Парижская трагедия. Роман-аллюзия

Где-то вдалеке очередная капля воды гулко коснулась камня, и Джульетта пересохшим ртом попыталась сглотнуть слюну, но только боль, словно ножом по горлу, заставила ее сморщить лицо. Жажда. Жуткая жажда охватила изнемождённую девушку, и она поняла, что сознание покидает ее. Она собрала остатки всех сил и прошептала севшим от крика голосом:

– Воды. Пожалуйста. Воды.

Мгновение спустя дверь распахнулась, и на пороге показалось искореженное тело ее похитителя. Держа в дрожащей руке жестяную кружку с водой, горбун робко приблизился к решетке. Он осторожно поставил кружку на пол и аккуратно, будто боясь, что девушка откусит ему руку, двумя пальцами продвинул ее между прутьев решетки к пленнице. Едва прохладная жестянка коснулась ее пальцев, Джульетта села на колени и, схватив ее обеими руками, принялась жадно глотать воду, никогда до этого не ощущая, насколько у нее приятный вкус. Когда у человека не знакомого с лишениями, в одно мгновение отбирают все, он начинает ценить даже самые ничтожные и жалкие вещи и моменты, от которых в обычных условиях с удовольствием отказался бы. И именно это испытала Джульетта, впервые за долгое время одиночества, оказавшись в компании с уродливым горбуном.

– Спасибо, – тихо произнесла девушка, опустив свой взгляд и не решаясь посмотреть уродцу в лицо.

Горбун застыл от удивления, не ожидая услышать слова благодарности, и немигающим взглядом уставился на узницу. Он пытался что-то ответить, но получилось лишь невнятное хрипение. Джульетта силилась заставить себя посмотреть на своего похитителя, но отвращение к его внешности, перебарывало все ее благородные намерения, и они продолжали молчать друг напротив друга – она, глядя в пол, а он – заворожено на нее.

Секунду спустя монстр очнулся и, снова прикрыв лицо ладонью, направился к выходу.

– Ты уже уходишь? – резко и слегка напугано спросила Джульетта, вскочив на ноги, и горбун остановился, вновь посмотрев на узницу сквозь пальцы, нахмурив брови, будто пытаясь понять, где подвох в ее вопросе.

– Эээ… Нужно что-то еще? – хрипло отозвался монстр, сбитый с толку кардинальной сменой настроения девушки – от агрессивной истерики до скромной благодарности. – Только скажи. Я все принесу. Если это есть, конечно.

Глаза девушки бегали из стороны в сторону, будто она пыталась что-то придумать.

– Если что, я за дверью. Только крикни. Или потяни за шнур. Он в правом углу. Если потянешь, в моей комнате зазвонят колокольчики, и я спущусь к тебе, – не дождавшись ответа, прохрипел горбун и вновь собрался уходить.

– Постой! – резко выкрикнула Джульетта и посмотрела уродцу в лицо.

Монстр стоял в полном замешательстве, не понимая, что происходит. Он прикрывал лицо ладонью и не знал, что сказать и куда себя деть.

– У тебя есть имя? – мягко спросила пленница.

– Квазимодо, – ответил горбун, пытаясь понять к чему этот вопрос.

– Квазимодо? Какое необычное имя.

– Мне его отец дал. Говорит, оно мне подходит. «Квазимодо» означает «как будто» – как будто я человек.

– Это очень жестоко…

– Мне нравится. Для отца я как будто человек. Для остальных – я просто чудовище.

Сердце Джульетты сжалось от жестокой правды, с которой живет это создание.

– Для меня ты человек. И не как будто…

– Ты говорила, я чудовище, – горбун никак не мог сообразить, почему девушка ведет себя и говорит не так как раньше.

– Я была напугана. Я ошибалась. Прости меня.

Квазимодо схватился за голову обеими руками и как загипнотизированный принялся повторять «Прости, прости, прости!»

