Путешественница

Конечно, порка его пугала, но в то же время он предпочел бы ее возвращению цепей и кандалов: телесное наказание унизительно, но быстро преходяще, а оковы – постоянное мучение. Ему становилось не по себе лишь от воспоминания, как звенит молот кузнеца, скрепляющий кандалы на его руках.

Фрэзер нащупал висевшие на шее четки, подаренные сестрой в день, когда он покидал Лаллиброх: англичанам показалось, что бусы из бука не имеют ценности, и оттого не отобрали их.

– Радуйся, Мария, благодати полная! – пробормотал он. – Благословенна Ты между женами.

Разумеется, надежды никакой не оставалось. Белокурый подлец-майор – черт бы забрал его душу! – отлично понимал, как ужасны оковы.

– Благословен плод чрева Твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…

Мальчишка-англичанин заключил с ним договор, и он сдержал слово. Только вот майор так не думал.

Однако он сделал все, как они договаривались, и обещаний не нарушил. Сказанное несчастным странником он пересказал в точности. Кое о чем он, разумеется, смолчал, например, что знал этого человека, или о том, какие сделал умозаключения на основании услышанного, ну так ведь об этом они не договаривались.

Он сразу признал Дункана Керра, несмотря на то что годы и смертельный недуг весьма на нем сказались. Прежде, до Каллодена, Дункан служил Колуму Маккензи, дяде Джейми, а после добрался до Франции, где кое-как выживал.

– Спокойно лежи, родич, – тихо сказал по-гэльски Джейми умирающему, встав на колени у его постели.

На измученном и утомленном недугом лице немолодого Дункана выделялись лишь лихорадочно горевшие глаза.

Сперва Фрэзеру показалось, что больной бредит и его не узнает, однако Керр вдруг схватил его пальцы с силой, неожиданной для такого изможденного человека, и хрипло пробормотал по-гэльски:

– Родич!

За их беседой следил и хозяин постоялого двора, но из-за плеча майора, от дверей. Джейми склонился к уху больного и прошептал:

– Все твои слова перескажут англичанину. Осторожнее.

Хозяин прищурился, но, впрочем, Джейми не сомневался, что тот ничего не мог расслышать. Вскоре майор Грей приказал трактирщику выйти из комнаты и таким образом убрал лишние уши.

Неизвестно, что стало причиной, слова Джейми или болезнь, только Дункан постоянно бормотал что-то сбивчивое и бессвязное. Воспоминания сменяли описания нынешних событий. Больной то и дело называл Фрэзера «Дугал» (так звали другого его дядю, брата Колума). Иногда начинал декламировать стихи, иногда разражался непонятной речью, сущим бредом. Однако в этих странных и, казалось бы, неосознанных словах имелась толика смысла. И, похоже, куда больше, чем толика.

– Проклято. Золото проклято. Я предостерегу тебя, парень. Белая колдунья дала его, дала для сына короля. Но все было кончено, сын короля бежал, она не даст сделать так, чтобы золото получил трус.

– Кто такая «она»? – неожиданно чрезвычайно взволновавшись, спросил Джейми. – Эта белая колдунья?

– Она ищет храбреца, смельчака. Одного из Маккензи – оно для него, для Маккензи. «Оно достанется им, – говорит она, – ради того, кто мертв».

– Кто эта колдунья? – снова задал вопрос Джейми.

Дункан говорил «бандруид», что означало и «колдунья», и «ведьма», и «знахарка», и «белая дама». Когда-то очень давно так называли жену Джейми Клэр – его белую даму.

Фрэзер стиснул руку Дункана. Он во что бы то ни стало стремился узнать все точно.

– Кто? – настойчиво твердил Джейми. – Кто эта колдунья?

– Колдунья, – прошептал Дункан, закрыв глаза. – Колдунья. Пожирательница душ. Смерть. Он мертв. Маккензи, он мертв.

– Кто мертв? Колум Маккензи?

– Все они. Все мертвы. Все мертвы! – вскричал умирающий и с силой сжал руку Джейми Фрэзера. – Колум, и Дугал, и Элен.

Внезапно он поднял веки и посмотрел прямо на Джейми. Из-за расширенных из-за лихорадки зрачков казалось, что глаза затягивают в себя, словно черный водоворот.

– Говорят, – неожиданно внятно сказал он, – что Элен Маккензи оставила братьев и дом и отправилась к морю, чтобы обвенчаться с силки. Она их слышала, понял?

