Медный Лоб Железный Зуб

«Ладно, пусть всё будет так.

Может, выручит маньяк.

С сердца, Бог даст, не своротит:

целовать-то натощак!»

Повернулся наш бычок,

плюнул волку между ног,

и его от них отрезал

тут же огненный поток.

Часть вторая

1

Год к исходу,

по народу

ходит слух, что на свободу

вырвался Иван живой

и за огненной рекой

он живёт, тревог не зная,

вместе с ним сестра родная.

Сам он весел, светел, ясен,

сердцем мудр, велик, прекрасен,

не жалеет сил – радеет

за страну, да труд напрасен:

Медный Лоб её опутал.

по кружалам зреет смута,

вытекает за порог,

расходясь на семь дорог:

– Вот когда бы был Иван,

были б лучшей мы из стран!

…

Ваню манит на охоту,

а Светлану – на болото,

где с русалками когда-то

вот уж было весело-то!

Красна девка заскучала,

дел отрадных было мало,

день-деньской она под липой

покрывала вышивала.

Только проку в этом мало -

как в редиске после сала.

…

Ваня, взяв собак любимых,

верных, злобных, нелюдимых,

на пернатую добычу

вышел в даль необозримых

в мягкой зелени лугов.

На болотцах, средь стогов

здесь водились крякаши,

бил Иван их для души,

и к столу они с капустой

тоже были хороши.

На просторе воздух вольный,

вздох свободный, дух раздольный…

А за огненной рекою

скрыт на веки град престольный.

Там за дымкой бледно-синей

тоньше самых тонких линий

проступает край родимый -

сладкой горечью полыни.

…

В даль лугов Иван глядит,

он не весел не сердит,

размышляет, ищет новый

к новой жизни аппетит.

Жизнь теперь не так богата,

не дворец теперь, а хата:

в свежемазаный домишко

их привёл бычок патлатый.

Сам соломы пожевал

и куда-то убежал.

С той поры его в округе

уж никто и не видал.

А и всех – Иван с сестрой

да аул за той горой,

что маячит шапкой снежной

за далёкой синевой.

…

Вот, вдруг, меж собак возня,

перебрёхи, вой, грызня,

скалят зубы пред Иваном,

громко лают на коня.

Лай то ласков, то сердит.

«Или чёрт их бередит?» -

ничего не понимая,

на собак Иван глядит.

Лёгким свистом вожака

подзывает, и рука

шерсть на холке поднимает,

гладит морду и бока.

– Что, Дружок? Да что с тобой!

Ну-ка, рядом. Рядом! Стой…

А Дружок рукав хватает,

рвётся, тянет за собой.

«Либо дома что не так,

либо мой кобель дурак:

то-то бьётся, то-то вьётся,

взбаламутил всех собак!»

…

А Светлана той порой,

хоть слыла всегда незлой,

учинила злое дело -

знать, не справившись с тоской.

Поутру пошла к реке,

там на левом бережке

красный молодец в рубашке,

держит кошку на руке.

Кошка ластится, мурчит,

и ножонками сучит,

язычком змеистым нижет.

Зуб стальной во рту торчит.

Молодец в рубашке белой,

и по выпуклостям тела,

оттеняя, свет лежит,

на кудрях огонь блестит.

Кошка в шёлковой шерсти -

чёрной, блёсткой… Не пройти

мимо глаз её зелёных,

глаз от глаз не отвести.

И Светлана обомлела,

и чего-то захотела –

толи праздника большого,

толи радостного дела.

Закружилась голова,

перепутались слова,

в небе блёстки заблистали,

в сердце ухнула сова.

– Кто ты, красная девица?

Ты принцесса иль царица?

Дай волшебными очами

мне упиться-перепиться!

Голосом твоим волшебным

я хотел бы насладиться…

И такую лабуду

прёт и гонит на ходу,

а Светлана с одичанья

вся в дыму и вся в бреду!

Тело преет, сердце млеет,

совладать с ним не умеет…

А у женщин в обомленьи

редкий ум не поредеет.

– Как бы я тебя обнял!

Как бы жарко целовал!

Как бы нежно возле ушка

ночью б я шептал-журчал…

Ты б уснула сладким сном,

я б накрыл тебя плащом…

Да река разъединяет

нас, гори она огнём!