– Пожалуйста, скажи мне, зачем я здесь? Почему ты меня похитил? – но горбун не реагировал на ее вопросы, а продолжал шептать себе под нос «Прости!»

– Скажи мне! Прошу тебя! Ответь! – но все было напрасно, уродец не слышал ее. – КВАЗИМОДО!

Услышав вдруг свое имя, горбун словно очнулся и посмотрел на Джульетту.

– Зачем ты похитил меня? – девушка повторила свой вопрос.

– Чтобы защитить. Убийца ищет тебя. Здесь ему не найти. Никогда. – Как само собой разумеющееся, ответил горбун.

– Откуда ты это знаешь? – Джульетта была поражена, насколько уверен в своих словах Квазимодо. – Кто тебе сказал?

– Мой отец. Он сказал, что другого варианта нет. Он приказал мне принести тебя сюда. Сказал, что здесь ты будешь в безопасности.

– И ты ему поверил?

– Отец никогда не врет. Он ненавидит лгунов. И я не могу его ослушаться.

– Почему не можешь?

– Он меня создал. Воспитал, научил говорить, читать, писать, дал мне дом и всегда защищал меня. Он единственный кто хорошо ко мне относился. Я ему нужен. Я не могу его ослушаться. Я обязан ему жизнью и никогда не должен в нем сомневаться. Он человек, а я как будто человек.

– Это неправда! Ты такой же человек, как и он! А где твоя мама? – несмотря на свое положение, девушка сочувствовала несчастному уродцу – она была в плену, из которого можно выбраться, Квазимодо же был узником собственного тела.

– У меня ее нет. Только отец.

– Ты никогда ее не видел? Она умерла?

– Нет.

– Она вас бросила? Из-за того, что ты такой?

– Нет. У меня нет мамы. Только отец. – Еще раз повторил горбун.

– Это ужасно! Твой отец никогда не рассказывал о ней?! Мать и отец есть у каждого человека! – Джульетта была в недоумении.

– Я как будто человек, но не человек, – вновь произнес Квазимодо, прикрывая лицо ладонью и глядя на девушку сквозь пальцы.

– Зачем ты прячешь свое лицо?

– Чтобы не пугать тебя.

– Перестань! Ты меня не пугаешь. Опусти руку и подойди, – доброжелательно, с сочувствующим взглядом, попросила пленница.

Квазимодо застыл в нерешительности. Он был полностью сбит с толку. Еще ни разу в жизни он не сталкивался с подобным поведением, и нестандартные обстоятельства пугали его. На него не раз орали, обзывались, проклинали, смеялись над ним и издевались, пугались его, били палками, кидали камни и тухлые яйца. Он был знаком и уже ожидал подобные реакции посторонних людей. За всю жизнь с ним разговаривал только Фролло, но и это общение сводилось к холодным распоряжениям и приказам, а в голосе Джульетты он уловил новые интонации – теплые и даже слегка нежные.

– Ну же. Не бойся. Я тебя не обижу, – уже с легкой улыбкой настаивала узница. Горбун напоминал ей побитую собаку – преданную, добрую, но не принятую обществом.

Невероятно сильное чувство захлестнуло чудовище – очень приятное и незнакомое. У него перехватило дыхание, и он опустил дрожащую ладонь, открыв свое уродливое лицо с десятками швов.

– Ну вот. А теперь подойди ко мне, – девушка протянула руку сквозь решетку.

Горбун, сжавшись еще сильнее, приблизился к ней и когда почувствовал тепло ее нежных пальцев в своих растрепанных рыжих волосах, слезы хлынули из его глаз. Слезы счастья. Еще никогда за свою жизнь он не чувствовал ничего более приятного.

– Почему ты это делаешь? – грубо смахнув слезы, спросил урод, нерешительно глядя на плененного ангела.

– Потому что ты такой же человек, как и все. А во многом даже лучше. – Джульетта без тени страха и отвращения смотрела Квазимодо в глаза. – Люди несправедливы к тебе.

