Мёртвая и Живой

– Ты обвиняешь нашу дочь… в измене?

– Уж лучше я, чем твоя сестрица. Если ее обвинит Иштар… она потребует у Господина богов венуть ей всё отобранное. А тебя в лучшем случае обернёт лысой курицей перед лисьем патрулём из Эблы.

Эрешкегаль поёжилась.

Еще никогда ее супруг не выражался столь образно. Никогда прежде его не заботили проделки Ралин. Но, кажется, дочь зашла слишком далеко. Если они дискредитирует собственную мать, они потеряют всё. И царство. И, возможно, жизни.

В тысячный раз Эрешкигаль пожалела, что у нее не поднялась рука убить сестру.

– Как она… – недоумевала Эрешкигаль, – как Ралин смогла покинуть Иркаллу? Добраться до людей и еще это снадобье…. Нет, Нергал. Твои доносчики ошиблись. Это сделала не Раллин. Никто не способен покинуть Иркаллу кроме меня. Никто.

– Я уже справился у Нисабу. И путь такой имеется.

– О чем ты? Как она сбегает?

– Сложно, – ухмыльнулся Нергал, – радует, что наша дочь не глупа, раз строит столь сложный мост для побега. Додумалась же! – восторженно рявкнул Нергал.

– Ты абсолютно уверен?

– К несчастью, да. Сначала я избавлю Морию от снадобья против чумы, а после напущу ее с тройной силой. Жди новых мертвяков у врат, Эрешкегаль. Готовься выбивать их имена из глины.

– Я должна встретиться с Нисабу и узнать все про этот мост. Как она не рассказал мне?

– Я приказал. Сначала надобно исправить ошибки Ралин, а потом захлопывать калитку из Иркаллы.

Взбешённая словами мужа, Эрешкигаль расправила крылья, и стены храма оказались проткнуты полусотней остекленевших изумрудных перьев.

Нергал выдернул парочку из своего плеча и одно над бровью:

– Тревожься сколь тебе угодно. Но я волнуюсь, что при Ралин в Иркале не останется ни одной души. Она, – поймал он за крылья восьмикрылого лука, но услышал только писк, а не слова, – не будет разводить вокруг своей башки рой мух. Ралин ответит на молитвы, – отшвырнул он пальцами лука, размазывая его об стену, – она дарует жизни. Всем.

– Она не посмеет, – налились перья Эрешкигаль красным.

– Уже посмела. Вразуми наследницу чтить свой долг. Или я сделаю все сам, когда вернусь. Я сам выберу ей муж самого омерзительно демона из всех возможных. Такого, как Ламашту.

Эрешкигаль задели упреки супруга в том, что дочь непокорная бунтарка. Возраст в три тысячи лет всего лишь переходный. Будучи юной, Эрешкигаль сама проверяла мир на прочность, но дочь ее обскакала.

После опыта с кувшином, полным кипяченой смолы, вопросы Ралин не уменьшились. Сначала она интересовалась болезнями и страхом, эпидемиями и мором. Она спрашивала почему люди не выживают если при занозе им вырывать ее вместе с рукой? Почему они не дышат под водой? А почему не парят по небу и умирают в муках? А что такое боль, голод или жажда?

Но позже Ралин стала повторять один и тот же свой вопрос, на который Эрешкигаль не знала ответа: что значит любить, как любят люди?

Ралин, как остальные боги, не умела чувствовать боль. Она была бессмертной – дочерью царицы мертвых и повелителя войны и мора. Души мертвых окружали Ралин с рождения, но ее никогда не интересовала «после», ей было интересно одно лишь «до».

Как жили души там, на поверхности, пока не были призваны в Иркаллу? Чего хотели, о чем мечтали или боялись? Ралин плохо умела бояться или радоваться. Все было одинаковым. Маленькой она умела плакать, но взрослея… разучиалсь. Все стало серым. Таким, как мир Иркаллы.

