Дом Безгласия

А вот и Уэсли, герой дня. Как описать его поведение? Сын обалдел. Обалдел, как кролик, попавший в капкан. За вечер не проронил почти ни слова; сколько я ни допытывался, где, черт возьми, он научился спасать людей, проглотивших язык, сын лишь пожимал плечами, и отвечал, что сам не знает, – наверное, инстинкт подсказал.

Приехала «Скорая». Приехала полиция. Явились соседи с близлежащих ферм – у них всегда хороший нюх на происшествия! Казалось, инцидент исчерпан.

– А он не вернется? – спросила Хейзел, лежащая на полу у моего дивана.

Прошло несколько часов; все приготовились ко сну. Как сказал бы Диккенс, люди должны высыпаться – и в хорошие времена, и в плохие. Обычно в гостях у бабушки мы табором располагались в большой гостиной; никто не отваживался подняться в одиночку наверх, в одну из темных, пыльных, окутанных тайнами спален, некогда занимаемых мной и моими братьями и сестрами. Это не имело отношения к сегодняшнему происшествию – просто испытанная временем традиция, родившаяся, когда всех нас пугал якобы поселившийся на чердаке призрак. По той же причине мы включали на полную мощность несколько переносных вентиляторов; никому не хотелось слушать у себя над головой шаги деда Финчера. (А еще нам просто нравился убаюкивающий гул – он погружал в сон воспаленные мозги.)

Я протянул руку и нежно погладил голову дочери, хотя почти не мог разглядеть ее в темноте.

– Не бойся, милая. Дикки за всю жизнь ни одной мухи не обидел. – Вопиющая ложь! Однако мой разум хорошо постарался, заблокировав худшие воспоминания детства. Мог ли я знать, что скоро это изменится? – Просто Дикки из тех парней, с кем жизнь обошлась сурово, и он толком не знает, как ей распорядиться. Понимаешь?

Может, те воспоминания всплыли из подсознания, а может, и нет, но я отчасти сожалел, что сыну удалось спасти этого ублюдка.

– А как именно сурово? – не унималась Хейзел.

В темноте вспыхнула еще одна пара глаз – Мейсон оперся на локоть и приготовился слушать. Логана сморил сон, а вот Уэсли тоже бодрствовал. Он обычно устраивался на ночь в раскладном кресле моего отца, размером почти с Нью-Гемпшир, загадочным образом помещавшемся рядом с маленьким камином. Хотя сейчас сын даже не разложил кресло. «А что ты думаешь об этом?» – мысленно спросил я Уэсли. Сын все равно вряд ли расслышит меня сквозь ураганное завывание вентиляторов, и я просто подмигнул, надеясь, что он хотя бы увидит.

– Папа?

Я вспомнил про Хейзел.

– Ох, прости. Так о чем ты спрашивала?

– Почему его жизнь была такой суровой?

Я точно знал, какая у нее сейчас забавная мордашка, – как и то, что на каждой ноге у меня по пять пальцев.

– Его отец… – Я запнулся. Всегда гордился, что не скрываю ничего от детей, однако страшная сказка о Коротышке Гаскинсе – это уж слишком. – Его отец был плохим человеком и ужасным родителем. Самым плохим. Зато вам повезло – у вас лучший на свете папа!

Я предпринял отчаянную попытку сменить тему и направить разговор в другое русло, но она не удалась. Совсем не удалась. Потому что следующий вопрос задал Мейсон:

– А что натворил его отец?

Неужели я где-то проговорился? А иначе что заставило бы семилетнего ребенка задать столь специфичный вопрос? Подобная формулировка обычно относится к пребыванию в тюрьме, о чем Мейсон в его возрасте не должен знать.

Не в состоянии солгать, я ответил просто:

– Он причинил вред многим людям. Если точнее, он их убил. Но это происходило тридцать лет назад. Вам бояться нечего.