Сердце томное упало,

девица не устояла,

стройно бедрами качая

в дом зачем-то побежала.

Вот вернулась…

Светел лик.

Шильце, мыльце и рушник

в реку бросила, и пламя

улеглося в тот же миг.

2

Быстро сладили они,

в небе не зажглись огни,

а они уж друг без друга

шагу не шагнут – ни-ни!

То-то страсть

да то-то сласть,

вот ложится масть на масть!

Н-да, такого пылу-жару

ни занять и не украсть!

…

Наш Иван пока скакал

да собак своих ругал,

молодец с сестрой румяной

план коварный составлял.

План намечен бесподобный,

превосходный, дерзкий, злобный,

каждый пунктик разработан

даже – мизерно-микробный.

– Чтобы мне тебя любить,

Ваню нужно нам убить.

И разрезать на кусочки.

Мелко. Чтоб потом не сшить.

Знать, злодей не может часа

жить без рубленого мяса!

Нам знакомы речи эти

об Иванушке в котлете!

А Светлана-то, Светлана!

Заплуталась в дебрях плана,

заключила с каннибалом

договор, сестра барана.

В смысле, что она – овца:

на чужого молодца

променяла кровь родную

тут же, не сходя с крыльца.

…

Вот Иван вбегает в дом,

всё разбросано кругом,

а Светлана, точно спьяну

чуть ворочит языком.

– Ванюшка, я умираю.

Отчего – сама не знаю.

То мне колет в область паха,

то трясусь я, то икаю.

тело, будто холодец,

знать приходит мне…

– Конец?

Что же делать мне, сестрица!

Чем же будешь ты лечиться?

Вот таблетки…

–Что ж таблетки!

Ими разве что травиться!

Помнишь наших лекарей?

Как ни лечат от соплей,

сопли в астму переходят

и текут всё зеленей…

– Так скажи, что делать мне?

Может плавить воск в вине?

Может, кровь пустить за ухом?..

– Кровь?

Мы чай не на войне.

Вот бывалоча у нас,

если мучит тело газ,

если давит что-то где-то -

мы к знахарке тот же час.

Глянет утром на восток,

потеребит лоскуток,

плюнет-дунет в область паха,

будто ток пройдёт меж ног.

Газы сразу отойдут,

раны сразу зарастут,

бородавки, швы, запоры

вмиг исчезнут-пропадут.

Сразу станет на душе,

как с любимым в шалаше:

то-то лёгко, то-то вольно -

как турецкому паше.

Он сидит себе средь жён

ими всюду окружён,

ни одна из жён не скажет,

что он неуч и пижон.

И блаженство на душе

хоть в шатре, хоть в шалаше…

Видит Ваня, хворь крепчает,

бред сплошной пошёл уже.

– Где же нам знахарку взять!

Где в безлюдье отыскать

ту, что может плюнодуньем

хворь любую разогнать?!

…

Дверь тихонько отворилась,

и знахарка появилась:

при мешке, при посошке

и с кошчонкой на руке.

Голос скрипнул в тишине:

–Подойди, Иван, ко мне.

А Иван понять не может:

– Как же ты прошла в огне?

– Ты попил воды с болот -

у тебя болит живот.

– О! Как будто забурчало…

– Забурчало? Щас прорвёт!

Вот настойка на спирту

подержи её во рту…

Я для этого лекарства

хвост отрезала кроту.

Затуманились глаза,

В небе буря и гроза…

Видно, вышла передоза,

в организм вошла шиза.

У знахарки глаз горит,

кошка чёрная шипит,

а Светлана ест ватрушки -

появился аппетит.

На полу раскрыт мешок.

– Сделай-ка сюда шажок,

и навеки свет померкнет…

Заорал Иван:

– Дружок!

Звон стекла, собачий лай…

– Ну-кася, Иван, вставай.

– Что со мной?

– Наверно, шок.

Ты зачем полез в мешок?

Ох, и мягок ты душой

своей лирической.

Ну, а шок, видать, большой –

анафилактический!

И косится на Дружка.

Рядом клочья от мешка.

А Дружок оскалил зубы

где-то так на три вершка.