– Я не хотел тебя похищать. Честно. У меня не было выбора. – Горбун, вцепившись в прутья клетки, сполз на каменный пол, и девушка тоже опустилась, сев рядом с ним.

– Я знаю. Мы все рабы воли своих отцов, а я собиралась ее нарушить. Может поэтому я здесь. Может Бог против браков без отцовского благословения? – задумчиво, продолжая трепать волосы монстра, произнесла пленница.

Квазимодо вопросительно посмотрел на Джульетту.

– Мой отец хотел выдать меня замуж за нелюбимого мною мужчину. И я решила сбежать, чтобы в тайне обвенчаться со своим возлюбленным. Завтра в полдень. – Слезы вновь хлынули из ее глаз, и она закрыла лицо руками. – О, Феб.

– Не плачь. Пожалуйста. Скоро ты вернешься. – Горбун почувствовал, как внутри у него все сжалось и стало невыносимо больно от ее слез. – Убийцу найдут. Скоро. Только не плачь. Я сделаю все, что попросишь. Только скажи.

– Выпусти меня! – девушка посмотрела на горбуна глазами полными надежды.

– Этого я не могу, – с тяжелой грустью в голосе отозвался он.

– Можешь! Я знаю! Ты можешь! Просто открой эту клетку. Отодвинь засов и отведи обратно, к отцу.

– Не могу, – его кулаки сжались, и он зажмурился. Казалось, горбун испытывал безумную боль, с которой пытался справиться. – Попроси ты меня отдать свою жизнью, я бы не спросил зачем. Но это… я не могу… отец…

Уродец закрыл лицо кулаками и неловкими движениями, бил ими себя по голове.

– Успокойся! Я понимаю! Прости! Я не должна была тебя об этом просить. – Джульетта была ошарашена услышанным до всей глубины своей души. – Я бы не за что на свете не попросила тебя отдать свою жизнь…

– Я понимаю. Я урод. Я похитил тебя. Я не заслуживаю этого…

– Нет! Наоборот! Твоя жизнь для меня также ценна, как и собственная! Разве подобное надо заслужить?

– Это большая честь. Я читал в книгах. В них пишут, что умереть ради другого человека – это достойная, правильная смерть…

– Это так мило… – Джульетта была удивлена искренностью и добрыми намерениями, того кто еще недавно для нее был олицетворением зла. – Но вряд ли я настолько дорогой тебе человек. Мы только познакомились.

– У меня больше никого нет. Никто не гладил меня по голове. За это можно умереть. – Со всей серьезностью произнес Квазимодо, и девушка не выдержала и рассмеялась.

– Глупенький. Ты что такое говоришь? В этом нет ничего особенного. За это не стоит умирать. – Джульетта не могла поверить в серьезность подобного суждения.

– Поверь, стоит. – Горбун нерешительно изобразил кривую улыбку. Он не понимал, что так рассмешило прекрасную узницу, но ее искренний и звонкий смех, словно звон тысячи серебряных колокольчиков, не мог не заставить забыть о грусти и боли.

Это был не тот издевательский смех, который привык слышать от людей горбун. Этот смех был похож на касание теплого солнечного света в прохладное утро, будто свет маяка, разгоняющего тьму, словно ангельская песнь.

– Ты слышала, как звонят колокола? – неожиданно спросил горбун, все также криво улыбаясь, будто забыл снять улыбку.

– Конечно. Я часто бывала в храмах на утренней мессе. А когда в городе праздник, так в Париже и места не найти, где не будет слышен звон церковных колоколов.

– Расскажи мне. Какой он – звон огромного колокола? – улыбка прошла, и Квазимодо с широко открытыми глазами и ртом смотрел на Джульетту.

– Он мощный. Очень мощный. Когда в соборе Парижской Богоматери звонят колокола, кажется, что земля под ногами дрожит, но на самом деле, это дрожит твоя душа, которая откликается на божественный призыв… – вдохновенная речь девушки оборвалась и она, удивленно вскинув брови, посмотрела на загипнотизированного горбуна. – Подожди,… ты никогда не слышал церковного звона колоколов? Быть этого не может!