Как должны принять подобное заявление напуганные маленькие дети ночью в темноте, когда по чердаку расхаживает призрак? Я физически чувствовал их страх.

– Идите сюда. – Я рывком сбросил ноги с постели и похлопал по простыне с обеих сторон от себя. Дети вскарабкались на диван так быстро, словно я объявил начало игры в «горячий пол». Я положил руки им на плечи и крепко стиснул. – Сегодня у нас выдался безумный день. Давайте не будем обсуждать это происшествие, ладно? Поговорим лучше о… о кроликах!

– А отец Дикки убивал кроликов? – спросил Мейсон.

Боже, спаси меня! Вероятно, убивал. Еще в детстве. Убивал, сдирал шкуру, развешивал тушки, чтобы они гнили, внутренности поедал, а кровь использовал для обрядов вуду или черной магии. Разумеется, с детьми я своими пессимистичными выводами не поделился.

– Нет, конечно же, он любил кроликов, как и все. – Какое счастье, что дети не видят, как я поморщился, давая столь абсурдный ответ. – Я серьезно. Поговорим про что-нибудь еще. Сознавайтесь, как насчет новых игр на ваших телефонах? Которые списывают деньги с моей кредитки без моего ведома?

– Папа!

– Отлично. Хейзел созналась. И что у тебя есть?

– А расскажи нам еще про призрака! – Я вздохнул, и дочь поспешно добавила: – Я знаю, это просто глупая сказка, но очень прикольно слушать про прадеда Финчера.

Честно говоря, для меня это не просто глупая сказка, во всяком случае, не полностью. Я много раз слышал вздохи и скрип половиц на чердаке. И хотя эти звуки не прекращали наводить ужас, заставляя покрываться мурашками и воображать, будто сам Аид восстал из царства мертвых, чтобы пощекотать меня по спине, я мирился с ними, воспринимал как курьез. Просто дед Финчер не хотел покидать дом, в котором родился, и никому никогда не причинял вреда, особенно своим родственникам. Ведь он отец моей мамы. Так оставьте старика в покое, пусть обитает себе на чердаке; не нужно вызывать с телевидения охотников за привидениями.

– Ну все, хватит. – Я решил больше не говорить о призраках. – Подумайте о чем-нибудь приятном. Диснейленд. Мороженое. Лепреконы. Голые танцующие лепреконы.

Хейзел захихикала, а Мейсон зевнул.

Мы погрузились в молчание. Дети нырнули ко мне под мышки и прижались еще теснее. Самое прекрасное на свете ощущение!

Прежде чем уснуть окончательно, я запомнил две вещи: как дети вернулись в свои постели и как чуть позже, уже сквозь дымку сна, послышался металлический лязг – старшенький все-таки разложил большое папино кресло.

2

Посреди ночи я проснулся и, к своему величайшему удивлению, обнаружил себя в лесу.

Не знаю точно, что меня разбудило. В разгар лета в Южной Каролине, на открытом воздухе, да еще и на земле среди деревьев… Громкое жужжанье насекомых. Пробежала мышь или белка. Олень наступил на ветку. Ужалил москит размером с дом. Что угодно могло вырвать меня из не поддающегося объяснению дремотного состояния. Вопрос в другом: как, черт возьми, я оказался на улице?

Мои веки дрогнули, и сознание включилось, немедленно прервав сон. Я ощутил, что лежу, уткнувшись лицом в листву и ветки, услышал гул насекомых, вдохнул влажный ночной воздух. А вот вентиляторы почему-то умолкли. Как нелепо. Оттолкнувшись от земли обеими руками, я вскочил на ноги и огляделся. Луна светила достаточно ярко, чтобы различить бесчисленные силуэты веток над головой и сетку теней внизу, едва ли намного чернее, чем лесная почва.

Я находился посреди леса! Искра паники пронзила тело.