По-своему он был прекрасен. Своды так высоко, что не разглядеть – а что там за всеми этими парящими валунами и пылевыми бурями? Что за пепельными ураганами и сожжёнными в тлен останками душ?

Ралин могла годами возлегать на сером холме и любоваться неумелыми полетами мертвяков, получившими крылья. Ее крылья тоже были серыми, да еще и кривыми. Остальным она говорила, что взъерошенными они остались после опыта со смолой, но Ралин знала – она с такими родилась.

В Иркалле серое всё. И дворцы, и пища, и вода, и небо. Которого нет. Но где-то там есть серый купол, за которым яркий смертный мир.

Может быть, боги специально создали его таким прекрасным? Если ты бог – смотри тысячелетиями в сплошную серость. А если смертный – вот тебе сто лет со всеми красками вселенной под ногами.

Ралин прогнала ладошкой пылинки, скопившиеся на ее красных прядях.

Она смотрела на парящих выше нее мертвяков, часто брякающих серыми короткими крылышками.

– Жаль, что вы не помните свою жизнь «до».

Много раз она спрашивала мертвяков: что такое счастье, какие у них были мечты и что такое боль, а слезы? Слезы – это что?

Но мертвяки помнили лишь свои имена. Заполучив клинописные таблички с крыльями, они парили над Иркаллой, трудясь во благо царицы в ожидании перерождения.

Ралин не нужно было быть богиней, чтобы понять – она следующая царица Иркаллы. Случится то, как только мать передаст ей диадему семи смерчей. Она обещала сделать это на четвертое тысячелетие дочери. И тогда наступит очередь Ралин выслушивать стайки лук с молитвами, диктовать писарям имена вновь прибывших, чтобы те обрели серые крылья и загробный вечный труд на блага Иркаллы.

Но Раллин было мало. Всегда и всего.

Мало бессмертия, мало Иркаллы с дворцами и демоническими землями, мало знаний о смертных. Ралин никогда не ощущала на коже «дождь». Она знала это слово на шумерском, месопатамском, сирийском, кхмерсокм и эблаитском – знала, но не понимала. Что это такое, когда вода идет с неба? И почему это так прекрасно?

На глиняных табличках великой библиотеки она прочитала о цветах, в которое окрашивается небо, и поля, и деревья. О буйстве красок и о чувствах, от которых колотится сердце. Много раз Ралин прикладывала руку к груди, но ничего не происходило.

Тишина.

Ралин даже не была уверена, есть ли у нее сердце?

В Иркалле властвовала серость. Серые своды, серый дворец, серые луки, крылья мертвяков тоже серые, и диадемы царицы с вьющимися смерчами, и ее одеяния из металлической порчи́, и глиняные таблички с именами.

Пыль, которой столетиями питались мертвяки в Иркалле была тоже… того самого цвета. И с этой серостью другие бы давно смирились, а кто-то возжелал бы быть наследницей трона семи смерчей, но только не Ралин.

Пока она не разберется – что такое чувствовать и жить, на трон она не сядет.

И недавно в бесцветной жизни Ралин кое-что изменилось.

Как у любого подростка, пусть и прожившего не одну тысячу лет, у нее появилась тайна от матери и отцы. Ралин нашла способ покидать Иркаллу так, чтобы никто не заметил.

Ну, как никто… как-то раз ее заметил смертный старик из Эблы, когда она взлетела на крыльях из оазиса. Ралин предупредила его о гибели через сто дней. Она всегда знала, кто и когда уйдет в Иркаллу и надеялась, что старик прислушался к предупреждению.

Она видела, как серое животное упадет ему с неба на голову, переломав кости шеи.

– Ралин! – вбежала на холм Марг – кузина юной царицы, – так и знала, что ты здесь!

– Почему?

– Ты всегда или здесь, или в библиотеке, но там я уже искала.

