ИНТУИТ

– Я ЖДУ ТЕБЯ!

Голос гремел возле моего уха. Я так сильно вздрогнул, что нехило ударился головой о поручень слева. Рядом сидевшая тетка разговаривала по мобильнику, хотя судя по тому, как она надрывала голосовые связки, разговором это назвать сложно. Связь-то в подземке никакая, ясное дело.

Скучающие пассажиры тут же оценили ситуацию. Одни откровенно веселились, хихикая и подталкивая друг друга. Другие с любопытством пялились на меня и на женщину. Кто-то вежливо отвернулся, пряча нескромную улыбку, готовую в любой момент перерасти в веселый гогот. Уж этот, последний, точно хорошенько проржется, когда выйдет из вагона, с такими всегда так.

Мой ставший уже на сто процентов любимым морок растаял. А виной всему невежественность некоторых особей относительно связи в местах, находящихся на доброй сотне метров под землей: так уж сложно было ей подождать и дать мне маленький шанс?

Не в этот раз, парень.

Все кого-то ждут, и они приходят. В реальности проще: тут можно добраться из точки «А» в точку «Б» на поезде к любому человеку. Но не ко мне. Ко мне прийти невозможно. Моя реальность не здесь, и называется она совсем другим словом… а сны в итоге остаются просто снами.

Поток людей хлынул из вагона. Огромная серая масса без единого шанса на проблеск надежды спасти свои души и прожить жизнь стоящую и настоящую, без суеты, без назойливой погони за материальным благополучием. «Господи! – взмолился я, – на что мы тратим свою жизнь?»

Ответом мне была тишина и легкий перестук колес поезда.

Мечты… остаются в далеком детстве. Их убивают самые близкие люди. Порой это отцы, иногда братья и сестры. Нам говорят: пора на работу! Убеждают: нужно учиться, хоть как-нибудь. Нам обязательно напомнят после двадцати пяти о том, что пора бы завести семью.

Но так ли уж нужно учиться ради того, чтобы получить «корочку»? Или работать где придется ради пропитания? Или жениться, потому что пришел твой срок? В их понимании – несомненно! Ведь наши предки жили по устоявшимся правилам, передающимся от поколения к поколению много лет. Они закостенели и пребывают в уверенности: хорошо там, где тепло и есть стабильный доход.

Так ли это?

Наверное, так. Они ведь прожили дольше нас, им виднее. В конечном счете, все их советы продиктованы заботой о нашем благе, и в них есть своя доля правды. Но тогда почему мне постоянно что-то не дает покоя? Каждый раз, выходя на улицу, сложно впустить в свою голову другие мысли.

Так вышло, что я из потерянного поколения, без «культурной прививки», которую мог бы получить, родись при социализме в СССР, а не в новой зарождающейся России в годы, когда, по сути, никто не знал, в какую степь двинет страна. Не только я – все мое поколение выросло на почве неизвестности. Она в наших сердцах, мы шагаем, не зная, чего желать в жизни.

Скорее, скорее выйти отсюда. Убежать от этого потока пустых лиц. А может, и не пустых, может, это как раз я пуст? Большинство в отличие от меня видят, куда идут, у них есть вполне реальные цели! Они зарабатывают на машины и квартиры, кто-то станет миллионером или что-нибудь изобретет, например, какое-нибудь средство для мытья стекол или супералгоритм, который позволит определять, куда пойдет цена на валютном рынке. Они испытывают тягу к этому, непонятное лично мне стремление к благополучию, а я – лишь омерзение. Зачем нужны все эти вещи, к чему много денег, что с ними делать? Приумножать? А в чем смысл? Замкнутый круг, из которого не выбраться. Механизм выживания внутри меня сломался давным-давно, если он вообще когда-то был.

Не приспособленный к бытию, но и не испытывающий тягот жизни. Снабженный в дорогу в будущее родительской мечтой и не ведающий своего пути, не стремящийся к достижениям, не участвующий в этой тотальной гонке за богатством, на которую обречены все с рождения. Одно сплошное «НЕ» – вот он я. Вечно колеблющийся, в состоянии вечной неопределенности. Может, это какая-нибудь цыганка наслала на меня проклятие за то, что поленился достать мелочь из кармана? Если так, то прости, пожалуйста, денег мне обычно совсем не жалко, видно, в тот момент было скверное настроение. Ну не хотелось мне протягивать свою пятерню, чтобы нагадали удачу и полные штаны счастья.