Голова кружилась. Пошатываясь, я инстинктивно отряхнул мусор с рубашки. Затем раз десять повернулся на месте, пытаясь понять, как сюда попал. Меня всего трясло от ощущения, что за мной наблюдают.

– Эй! – громким шепотом крикнул я, чувствуя себя как никогда по-дурацки. На самом деле не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о таком странном повороте событий, и я решил больше не подавать голос.

В конце концов в голове прояснилось, и я смог опознать окрестности: за деревьями, не далее чем в пятидесяти футах, проглядывали очертания родительского дома. Я припустил рысцой в его направлении, надеясь вернуться незамеченным. Пробираясь мимо редеющих деревьев на опушке, попытался вспомнить, случалось ли мне раньше бродить во сне. В закоулках памяти что-то щелкнуло – будто приподнялась завеса. Да, совершенно точно, я когда-то уже бродил во сне. Вот только подробности исчезли в тумане.

На заднем дворе было темно и пусто; массивные кусты пекана выпирали из земли, словно черные грибовидные облака. В воздухе повисла зловещая тишина, как будто насекомые взяли пятнадцатиминутный перерыв. По спине снова забегали мурашки. Наверное, это легкий ветерок охладил пот, но мне стало не по себе. Может, дед Финчер решил покинуть пыльный чердак и прогуляться по своим прежним владениям?.. Я изо всех сил рванул к заднему крыльцу, продолжая ощущать за своим плечом чье-то присутствие. В груди заныло.

Взбежав по ступенькам, я толкнул дверь. Заперто! Вот черт, неужели я вышел через парадный вход? Я развернулся, почти уверенный, что позади стоит полупрозрачный старик и мерзко хихикает. И с превеликим облегчением от того, что так его и не увидел, спустился с крыльца и обогнул дом. Как никогда тянуло нырнуть под одеяло и укрыться с головой!.. Я едва не расхохотался вслух, и видимо, застал врасплох насекомых – гуденье возобновилось. Хотя я был весь на нервах, меня наполнило радостное возбуждение. Сознаюсь, я чувствовал себя как ребенок, когда вскочил по ступенькам на веранду одним махом, почти как Супермен.

Передняя дверь тоже была заперта.

Я отступил на шаг, тупо глядя, как захлопнулась москитная решетка.

Что произошло? Получается, я бродил во сне, однако спал не очень крепко и добросовестно защелкнул дверь?.. Я расхаживал по цементному полу веранды, обдумывая разные варианты. Залезть в окно? Чего доброго, папа решит, что вернулся Дикки, схватит дробовик и даст предупредительный выстрел. И я поймаю свинец прямо в грудь. Может, сесть на садовый стул и проспать на веранде остаток ночи, а потом заявить, что встал в несусветную рань полюбоваться восходом солнца? Однако я уже вообразил реплику Хейзел: «Ну конечно, папочка. И ты не выпил кофе? И вышел в закрытую дверь? В следующий раз придумай что-нибудь получше».

Черт. Придется стучать. Я должен постучать и сообщить детям постыдную правду: я брожу во сне. Я, черт возьми, лунатик!

Послышался щелчок.

Источник шума сперва сбил меня с толку. Я знал, что крыша веранды всегда обладала загадочной способностью отражать звуки. Я обернулся, однако не увидел ничего, кроме теней. Вновь звякнул металл. Это же дверная ручка! Я распахнул москитную решетку, едва не сорвав ее с петель, ожидая, когда меня впустят. Однако ручка щелкала, не поворачиваясь.

Меня снова охватил иррациональный ужас. Дед Финчер пытается выйти на волю! Теперь я знал это совершенно точно. Но тут из-за двери послышался несмелый голосок:

– Папа? Мне страшно.