Марг развалилась в мягкой пыли, рухнув на живот и сгибая за спиной колени. Ее голубые локоны, внутри которых застыли пузырьки с водой, рванули к небу. Маргонита была дочерью Иштар – изгнанной сестры Эрешкегаль за провинность, оставшейся тайной для всех.

Но кузины все равно встречались и дружили. Нергалу нравился боевой дух племянницы, умеющей обращаться с оружием, быстро бегать и ее агрессия. Он считал, их дружба пойдет его дочери на пользу.

– Тебя все ищут, Ралин. Мать варгов подняла. Я еле пустила их по ложному следу, истыкав твоим пером все злачные места Иркаллы.

– Они всегда меня ищут. Уверена, что оторвалась от варгов?

– Конечно! – отмахнулась Марг и ее голубые волосы опустились в серую мягкость, – будешь? – протянула Марг ветку винограда, сотканную из серой пыли.

– Он не настоящий.

– Он просто мертвый, – пожала та плечами, – а ты знала, что пыль – это отмершие частички кожи мертвяков? Ты ешь виноград, сделанный из мертвяков!

Ралин закашлялась:

– Я не ем. Богам не нужны вода и пища. Если ты дашь мне настоящий виноград – я ничего не почувствую.

– Откуда ты знаешь какой он – живой виноград! Ты его никогда не видела и не увидишь!

Но Ралин покосилась на кузину столь неоднозначно, что теперь и та подавилась мертвым фруктом:

– Ты что?! Ты… трогала его?!

– Кого… чего? Кого его?

Марг закатила глаза, отбрасывая виноград с холма, где его сразу поймал пролетающий мимо мертвяк.

– Ралин! – тряхнула Марг сестру за плечи, – отвечай! Ты пробовала что-то… живое?

– Он оставил его возле оазиса… Не важно. Забудь…

– Он? Что еще за «он»?! – напряглась Марг, – у тебя что, еще есть какой-нибудь тайный кузен кроме меня?

– Никого у меня нет!

– «Он» – это как он – парень? Ты про парня?

– Тише! – закрыла Ралин рот кузине, подняв над ними серое облако пыли, – демоны ламашту… не дыши… услышат…

Похожие на ящериц твари без глаз передвигались в пыльных поток лавируя вокруг мертвяков на перепонках между когтистых лап. Их тонкие языки были покрыты шипами, из которых вырывались новые ветки языков, достающие костный мозг из двухсот с лишним человеческих косточек.

Марг оторвала руку Ралин от своего рта, пробуя отдышаться, когда демон скрылся из вида.

– Не дыши! Легко не дышать, если зажали рот и нос!

– Ты ведь не дышишь под водой, Марг.

– Я дышу жабрами вообще-то!

– Все, – выглянула из завесы пыли Ралин, – пронесло!

– Тогда говори, кто такой этот «он»?

– Это секрет…

– Разве я когда-то подводила тебя? Я даже глиняные таблички помогала воровать!

– Одалживать.

– Я так и сказала.

– Ладно, Марг. Если мать узнает, она мне крылья оторвет!

Крылья для Ралин и без того были больной темой, но лишиться еще и этих – получившихся скудными, кривыми, растрепанными и серыми, совсем не яркими и не царственными означало бы полный провал в глазах родителей.

Ни одно перо в них не обладало силой. Не могла Ралин, как ее мать кого-то ранить. Ее крылья не полыхали и никого не убивали. Они с трудом выдерживали вес Марг, тогда как Эрешкигаль могла поднять на крыльях целый город.

– Они твои по праву рождения дочери богов, – провела Марг ладошкой по мягким дрожащим перышкам подруги, – ты их никогда не потеряешь.

– Поклянись, что никому не расскажешь, Марг! Поклянись и я покажу тебе…

– Что покажешь?

– Мой секрет!

– А далеко он, этот твой секрет, а то у меня стрелы не точены? – оглянулась она на колчан.

– Ну, – посмотрела Ралин в серое небо с кучевыми тучами, – секрет вон там.

Марг проследила за взглядом кузины:

– Там, то есть летает, как мертвяк? На крыльях?

