» дому, так и начали бегать к «бабе» с «дедом». Фаина к Любкиным детям отнеслась терпимо: самое главное, что «профурсетка Любка» вслед за детьми к ней домой не заявлялась. Она вообще ни разу в Фаин дом носу своего не показала, чему Фая была рада.

Но вместе с тем, пацанята, Кирьяновы пасынки, стали наведываться к ним каждый божий день и это стало утомлять Фаю. У нее своих две внучки растут, не хватало еще и чужих смотреть. И Фая как-то не выдержала: самолично заявилась к Любке домой и отчихвостила невестку за то, что дети ее, беспризорно по всей деревне носятся.

– Как обезьянки они у тебя! Скачут, носятся как угорелые, ты бы хоть смотрела за ними, что ты за мать такая?

Дети, Колька и Мишка, заявляться домой к Фае и Лексею перестали, но тут восстал дед, Лексей.

– Чем тебе пацаны помешали? Пусть бы бегали к нам, ну и злая же ты, Файка! – начал вдруг он бухтеть.

– Ты не понимаешь! – стукнула кулаком по столу Фаина, – У этих бандитов малолетних, родная мать имеется! Вот пусть она сама за ними присматривает, вместо того чтобы парней соблазнять! Мало того что у меня сына отняла, так еще и своих детей мне подбросила – водись! Нашла дуру!

Лексей только головой покачал:

– Зря ты так! Дети тут ни при чем.

***

Как чуял Лексей: стал он наведываться к сыну, потому что к детям прикипел. И заметил Лексей, что живется мальчишкам Любкиным несладко: мать у них лентяйка, спит до обеда, дети сами по себе по дому неприбраному ползают. Не пахнет в Любкином доме уютом и пирогами, сыростью несет и безнадёгой.

Раз зашел рано поутру в невесткин дом Лексей, другой раз зашел, все понял. Большое сердце у немолодого мужчины оказалось, стал он забирать мальчишек с собой. Приведет в свой дом, за стол молча Кольку с Мишкой усадит, рядом с собственными внучками (Олеськиными дочками) и на недовольную Фаину лишь поглядывает.

Молчит Фая. Вздыхает только, да детям еду накладывает.

– Что ты делаешь, старик, – начинает она иногда ворчать мужу, – Нельзя к детям этим привыкать. Кирьян сказал, что все-равно скоро от Любки уйдет. Ох, горе-горюшко, что делать-то, как быть?..

Глава 4

Вика заявилась домой только спустя сутки. Тамара специально ее целый день у окна высматривала-поджидала.

– Ох, бесстыжая, ночевала то где? – ворчала она, глядя из окна на молодую соседку. – Порядочной была б, дождалась бы в конце концов, пока я успокоюсь, да дверь открою. Но нет! Нам же бежать надо, неизвестно куда!

По ее подсчетам, Вика должна была уже в лифт войти, поэтому Тамара быстро выбежала в подъезд, открыв нараспашку дверь в свою квартиру.

– Здрасьте, – себе под нос пробормотала Викушка, когда вышла из лифта. Она не смотрела на чудаковатую соседку Тамару, из-за которой пришлось по подругам пристанище посреди ночи искать.

Тамара встала: руки в боки.

– Ну и где ты ходила? Почему убежала? Ну пошутила я, обязательно было убегать? Попросила бы по-человечески, подождала бы, неужели бы я тебе дверь не открыла б?

– Все в порядке, Тамара Никитична, – торопливо заверила женщину Вика, – Мне нужно домой. Забудем вчерашнее. Оставьте меня в покое!

Девушка торопливо открыла дверь и скрылась в квартире. Однако не успела она включить в ванной воду, чтобы ванну набрать и прошла в свою комнату, чтобы халат взять, как из прихожей донесся голос Тамары Никитичны.

– Вик, я тебе расстегай несу! С мясом и яйцами!

Вика замерла с халатом в руках.

– Тамара Никитична! Что вы тут делаете?! – еле скрыв свое раздражение, вскрикнула Вика.