Как-то удручающе действует на меня подземка: слишком много людей, слишком много мыслей. Думаю, кто-то со мной в этом непременно согласится.

Моя работа в пятнадцати минутах ходьбы от станции метро. Как раз успею проветриться после нахлынувших мыслей. С такими к начальнику нельзя, он вообще не любит скрытных и молчаливых. А я, несомненно, из их числа, только маскируюсь, как могу. Но иногда, дабы не казаться белой вороной, все-таки приходится себя пересиливать и, скроив улыбающуюся физиономию, трепаться с коллегами на какие-нибудь лишенные всяческого смысла темы. А то ведь кто словечко замолвит перед начальником, когда в следующий раз я решу завести свой зеленый будильник?

Скажу честно, мне совершенно наплевать, кто и как провел свои выходные, на какие концерты ходил или с кем переспал, как пресловутая Олечка из нижнего отдела. Ну хочется непритязательной Оле спать со всеми подряд! Так ведь половине мужского населения тоже хочется жить, как она, разве не так? И поведение любвеобильной девушки вовсе не повод тут же выдавать низкопробные клише. С такими, как она, нужно либо играть по их правилам, либо трепать себе нервы до скончания века: их в любом случае абсолютно не волнует душевное равновесие «партнера по танцам». Но в задушевных разговорах среди нашего брата все происходит иначе: все бабы у нас становятся нехорошими, а во всем мире царят горе и уныние.

Увы, барин, сами виноваты.

Однако мало кто разделяет мои взгляды в отношении свободы другого индивида. И стоило разок заикнуться по этому поводу, как тут же пол-отдела скосили на меня глаза и поставили «игнорировать» в настройках своего мозга. Но меня это ничуть не поколебало, я парень стойкий: ко всем недовольствам толпы, направленным в мою сторону, отношусь легко и с улыбкой. Ну не хотят люди мудреть – хотят играть в «Санту-Барбару», что тут сделаешь?

Олечка давно уже стала в нашем отделе легендой, и все планерки начинались с азартного обсуждения новых успехов на любовном фронте этой девчонки, а не с анализа финансового состояния фирмы. Это был хитрый тренинг по плавному вводу в ритм трудовой деятельности, придуманный нашим шефом.

В своей короткой жизни я уже успел попробовать все, что делали мои коллеги по несчастью, то есть работе, повторять смысла не вижу. Кафе, бары, рестораны, ночные клубы и злачные места, концерты органной музыки и скрипки, – в общем, от занятий, разлагающих личность до уровня задрипанного маргинала, до, наоборот, прививающих высокие нравственные устои, – все было не то. И даже пара подобных Олечек в моей жизни тоже была: первая разбила мне сердце, зато со второй было чертовски весело – как мне, так и ей. Такое счастье длилось до тех пор, пока я не встретил Настю, свою нынешнюю девушку.

Наверное, я слишком впечатлительный. Мой интерес ко всему новому настолько велик, что захлебывается в самом себе и ни малейших признаков возвращения к жизни затем не подает. Это можно сравнить с желанием наесться всякой всячины: вот ты покупаешь себе торт весом полтора килограмма, добавляешь к нему копченой колбасы и дешевого пива, уничтожаешь это произведение искусства в одну рожу, тебя дико вертит над унитазом – и все, больше повторять потом как-то не хочется.

Если бы и было в этом мире что-то стоящее, то оно явно никуда бы не делось после первого проявления моего любопытства. А так, увы, все, что мне сейчас требуется, – это спокойная прохладная ночь и куча приготовленных ею для меня сновидений. Ничего большего и желать не могу, только дрыхнуть без задних ног и наблюдать за притаившимся в темноте волшебством.

Владимир Альбертович, мой шеф, снимал для офиса два этажа в высотном здании. Его фирма занималась разработкой систем канализации и воздухоснабжения элитных построек. Раньше я и не подозревал, что вокруг так много элитных построек, но заказы каждый раз откуда-то брались. Виной тому то ли Толик из отдела продаж, то ли сомнительные связи шефа. Сдается мне, что первое – наиболее правдивый вариант. Толик парень талантливый, надо сказать, но на сами продажи ему класть большой корнеплод семейства крестоцветных. Как-то он мне признался, что все, что его привлекает, это цифры, а что за ними стоит – неважно. Мне кажется, он слегка лукавит, но копаться в его пристрастиях резона нет: такие поиски до добра не доводят. Пару раз уже обжигался и решил, что единственный предмет исследования потаенных желаний души – это я сам.