– Он не летает.

Марг закатила глаза, понимая, что Ралин стесняясь своих крыльев небось нашла похожего на себя подданного.

– Не летает, потому что не хочет? Как ты?

– Потому что не может.

– Ралин! Кто в Иркалле не летает, тот превращается в пыль! Твой секрет еще не получил свои крылья от Эрешкигаль?

–Ну… – протянула она, отводя глаза, – мой секрет… Он просто еще не умер.

– Как это не умер? – посмотрела она туда же на кучевые тучи, – как он может быть в Иркалле, если еще… не умер?

– А я сказала разве, что Раман в Иркалле?

– Раман?! Это имя? Твой секрет – парень из мира живых?! Ты совсем страх потеряла?! И где ты его только нашла?!

– Он из Эблы. Только тише ты! Не ори, а то нас засекут!

– Если б ты не была принцессой, тебя сожрал бы на месте демон Ламашту! И выплюнул пыль! Нам нельзя, – перешла она на шепот, – нельзя с живыми… – подбирала Марг слова, что именно им было нельзя. Но нельзя было совершенно все, – ничего нельзя, Ралин! Говорить с ними, смотреть на них! Нельзя покидать Иркаллу! Это даже невозможно!

– Возможно. Я уже ее покидала. Много раз.

– Не хочу ничего знать! – зажала демонстративно Марг уши.

– А сама требовала: расскажи секрет, расскажи! Вот я и рассказала!

– Твой секрет убьет нас обеих!

– Мы принцессы, Марг. Никто нас не убьет.

– Я только на половину… Мой отец был смертным.

– Значит, смертные не должны тебя пугать.

– И чем такая дружба закончилась для моей матери, Ралин? Со смертным? Родилась я, а ее изгнали! Твоя мать изгнала, между прочим. Теперь моя скрывается в океане Абзу. У нее отобрали голос. Я никогда не слышала ее голоса.

– Мне жаль, ты же знаешь, Марг… Я тысячи раз пробовала поговорить на эту тему, но… отец постоянно то войной командует, то эпидемией, то мором… А мать… она и слышать не желает про тётю Иштар. Но я не перестану пробовать их помирить.

– Да ладно, – пожала плечами Марг, – главное нам не поссориться. А то, как только появляется какой-то «он» между подругами… Прости, что развизжалась, как серый лук. Если хочешь показать мне живого эблаита, значит это важно. Значит, для божественной Иркаллы это польза.

– Не все в жизни делается ради Иркаллы, Марг. Я просто… мне этого мало, понимаешь? Этой серости, и пыли. Нет ни вкуса, ни запаха, ни звука. Все вокруг – мертвое.

– Это мир мертвых, Ралин? Ты забыла? И ты такая же.

– Мертвая?

– Да, мертва. Но потому и бессмертная. Никто не убьет тебя, кроме другого бога.

– И тебя.

– Меня как раз могут. Я богиня лишь наполовину. Ты что, пропустила все занятия с Нисабу? Как ты могла этого не знать?

– Я… – замялась Ралин, понимая, что вместо изучения богов она потратила все время на муштру клинописных табличек о людях, – я была занята.

– Хоть выучи имена своих родственников и пятисот богов и богинь. А то опозоришься на великом Представлении.

Ралин чуть выждала, чтобы не опозориться со своим вопросом прямо сейчас:

– Представлении, это ты про театр?

Ответом стали глаза Марг, что закатились под самые веки, да так и остались бы там, если бы Ралин шутливо не хлопнула ее по плечу.

– Да знаю я, что такое представление, знаю!

– Произносится с большой буквы, – саркастично выдавила Марг. – Ну? И что же оно такое?

– Оно… ну это такой праздник.

– Ага, – кивнула Марг, – дальше.

– Очень крупный праздник! Куда съедутся все пятьсот богов!

Отвечала Ралин, вытягивая информацию из воздуха и обрывков недавних слов кузины.