– О тебе забочусь, пока твои мама с папой отсутствуют! – улыбалась румяная, щекастая тетя Тамара. – Я ж раньше, помнится, когда ты маленькая была и в школу не ходила, потому что болела, также к тебе приходила. Проведывала и еду тебе носила. А как же, мы же соседи, надо помогать друг другу.

– Я понимаю, что соседи, – возмущенно произнесла Вика, – Но, если я закрыла дверь, наверное, нужно хотя бы просто постучать в дверь для приличия. Вы так не считаете? Отдайте пожалуйста ключ, я сама прослежу за цветами и порядком в квартире!

Тамара хитро улыбнулась, разглядывая потенциальную невестку.

– Как же я тебе ключ отдам, коль тебе доверия совсем нет? Мне может быть твоим родителям позвонить и доложить им о том, что ты дома не ночуешь, мужчин домой в их отсутствие водишь, а по ночам, вместо того чтобы спать, в подъезде орешь, буянишь, двери выламываешь. Ну и как тебе такой после всего доверять?

– Что?!

Вика раскрыла рот от удивления.

– Ничего! Ешь расстегай!

Тамара усмехнулась и гордо прошла к выходу. У двери обернулась:

– Если с сыном моим встречаться будешь, то так уж и быть, не скажу твоим родителям ничего. Не буду их огорчать!

Тамара Никитична прошла к себе в квартиру, и довольная уселась в кухне за стол.

– А еще приличной прикидывалась! – усмехнулась она. Отпила из блюдечка чай и довольно качнула головой, согласившись с собственными мыслями.

– И без косметики она, оказывается, не такая уж и красивая! Ничего своего то в ней нет! Вся красота оказывается, была нарисованная!

Обгадила, обругала и полегчало. Сразу так хорошо стало от мыслей таких!

***

Фаина пласталась у печи. Счастливая, довольная, она вынимала из нее пироги, какие с рыбой, какие с ягодами, был и курник.

За столом рядом уже сидел и трескал курник сын, Кирьяша.

– Кушай, кушай, сыночек, – ласково приговаривала Фая.

Фая ловко поддела деревянной лопаточкой очередной противень с печи и попыхтев, и побрякав, убрала лопатку, взялась за кочергу.

– А можно я с собой пирогов возьму? – с набитым ртом спросил Кирьян. – Пусть и Любка моя попробует, какие вкусные у тебя пироги, мать.

Женщина нахмурилась и отвернулась к печи.

– Не надо мою еду в тот дом таскать. Не нравится мне, что баба твоя сроду пирожка никакого не постряпает! Как с такой жить? Бросай ее, непутевую, другую еще встретишь, молодой, общих детей у тебя с нею нету, что тебя держит-то?

Кирьян выбрал из курника последние кусочки курицы, шумно вздохнул, облизал пальцы и отодвинул от себя тарелку со ставшим пустым, без начинки пирогом.

– Ничего ты не понимаешь, мать. Сама говоришь, молодой я еще, ну вот и рано мне семью заводить. А с Любкой можно и так пожить. С голоду не помру – у меня ты есть. Твоя еда – она самая лучшая. Поживу с ней пока не надоест и уйду, я ж мужик, ничего не теряю.

Фая замерла с кочергой в руках.

– Я ж не вечная. Вот как помру, что делать будешь? – заворчала она.

Кирьян махнул беззаботно рукой:

– Не переживай мать, сестер у меня целых две, буду по очереди к ним ходить. Накормят!

– Уйди ты! – в сердцах воскликнула она, – Сейчас как дам кочергой за такие слова! Разве можно так над человеком издеваться? Если Любку женой не считаешь, зачем тогда с нею живешь, ирод?

Кирьян снова нагло улыбнулся, отбежав от стола.

– Потому что наслаждаюсь ее молодостью и красотой! А ты мать, в наши дела не лезь!

Фая снова расстроилась. Строго взглянула на притихшую у стола старшую дочь, Олеську.