Каждый, кто попадал в нашу компанию, при приеме на работу выслушивал историю ее основания – дело всей юности многоуважаемого Владимира Альбертовича. Почти получасовая лекция заканчивалась на трагической ноте: «А потом были предательство, измена, и я понял, что нужно брать все в свои руки. Так и возникла моя компания, и до сих пор все идет как нельзя лучше». После подобной речи я и сам впал было в транс глубокого уважения к боссу, но, слава Богу, этот гипноз быстро улетучился, и я сразу въехал, что тут к чему.

Несмотря на все мои опоздания, меня не увольняли. Все проекты, которые поручались моему отделу, я сдавал в срок, и даже неделей раньше, чем было прописано в договоре с заказчиком. Шеф получал неплохие чаевые за мою расторопность, но делиться ими отнюдь не стремился. Честно говоря, все, чего я хотел от этой работы, – так это поскорее свалить и добраться до дома. Стабильно четыре раза в неделю возникали причины, по которым я, несомненно, должен был уйти пораньше.

«Все сделано, идем с опережением, – с достоинством произносил я, когда требовалось слинять, а потом проникновенно добавлял: – Вы меня поймите, Владимир Альбертович, у друга заболела дочка, надо забрать из садика». Он, конечно же, вспоминал о жене друга, но та тоже быстро отметалась, сраженная неизлечимой болезнью. И если бы шеф был повнимательнее, давно бы понял, что все мои знакомые – самые невезучие ребята на планете, а некоторые так вообще умирали по два, а то и три раза.

Вхожу в офис ровно в тринадцать ноль-ноль. При взгляде на часы под ложечкой как-то начинает сосать: своего рода наказание за нерасторопность. Ох, не нравится мне эта цифра, не к добру.

Наш офис – это настоящий шедевр архитектуры: огромный квадрат, площадь которого заставлена многочисленными столами и стульями и в некоторых местах разделена стеклянными перегородками, чтобы можно было хоть как-то различить, где сидит один тип планктона, а где другой.

Ладно-ладно, на самом деле, эти стеклянные перегородки были четкой границей, отделявшей дизайнеров от проектировщиков. Над всем этим великолепием царил строгий надзиратель. Он существовал не только для того, чтобы решать мелкие бытовые проблемы типа зависшего компьютера, но и иногда вставлять хороших пистонов тупому офисному сообществу. В общем, он был моторным маслом, а мы послушными шестеренками, звали его Сергей Анатольевич. Для меня просто Серега.

Ума не приложу, как это получилось, но нас свела взаимная тщательно скрываемая ненависть к этому месту. Все произошло, когда после моего десятого опоздания, из-за которого Сереге влепили выговор и срезали зарплату, мне пришлось поговорить с ним тет-а-тет. Я, конечно, не прижимал его в темном углу, где стоит ксерокс, вовсе нет! Боже упаси нарываться на коренастого мужика сорока пяти лет, отслужившего, как мне кажется, в космическом десанте и имевшего, ну точно, какой-нибудь дан по боевому искусству.

«Черт, да он под пиджаком кимоно носит с тремя черными поясами», – как-то услышал я от одного из коллег, которому досталось.

Да, Серега умел уничтожать взглядом, раздувая вены на лбу под отполированной лысиной. Его следовало уважать и опасаться. Мне каким-то чудесным образом удалось изложить свою позицию так, что он понял суть, и мы стали вроде как на «ты». Точнее, это я решил, что теперь буду на «ты» с ним, а он не стал опускаться до такой фамильярности и обращался ко мне, как и прежде. Однако при встречах я видел в его глазах хорошо скрываемый огонек уважения и понимания.

Так вот, после какого-то там очередного моего опоздания и выговора ему по этому поводу мы пересеклись в нашей кофейной. Я, недолго думая, выложил все, что накопилось в моей грешной душе:

– Сергей Анатольевич, – начал я, сразу взяв быка за рога, – мне известно, что вам сделали выговор и даже наложили штраф. Предлагаю вычесть из моей зарплаты эту самую сумму и отдать ее вам.