– Так-так, хорошо, продолжай.

– Мы с тобой появимся в одеяниях из самой дорогой парчи. У тебя темно синяя, а у меня будет красная! И диадемы! Твоя с волной океана Абзу, застывшей на месте, а моя с алой птицей. И будут усыпаны они самоцветами. На подоле твоего наряда движущиеся рыбы и медузы, а по поему будут порхать колибри.

– Колибри? Почему они?

– Просто в голову пришло, – отмахнулась Ралин.

– Ну, допустим. Переходи к главному, кузина! В честь кого тот праздник?

– Легкотня! Как всегда, в честь главного Господина бога Дагана. А это… – вернулась Ралин с облаков, в которых витала, пусть даже грозовых, – это из-за праздника моя мать вся на нервах?

– Не исключаю, – скрестила руки Марг.

– Ясно.

– Не исключаю шанса, что ты останешься на сто пятый год обучения, дорогая кузина! Это торжество не в честь Господина богов, а в честь тебя, дурёха! Ты готовишься войти в лета!

– Куда я готова войти? В Иркалле всегда лето, наверное.

– Послали же боги наследницу Иркалле! – рассмеялась Марг, – ты становишься юной наследницей и, если выйдешь замуж, Эрешкигаль передаст тебе диадему сразу же, а не на четвертое тысячелетие. Это твое Представление богам! Твоё, Ралин! Тебя покажут всем и скорее всего там обручат!

– МОЁ?! А они что… не знают меня что ли?..

– Всего лишь повод, чтобы познакомить тебя с достойными претендентами в мужья.

– Вот же, проклятье пятисот!

– Ралин!

– Нет, Марг! Я не хочу жениться!

– …замужиться…

– Я хочу наверх! К людям! Туда, где солнце греет! Туда, где чувства, и желания, и даже боль!

– Боль? Тебе не бывает больно, Ралин.

– Сейчас мне «больно», Марг! Я не хочу быть инструментом матери или отца, как более выгодно отдать меня замуж. С какими богами породниться. Я вообще никого себе не выберу!

– Тогда это сделает твой отец.

– Но…

– У тебя нет выбора, Ралин. Играть с людишками, конечно, хорошо, но ты богиня.

– Тогда я больше не хочу быть богиней! Нисабу не читала лекцию, как можно… разбогиниться?!

– Не читала.

– Тогда! Я напишу ее сама! Держись!

– За что? Ралин, нет… – понимала Марг, что сейчас произойдет, когда вокруг ее плеч обвили прочные, но острожные когти Ралин, в которые превратились ее ступни.

Делая удары своими слабыми и потрепанными крыльями, из-за которых Ралин постоянно расстраивалась, сравнивая их с идеальными материнскими, ей все равно хватало сил поднять человека. Поднять в небо целый город под силу было лишь Эрешкигаль, Ралин не претендовала на подобную мощь. Она не знала почему родилась такой… серой, но такова была ее судьба. Наверное, и отец считал ее слобачкой, неспособной управлять Иркаллой и потому торопился устроить ее судьбу.

Только вот Ралин не собиралась никого потешать представлением (с маленькой буквы) на своем Представлении. Не собиралась выставлять себя предметом торга. Она была уверена, когда Марг увидит землю, она сама решит остаться на подольше.

Вот только была небольшая проблемка.

Путь к смертным, который обнаружила Ралин, он был не то, чтобы совсем прямой и легкий. Сначала нужна была дверь. То есть человек, способный соединить мостом живых с загробными.

И такой человек имелся.

Он родился пятнадцать человеческих лет назад.

И дали ему имя – Раман, что означало «любимый».

Глава 3.

Имя, может, и означало любовь, вот только ею и не пахло, когда новорожденный мальчик явился в мир людей.

– Белявый! Он должен стать преподношением богам, – смотрел мужчина на дитя, уместившееся в двух ладонях матери. – Этому уродцу все равно не выжить!

