Кровавая заутреня

– Ну что? Правда славный молодой человек? – спросила Ульяна Назаровна. – Не разбалованный, хорошо воспитанный.

– Да, славный, – бросил подполковник и снова проследовал в гостиную к оставленной трубке.

– И Кати он тоже понравился, – продолжала супруга. – Тем более хвалил её работы.

– Это я и сам заметил, – пробормотал Панкрат Васильевич, затягиваясь.

– Что ты говоришь?

– Говорю, что молодые кавалеристы умеют нравиться дамам. Всем подряд, и ваш Алексей ничем от них не отличается.

– Что ты хочешь этим сказать, голубчик? – супруга зашла в гостиную и с видом недоумения остановилась напротив мужа. – Что я мало видела кавалеристов и перестала разбираться в людях?

– Нет, что ты, голубушка! – замахал руками Панкрат Васильевич. – И не думал даже. Ты у меня зришь всегда в корень.

– То-то. Ты наказал ему бывать у нас?

– А то как же! Велел приходить почаще. Только знаешь, что я думаю, – подполковник потушил трубку и поднялся из кресла, – скучным вечерам в кругу нашей семьи он предпочтёт весёлые посиделки в корчме с приятелями.

– Ты ошибаешься!

– Помяните моё слово! Спокойной ночи, дорогие!

Глава семейства поцеловал жену и дочь и вышел в спальню, оставив внимательно слушавшую разговор Кати в большом смятении.

***

Этим же вечером состоялась ещё одна встреча, только прошла она не в тёплой семейной обстановке, а при свете трёх свечей в маленькой комнате, закрытой ставнями, в доме известного в Варшаве сапожника Яна Килинского, члена городского магистрата. К тридцати четырём годам Ян завоевал уважение у горожан, а благодаря мастерству, связи имел обширные – как среди знати, так и среди простого люда. Чеславу пришлось на время оставить корчму, чтобы привести к нему в дом Радзимиша. Ян внимательно выслушал шляхтича, но восторга не выразил. Он в задумчивости провёл по тонким закрученным усам и произнёс:

– Дело хорошее задумано, только пока не совсем ясно, как его осуществить.

– Что не ясного? – буркнул Радзимиш. – Поднимать надо Варшаву!

– Какой шибкий ты! Поднимать! – Ян прошёлся из угла в угол. – Сильно вы Краков подняли? Шепочетесь по углам, планы вынашиваете, а дела где? Мы тут тоже, знаешь, не сидим сложа руки. С Тадеушом в переписке состоим, всё знаем.

– С самим Костюшко? – Радзимиш вытаращил глаза.

– А ты думал? Он тот человек, за которым пойдут, и мы его поддержим. Но нужны не просто слова. Пока ждём, потихоньку списки конфедератов составляем, примечаем, где, что и как. В Варшаве людей много верных. Но и врагов тоже хватает. Раньше времени голову поднимем – тут нам её и снесут.

– Так можно до смерти по норам прятаться.

– Не до смерти, не преувеличивай. Нельзя просто в одиночку городам подниматься. Полыхнуть должно везде и одновременно.

– Пан Ян верно говорит, – согласился Чеслав. – Люди-то у нас есть. Многие действуют по-тихому. Кто по городу недовольство разносит, а кто в костёлах правильной проповедью сердца распаляет. Вон, за отцом Юзефом вся его паства пойдёт, куда велит. Хоть голыми руками душить врагов Польши будет. Но нельзя раньше времени это показать. Если одна Варшава поднимется – сметут восстание. Что мы против королевской гвардии и русского гарнизона?

– С гвардией, к примеру, можно было бы договориться, – усмехнулся Килинский. – Польские солдаты со своим народом. Они тоже мечтают о возрождении великой Речи Посполитой. Если гвардия будет на нашей стороне – король Станислав помехой не станет. Его даже убивать не придётся. Пусть сидит у себя во дворце, разучивает танцы.

– Выходит, вам только русские войска помеха?