Логан! Я устыдился. И одновременно испытал облегчение – не только потому, что это оказался не призрак (да, понимаю, нелепо – если только вы не стоите ночью в темноте и не слышите шорох, прямо как в фильме «Рождественская история»), но и потому, что виновным был мой младший сын. Может, как-нибудь выкручусь – к утру малыш все забудет, а если и нет, четырехлетнего ребенка легко убедить, что ему все приснилось.

Я присел на корточки и прошептал:

– Логан? Ты меня слышишь?

– Папа?

– Да, это я. Случайно захлопнул дверь. Ты знаешь, как открыть замок?

– Мне страшно.

Даже сквозь деревянную перегородку голосок сына звучал умилительно, как в плохой телерекламе. Ужасно хотелось его обнять!

– Знаю, приятель. Мне тоже страшно. – Я поморщился. И зачем только признался? – Видишь такую маленькую… штуку на дверной ручке? Прямо в середине. Поверни ее. Зажми двумя пальцами и поверни. Маленькую плоскую штуку. Понял?

Логан не ответил. Он явно ничего не понял из моих красноречивых описаний.

Я со вздохом встал. Выгнул спину, размял затекшие мышцы и охнул. Колени болели. Я стар, как тот самый пекан.

– Логан?

Ручка снова щелкнула. Замок сработал, и дверь распахнулась. Я открыл рот, чтобы снисходительно произнести что-нибудь типа «молодец», однако потерял дар речи. Трое младших детей, сбившись в кучку, смотрели на меня снизу вверх.

– Ого! – Я не смог скрыть досаду. – Никто не спит! Вот незадача!

Мой тонкий юмор оценила только Хейзел. Дочь шагнула вперед и взяла меня за руку.

– Ради всего святого, папа, что ты делаешь на улице? Мужчине в твоем возрасте необходим полноценный сон.

Никогда еще я не был так счастлив услышать голосок моей не по годам мудрой проказницы. Заключив ее и обоих сыновей в отеческие объятия, я проговорил:

– Уф. Как я вас люблю. А теперь идем досыпать.

– Ты не ответил на мой вопрос, – упорствовала Хейзел. Ну почему ей всегда необходимо быть такой умницей?

– Мне не спалось, и я решил прогуляться. Вероятно, машинально защелкнул дверь на замок. Ничего страшного. Спасибо. Вы меня спасли. Идемте. – Я мягко втолкнул детей в дом и запер дверь. На этот раз целенаправленно. – Чудо, что мы не разбудили Уэс…

Я умолк на полуслове – взгляд наткнулся на необъятное папино кресло. Оно пустовало. В комнате никаких признаков Уэсли также не наблюдалось. Его телефон лежал на прикроватном столике. В другое время и при других обстоятельствах я бы не удивился. Наверное, в туалет вышел. Или перекусить на кухню. Что-то в этом роде.

Но не сегодня. В эту чертовски странную ночь созерцание пустого кресла породило в моей груди новую волну паники.

– Где брат?

Хейзел плюхнулась на свою постель и медленно обвела взглядом кресло.

– Ой…

Мне никогда этого не забыть. Никогда не забыть зловещий предвещающий несчастье подтекст, заключенный в простом слове, в тот миг, когда оно сорвалось с губ дочери. Она знала. Я мог много в чем сомневаться, но только не в этом. Я чувствовал сердцем, а Хейзел знала точно – случилось что-то плохое.

Я пронесся через гостиную и выскочил в коридор, ведущий на кухню. Дверь в ванную была приоткрыта, но полоска света оттуда не пробивалась. Я щелкнул выключателем. Никого. Дотошно повинуясь какому-то расхожему клише, требующему проверить все досконально, я отдернул шторку – а вдруг сыну пришла в голову дурацкая идея принять душ среди ночи? Однако и за шторкой было пусто.

Уже не искра паники, а целое пламя занялось в моей груди.