– Пусть боги решают, когда придет время его заката! – стряхивала мать песок, что сыпался на голову младенца из бороды отца. – Он наш сын, Афтан! Разве не боги послали его?! Таким, какой он есть?

– Солнце убьет этого уродца через пару десятков закатов. Ты молодая. Будут другие сыновья. Отнесем его в зиккурат великих жриц. Собирайся! Вставай! Ну, живо! Подымайся на ноги!

Грубо дернув жену за руку, что не более часа назад родила младенца с приходом рассвета, мужчина потащил ее прочь. Афтан чувствовал, как дрожит рука жены, слышал ее рыдания, а ребенок, наоборот, притих, свернулся клубочком. Словно понимал, решается его судьба и лучше быть потише. Спрятаться и не кричать.

Но белявому в песках не исчезнуть и не скрыться. Чтобы он ни делал, всегда будет маячить на виду. Седые его волосы станут застывшей в песках волной соли, водянистые глаза – приманкой насекомых, кожа в красных пятнах – костровыми пятнами.

Не эблаитом он родился. Не кареглазым и не смуглым. Волосы, как снег, о котором горожане слыхивали лишь от далёких чужестранцев. Кожа его прозрачна и пятниста, а вены как реки ползут по рукам и ногам. Глаза как будто без зрачков – водянистые, прозрачные, цвета голубой эмали, секрет которой открыт лишь пред египтянами.

Сей ребенок должен быть рожден ледяными снегами, но никак не огненной пустыней.

Говорили приезжие чужаки, встречавшиеся на великом базар о воде, такой холодной, что застывает она мелкой крошкой, падая с неба. Покрывает та ледяная вода землю высокими белыми скалами. Скад бывает столь много, что никакой человек, никакой зверь пройти по тропе не может. Тонет он в ледяной крошке, пробирающей морозом до костей. Пальцы, носы и уши чернеют и отваливаются у тех, кто застрянет в окоченевших каплях.

И земля ночами воет, и ледяное солнце не греет, и без шерсти зверей, в которых обмотано тело – не выжить в тех пустошах.

Вот как описывали чужестранцы снег. Вот какими были волосы у сына Афтана. Цвета окоченевшей седины – цвета скорой смерти. Глаза же его были не карими, как должно истинному сыну пастуха, что уходит сопровождать стада на долгие закаты. Ни черных ресниц, ни густых бровей, которые защитят от песчаных бурь.

Нет, не выжить младенцу в песках. Ошиблись боги, посылая его на юг. Быть может, где-то в стране белявых, в люльке изо льда и снега, роженица нянчит истинного эблаита, причитая, что тому нет жизни на просторах севера.

Как не печалился Афтан, он знал – слабый, порченый козленок уж лучше пусть будет умерщвлен в первый закат от рождения. Как не было белявых в Эбле испокон веков, так и не будет впредь.

– Ияри, прошу отвори нам! – колотил Афтан в деревянную дверь.

Надо было раньше выходить. Теперь жена воет волком, сжимая крошечный розовый комок, укутывая его и что-то лопоча. Никак, молитву для Эрешкигаль.

Дверь распахнулась. Седой старик с таким же цветом шевелюры, как у новорожденного, уставился на полуночных гостей.

– Ребенок, Ияри. Он порченный! Белявый… Что нам делать-то?!

Старик кивнул, разрешая семье войти.

– Его судьба в твоих руках, Ияри. Ты второй человек зиккурата. Мы принесли его, и готовы отдать богине царства мертвых.

– Отдать свое дитя – великий дар, Афтан. – произнес Ияри, – но и великое проклятье.

– Проклятье?! Ты посмотри, Ияри! Таким не выжить в Эбле! Кожная болезнь убьет его! Сам знаешь, – зашептал Афтан, – жрицы проклянут нас поболее богов, если не покажем им его. Если укроем и соврем, умру и я, и Тавика…

Ияри обернулся на рыдающую женщину:

– Ступайте в Зиккурат Эрешкигаль. Я приведу зеркальных жриц.