– Это самое большое препятствие, к тому же хорошо вооружённое. В отличие от нас.

– Что мешает вам раздобыть оружие? – спросил Радзимиш.

– Оружие? Где? Или пан думает, что оно свободно продаётся в лавках в большом количестве? Иди, бери, вооружай толпу!

– В Варшаве оружия достаточно, – Радзимиш пристально посмотрел Килинскому в глаза. – Нужно просто взять его.

Сапожник снова погладил усы и заходил из угла в угол. Тёмные глаза под широкими бровями не смотрели на притихших Чеслава и Радзимиша, глубокие поперечные складки у переносицы говорили о серьёзной задумчивости. Наконец, закончив размышления, Килинский повернулся к Радзимишу:

– Передай, что восстание Варшава поддержит. Люди есть и настроены они решительно. Оружие раздобудем. Но сами действовать не станем. Пусть Краков начнёт, мы выступим следом.

– На ваши слова можно положиться? – взволнованно спросил Радзимиш.

– В Варшаве все знают Яна Килинского, – усмехнулся сапожник, – и то, что моё слово твёрдое. Будем готовиться и ждать сигнала.

Глава 3. Свидание

В течение трёх дней после посещения Кайсаровых Алексей ходил сам не свой. Образ прелестной Кати стоял перед глазами, руки помнили прикосновение её пальчиков, он понимал, что влюблён страстно и бесповоротно, радовался этому и невыносимо страдал. Ему до боли в сердце хотелось увидеть Кати, но явиться без приглашения в дом Кайсаровых не позволяла гордость и вероятность показаться навязчивым. На четвёртый день он случайно встретил подполковника, поздоровался с ним и учтиво поинтересовался здоровьем супруги и дочери.

– Благодарю за беспокойство, обе чувствуют себя вполне превосходно, – ответил Кайсаров. – Вас давеча вспоминали, велели кланяться при встрече.

– Приятно польщён. От меня тоже передавайте поклон.

Алексей взглянул на подполковника с надеждой, но тот кивнул:

– Непременно, – и отправился дальше по своим делам.

Этим же вечером Алексей отправился с Тушневым в «Весолека», чтобы заглушить душевную боль пивом и грушевой настойкой. Компания встретила его радостными возгласами и упрёками в долгом отсутствии.

– Как же так, Алёшка, променял старых товарищей на красотку! Неужто настолько хороша? – Вигель залихватски подкрутил рыжий ус и подмигнул.

– Не смей говорить о Катерине Панкратовне в таком фривольном тоне! – взвился Алексей, а потом вздохнул: – Это, господа мои любезные, не девушка, а само очарование. Нежный бутон…

– Богиня! – подхватил старший Авинов и поднял кружку. – За богиню нашего Алёшки!

Кружки сомкнулись, и после их осушения разговор пошёл живее.

– Эх, если бы она была моей богиней… – снова вздохнул Алексей.

– Не понял, – протянул Вигель. – А где ж ты пропадал столько вечеров?

– Тосковал…

За столом повисла пауза, все уставились на Алексея в недоумении.

– Она что? Дала тебе от ворот поворот? – уточнил младший Авинов.

– Нет, как раз наоборот. Катерина Панкратовна дала ясно понять, что испытывает ко мне сердечное влечение.

– Тогда в чём проблема? Мамаша строгая?

– Да нет, Ульяна Назаровна почтенная женщина, отнеслась ко мне мило.

– Тогда за матушку богини! – старший Авинов снова призвал поднять кружки, предусмотрительно наполненные подоспевшим Чеславом.

– А вот батюшка… – проговорил захмелевший Алексей, принимаясь за поданные пани Ивоной голубцы. – С батюшкой как-то странно всё.

– Фёдор говорил, что это подполковник Кайсаров, – уточнил Вигель.

– Он самый. Вроде бы приветлив, но ведёт себя холодно, отстранённо. Даже не пригласил меня заглядывать к ним, хотя по этикету вежливости так принято в приличных семьях.