В нашем старом доме имелась еще одна ванная, и я стремглав бросился туда. Тоже никого. Я обошел весь дом, взывая к рациональной составляющей своего разума – ведь можно как-то объяснить, почему сын исчез бесследно? Осталась спальня родителей. Мне даже не пришло в голову, что нарушаю неписаные правила – я просто распахнул дверь без стука и вошел; свет из коридора упал на кровать. В постели спали двое, больше никого не видно. А папа лежит поверх одеяла – еще одна странность этой ночи. Я прошагал через комнату и заглянул в шкаф. Потом, когда выдавалась свободная минутка, я порой размышлял: допустим, мы нашли бы Уэсли, забившимся в бабушкин шкаф, причем среди ночи? Неужели чувство облегчения смягчило бы абсолютную эксцентричность такого поступка?

Однако в шкафу я Уэсли не нашел. И не нашел нигде.

– Может, проверим чердак?

Голос Хейзел испугал меня так, что я едва не вскрикнул.

– Тс-с, милая, – пролепетал я и взял девочку за плечи, уводя из спальни. Родители завозились в постели, но ничего не сказали, а я не был готов ставить их в неловкую ситуацию.

Мы вернулись в гостиную, откуда, насколько я знал, вел единственный вход на чердак – небольшой квадратный люк в потолке, закрытый обычной плоской крышкой. Как в детстве, так и потом, повзрослев, я решался разве что украдкой заглянуть в это жуткое и таинственное место. Однако сейчас я немедленно притащил от входной двери стул и поставил под люк. Забрался на него, расставив руки, чтобы удержать равновесие. Затем потянулся вверх и отодвинул крышку. В лицо порхнуло облачко пыли.

Я закашлялся и принялся тереть глаза. И сделал то, что в другое время показалось бы смешным, а сейчас напугало детей – они могли почувствовать мой растущий страх. Подпрыгнул как мог высоко, чтобы окинуть беглым взглядом чердачное помещение. Потом повторил свой трюк четыре или пять раз, чтобы просканировать каждый угол. В темноте различались силуэты ящиков и груды всякого барахла, сваленного сюда обитателями дома и давно забытого. Ни люди, ни призраки на чердаке не скрывались.

Оставалось одно. Сын, очевидно, ушел из дома, хотя на него это непохоже. Я не мог разгадать причину.

– Стойте здесь, – приказал я младшим детям. Сейчас я понимаю, что следовало бы найти для них хоть слово утешения или ободрения. Но тогда мой разум работал не как положено. В мозгу проносились огненные белые сполохи, которые почти полностью застилали зрение.

Я открыл парадную дверь и выбежал наружу. На востоке едва начал заниматься рассвет. Я принялся за поиски – своего рода магический ритуал, который непременно вернет мне сына. И неважно, что он будет объяснять, если я найду его в неподобающем месте, скрывающегося от нас и от всего мира. Обыскал каждый дюйм двора, старый амбар, заглянул во все сараи, под навес, за деревья. К тому времени, когда я начал прочесывать лесок по границе участка, проснулись мои родители – то ли их разбудили дети, то ли мои лихорадочные поиски, сопровождаемые постоянным выкрикиванием имени Уэсли. Старики подключились ко мне.

Безрезультатно.

Паника бушевала в моей груди уже на уровне инфернальной. Каждый вдох давался с трудом.

Мой сын пропал. Его похитили. Если бы он ушел по своей воле, взял бы телефон.

Наконец, уже еле ворочая языком, я позвонил в полицию.

Глава 6

Апрель 1989 года

1

Признаю, образ избитый, однако в те дни, после того как я встретил в лесу Коротышку Гаскинса с отрезанной головой у ног, мое небо затянули грозовые тучи. Те же тучи висели и над Андреа. И как бы ярко ни светило солнце, перед глазами постоянно висела пелена, которая омрачала жизнь. Андреа обычно избегала разговоров на эту тему, чему я был только рад. Мы заключили негласный пакт – делать вид, будто ничего не случилось, будто мы никогда не видели того, что видели тогда в лесу. Конечно, весьма легкомысленно, и все же каким-то внутренним чутьем я осознавал – это то, что нам надо: блокировать воспоминания на уровне подсознания.