– Слыхала? Вот и мотай на ус, какие они все нынче продуманные, эти парни. Да что я тебе говорю, ты и сама это уже два раза поняла! Во поэтому я и говорю тебе: никуда тебя больше из дома одну гулять не выпущу! Доверчивая ты. Тебя такие как Кирьян, на раз-два вокруг пальца обведут и в очередной раз обманут!

Олеська учила младшую дочку, Маринку, лепить из теста махонькие пироги-плетенки. Заслышав слова матери, Олеська как обычно обиделась, уныло опустив голову и огрызнулась:

– Отстаньте вы уже от меня, мама! С Кирьяном лучше разберитесь! И за своей Юлей получше присматривайте!

– А что Юля? Юля – не ты, поумнее тебя будет! – спокойно заметила мать. – Ты за нее не волнуйся, она-то выучится и как положено, замуж выйдет с моего позволения. Ты о себе лучше бы подумала! Четвертый десяток пошел, а ты все под маминой юбкой жить собираешься! – повысила голос Фая.

Олеська рассердилась и чуть не расплакалась:

– Опять ты, мама, сама себе противоречишь! Сама же меня никуда не отпускаешь, свободы не даешь, так почто тогда попрекаешь?

– А ты мне не «тыкай».

Фая помогала как могла Олеське желанную квартиру в райцентре покупать. Обе женщины уже потратили кучу времени и нервов, чтобы поскорее подвести к сделке купли этого жилья и теперь Фаина отчетливо понимала, что рано ли, поздно, ли, но дочь все-равно уедет жить отдельно. Умом-то Фая понимала, что надо дочь с внучками отпустить в свободное плавание, но мириться с неизбежностью все-равно не хотела. Потому и ругалась с дочкой по пустякам. Любя таксзать.

Женщины перестали ссориться, когда в кухню заглянул Лексей:

– Ну полно вам ужо, ругаться-то. Бабка, доставай пироги, пацанята бегут!

Фая только вздохнула тяжко, взяв нож в руки, чтобы пирог разрезать.

– Охо-хо. Все люди как люди, а у нас как обычно, все наперекосяк!

Глава 5

– И чудненько, перестал этот нарцисс обихоженный к нашей Викуле ездить, – улыбнулась и подмигнула сыну Тамара.

Она сидела довольная у за столом у окна и наслаждалась лучами солнца, наслаждалась видом довольного единственного сына.

Сын, Витя, жевал пирожки. Вкушал, щурился от удовольствия, макал пирожок в сметанку и улыбался матери в ответ.

Нравилось Тамаре любоваться тем, как сын ест. Нравилось, что скатерть на столе чистенькая, беленькая, старательно ею, с крахмальчиком отутюженная. Не клеенка, а именно скатерть.

И посуда на столе хорошая – из настоящего белоснежного фарфору, да с синими гжельскими птичками.

И сметана настоящая, домашняя. Тамара по четвергам ее покупает у знакомой женщины, приезжающей с мужем из ближнего села. Магазинная сметана может, и вкусная где-то в магазинах есть, а только с домашней ей совсем не сравниться! Домашняя жирнее и сытнее, а магазинная будто кефиром разбавленная.

Однобокие мысли одолевали Тамару:

«А готовить-то Вика умеет хоть нет? С такими-то ногтищами как у нее, даже картошку толком и не почистить! Надо бы у Аньки-соседки все это потихоньку выведать: обучила ли она дочь готовить? Если не научила, то самой же и хуже: придется Аньке самой по первости помогать молодухе стряпаться! А то вот так вот отдашь кровиночку в чужую семью, а потом сиди и думай: голодает там сына, иль нет?»

Витя допил кисель и вытер рукой «усы» от киселя.

– Что сидишь? – пристала к сыну Тамара, – Я дорожку к девушке тебе прочистила от нежелательных элементов, теперь дело за малым осталось. Ты Вику на свидание пригласи! Сегодня же пригласи! Прямо сейчас! – сменился добродушный тон матери на сварливый.