– Может, ему не нравится твой унтер-офицерский чин? – поинтересовался младший Авинов. – Хочет для своей дочери кого-то не ниже обер-офицера?

– Так ведь и сам Кайсаров не сразу в подполковники был произведён! Должен же понимать, как в армии поднимаются в званиях! – воскликнул Алексей и снова вздохнул. – Не знаю, как я прожил эти дни, не видя Кати… Эх, напиться что ли с горя!

– Хорошая мысль! – поддержал Тушнев. – Чеслав!

– Чего панове изволят? – подбежал поляк.

– Прибери со стола эту бурду, – указал Фёдор на пиво, – и неси нам настойку!

Спустя полчаса обильных возлияний, за столом друзей царило оживление. Авиновы, перебивая друг друга, рассказывали о своих похождениях, Тушнев хохотал над анекдотами Вигеля, и только на Алексея хмель подействовал иначе. Он сидел с мрачным выражением лица и не мог заставить себя даже улыбнуться.

– Нет! Я так не могу! – наконец вскричал Вигель. – У нас друг чахнет, а вы… – он укоризненно покачал головой и обвёл приятелей мутным взглядом. – Надо спасать Алёшку.

– Согласен, – поддержал его Тушнев. – Как?

– А давайте прямо сейчас поедем к Кайсаровым и засвидетельствуем Катерине Панкратовне своё почтение! – воскликнул старший Авинов. – Вот прямо сейчас! Все! И пусть попробует подполковник отказать нам в гостеприимстве!

– Правильно! – вскочил младший Авинов, но Вигель дёрнул его за рукав, усаживая обратно.

– Вам, буянам, всё равно, а я у Кайсарова в подчинении. Да и Алёшке мы так медвежью услугу окажем. Посмотрите на свои пьяные рожи! После нашего визита его в жизнь на порог не пустят! Вот скажи, друг, – обратился он к Алексею, – разве не можешь ты встретить даму своего сердца вне дома? На прогулке?

– Они с матерью домоседки. На прогулки выбираются редко.

– Ладно, вариант отпадает.

– Слушай, а зачем тебе приглашение подполковника? – не унимался Александр Авинов. – Поезжай сам в гости. Так, мол, и так – проезжал мимо по делам, решил заглянуть.

– Какие у меня дела в Праге? И не могу я как незваный гость без приглашения и без повода.

– Так найди повод! – вскричал Тушнев. – Узнай, не забыл ли ты у них перчатки? Или не находили ли они платок, дорогой сердцу, вышитый лично твоей маменькой?

– Вышитый… – пробормотал вдруг Алексей, и глаза его засверкали. – Федя, а ведь ты умница! Чеслав! – крикнул он.

– Чего изволите, пан Алекси?

Услужливый корчмарь мигом оказался рядом.

– Скажи, где ближайшая лавка, торгующая акварельными красками и кистями?

– Фарбами? Та-ак… Через две улочки есть лавка пана Леха. Но уже поздний вечур, лавка закрыта.

– Для меня откроется! Покажешь, где?

– Дело такое срочное, что не подождёт утра?

– Не подождёт! Идём! А не пойдёшь, буду ломиться там во все двери! – Алексей решительно встал из-за стола, накинул епанчу и вышел из корчмы, не обращая внимания на удивлённые возгласы друзей.

– Добже, только скажу матери и надену кожух.

Чеслав вскоре последовал за ним, а приятели за столом переглянулись и рассмеялись.

– Говорю ж, пропал Алёшка, – развёл руками Тушнев. – За него!

Кружки с глухим звоном соединились, и весёлый ужин продолжился.

Тем временем Алексей уверенно шагал по вечерним улицам Варшавы. Едва поспевающий за ним Чеслав указывал дорогу. Нужная лавка оказалась совсем неподалёку. Как и предсказывал корчмарь, она была закрыта, впрочем, как и все лавки в это позднее время. По примеру большинства лавочников хозяин с семьёй жил на втором этаже, поэтому он быстро спустился, услышав громкий стук в дверь.