Дункан сонно улыбнулся, и в темном омуте глаз мелькнуло неясное воспоминание.

– Она услышала, как оттуда со скал ее зовут тюлени, один, два, три, и отправилась к морю, подошла к воде и спустилась на дно, чтобы жить с тюленями. А? Правда же?

– Говорят такое, – сказал Джейми.

Во рту неожиданно пересохло. Элен звали его мать, и именно так о ней рассказывали, когда она сбежала из дома с Брайаном Дью Фрэзером, у которого были черные и блестящие, как шкура тюленя, волосы. Тем человеком, в честь которого его назвали Макдью, сыном Черного Брайана.

Рядом с ним, по другую сторону кровати, стоял, нахмурившись, майор Грей и следил за лицом Дункана. Конечно, англичанин не понимал по-гэльски, но Джейми не сомневался, что слово «золото» Грей опознает на любом языке. Он перехватил взгляд майора и, кивнув, вновь склонился над умирающим.

– Золото, братец, – произнес он по-французски, таким громким голосом, чтобы Грею было хорошо слышно. – Где золото?

При этом Джейми стиснул руку больного изо всех сил, искренне надеясь, что тот понял выраженное таким образом предостережение.

Дункан с закрытыми глазами стал встревоженно мотать головой на подушке. Потом что-то пробормотал, но так тихо, что невозможно было ничего разобрать.

– Что он сказал? – отрывисто поинтересовался майор.

– Не знаю. – Джейми погладил руку Дункана, попытавшись вывести его из забытья. – Поговори со мной, братец, расскажи еще разок.

В ответ раздалось лишь бессвязное бормотание. Дункан завел глаза, и теперь из-под набрякших век блестели лишь белки. Майор в нетерпении наклонился, схватил умирающего за плечо и тряхнул.

– Очнись! – крикнул Грей. – Поговори с нами!

И тут же Дункан Керр широко раскрыл глаза и, не обращая внимания на собравшихся рядом с ним людей, уставился в потолок, словно прозревая за ним нечто, недоступное никому другому.

– Она тебе скажет, – сказал он по-гэльски. – Она за тобой придет.

На мгновение он вернулся разумом на постоялый двор, в комнату, где он лежал, и уставился на склонившихся над ним людей.

– За вами обоими, – внятно сказал Дункан.

После чего он закрыл глаза и так и не сказал ни единого слова, так и не выпустив, впрочем, руку Джейми. Через несколько минут рука Дункана Керра обмякла и соскользнула на простыню. Все было кончено: тот, кто владел тайной «французского золота», скончался.

Итак, Джейми Фрэзер не нарушил клятвы – ни слова, что дал английскому майору, ни долга перед соотечественниками. Он поведал майору Грею слова Дункана, от которых англичанину, конечно же, не было никакой пользы. И как только выдалась возможность бежать, он не преминул ею воспользоваться – ринулся на вересковую пустошь, затем к морю, где, как мог, употребил в дело полученное от Дункана Керра знание. Нынче ему предстояло заплатить по счетам – чем бы это ни грозило.

За дверью раздался топот шагов, кто-то шел по коридору. Джейми еще сильнее обхватил руками колени, стараясь унять дрожь. Так или иначе, скоро это кончится.

– …Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.

Открылась дверь; он зажмурился от луча света, ворвавшегося в кладовую. В коридоре царила тьма, однако прибывший охранник держал над головой фонарь.

– Вставай.

Нагнувшись над Джейми, страж рывком его поднял, вызвав резкую боль в затекших руках и ногах. Затем толкнул запнувшегося узника к двери.

– Тебя требуют наверх.

– Наверх? Куда?

Он и вправду растерялся: какая кузница может быть наверху? И кто будет устраивать показательную порку среди ночи?

На багровом в свете фонаря лице охранника появилась злорадная усмешка.

– В покои майора, куда же еще, да помилует тебя Господь, Макдью.

– Нет, сэр, я не скажу вам, где был.

Он старался говорить твердо и не слишком стучать зубами. Тем более что оказался не в кабинете Грея, а в его приватной гостиной.

Камин был разожжен, но майор почему-то встал так, что загораживал собой исходившее от огня тепло.

– И не скажете, почему бежали?

Грей говорил сухо и формально.