3

У Ивана звон в ушах,

всё вокруг плывет в глазах,

а Светлана вновь в постели,

снова бредит там про пах.

И как будто даже герпес

появился на губах.

…

– Ты?..

– Знахарка!

– Да-да-да…

Видишь ли, у нас беда.

Болями сестра болеет,

вянет, точно лебеда.

– Щас ей снадобье спроворим,

всё исчезнет без следа!

Нужно луку, чесноку…

Сахар, соль берём, муку…

Две змеиные головки

и бутылку коньяку.

Всё в наличьи, всё со мной

(но коньяк, конечно, твой)

– А поможет процедура?

– Ну, а как же ж? Боже ж мой!-

Отвернулась, скалит зубы.

Во-он – железный за губой!

Ах, коварный Медный Лоб,

знать, сведёт Ивана в гроб!

Тот глядит – не понимает,

остолопом остолоп!

– Ах! – Знахарка хвать за лоб: -

Ах, я! Чтоб мне сдохнуть чтоб!

Чуть старуха не забыла –

керамиды и укроп!

– Вот подумаешь – беда,

я добуду без труда

наилучшего укропу.

Керамиды – что? Руда?

– Керамиды – не беда,

но еще нужна вода,

не простая, а – живая!

– Это тоже ерунда!

– Нужен нам стакан плевков.

– Наберем. Хоть не легко.

– Вот что, вот что… Нужно это…

Нам от зайцев молоко!

Почесал Иван затылок:

– Сколько надо?

– Пять бутылок.

А потом добавим медных

не окисленных опилок.

– Ты, знахарка, вижу сноб.

– Помогло все, Ваня, чтоб! -

отвернулась, чешет сволочь

под платочком медный лоб.

…

Ваня в поле ускакал,

зайцев до утра гонял,

Медный Лоб Светлану страстно

обнимал и целовал.

Чтоб в рассудок не вошла,

не расстроила дела -

песни пел и лил вина ей,

и она вино пила.

Был расчёт у волка прост:

где-нибудь подгнивший мост

может, рухнет под Иваном,

и Ивана – на погост.

Шутка ль – зайца изловить?

Можно голову сломить:

тут несёшься – за дорогой

просто некогда следить.

На худой конец стервец

разудалый молодец

в пропасть псов своих загонит,

а без псов ему конец!

…

Утром встали – тишь кругом.

Светит солнце за бугром.

Нет Ивана. Значит, сгинул!

Смотрят… Прётся с молоком!

И собаки вслед бегут,

неотступно стерегут,

не подступишься – наложить

на кадык надёжный жгут.

– По полям по перелескам

я летал, как занавеска

на окошке в бурный день,

крался степью, точно тень.

И собаки аж до драки

рвали чью-то шерсть во мраке,

вой катился над землёй,

заяц зверь ужасно злой.

Но и я, сестра, суров,

потому итог таков:

принимай, сестра, лекарство

от ушастых докторов.

4

Выполнил Иван задачу,

а знахарка чуть не плачет:

– Зелье слабое выходит,

надо все переиначить.

Видишь, если кошкин хвост

в этот опустить компост,

хвост нисколько не облазит

значит, наш составчик прост.

И Светлана вновь ночами,

с приоткрытыми очами,

стонет, мечется, урчит…

Или это кошка спит,

чакает во сне зубами

и когтями скребончит?

Слышать это нелегко.

– Близко или далеко,

но скачи, Иван, скорее

нужно… лисье молоко.

Было так еще три раза.

Вот ведь до чего зараза

научилась быть больной –

квелой, чахлой и худой.

И Иван скакал по свету

выручал больную Свету,

некогда присесть спокойно

утром, почитать газету.

Лирическое отступление

Да и что её читать?

Что там можно разузнать?

Разве то – как в львы и львицы

подалась былая знать:

зубы новые надела,

подтянув лицо и тело,

в свет отправилась блистать!

Ото всюду загалдела:

– Кто ведёт умело дело –

для того и благодать.

– Мы свободны, можем смело

на коленках постоять.

От поклонов – крепче тело…

– Лишь бы Он мог в рост шагать!

И запела-зазвенела

окормлённая Им рать.

Кто же Он, да кем там – Им?