– Увы, – в мгновение лицо Квазимодо вновь стало чернее тучи. – Сюда звон не доходит – деревья мешают.

– Но что мешает сходить в церковь?

– Нас не любят в городе. Поэтому мы там бываем редко. Лишь по ночам. Но есть другая причина.

– Какая?

– Отец. Он ненавидит Бога. Не знаю за что. Наверное, он что-то ему сделал плохое. Он говорит, что вера – это пристанище трусов и дураков. Говорит, что церкви и храмы надо сжечь дотла и засеять землю солью. Когда мы идем в город, отец обходит церкви стороной.

– А ты веришь в Бога?

– Не знаю. Хочу, но я боюсь…

– Чего же тут бояться?

– Что он меня не примет. Я же урод…

– Неправда. Богу нет разницы, как ты выглядишь, для него важна лишь твоя душа…

– Отец говорит, что у меня нет души. Он не вложил ее в мое тело…

– Он не прав! Я вижу и ощущаю твою душу. И, поверь мне, она велика и прекрасна, как ни у кого из всех, кого я когда-либо встречала.

– Ты так думаешь? – горбун с легким недоверием посмотрел на пленницу.

– Я это знаю! – уверенно ответила девушка, и Квазимодо опять слегка криво улыбнулся.

– Я хочу услышать звон колоколов, – мечтательно прохрипел огромный монстр с душою маленького ребенка.

– Ты так любишь колокола?

– Да. Мне можно держать только маленькие – не больше кулака. У меня их много. Очень много. Они в моей комнате. Я привязал их к пяти шнурам из разных комнат башни. Так отец может позвать меня. Ему нужно просто потянуть за шнурок, и моя комната начинает звенеть. Я могу по звону определить комнату, откуда зовет меня отец, – с воодушевлением рассказывал горбун.

– Это невероятно! И это один из них? – Джульетта указала на тот шнурок, что свисал в углу ее клетки.

– Нет. Это шестой. Отец не знает о нем. Прошу, не говори ему, – тревога отразилась на изуродованном лице Квазимодо.

– Конечно, не скажу. Ты его сделал для меня?

– Да.

– Боже, ты такой заботливый! – девушка не смогла сдержать умиления. Даже в этой ситуации ее похититель попытался хоть как-то сделать ее пребывание здесь более комфортным.

– Если тебе что-то будет нужно – просто потяни за шнур.

Девушка с такой теплотой смотрела на горбуна, что он, смущаясь, опустил взгляд, когда вдруг почувствовал, как ее рука коснулась его ладони и от неожиданности вздрогнул. Квазимодо, пораженным взглядом, посмотрел Джульетте в глаза, и взволнованно сглотнул слюну.

– А можно я буду звонить, чтобы ты просто пришел поговорить со мной? – очень робко спросила пленница, глядя на горбуна грустными глазами.

Квазимодо не мог произнести ни слова и потому просто качал головой с широко открытыми от шока глазами и ртом. Девушка очень мягко улыбнулась и вдруг схватилась за голову и чуть не повалилась на пол.

– Что с тобой? – Квазимодо испугался и попытался придержать ее, но она оклемалась.

– Все хорошо. Голова просто кружится, – слабым голосом отозвалась Джульетта.

– Ты не ела. Я принесу тебе поесть. Хорошо? – помня свой прошлый горький опыт с принесенной едой, спросил горбун.

– Хорошо. Спасибо.

Квазимодо поднялся с каменного пола и направился к двери, оглядываясь, будто переживая, что она может исчезнуть как мираж, как сон. Ему ни на секунду не хотелось покидать свою прекрасную пленницу. Горбун никогда в жизни не чувствовал себя настолько живым – он чувствовал себя человеком. Как будто.