И он тогда снисходительно мне ответил:

– Остынь, парень. Раз ты сам ко мне подошел, я не стану сердиться, просто больше не совершай таких подвигов, понял? – и развернулся, чтобы уйти. Но я был непоколебим и нахален, как Ахиллес перед царем.

– Зарплаты, урезанной до невозможного, вам, скорее всего, будет маловато, а ее урежут именно потому, что я собираюсь совершать свои подвиги и дальше, – лицо мое лучилось безмятежной улыбкой, и, наверное, он подумал, что я либо дебил, либо слегка тронутый.

Тогда-то я и заметил, как вздулась одна из его легендарных вен на лбу, казалось, она стала толщиной с мой палец. Но я выдержал его взгляд и не дрогнул, даже когда мы смотрели друг на друга в упор. Он с интересом разглядывал мою физиономию, пытаясь определить во мне то ли недалекого тупицу, то ли, и сказать-то страшно! серьезного мужчину.

– Совершенно ясно, что наш шеф уволит меня, если вы передадите ему наш разговор и мое намерение. Хотя вам в итоге тоже грозит очередной выговор: вы же у нас полутренер-полунадзиратель, и в ваши обязанности входит следить за моральным состоянием сотрудников фирмы. А если последуют репрессии… ну, сами понимаете, что тогда начнется: проекты вовремя никто сдавать не будет, все покатится к чертям. Этого лучше не допускать, верно? – я знал, что попал в самую точку.

Здоровяк молча ждал продолжения, однако я не собирался его унижать, а вместо этого сказал правду:

– Ненавижу эту работу, да и вообще любую другую. И не потому, что я лентяй: все мои проекты сдаются порой на несколько недель раньше, за что шеф получает определенные дивиденды, – я выдержал паузу, чтобы он уяснил сказанное, и подвел итог: – В общем, в моем взгляде на мир все не очень хорошо: меня окружают совсем не те люди, у меня не та работа, не те стимулы и не та мотивация… И эти убеждения настолько глубоко сидят внутри меня, что даже такой мужчина, как вы, их клещами оттуда не выдернет. Поэтому беру на себя полную ответственность и буду всячески вас выгораживать в случае моих проколов перед шефом.

Серега молчал.

– Не надо благодарности, – благодушно заявил я, поражаясь своей наглости, – я делаю это для своего удобства, но в него входит уважение к чужому выбору. Вот и все. В целом мое пребывание на этом месте будет сводиться к нулю, медленно, но будет. При этом начальник наверняка продолжит получать свои дивиденды, а если вдруг я не справлюсь, то попрошусь в бессрочный отпуск. Понимаете, у некоторых людей очень жесткие рамки: либо мало работаешь, но весьма продуктивно, либо принудительно много, но в таком случае лучше сразу уволиться, потому что продуктивно никак не получится.

Все-таки он смог тогда проникнуться неким пониманием, а может, просто-напросто вспомнил хорошее правило «восемьдесят-двадцать»: только двадцать процентов рабочего времени ты действительно продуктивен, а все остальное время бьешь баклуши, как-то так. Тем не менее этот невероятный лысый громила дружески хлопнул меня по плечу, так что я присел, и благожелательно сообщил напоследок: «Ты можешь брать эту самую ответственность на себя, но если окажется, что ты, идиот, водишь меня за нос, – лично приложу ногу к твоему заду, когда тебя будут вышвыривать, понял?»

Я понял. На том и порешили.

Вот такой странный разговор может приключиться, когда смотришь на мир не так, как принято. А вот как смотреть на человека, который приходит на работу, когда ему вздумается? Отвечаю: никак не надо на него смотреть, а если и бросать взгляды, то только восхищенные! В перерывах, конечно, можно подходить и осведомляться насчет моих волшебных могущественных фокусов, которые не может раскусить почтеннейший начальник. Но обычному офисному планктону не понять моих способностей, все, что он может, – всячески выказывать негодование и шептаться за спиной: «…мол, какой негодяй, делает что хочет, и его никак не выкинут, а ведь мы тут ПРОЕКТИРУЕМ, а не картошку чистим».

Невелика разница.

Этим нехитрым процессом – распространением сплетен – как раз и занимались Лена с Ирой. Они принялись за дело именно в тот момент, когда я подошел к своему столу и, взяв листок, начал разбирать корявый почерк сами можете догадаться кого.