Афтан поежился и впервые сделал шаг обратно к двери.

– А без жриц нельзя? Сам ты не можешь отправить его в Иркаллу?

– Дары Эрешкигаль преподносят Лилис и Лилу… – не договорил он, когда Афтан замахал на него руками, чуть не задев палец Ияри с перстнем, полным земли.

Из земли того перстня торчал молодой зеленый росток, который Ияри вскоре высадит в случайном дворе какого-то эблаита.

– Не говори… пятьсот хранят тебя Ияри, молчи! Не произноси их имена!

Афтан пал ниц перед учителем двух жриц, что были способны за одно произнесенное их имя лишить головы.

– Прошу! – бился лбом об пол Афтан, – не нужно к жрицам… я лучше сам… один удар ножа и…

–… и произойдет убийство, а не жертвоприношение.

Он подошел к забившейся в угол женщине и откинул уголок рогожи. Посмотрел на белое, словно бескровное и уже мертвое личико новорожденного. Мальчик шевельнулся и коснулся ручкой перстня Ияри, отчего торчащий внутри кольца зеленый листок колыхнулся, расцветая новым лепестком.

– Ияри… – прошептала мать ребенка, – он живой…

– Но выживать ему будет несладко… – обернулся Ияри на пастуха, – солнце мучительно и долго будет убивать его. Лекарств помочь ему не существует. Ни у египтян, ни у месопотамцев. Мне жаль, я не смогу его вылечить.

– Но, Ияри! Что если он не будет жить под солнцем?! Что если я оставлю его в лачуге и не выпущу за порог?

– Я уродца-дармоеда кормить?! – рявкнул Афтан.

– Отдам ему свою еду! Нам хватит… – не сводила она взгляда с Ияри, который был единственным, кого послушает муж.

Ияри вздохнул и снова прикрыл рогожей спящего мальчика.

– Молись Эрешкигаль, Тавика. В ее руках судьба всех эблаитов.

– Он – не эблаит! Он… демон! Настоящий демон! – рявкнул Афтан, и по черным волосам Тавики соляным ручьем хлынули к плечам седые пряди.

Город спал. Доносился лишь редкий скулящий лай степных лисиц на поводках ночного патруля.

Афтану мерещились пустоликие в каждом встречном скарабее, и он гнал мысли о Лилис и Лилус прочь, даже в уме называя их «жрица раз» и «жрица раз-раз». Рассуждая, не обидится ли старшая, что у нее только один «раз» в его голове, а у сестрицы целых два «раза» заняли Афтана на всю дорогу, пока не взошли они по каменным ступеням самого высокого в Эбле зиккурата, что посвящался Эрешкигаль.

– Я приведу их. Ждите, – оставил их Ияри посреди огромного помещения в сопровождении пары стражников, несших дежурство.

Афтан оглядывался по сторонам, понимая, что впервые оказался в жертвенном зале. Вон и золотой стол для жертвоприношений, а каждого, кто заходил сюда сам, выносили вперед ногами и всякий раз без головы.

Его жена золотое убранство на рассматривала и почти не дышала, остановившись возле арочного оконца. Без устали она начитывала строки гимна, моля Эрешкигаль спасти ее дитя.

Пусть он уродец, пусть белявый, пусть даже проклят, но пусть он будет жить! Пусть не жрицы, не их кинжалы отнимут биение сердца ее сына. Пусть это сделает сама судьба. Пусть сбудется все то, что начертали ему вихри небесных бурь серебряным песком на черном небе.

У Тавики заплетался язык, пересохло нёбо, а губы слипались в уголках, отрываясь друг от друга, кровя, но она не переставала умолять царицу Иркаллы о помиловании сына. Впервые шевельнулась она, лишь когда упала. Но не сама. Это был Афтан, сбивший ее с ног, как только в зал вошли Ияри с жрицами.