Толпа отбросов общества – воров, убийц и отморозков, подобно сильному течению несла Шатопера и его напарника по трущобам бедного квартала Парижа, унося все дальше от центра города. Тьма сгущалась все сильней, вонь в воздухе заставляла слезиться глаза и, казалось, скоро начнет разъедать кожу. Чем глубже они продвигались вглубь «королевства бедноты», тем уже становились улочки – дома все больше залезали друг на друга и были настолько перекорежены, что угрожали вот-вот рухнуть на толпу. Полицейских несли на руках, словно восторженные поклонники своих кумиров. Они передавали пленников из рук в руки, с остервенением впиваясь костлявыми пальцами в тела полицейских. Часть одежды Феба уже была порядком изорвана, а мышцы сводило от нескромного обращения. Он почти не чувствовал ног и рук, в тот момент, когда их резко бросили на землю. Кое-как, овладев своим онемевшим телом, Шатопер встал и бросился помогать Меркуцио подняться. Тот едва мог стоять на ногах.

– Ну, вот мы и на месте! – торжественно воскликнул поэт. – Когда-то очень давно это было зданием суда. С тех пор почти ничего не изменилось. Лет пятьдесят назад честные люди здесь судили преступников, теперь же преступники здесь судят честных людей. Иронично, не правда ли?

– Невероятно, – оскалился Феб, бросив уничтожающий взгляд на довольного Гренгуара. – И как же нас будут судить?

– А вас уже судили, – вскинув брови, ответил поэт. – И вы виновны!

– И в чем же?

– В том, что вы служите в полиции и нарушили границу нашей территории.

– И это все?

– О, mon cher, этого более чем достаточно, но если вам нужны подробности, то вас обвинили в шпионаже. Но, даже несмотря на это, мы даем вам шанс избежать казни. Так что я бы на вашем месте был повежливей.

Полицейский смерил Гренгуара испепеляющим взглядом, но промолчал. Перед ними было трехэтажное деревянное здание, чем-то напоминавшее церковь – первый этаж был достаточно габаритным, словно основание квадратной формы, а второй и третий – узкой треугольной башней уходили вверх, и заканчивались крохотной колокольней, но самого колокола в ней не было.

– Смотрю, ты заметил, что колокольня пуста. Почему? Если честно, я думаю, что, так как колокол был вылит из бронзы, при первой возможность его сняли и переплавили во что-то более полезное или продали. Но это не значит, что она теперь все время пустует. Раз есть колокольня, должен быть и колокол, который оповестит местных жителей, что правосудие восторжествовало. Согласен? – Гренгуар с хитрым прищуром и с ухмылкой посмотрел Фебу в глаза.

– Танцующий колокол? – осознание обрушилось на Шатопера, как молот на наковальню и он, нервно сглотнув слюну, вновь посмотрел на верхушку «дворца правосудия».

Поэт ничего не ответил, и легкой непринужденной походкой направился к зданию, насвистывая мелодию, а толпа, подхватив полицейских под руки, последовала следом.

Они оказались внутри достаточно просторного зала, где не было ничего кроме деревянных обломков, песка и грязи. В центре потолка находилось квадратное отверстие, через которое можно было увидеть верхушку башни.

– Обычно шпионов подвешивают на самой верхушке, как колокол, и благородные жители с благоговением наблюдают силу закона в действии, – объяснил Гренгуар. – Но сегодня случай особый… Вы готовы?

– К чему? – Феб был озадачен. Он знал, что их ждет нечто ужасное, но что именно – боялся даже представить.

– Могу тебя успокоить, mon amie, с этим испытанием может справиться любой местный от десяти лет, так что шансов у вас много. Ну, что ж! Приступайте!