Джейми сосредоточился. Трехсвечный канделябр, стоявший на каминной полке, направлял свет прямо на него, отчего он видел вместо майора лишь темный силуэт.

– Это мое личное дело, – сообщил Фрэзер.

– Личное дело? – словно не веря своим ушам, переспросил Грей. – Вы сказали, что это ваше личное дело?

– Именно так.

Начальник тюрьмы шумно втянул носом воздух.

– Это, пожалуй, самое возмутительное из всего, что я в жизни слышал!

– Простите великодушно, господин майор, но коли так, вы еще мало что видели и слышали, – отозвался Джейми.

Ему не хотелось выгадывать время и тратить его на попытки умилостивить майора. Лучше вызвать у него быстрый ответ и побыстрее покончить с тем, чего и так не миновать.

Определенно попытка удалась: сжав кулаки от гнева, Грей шагнул к нему.

– Вы осознаете последствия, которые могут вам грозить? – очень тихим голосом спросил он, всеми силами сдерживая себя.

– Да, конечно, майор.

Джейми отлично отдавал себе отчет в возможных последствиях, и несмотря на то что не особенно их торопил, мало на что мог повлиять.

Грей сделал несколько глубоких вдохов, помотал головой, словно конь, и неожиданно скомандовал:

– Подойдите, мистер Фрэзер!

Удивленный Джейми посмотрел на него, но не двинулся с места.

– Сюда! – повторил майор приказным тоном и ткнул на коврик перед камином рядом с собой. – Станьте здесь, сэр!

– Я вам не собака, майор! – отрубил Фрэзер. – Делайте со мной что хотите, но не смейте подзывать меня «к ноге».

Обескураженный майор Грей против воли хихикнул, а затем чопорно произнес:

– Простите меня, мистер Фрэзер. Я не желал вас обидеть. Я лишь хочу, чтобы вы соблаговолили подойти поближе.

Он отошел в сторону на шаг и изысканно поклонился, жестом указав на камин.

Джейми помедлил, но все же осторожно встал на небольшой многоцветный ковер. К нему подошел Грей и встал, раздувая ноздри. Вблизи он еще больше напоминал девушку – и изяществом сложения, и светлой кожей. Затем майор положил руку на рукав заключенного и потрясенно распахнул глаза с длинными ресницами.

– Да вы же промокли до нитки!

– Конечно, – насмешливо согласился Джейми.

Он продрог как собака, и его бил озноб, невзирая на то, что он стоял возле камина.

– Почему?

– Почему? – удивился Джейми. – Ну, вероятно, потому, что прежде, чем бросить в ледяной карцер, вы приказали охране облить меня водой.

– Я? Я не отдавал никакого подобного приказа! – Майор побледнел от гнева и сердито поджал губы; похоже, он не лгал. – Это самоуправство, и я приношу свои извинения, мистер Фрэзер.

– Извинения приняты, майор.

От платья Джейми стали подниматься тонкие струйки пара, сквозь мокрую ткань к телу пробиралось тепло. У него болели все мускулы. Его стало одолевать желание улечься на ковер возле камина – и неважно, что как собака.

– Связан ли ваш побег с тем, что вы узнали в «Липе»?

Фрэзер молчал. Волосы, спадавшие на его лицо, почти высохли.

– Можете ли вы поклясться, что ваш побег не имел никакого отношения к тому делу?

Джейми молчал. Отвечать не имело никакого смысла. Сложив руки за спину, Грей мотался туда-сюда между ним и камином. Останавливался перед ним, грозно смотрел и опять начинал ходить вперед-назад. Наконец майор замер и официальным тоном спросил Джейми:

– Мистер Фрэзер, еще раз спрашиваю вас: почему вы сбежали из тюрьмы?

Джейми вздохнул. Хорошо было бы погреться еще, да, похоже, не получится.

– Не могу вам сказать, майор.

– Так не можете или не хотите? – холодно поинтересовался собеседник.

– Какое вам до этого дело, майор, если ответа вы все равно не дождетесь?

Он прикрыл глаза и стал стараться согреться как можно лучше, прежде чем придет страж и уведет его назад.

Грей растерялся: он не понимал, что говорить и что делать. «Упрямый – это еще очень слабое выражение», – сказал когда-то полковник Кварри. И не соврал.