– Замкнэтэ! – крикнул он и что-то заворчал через дверь. – Убирайтесь!

– Пшепрашам, пан Лех! Откройте, прошу! Это Чеслав из «Весолека»!

Ворчание прекратилось, и голос хозяина спросил:

– Чего тебе?

– Я привёл русского офицера. У него к вам срочное дело.

Послышался шум открывающихся засовов, и в дверном проёме показался пожилой лавочник в наброшенном цветастом халате поверх свободной рубахи. Он кивнул Чеславу, потом окинул быстрым взглядом Алексея и расплылся в улыбке:

– Какое же дело могло привести пана военного в мою лавку в столь поздний час? Тут нет табака, не подают колбас и пива.

– Мне нужны хорошие краски и кисти, – проговорил Алексей. – У вас есть такой товар?

– Пан художник? – осведомился лавочник.

– Это не мне, – Алексей смутился. – А одной юной особе.

– Подарок прекрасной панянке? О-о-о, понимаю, очень мило. Что ж входите.

Лавочник впустил молодых людей и запер за ними дверь. Пока он зажигал свечи, Алексей растерянно оглядывался – такого разнообразия мелочей для любительниц рукоделия он с роду не видел. Тут были прозрачные коробочки с бисером, катушки тонких, разноцветных лент, мотки пряжи, холсты, мольберты, кисти, краски, в общем всё то, что приводит в восторг дам, созидающих прекрасные мелочи для домашнего уюта.

– Какие краски вам предложить?

– Самые лучшие. И кисти к ним.

– Понятно, – усмехнулся лавочник. – Панянка рисует на бумаге? На холсте? Большие картины на стену или маленькие в альбом? Пейзажи? Портреты?

Алексей объяснил, и лавочник принялся рыться на полках, собирая необходимый товар.

– Уж не той ли красивой панянке ты хочешь сделать подарок, с которой познакомился у «Весолека»? – поинтересовался Чеслав.

– Ты угадал.

– Она, кажется, дочь подполковника?

При этих словах лавочник замер, быстро взглянул на корчмаря и принялся подбирать кисти, внимательно прислушиваясь к разговору.

– Да, подполковника Кайсарова. Ах, Чеслав, я так благодарен вашему негодяю-родичу из-за которого узнал Катерину Панкратовну, – вздохнул Алексей. – Кстати, где этот наглец? Угостил бы его пивом.

– Радзимиш уехал в Краков, но я налью ему кружку от твоего имени, когда он вернётся.

– Ну вот, – лавочник протянул Алексею затянутый розовой лентой бумажный пакет. – Всё как вы просили.

– Благодарю.

– Только, надеюсь, вы не собираетесь сами прямо сейчас к юной пани? Не советовал бы вам это делать.

– Это почему? – опешил Алексей.

– Даже мой слабый нос чует грушевую настойку и великолепное пиво, которое подают в «Весолеке». Панянка, как я понял, из хорошей семьи, её родители тоже могут подумать, что вы явились навеселе. Есть у меня шустрый хлопец. Могу отправить его с подарком и запиской от вас. Где, говорите, живёт ваша юная особа? В Старом городе?

– Нет, подполковник снимает квартиру на том берегу, в Праге.

– Наверное, у Люблека Томчика? – поинтересовался Чеслав.

– У Катаржины Рапацкой. Она сдаёт целый этаж.

– В Прагу сегодня уже бежать далековато, – лавочник поджал губы.

– Не надо хлопца! Я сам отвезу подарок, но вы правы – не сегодня, а завтра. Спасибо. Доброй ночи!