Застит всё вонючий дым.

Впрочем, ясно двуязычье

всем прошедшим Крым и Рим:

и Федот всегда не тот,

и урод – всегда урод,

и никак не совпадает,

чтоб хоть раз наоборот.

Общий курс идей таков:

«Хватит делать мужиков

из рассейских дураков!»

Жизнь плывет как наважденье,

над паркетами скольженье,

в огороде иль в саду,

возле речки на пруду -

лишь одно идёт занятье:

продавать скорей руду.

Нам газетой шелестеть –

это как в воде пердеть,

размышляя о природе:

жить ей или умереть?

…

В этом нам ли разбираться?

И к чему нам рассираться

с теми, кто всех выше в мире?

Нам за Ваней бы угнаться.

Тот гоняется в степях

за зверьём, и спит в кустах,

когда чёрная измена -

на пухах и на шелках.

Он медведей подоил,

он и лис уговорил,

он к кичливым и вонючим

на поклон хорькам ходил…

Его даже пощадил

в дальних странах крокодил,

когда он по ареалу

крокодильему бродил.

Не осталось больше сил

и Иван затормозил.

Когда Медный Лоб-Знахарка

вновь к Ивану подступил:

– Собирайся-ка, Иван… -

тот достал родной стакан,

принял дозу красноречья:

– Не Иван я, а – болван!

Рыщу по степям, как волк,

а какой в леченьи толк?

Ты смотри, Светлана стала

тоньше, чем китайский шёлк.

– Как шелка она – легка!

Поубавились бока.

Но зато как благородны

стали поступь и рука…

– Да она едва жива!

Пожелтела, как халва,

на тряпичной шейке виснет,

в грудь втыкаясь, голова!

Вот как Ваню обвели!

Как глаза-то отвели!

Он не видит, что Светлана…

Хоть в мишень с неё пали!

Крепки щеки, крепок зад,

как налитый виноград

светится да расцветает

от таинственных услад!

А знахарка пристаёт,

жить спокойно не даёт,

и Ивану непрестанно

всё своё под нос суёт:

– Вот последняя строка,

мы сваляли дурака, -

тычет пальцем в бумажонку: -

Знать не та была мука.

– Ты, знахарка, не юли…

– Хошь, глаза мне выколи!..

Погоди! Не разобравшись,

с вострым шилом не шали!

Есть за Чёрною горой

да за речкою Гнилой

мельница, где мелет Кто-то

Что-то там ночной порой.

Вот туда и отправляйся.

– Без муки не возвращайся, -

говорит сестра с постели: -

Иль со мною распрощайся.

5

Мельница скрипит в ночи,

ночь чернее, чем грачи.

– На погибель нас прислали,

знать, народные врачи!

Вот рецептик так рецептик!

Ни хинин, ни антисептик!

А какая-то мука!

Здесь злодейская рука…

Размышляя, в дверь вошёл,

налетел впотьмах на стол…

Мысль исчезла о злодействе –

только стукнул лбом об пол.

Рядом с ним его Дружок,

рядом звери все – в кружок:

сели, ждут, когда привстанет

Ваня, сбитый мыслью с ног.

Соскочил, муки мешочек

понагрёб без проволочек,

в голове уж путь обратный:

речка, поле, яр, лесочек…

Для того ль старался Зверь,

чтоб была свободна дверь?

Стук разнёсся замогильный…

Не воротишься теперь!

Двери, окна – всё закрыто,

а муку всё сеет сито,

позасыплет-позавалит,

дело будет шито-крыто.

С жизнью можно распроститься,

если чудо не случится.

Только где же это чудо?

– Разрешите появиться?

– Это кто тут?

– Это я.

– Ты ли, Чудо, жизнь моя!?

– Я.

– Да ты мне всех милее…

– Только тише. Я – не я.

– Понял. Что здесь происходит?

Кто нас запер? Кто изводит?

– Это Кто-то. Он здесь в полночь

хороводит-колобродит!

Он мукою замучит

да бедою забедит.

– Кто он?

– Кто ж во тьме кромешной

это Кто-то разглядит?..

– Н-да… А ты то здесь зачем?

– Для решения проблем.

– Так решай… Яви нам прыть!