Вот скажите, где справедливость? Эта парочка до самого обеда перемывала мне кости и пила казенный чай, работой тут и не пахло: на экране монитора был свернут пресловутый пасьянс, любимейшая игра всех секретарш на планете. А наказывать сейчас будут меня. Хоть бы игру посерьезнее установили, ну, «Героев меча и магии» хотя бы. Отличный выбор, кстати, я бы тут же с ними подружился. Ничто так не выделяет девушку из толпы, как мужские предпочтения. Heroes М&М были как раз тем самым мужским развлечением, а редкие лица женского пола, играющие в них, – исключением из правил, как мой любимый зеленый будильник. Кто с такими захочет расстаться? Правильно, никто!

В записке не было ничего для меня неожиданного, просто шеф вызывал на ковер, как только я соизволю приволочь свою задницу на положенное ей место. Задница обязана появляться тут пять раз в неделю с девяти до семи в соответствии с трудовым договором. Именно по этой причине я получаю зарплату и невесть какую страховку.

Полагаю, о ее содержании уже знал весь отдел и даже успел сочинить пока еще несбывшуюся массовую фантазию. «Ну и ладно», – обреченно подумал я. Стряпаю на своем лице ослепительную улыбку и направляюсь к двери кабинета шефа. Последний, кстати, был полностью изолирован от посторонних глаз, вот где точно кто-то мог откипать после веселого вечера!

Шеф сидел в кресле, которое походило на офисное разве что очертаниями: богатый деревянный табурет из качественной кожи с инкрустированными в некоторых местах элементами дерева и удобными подлокотниками. Наличие мягких бесшумно двигающихся колесиков делало его незаменимым при катании из одной стороны в другую, так как исключало появление царапин на паркете, чем шеф активно грешил время от времени. Почти половину кабинета занимал большой стол из красного дерева и зеленого сукна.

Что-что, а размахнуться мы любим, и пыль пустить в глаза тоже любим.

В святая святых царила атмосфера кабинета Дона Корлеоне, где он только что обсуждал с партнерами очередной план по отмыванию кокаиновых денег и раздавал приказы о ликвидации неугодных ему конкурентов. Хотя в основном эту атмосферу создавали осипший голос и жесты шефа – ими сейчас он только и мог пользоваться.

Владимир Альбертович мягко указал рукой на кресло рядом со столом.

Я сел.

В целом шеф не выглядел сильно расстроенным по поводу моего отсутствия. Это немного обнадеживало, может, дурное предчувствие развеется, как миф?

– Добрый день, Илья, – прохрипело чудовище.

Голос был сильно надорван.

Шеф, видимо, победил вчера в караоке всех своих событульников, – сообразил я, но вслух интересоваться не стал. Вместо этого вежливо произнес:

– Здравствуйте, Владимир Альбертович.

Выяснять подробности вчерашнего пока, на мой опытный взгляд, рановато, посочувствую позже, сначала надо узнать, в чем дело.

К слову, о деле: шеф слегка впал в прострацию и начал копаться в стопке бумаг, как будто совсем забыв, что вызвал меня. Наконец закончил рассовывать кучу бумажек по ящикам стола, так что в результате остался только один листок – его-то он и протянул мне.

– Илья… кхе-кхе… – закашлялся шеф, – к нам в отдел пришла разработка новой программы по проектированию.

Какое чудо-чудное, и откуда же это она пришла!? Я начал изучать содержимое листика.

– И вы хотите, чтобы я ее освоил? – читая, полуутвердительно-полувопросительно поинтересовался я.

Возможно, линчевание за опоздание откладывается на неопределенный срок. Ему, конечно, могли нашептать что-то ужасное недовольные мира сего (читай, мои коллеги), поводов было более чем предостаточно, но волновало меня не это: вся моя тревога сосредоточилась на этом белом листе. Мне совсем не нравилось содержимое этой краткой сводки о новой гениальной программе.

– Нет, наши специалисты хорошо ее изучили, – говоря о неких квалифицированных мифических существах – «специалистах», Альбертович явно перегибал палку. Ха, специалисты! Это какие же? Кроме меня и еще двух человек, никто не успеет за такое короткое время и пальцем о палец ударить. Нижний этаж постарался!? Странно. Ну да ладно, хватит размышлять, а то заражусь головной болью, уверен: она может передаваться мыслительно-ментальным путем, когда рядом сидит начальник с похмелья.