Алексей быстро расплатился и вышел наружу. За ним последовал Чеслав. Перед выходом он обернулся к лавочнику, и тот кивнул ему. Когда шаги поздних посетителей затихли, пан Лех запер дверь, достал из-под конторки толстую книгу и раскрыл её посредине. На листах в столбик были записаны имена и фамилии с указанием места жительства и краткими приписками рядом. Были здесь шляхтичи, лавочники, портные, пекари и простые горожане. «Катаржина Рапацкая, Прага» – вывел пан Лех новую запись, а рядом добавил: «сдаёт жильё москалям. Подполковник Кайсаров с семьёй».

***

Но вернёмся ещё раз ненадолго к тому вечеру, когда семейство Кайсаровых укладывалось спать после визита Алексея. Стоило Ульяне Назаровне зайти в спальню, как она сразу поняла, что муж не спит, а лишь притворяется спящим. За долгие годы семейной жизни она изучила его вдоль и поперёк, знала каждый взгляд, понимала мимику и жесты и уж, конечно, могла отличить дыхание спящего от тихо лежащего в темноте. Она быстро разделась, шурша юбками, и улеглась под одеяло рядом с супругом. Она молча полежала несколько минут, а потом прошептала:

– Ну что случилось, Панкратушка?

Он словно ждал этого вопроса, повернулся к супруге и подставил ей плечо. Она привычно устроилась на нём, как повелось ещё с тех лет, когда они оба были молоды, и обняла мужа.

– Зря ты приехала сюда, Улюшка, – прошептал он, целуя жену в лоб и нежно проводя рукой по волосам, заплетённым в косу.

– Это почему же? Али ты не рад мне?

– Что ты, голубушка, рад конечно. Что я без тебя – ноль без палочки, – улыбнулся он в темноте. – За Кати просто волнуюсь. Девочка расцвела, красавицей вон какой стала. Видела, как этот капрал пожирал её глазами?

– Само собой видела, – вздохнула Ульяна Назаровна. – Потому и не могла её одну в Тополином оставить. В отсутствии матушки и батюшки далеко ли до беды?

– Замуж её надобно поскорей пристроить. Тогда сможешь со мной ездить, куда пошлют. А за Кати пусть муж присматривает.

– А ты что ли ещё долго по гарнизонам жить думаешь? Не хочется осесть уже?

– Вот дослужусь до полковника и сразу подам прошение об отставке, – пообещал муж, а Ульяна Назаровна улыбнулась – сколько уже было таких обещаний. Сначала до капитана, потом до майора и подполковника.

– Я ведь, Панкратушка, тоже не молодею. С каждым разом всё тяжче и тяжче по дорогам да по квартирам мыкаться.

– Улюшка, родная, так я ж не настаиваю. Можешь оставаться в Тополином, хозяйство вести.

– Ах ты, старый греховодник, – шутливым тоном произнесла Ульяна Назаровна, – никак хочешь от меня отделаться, адюльтерчик какой завести? – Она приподнялась на локте и чмокнула супруга в нос. – Смотри у меня. Я-то с виду женщина кроткая, но могу лысину твою потрепать.

– Эк, какая ты у меня ревнивица, – тихо рассмеялся довольный подполковник. Они с женой давно так подшучивали друг над другом, оставаясь при этом верными и любящими супругами. – При такой-то жене интрижки заводить – да чтоб мне пусто было!

Он крепко обнял жену и зарылся носом ей в шею – тёплую, родную. Её мягкая грудь упиралась в его грудь, вызывая знакомое приятное волнение. Все красавицы мира не могли сравниться с его дражайшей Улюшкой, следовавшей за ним по пятам все годы семейной жизни, создающей уют и ощущение дома в любом месте, куда б его не забрасывала судьба. Но он не мог не замечать, до чего тяжела ноша верной жены военного, поэтому и желал для единственной, горячо любимой дочери другой судьбы.

– Обещай, что увезёшь Кати, как потеплеет, и займёшься её устройством.