Разумеется, мы пошли в полицию и все рассказали. Я уловил в глазах копа снисходительную усмешку – вероятно, он решил, что мы в тот день раздобыли пару доз кислоты и интересно провели время в лесу, а затем воображение дорисовало жаркий подростковый секс на трухлявом, изъеденном термитами бревне. Однако полицейским стало не до смеха, когда мы вернулись на место преступления и показали им кровь и хрящи. Все почувствовали запах разлагающегося человеческого тела. Гаскинс, само собой, исчез, а от его жертвы остались лишь куски обгорелого мяса. Коп, который принял наше заявление, побледнел, как беременная женщина.

Моим родителям было ненавистно все произошедшее – то, что я увидел ужасные вещи, что нас затаскали в полицию, в тысячный раз заставляя пересказывать историю. Андреа пришлось еще тяжелее – ее мама едва не лишилась рассудка и возложила вину на меня, навсегда (как выяснилось, на несколько часов) запретив дочери со мной общаться. К вечеру следующего дня она остыла; мы втроем, обнявшись, плакали в холле Льеренасов и просили прощения друг у друга за то, что не требовало извинений.

Прошло три недели. Коротышку Гаскинса разыскивала вся полиция штата, и пока безрезультатно. Детали расследования скрывали; сообщили только имя жертвы – незнакомый мне Джордж Холлоуэй, – но я был уверен, что дома у Коротышки обнаружились и другие мерзкие находки. Смуглый низкорослый мужчина найдет, где спрятаться, если девяносто пять процентов округа составляют фермы, леса и болота. Почему-то я воображал, что он отсиживается в дупле большого кипариса, который раскинул свои белые корни-щупальца в темных грязных водах, и даже аллигаторы в испуге шарахаются от злобы, источаемой этим человеком.

Единственным лучом света в мрачной атмосфере стали встречи с Андреа в кафетерии аптеки «Рексолл», куда мы после школы забегали выпить кофе. Кофеин помогал воспрянуть духом, и мы болтали о фильмах, книгах и музыкальных клипах – любых творческих вещах, далеких от нашей повседневности. В тот вечер накрапывал весенний дождь; капли стучали по стеклу огромных окон, выходящих на Мэйн-стрит. Я не сразу заметил, как ввалились глаза Андреа; или она умело маскировала синяки. Однако дождь успокаивал меня, давал выход бурлящим внутри эмоциям, и в тот день я чувствовал себя реально лучше, даже до того, как старая Бетти Джойнер принесла нам кофе.

– Держите, милые, – проворковала добрая женщина, ставя на стойку дымящиеся чашки. Мне тогда шел семнадцатый год, и это говорит само за себя, но клянусь, мисс Бетти на момент моего рождения было лет восемьдесят, и с тех пор она по-прежнему выглядела на восемьдесят. Сколько себя помню, ничуть не изменилась. – За счет заведения. После всего, что вам досталось…

– Вы уже три недели так говорите, – ответила Андреа с вежливой улыбкой. – Мне кажется, давно пора брать с нас деньги.

Мисс Бетти отмахнулась, словно прогоняя муху.

– Чепуха. То, что налито в ваши чашки, стоит Генри всего два цента. Этот скупердяй нипочем не догадается, что я три недели украдкой подаю вам бесплатный кофе. – Она заговорщицки подмигнула, словно на самом деле снабжала нас кокаином или контрабандным оружием. – Только не вздумайте попросить банановый хлеб и удрать. Выпечка задаром не дается. – Она расхохоталась и ушла прочь, весьма бодро для своего возраста.

Я поднял чашку. Андреа сделала то же самое, и мы молча чокнулись горячим кофе.

– Мировая старуха, – сказал я. – Жаль, она не моя бабушка.