– Не могу себя раскрыть.

– Выведи ты нас отсюда,

дорогое наше Чудо!

– Коль Кого-то устранить,

мог бы вас освободить,

а открыть своё прикрытье –

не могу.

– А как нам быть?

– Тише… Кто-то где-то здесь.

Может, он мучная взвесь,

может, он – сплошное ухо.

Ты ко мне сейчас не лезь…

Вот бумажка – прочитай,

съешь потом. И не рыгай,

чтоб она переварилась -

чтобы Кто-то невзначай

не раскрыл секретный код.

– Как же – съешь? Поди, живот

мой не выдержит нагрузки,

у меня живот-то – тот!..

Так положено?

– Ну да.

– Сам бумажку съешь тогда.

Без подробного доклада

обойдемся. Не беда!

Ты скажи мне в трёх словах:

что там – на семи листах?

Да не жуй ты как корова!

Прямо пена на губах…

– Коль не нужен мой доклад,

исчезаю я назад!

Мне опять сидеть в засаде,

Я охочий до засад!

На словах скажу одно:

всё давно предрешено,

всюду заговоры зреют…

– Что за!..

– Да! Кругом оно!

Ваша мачеха-девица,

Шамаханская царица,

Медный Лоб Железный Зуб –

всё один и тот же суп!

Царь дородный и богатый

и знахарка в вашей хате –

это всё одно лицо…

–Дело стухло, как яйцо,

что лежало на окошке…

– Он же в этой чёрной кошке.

Он сейчас вино льёт в чарки…

– А Светлана?!

– Голос жаркий

сбил её с её пути.

Все мечты её – со Зверем

град столичный обрести.

Но поставил тот условье –

чтоб тебя им извести.

Взвыл Иван, а Чудо скрылось,

словно здесь не находилось,

иль в полу был лаз секретный,

иль пространство искривилось.

…

Ваня шепчет, как в бреду:

– Чуял, чуял я беду,

но совсем-совсем не чуял,

что вот так вот пропаду.

Звери в двери бьются-рвутся,

те никак не поддаются…

Где-то рядом жуткий Кто-то…

Губы чёрные смеются.

Ах, ты так? Подохни враг!

Сунул тут Иван кулак

прямо в чёрное ничто,

а попал и в Кто и в То!

Кто и То не ожидало:

заблажило! завизжало!

А Иван схватил удало,

и таскал его за жало!

Сколь ни бил – всё было мало.

Сердце болью разрывало.

– Ну, сестричка!.. Ну, волчок!

Будет всем вам чмоки-чмок!

Вы узнаете, как гасит

солнце запада восток!

На чертячие дела

мне теперь достанет зла!

Только кровь по этажеркам!..

Только пепел и зола!

Дверь со скрипом отворилась,

даль луною озарилась,

Ваня – вон, дверь следом – хлоп!

Ну, паскуда Медный Лоб!

Не уйдешь! В любой ночи

разгляжу я, как сычи

видят крысу на траве…

Быть снесённой голове!

Звери верные отстали,

двери тяжкие ломали.

А Иван взметнулся вихрем:

только тут его видали!

Нёс он месть в своей груди,

сладкий образ впереди -

как Светлану и знахарку

завернёт на бигуди!

…

Залетел к себе на двор:

где, разбойник, где ты вор?!

Поединок?

Для блондинок!

Для тебя – шальной топор!

…

Верещит в саду Светлана,

вся вокруг в крови поляна,

на Иване клочья кожи,

а на волке нет изъяна.

Весь он в кольчатой броне,

чёрный всадник на коне,

а Иван уж на коленях

в предпоследнем полусне.

– Что, Иван, в груди огонь?

Только плюнь, да только тронь?

Вот и плюнул, вот и тронул,

а в ответ… сплошная вонь!

– Объегорил ты меня,

сел собака на коня…

– Ну, какая ж я собака?

Я ей даже не родня!..

Ну… молися, щучий сын!

Иль признай: я – господин,

и тогда, не исключаю,

доживешь ты до седин.

Захотел Иван взреветь,

белым соколом взлететь,

Да не может…

– Ну, так что же?

Аль в котлеты завертеть?

Снова, значит, за своё.