– Да куда ж деваться, слушаюсь, господин подполковник, – тихо прошептала Ульяна Назаровна, отвечая на жаркие сухие поцелуи. Усы мужа защекотали по щекам, потом в месте за ушком, спустились по мягкой шее…

Но не только супругам Кайсаровым не спалось. Кати почти всю ночь пролежала в кровати с открытыми глазами, грезя наяву. Какие только картины не рисовало ей воображение! Вот Алексей сжимает её в объятьях, вот он целует её и говорит, что потерял покой и сон от любви, а вот он, стоя на колене, умоляет её стать его женой. Кати краснела в темноте, гнала от себя эти мысли, но сразу же к ним возвращалась, тая от нахлынувших чувств, боясь их и мечтая, чтобы грёзы превратились в явь. Она заснула только под утро, но и во сне продолжала видеть молодого капрала, чувствовать его прикосновения к щекам и губам, ощущать сквозь мундир тепло его сильного горячего тела. После такой ночи Кати всё утро и день пребывала в задумчивой рассеянности. Она бродила по комнатам, переставляла предметы с места на место, не понимая, зачем делает это, невпопад отвечала матери или вообще не слышала её.

– Уж не заболела ли ты, душенька, – встревожилась Ульяна Назаровна, наблюдая за дочерью. – Подойди-ка, потрогаю лоб. Щёки прям пунцовые.

– Да нет, матушка, всё хорошо, – ответила Кати и сразу же побледнела, испугавшись, что выдала матери свои чувства, – просто душно как-то у нас. Жарко.

– Тут ты права, милая, весна идёт, теплей становится. Феоктиста! Не топи так сильно, – велела Ульяна Назаровна прибежавшей на крик служанке. – Чай, не зима уже.

– Дык тесто для пирогов, барыня, подходит, – развела руками Феоктиста.

– А ты с чем пироги затеяла? – оживилась мать Кати.

– С рыбой и луком, с капустой ещё Панкрат Васильевич просил.

– А с творогом?

– И с творогом будут, и с яблоками. Ой, барынька, давеча ходила тут на рынок, так насмеялась.

– Что ж смешного на рынке было?

– Неучи тут одне. Говорят не по-людски. Я-то творог искала, а они мне – берить сыр. Я им – какой же это сыр? Это творог, а они…

Ульяна Назаровна и Феоктиста завели привычный разговор об особенностях местного диалекта, а Кати, не в силах это слушать, вышла из комнаты, набросила пальто и, на ходу завязывая чепец, выскочила наружу.

– Ты куда, душенька? – крикнула ей вслед мать.

– Подышать хочу, пройдусь по улице!

Она спустилась по лестнице и заметила пани Катаржину, оглядывающую свой сад.

– Здравствуйте! – крикнула ей Кати.

– Добры день! Как ваше здоровье? – отозвалась пани Рапацкая, направляясь к девушке. И не дожидаясь ответа, продолжила: – Чекаю, когда вишни зацветут – бардзо красно. А поречка уже набухла, весна ранняя будет.

– Хорошо бы, – вздохнула Кати, оглядывая хозяйку дома.

Пани Катаржина была невысокой худосочной женщиной лет пятидесяти, всё время одевавшейся в чёрное в знак траура по мужу. Он одним из первых примкнул к Тарговицкой конфедерации и погиб в столкновениях с её противниками. К русским он всегда относился с большим почтением и считал, что только крепкий союз с ними может спасти Польшу от внутренних раздоров и внешних врагов. Сама пани Рапацкая относилась к тому типу людей, которым всё равно, какие законы и порядки будут установлены в Польском Королевстве – она бы приняла любые. Лишь бы цвели вишни в её маленьком садике, не болела бы дочь и было что подать на стол и во что одеться. Но убеждения её покойного мужа хорошо были известны в Праге и проецировались на неё. Пани Катаржина не раз ловила косые взгляды соседей, приверженцев конституции, поэтому обезопасила себя от их нападок, сдав часть дома русскому военному. Так же как у Яси, у пани Катаржины были голубые глаза, только без огонька молодости, потускневшие от забот и выплаканных слёз. Светлые волосы женщина прятала под чёрный старомодный чепец с кружевами. Как ни странно, он не старил её, а придавал тонким чертам лица некое благородство.