Шатопер не успел глазом моргнуть, как Гренгуар связал ему за спиной руки. Молодой худощавый парень с большим родимым пятном на лице, схватив в зубы веревку, ловко забрался на шею двухметровому амбалу, подпрыгнул и исчез в отверстии на потолке. Он перекинул веревку через перекладину под самым куполом, которая когда-то давно удерживала колокол и, держась руками за концы веревки, медленно, словно скалолаз, спустился обратно на пол. Там уже двое неуклюжих мужиков разводили костер, и когда искра соприкоснулась с сухими ветками, показался первый язычок пламени, который перепрыгивая на соседние ветки, множился с невероятной скоростью. Вскоре костер достиг средних размеров, и дым от него уходил наверх к маленькой колокольне. Одна из проституток принесла железный таз с небольшими дырками на дне, накрыв им зажженное пламя, она демонстративно поцеловала Меркуцио в лоб и связала ему руки за спиной.

– Эй, Гренгуар, кто из них будет плясать? Или может, обоих повесим? Устроим «Весы Правосудия». Они вроде, примерно, одинаково весят, – спросил коренастый, тот, что разбил Либертье нос.

– Дай подумать, – поэт наигранно задумался, проведя пальцем по черному шраму на правой щеке. – Нет. Боюсь, их двоих эта балка не выдержит. Да и выбраться из «Весов» почти невозможно. А вот честь плясуна выпадет нашему благородному Фебу Шатоперу.

Полицейский только и успевал следить за странными приготовлениями, когда с него сняли сапоги, и он понял, что его ждет.

Коренастый в мгновение завязал один конец веревки в петлю и накинул ее на шею Либертье, а громила, ухватившись за свободный конец, потянул веревку на себя и Меркуцио медленно стал отрываться от земли, поднимаясь вверх, судорожно мотая ногами в разные стороны. У Шатопера перехватило дыхание, глядя на задыхающегося друга, когда его самого схватили под руки и поставили ногами на металлический таз, который накрывал костер. Меркуцио подняли достаточно высоко, чтобы его ступни были на уровне подбородка Феба и, тогда Либертье смог найти опору на плечах своего напарника. Он встал и жадно сглотнул воздух всей грудью.

– Я думаю, условия испытания вам ясны, но на всякий случай все же объясню, – звонко произнес поэт, с восхищением глядя на причудливую конструкцию. – Испытание будет считаться пройденным, только в том случае, если вы оба останетесь живы. Сразу хочу помочь тебе, mon cher, и облегчить груз на твоих плечах – если твой друг задохнется в петле, по твоей вине, считай, ему повезло, потому что тебе потом придется куда хуже.

На Шатопера напал ступор. Он чувствовал, как неуверенно Меркуцио стоит у него на плечах, балансируя с петлей на шее и его жизнь в руках Феба. Полицейский мог бы долго так стоять, но вдруг почувствовал, что его ступни безумно горят и тут он до конца осознал суть названия этого испытания. Он принялся прыгать с ноги на ногу, словно танцуя, тем самым раскачивая своего полуповешенного друга. Толпа ублюдков во главе с поэтом хохотала во все горло.

«Должно быть, это действительно смешно выглядит со стороны» – подумал Феб, в то время как ему надо было срочно придумать план спасения, но соображать было просто невозможно. Ступни ног горели, а плечи ныли под тяжестью напарника, и все мысли крутились вокруг глупого смертельного представления, где он играл главную роль.

«Так, поэт сказал, что любой мальчишка сможет выбраться из этой западни! Соврал или действительно есть, какой-то трюк? Боже, как горячо» – мысли вихрем неслись в его голове, но он был напряжен так сильно, что не смел, открыть рта, боясь, что дикий крик боли вырвется из него наружу – «Думай же, думай! Что я могу сделать?»

Шатопер принялся растягивать веревку на запястьях и пытался отрешиться от боли жутко пылающих ступней. Он уже чувствовал, как кровь сочится из запястий, стертых веревкой. Боль от раскаленной стали была так невыносима, что он без особых страданий, разрезая веревкою кожу, освободил руки, и в душе появилась надежда на спасение. Юноша снова попытался собрать свои мысли в кучу. Он уже не видел восторженную толпу вокруг, а их голоса, крики, смех и свист, доносились откуда-то издалека. У него наступил болевой шок и мысли стали ясными и четкими. Феб словно прозрел.