– Тогда что вы хотите от меня? – робко спросил я, тем самым взяв быка за рога. Чего тянуть-то?

– Понимаешь, она настолько эффективна, что значительно сокращает время проектирования благодаря эффекту программируемых шаблонов, – вдохновенно выговорил Владимир Альбертович.

Тут надо немного пояснить: предполагается, что с помощью так называемых шаблонов проектировать сможет каждый примат с образованием девять классов. Что до программы, шеф имел в виду сырые разработки одной древней идеи. Я был в курсе подобных разработок, да и об этой как-то читал. Не было у нее потенциала, ну никак не было! Шеф думает, это просто, – как бы не так! Шаблонами может управлять действительно любой, но гибкость достигается за счет одного очень дорогого спеца, который должен состоять в штате.

Схема такая: спец программирует шаблон под задачу проектировщика, а последний уже просто таскает этот кусок кода по экрану, не прилагая особых усилий, как в обычном редакторе. Шаблоны, иначе говоря, цельные куски проекта, поддающиеся программированию лишь на очень глубоком уровне. Спецы с такими познаниями давно свалили в Америку. Поэтому это палка о двух концах: с одной стороны, очень просто, а с другой – полная задница. И шеф хочет запустить это у нас? По-моему, он уже давно не смыслит в проектировании. Бедный безумный старик! И все-таки он не мог не знать о проблеме качественного специалиста, а значит, произошло что-то из ряда вон выходящее, что заставило Альбертовича идти на такой риск.

– Вследствие чего, – продолжил шеф, – трудовой процесс становится менее продолжительным.

Вот так. Несмотря на мою информированность об этой программе, я молчал, ну да, разозлился немного. На мой взгляд, это настолько сырая бета-версия, что ее не стоит пока запускать нигде. Но суть разговора мне уже была понятна: на листке под сводкой о программе на самом деле прячется бланк на увольнение.

И все-таки я не удержался: искренне пожалев старика, намекнул, что это, мол, большой риск. Очень, блин, большой. Сочувствие во мне проснулось, что ли… как-то не вовремя. Шеф поднял глаза – все он знал, этот старый боров, и его что-то заставляло это делать!

– Илья, буду говорить с тобой начистоту, – дело явно шло к кульминации! – я собираюсь тебя уволить. Ты ценный специалист, но больше тут не требуешься. Скоро запустится еще один проект, и, возможно, тогда…

Пришлось прервать его. Мне были не нужны пустые обещания, дабы сгладить неловкость.

– Где подписать?

К чему долгое тягостное прощание с нелюбимой работой!? Этот удручающий процесс должен занимать конкретное время: ровно столько, чтобы психика успела пошатнуться и на образовавшемся поле скорби и уязвимости дали ростки первые сильные эмоции. А дальше путь у каждого свой: кто-то погружается в пучину ненависти и злобы, обещая себе, что станет миллионером и проглотит эту чертову компанию – всех уволит, а бывшего начальника заставит переселиться в трущобы. А кто-то впадает в тягостное переживание относительно своего будущего. Этот последний будет страдать еще неделю, ну две от силы, пока раны от нанесенного ему оскорбления не затянутся и он не найдет новую работу, где станет жаловаться на то, как же ему было хреново раньше. В общем, мысли относительно великого «ПОТОМ» рождаются в этот момент у всех без исключения.

Конечно, я тоже попадал в эту статистику. Но, заранее зная оба варианта развития событий, образовал третье сословие: тех, кто просто принимает случившиеся. Ни больше и ни меньше.

Мысли о неизбежном бизнес-величии и, наоборот, о том, что стану маргиналом, улетучились, как только ноги вынесли меня из кабинета бывшего начальника, т. е. чрез две секунды после подписания заявления. Еще пакуя в коробку вещи, я уже пребывал в ощущении блаженной свободы от забот и необходимости заводить свой зеленый будильник.

Когда сборы были закончены, а длились они не более минуты, ко мне подошла Ася. Робкая и милая девушка питала ко мне теплые чувства. Она была единственной в этом треклятом офисе, кому я действительно был не безразличен. У этого тихого счастья было, несомненно, море достоинств, но я почему-то не хотел пускать его в свою жизнь. Наши беседы всегда сводились только к разговорам: милым для меня и задушевным для нее. Ей, похоже, вполне хватало и этого.