Витя поморщился.

– Да ну эту Вику, мать. Я тебе такую Аллу приведу: увидишь, ахнешь от удивления. Вылитая ты в молодости! – засмеялся гаденько Витя.

– Не надо мне никакую Аллу! – испугалась, вздрогнув Тамара. – Хватило мне этой твоей Юли, из деревни, которая. Не женишься на Вике, значит ни на ком не женишься вообще! Так и знай! – пригрозила женщина. – Я квартиру эту на тебя потом не отпишу.

***

– Олеська, дочь, что-то шея у меня болит, давай помни-ка мне шею. – попросила Фая и Олеся с готовностью принялась разминать матери шею, встав сзади.

– Мам, тут такой шишак здоровенный. Твёрдый такой. Не поддается, у меня даже пальцы онемели его разминать. Давай я его скалкой лучше пораскатаю что ли?

– Не шишак это. Стехондроз. Давай скалкой, – кивнула головой Фая.

Внучка Настя сбегала в кухню, расположенную за огромной белой печью, и вынесла матери большую скалку.

– Бабушка, это горб, да? Горб? – затрещала девочка и Олеська цыкнула на нее, за спиной у матери.

Настенька отошла и стала таращиться на то, как мама-Олеся бабушке спину мнёт.

– Бабушка, смотри, а у мамы тоже такой-же горб растет! – не отставала языкастая девчушка и обе женщины: Фая и Олеська, тяжело вздохнули.

– А у меня тоже такой-же потом вырастет?

Олеся закусила губу. Похрустела своими широченными плечами.

– Настёнка, иди не мешай. Иди-ко вон лучше, с сестренкой на улице поиграй, – попросила она. – Иди говорю, не то получишь у меня!

Олеся была женщиной строгой и обидчивой. Не хотелось ей выслушивать от родной доченьки такие нелестные слова о собственной внешности, хоть и есть в тех словах правда. (А правда, как известно, глаза колет.)

Маленькая Настя обиделась тоже. Надулась и пошла к двери обуваться.

– А еще у мамы живот большой! – послышался ее обиженный голосок.

Олеся мрачно засопела за спиной у матери и только яростнее стала раскатывать той скалкой ненавистный холмик на спине матери.

Хлопнула дверь. Две женщины остались совершать странные действа в полутемной комнате.

– А ведь правда, Олеська, – выдала вдруг в мрачной тишине недовольная Фаина. – Я тоже заметила, что не следишь ты за собой. Фигуры у тебя совсем нет. Все висит и торчит, а походка – как у бабы Клавы-пингвинихи! Так ты замуж сроду не выйдешь, кто ж тебя такую возьмёт? Так и будешь на нашей с отцом шее сидеть до самой старости! Картошки надо меньше есть и булок, ты ж молотишь все, что не приколочено!

– Ну мама! – воскликнула недовольно Олеся, – Ты что меня, едой попрекаешь? Вечно только ворчишь и ворчишь, слова доброго от тебя ни разу не слышала! Сама катай свой скалку!

И убежала, отбросив кухонную вещь. Снова хлопнула дверь.

За шторкой на печи послышался шум возни и ворчливый голос Лексея прервал размышления Фаи.

– Зачем дочку обижаешь, старуха? Сама-то по молодости точно такая же была! Лицо рябое, сама в теле. И ходила «уточкой», вперевалочку. Забыла?

Фая встала со стульчика, нагнулась к полу, взяла валявшуюся на полу скалку в руки. Постучала ею по ладони второй руки, хмыкнула.

– Что-то разговорился ты, дед. А ну слазь с печки? Слазь говорю!

Лексей выглянул было, вытянув свою патлатую голову на тощей шее, между шторками и показал жене язык:

– Чтоб ты меня своей скалкой прибила? Не слезу! Лучше ты сюда, бабка, залазь!