– Мне тоже жаль. – Андреа осторожно отпила глоток. В «Рексолл» чуть теплых напитков не подавали. – Пусть она доживет до ста лет.

– До ста? Да ей вот-вот стукнет сотня!

– Не будь идиотом. В прошлом ноябре Бетти отпраздновала семидесятилетие. Или тебя не приглашали на вечеринку? Там весь город веселился.

Легкий толчок пробудил мою память.

– Ах да! Теперь припоминаю. Похоже, мы пропустили вечеринку, потому что ездили в Клемсон на футбол. – Я сделал глоток кофе, наслаждаясь огненным пьянящим вкусом. – Надо же, всего семьдесят. Готов был поклясться, ей девяносто семь. А то и все девяносто восемь.

Андреа хихикнула, и у меня поднялось настроение.

– У тебя есть планы на выходные?

– Черт! – Я поставил чашку на стойку. – Лисья охота! Ежегодная «Лисья охота Томаса Эдгара»! Спасибо, что напомнила.

Андреа снова засмеялась и похлопала себя по колену, чтобы дать мне убедиться – ей действительно весело.

– Неужели тебя это возбуждает? Торчать целый вечер среди пьяных мужиков и своры лающих собак! Я тоже хочу! Ну пожалуйста!

Какой сарказм! Можно тупым ножом резать!

– Перестань. Там вовсе не так ужасно.

Правда в том, что я раз в год отлично проводил время на «Лисьей охоте», с тех пор, как однажды отец взял меня с собой и выделил спальное место в насквозь продуваемом бараке, где никто не имел намерений спать. Обычно я был единственным, кто хотя бы пытался. Охота стала для меня самым ярким событием года – и особенно разговоры мужчин, их истории и шутки, срывавшиеся с языка под воздействием пива! Я мог бы написать книгу и заработать миллион долларов, вот только в таком случае город никогда не придет в себя после множества скандалов.

– А женщинам дозволяют участвовать в этом смехотворном ритуале? – спросила Андреа.

Я пожал плечами.

– Ни разу не слышал, чтобы запрещали. Намерена пойти?

– Спасибо, не интересует. Стоит только об этом подумать, и я уже чувствую запах пота и пивной отрыжки. Поберегу свои феминистские устремления для более цивилизованного мероприятия.

– Мудрое решение. Зато Алехандро точно придет. Мы будем держаться вместе.

Алехандро – мой школьный друг.

Я непроизвольно перегнулся через стол и поцеловал девушку в щеку. Нас связывали, безусловно, странные отношения, омраченные некоей тайной. И кто знает, куда они завели бы, если бы в тот ужасный год Коротышка Гаскинс не перепахал наши жизни.

Спустя несколько глотков кофе и пары минут неловкого, однако не сказать чтобы напряженного, молчания Андреа заговорила, вернув нас в реальность.

– Я видела его во сне прошлой ночью.

Сперва я подумал, она имеет в виду своего отца. Счастье, что вовремя придержал язык, иначе показал бы себя полной сволочью.

– Ого. Так значит… А раньше видела? И что случилось во сне?

Кофеиновая ясность в ее глазах погасла.

– Сон плохой. Реально плохой. – Андреа сделала паузу. Стыдно признаться, однако тогда мое любопытство вспыхнуло как факел. И я не прервал подругу.

– Нет, – продолжила она, – я никогда не видела его во сне раньше. Но прошлая ночь мне отомстила сполна. Я проснулась в своей постели – во сне, не в реальности. В доме было тихо, как в могиле. Неестественно тихо, словно мне кто-то заткнул уши. Я встала с кровати – во сне встала – и вышла из комнаты в коридор. Царила тишина, и двигаться было тяжело, словно я переходила вброд реку, против течения. Очень темно, и дышать трудно… Я до сих пор это ощущаю. Настолько реалистичные сны мне еще не снились.