Всё голодный, ё-моё…

– Я б тебя сейчас насытил,

если б только не твоё

вороное, завитое,

шерстевидно-броневое

неразрубное литьё!

Вот и поднят острый меч,

до штанов от самых плеч

рассекут сейчас Ивана,

нечем голову сберечь.

Только что там? Вроде лай!

Волк оскалился…

Давай!

Выручай, Дружок, Ивана,

погибай, а всё ж спасай!

Медный Лоб поворотился,

а Иван подсуетился:

ослепить решил врага,

пригодилася мука!

Прямо – в морду!

Ворог взвился!

Зачихал и… прослезился.

После на бок повалился.

И издох!

Отгоношился.

Подлетает тут Дружок,

хвать его за мёртвый бок,

нет брони, он сходу выдрал

тусклой шерсти чёрный клок.

– Фу! А ну, давай назад!

Как разит! Какой здесь смрад!

Смотрит, а с клыков стекает

ядовитый трупный яд…

– Ну-ка, выплюнь этот клок!..

Вот и вышел волку срок,

в неизвестные пределы

его Кто-то уволок.

6

Всё! Истории конец!

Наш свободен молодец,

и теперь домой вернётся

он с победой, наконец.

Для коварнейшей сестры –

плаха, кол, петля, костры…

Нет такого наказанья!..

Чувства рваны и пестры.

В голове цветной поток,

в сердце – огненный цветок…

А Светлана горько плачет

у остывших волчьих ног.

– Плачешь? Ну, так плачь теперь!

И живи одна, как зверь!

Для тебя навек закрыта

в царский дом златая дверь!

…

Долго плакала сестра,

нарыдала три ведра,

а затем ещё кадушку,

знать, простить её пора.

И Иван её простил

во дворец к себе пустил,

ах, грубейшую ошибку

он прощеньем допустил!

В ту же ночь она злодейка

тихо проползла, как змейка,

что-то спрятав под рукою,

прямо в царские покои.

Над подушкою склонилась

и тихонько удалилась.

Под подушкой – зуб железный!

И уснул Иван болезный;

сон его – на вечный срок:

ночью зуб вошёл в висок.

…

Доктора опять в смятенье,

у народа вновь сомненье,

у министра вновь запор,

снова давний разговор:

«Как?» да «Кто источник бед?»

И опять былой ответ:

– С диагностикой своею

мы отстали на шесть лет…

– Может, кома, может, сон?

– Кто подсыл и кто шпион?..

– А в баллоне с кислородом газ не тот!..

– А чей баллон?

По народу шум да гам,

а министр:

– Я не дам

разлагать здесь дисциплину!

Болтунам – всем по губам!

Со Светланой вместе он

председатель похорон,

и уж гробик подготовлен

и заказан перезвон.

– Это как! – кричит народ. –

это кто тут нас ведёт

хоронить ещё живого?

– Да он помер!

– Сука!

– Врёт!.. -

и министра начинают

брать и щупать за живот.

Побледнел тот, стал божиться,

крест на пузо не ложится –

всё елозит по губам…

– Что, начальник по гробам?

– Аль не по сердцу почёт?

– Али вспучило живот?

– Аль какой на жопе прыщик

Жить спокойно не даёт?

На язык народ остёр!

Плаха, кол, петля, костёр!..

Надо чуть перетаиться,

и утихнет разговор.

Для него ж не заржавеет

государственный топор!

– Уважаемый народ,

что зазря раззявил рот?

Говори, что нужно делать,

и за мной не пропадёт!

– Что?

– Да к немчуре скакать,

гроб хрустальный заказать.

– На цепях его подвесим,

будет в нём царевич спать!

– С золотыми вензелями,

с куполами да церквами…

– Для чего такой расход?

– Ты закроешь, падла, рот?

Вот бурчит! Вот выставляет

недорезанный живот!..

Недовольство по народу,

разговоры про свободу…

То-то дел у прокуроров

будет после разговоров!

Пошумела кукуруза

на ветру вчера отпуза,

а сегодня треск стоит,

тишина сквозь треск звенит.

– Не поднять теперь Ивана, -

тихий голос говорит.

– Ну и что! Какое дело

в чем лежит царёво тело?