– Что ж ты дразнишься, сыч старый? – заворчала негодующе Фая, – Я тебе покажу бабку! Думаешь, не залезу на печку? Возьму и залезу! Да я тебя оттуда чичас кочергой вышибу!

Ругались супруги любя. Столько лет бок о бок вместе прожили. Жизни друг без друга себе не представляли.

***

А в своем дому расхаживала вперед-назад недовольная Люба. Перед нею сидел "виноватый" Кирьян. Сидел, из спичек на полу домик складывал.

– Ты из меня все соки выжал! – громко ворчала Люба. – Зачем твои старики квартиру Олеське покупают, а не тебе? Ты же у них единственный сын! Или что, думают, что раз ты у меня живешь, то и не надо тебя жильем обеспечивать? Ну хватит! С меня довольно, я долго терпела, но дальше об себя ноги вытирать не позволю! Убирайся из моего дому! И чтоб глаза мои тебя больше не видели!

Кирьян продолжал складывать спички одна на другую.

– Тс-с-с, тихо, – попросил он, не глядя на Любу. – Не топай тут, ветер не создавай!

– Ах ты гад! – вызверилась Любовь. – Я тебя веником буду гнать!

– А если я уйду, то ты ведь одна с двумя детьми пропадешь совсем! – пробовал было договориться мирным путем со своей женщиной Кирьян.

Люовь разозлилась еще пуще прежнего.

– Без тебя как-то жила, и без тебя прекрасно одна проживу! Все-равно от тебя никакого толку мне нету!

Она топнула ногой и половицы скрипнули.

Домик из спичек развалился и Кирьян рассердился тоже. В сердцах смахнул спички с пола рукой.

– Чего тебе не хватает, Любка, чего? Живем как короли. Ты не готовишь, тебе не затратно, детские пособия копишь, покуда мы с детьми питаемся у моей мамки. Ты – на диете. Красота! Шмотки детям тебе сестра твоя из города присылает. Чего еще надо?

Люба скрестила руки на своей мощной груди.

– Я может, тоже хочу в райцентре жить! Чтоб в благоустроенной, как у вашей Олеськи квартире! Чтоб не приходилось с дровами и граблями больше никогда в жизни возиться! Иль я не заслужила такой жизни?

Кирьян покосился на женщину и снова упрятал глаза в пол.

– Так Олеська же за капитал материнский эту квартиру будет покупать. У тебя тоже капитал такой есть, могла бы и ты таку квартиру купить!

Люба задумалась. Глаза ее хищно сузились.

– Дак она еще не купила что ль квартиру-то?

– Не купила еще. Там просто хозяин квартиры сейчас выписывает какую-то свою дальнюю родственницу из этой квартиры. Как выпишет, так и купит Олеся квартиру.

Люба улыбнулась злорадно.

– Ах вон оно что. А нук узнай адрес той квартирки, может я ее у этого хозяина заместо Олеськи и куплю!

Кирьян уставился на нее во все глаза.

– Узнать то я узнаю. Да только если мамка с Олеськой про то, что ты у них из-под носа квартиру хочешь увести, на меня совсем рассердятся. А как я потом к себе домой кушать ходить буду?

Люба осерчала. Брови свои соколиные грозно сдвинула, губы поджала.

– Адрес не принесешь – на порог больше не пущу. Ступай! И без адреса не приходи, хоть какой-то шерсти клок с тебя будет, овца ты паршивая!

Глава 6

Анна с дочерью Викой лежали рядышком на большом кожаном диване. На лице и мамы, и дочери, толстым слоем была нанесена угольная маска. На закрытых веках – огуречные ломтики. Женщины релаксировали, лежа в расслабленных позах, слушали таинственные мелодии древних индийских мантр и изредка тихонечко переговаривались о своем, о женском.

Папа и муж семейства, Михаил, находился в соседней комнате. Он сидел в уютном глубоком кресле, перед ним на столике дымилась чашка с горячим шоколадом. Хозяин дома перечитывал томик Булгакова, задумчиво потирал переносицу и размышлял о чем-то, с мучительным выражением лица.