Скрипнула низенькая калитка, и в палисаднике показалась Яся с небольшой, заполненной мелочами корзиной в руках. Она поздоровалась с Кати, одарив девушку приветливой улыбкой, поцеловала мать и впорхнула по крылечку в дом. Каждые вторник и пятницу Яся ходила в центр Варшавы, сдавала вышивку, делала покупки и возвращалась всегда весёлая, разрумянившаяся. Кати с завистью смотрела на неё – Яся могла ходить куда угодно, а ей не позволяли в одиночестве гулять дальше моста и нескольких соседних улочек. И матушка была тяжела на подъём и совсем не стремилась на прогулку через Вислу. Она и по Праге-то ходила только по необходимости. Предместье оказалось довольно большим, со своим рынком, заполненным шумными горластыми торговками, с лавочками и корчмами, но не было в нём того королевского лоску, которым блистала левобережная Варшава. В Праге сильно ощущалась прослойка из вчерашних жителей села, перебравшихся поближе к городу и обустраивающих свою жизнь как горожане. Расквартированных военных Российской Императорской армии тут тоже хватало. Некоторые держались друг друга, собираясь по вечерам для совместного времяпрепровождения, некоторые жили обособленно, как отец Кати.

– Я пойду пройдусь, – сказала девушка, махнула рукой пани Катаржине и медленно пошла в сторону Вислы.

День выдался солнечным, но с лёгким морозцем, приятно холодившим горящие щёки. Прохлада подействовала на Кати успокаивающе, она дошла до реки и постояла немного, вглядываясь в противоположный берег. Там возвышался королевский дворец, позади него тянулся Барбакан, острыми крышами к небу устремились костёлы, недалеко от них распластались приземистые казармы и в одной из них… Кати вдруг подумалось, что уже сегодня вечером Алексей снова нанесёт визит, а у неё на двух платьях обтрепались кружева, и на одном чуть надорван подол. А ещё Феоктиста вряд ли догадается сменить скатерть и выложить на полку с рукоделием новые салфетки. С этими мыслями Кати поспешила домой и до самого вечера приводила свой гардероб в порядок и занималась наведением уюта в гостиной. Но, вопреки её ожиданиям, Алексей не пришёл. Не явился он и на второй вечер, и на третий. Кати ходила сама не своя, забросила рукоделие и всё чаще вспоминала слова отца, что скучным визитам к ним молодой капрал предпочтёт весёлые посиделки с друзьями в корчме.

К пятому дню тягостное ожидание сменилось ужасным разочарованием и безразличием ко всему. И хотя Алексей не давал Кати никаких обещаний, да и виделись-то они всё время не наедине, а в присутствии посторонних, девушке казалось, что её предали. Впервые она поняла, что такое мужское вероломство. Сначала мужчина будет смотреть в глаза призывно и нежно, вздыхать, краснеть и давать понять, что влюблён, а потом просто позабудет, променяет на хмельное веселье и не только. Сколько есть легкомысленных красоток, без труда заманивающих мужчин в свои сети. Кати представляла раскрасневшегося Алексея в расстёгнутом мундире в компании хохочущих кокеток, ужасно злилась и даже начинала его ненавидеть. В отвратительном расположении духа она вышла пройтись после завтрака к Висле, пообещав Ульяне Назаровне не переходить на тот берег.

Кати бродила вдоль реки, печально глядя на воду, и не обращая внимания на спешащих в обе стороны моста людей. Она не услышала позади топот копыт и вздрогнула, когда её окликнул знакомый голос:

– Катерина Панкратовна! Добрый день!

Девушка обернулась и замерла, не в силах поверить собственным глазам. С лошади соскочил Алексей, которого она прямо сейчас представляла в объятиях нескромной красотки, и с улыбкой направился к ней, ведя лошадь в поводу.