«Этому зданию больше пятидесяти лет. Гренгуар сказал, что эта балка вряд ли выдержит нас двоих. Или выдержит? Варианта два – либо мы спасемся, либо я своими руками убью друга и тогда всему конец. Была, не была!»

Феб отклонился, и Либертье соскользнули с его плеч, и повис в воздухе, задыхаясь и дергая ногами. Шатопер присел и, что было сил, оттолкнулся обожженными ступнями от таза и, подпрыгнув, обхватил Меркуцио за пояс и повис на нем. Юноше казалось, что прошло уже много времени, и его план провалился, и он своими руками убивает друга. Отчаяние накатило безумной волной, и слезы бессилия хлынули из его глаз. И в этот миг ему показалось, что что-то хрустнуло в теле напарника, и они со всей силы рухнули на пол.

Когда Феб очнулся, то увидел рядом с собой Меркуцио, который судорожными руками, пытался снять с шеи веревочную петлю и надышаться воздуха. Невероятное облегчение охватило Шатопера и, светясь от счастья, он бросился к другу, заключив его в крепкие объятья.

– Мы справились, Меркуцио, мы справились! Мы живы!

Либертье с жаром обнял друга, и они разразились безумным смехом. Рядом с ними валялась переломленная деревянная перекладина, на которой держалась веревка. Юноши были столь увлечены своим торжеством, что не сразу услышали медленные хлопки.

– Браво! Честно? Это было великолепно, mon amie. Вы меня повеселили и удивили! – Гренгуар с довольной улыбкой и, хлопая в ладоши, смотрел на двух, будто заново рожденных друзей. – Поздравляю! Вы справились! Только избавьте нас от созерцания мужских ласк, а то никогда не поздно передумать…

Полицейские отвлеклись от собственного счастья и, глядя с опаской на поэта, поднялись на ноги, но Шатопер вновь рухнул бы, если бы его не подхватил Либертье. Ступни Шатопера продолжали гореть от боли, но он пересилил ее.

– Мы свободны?

– Как я и обещал! – Гренгуар развел руками в стороны. – И в следующий раз будь осторожней, mon cher…

– Следующего раза не будет. – Полицейские приблизились к поэту, с ненавистью глядя ему в глаза. – Дорогу… будьте любезны.

Певец Парижа улыбнулся от уха до уха, снял шляпу-цилиндр и, изобразив реверанс, освободил им путь – недовольная и расстроенная финалом представления толпа, тоже неохотно расступилась и друзья направились к выходу из «храма Артемиды».

– До скорой встречи, mon amie! – крикнул им вдогонку поэт и Феб, придерживаемый Либертье, не реагируя, покинул это проклятое место. Оставаться здесь еще хоть на секунду, было просто невыносимо.

Глава 5. (Из клетки на волю)

За днями шли недели и, несмотря на свое положение узницы, Джульетта больше не ощущала страха и тех жутких страданий. Она смирилась и довольствовалась тем, что ей было дано. Она верила, что ее светлый рыцарь и возлюбленный скоро схватит убийцу и она вернется домой. Девушке осталось только набраться терпения и ждать. Ей больше не было одиноко. Почти все свое время она проводила в компании доброго и отзывчивого горбуна. Она даже представить не могла, что когда-нибудь будет наслаждаться компанией уродливого подобия человека и радоваться каждый раз, когда он входит в ее темницу. Квазимодо сделал ее пребывание в заточении максимально комфортным. Он приносил Джульетте все, что она просила и даже больше, если, конечно, мог это достать. Теперь девушка спала на новом пуховом матраце, у нее был теплый шерстяной плед и мягкая подушка. Раз в три дня горбун приносил ей огромную дубовую лохань и наполнял ее горячей водой, по десять раз бегая с ведрами вверх и вниз, чтобы она могла принять ванну. Он принес ей расческу и, однажды, она даже позволила ему себя расчесать. Закончился этот небольшой эксперимент парой клоков вырванных светлых волос и совместным добродушным смехом над его неуклюжестью.