Майор тяжко вздохнул и задумался. Ко всему прочему, ему стало стыдно: неуместные зверства солдат вызвали в его памяти и собственные мстительные фантазии, которые возникли, когда он узнал, что Джеймс Фрэзер находится в его власти. Сейчас он мог назначить беглецу любое наказание, предусмотренное уставом тюрьмы: заковать в цепи, выпороть, посадить в карцер, уменьшить паек… Однако добраться к французскому золоту ни одно из них ему не поможет.

Похоже, золото и вправду есть, во всяком случае, на это все указывает. Что, кроме веры в существование клада, могло подвигнуть Фрэзера на попытку побега?

Грей окинул узника взглядом. Фрэзер закрыл глаза и сурово сжал губы. Твердые линии его большого, хорошо очерченного рта несколько смягчали чувственные губы в обрамлении рыжей бороды.

Майор изо всех сил пытался изобрести какой-нибудь новый путь преодоления упрямства шотландца. Было совершенно очевидно, что применение силы не приведет ни к чему, кроме вреда, к тому же Грей не желал поддерживать постыдный произвол своих подчиненных и идти на жестокость.

Стоявшие на каминной полке часы пробили десять. Уже поздно. Стоявшая в тюрьме тишина нарушалась лишь шагами караульных, время от времени обходивших внутренний двор.

Сила и угрозы не позволят ему выяснить правду. Увы, но к французскому золоту он, майор Джон Грей, может попасть лишь одним путем. Ему придется презреть личные обстоятельства и применить совет Кварри: сблизиться с Фрэзером, завоевать его доверие – и тогда подобраться к разгадке тайны золота.

«Если оно вообще существует», – напомнил он себе, обернулся к арестанту и, глубоко вздохнув, официально заявил:

– Мистер Фрэзер, соблаговолите оказать мне честь и пожаловать завтра ко мне в покои на ужин?

От того, что невозмутимость шотландского мерзавца удалось поколебать, Грей почувствовал мимолетную сильную радость: темно-голубые глаза Джейми Фрэзера широко раскрылись, однако в следующее же мгновение его лицо обрело то же непроницаемое выражение. Уже через мгновение он собрался и, чопорно поклонившись, так, словно был одет в килт и плед, а не во влажные тряпки, произнес в ответ:

– Господин майор, я благодарен вам за любезное приглашение, которое принимаю с большим удовольствием.

7 марта 1755 года охранник привел Фрэзера в гостиную с накрытым столом и оставил там одного. Несколькими минутами позже в гостиную из спальни вышел майор Грей: его гость обосновался возле книжного шкафа, с интересом изучая томик «Новой Элоизы».

– Вы увлекаетесь французскими романами? – удивленно ляпнул Грей, запоздало понявший, что его недоверчивый вопрос оскорбителен.

Фрэзер отложил и захлопнул книгу и с демонстративной осторожностью поставил на прежнее место.

– Я умею читать, майор.

Узник побрился, и легкий румянец, вспыхнувший на его высоких скулах, больше не прятался за рыжей бородой.

– Я… конечно, я не хотел сказать… я просто…

Грей покраснел еще сильнее Фрэзера. Он ведь знал, что имеет дело с образованным человеком, и допустил оплошность только из-за того, что неосознанно не связывал шотландский акцент и обноски с французской литературой.

Но если лохмотья узника были ужасны, того же нельзя было заметить о его манерах. Не обращая никакого внимания на путаные извинения Грея, Джейми повернулся к полкам.

– Я пересказывал эту книгу товарищам по камере, но поскольку сам читал ее довольно давно, вздумал припомнить финал, последовательность изложенных в нем событий.

– Понятно.

К счастью, Грей оборвал себя и не поинтересовался, поняли ли эти товарищи хоть что-нибудь. Впрочем, Фрэзер понял все по его лицу, потому что сухо произнес:

– Господин майор, читать учат всех детей в Шотландии. Однако у нас в Хайленде распространена и традиция устных рассказов.

– А-а. Понятно.

Появившийся слуга принес поднос с ужином, чем избавил начальника тюрьмы от дальнейших конфузов. Трапеза прошла вполне мирно, хотя говорили собеседники мало и в основном о тюремных делах.

Перед следующим подобным ужином Грей распорядился поставить у камина шахматный столик и пригласил Фрэзера сыграть с ним партию. В голубых глазах Джейми мелькнуло удивление, но он согласно кивнул.

Впоследствии Грей пришел к выводу, что это была чрезвычайно удачная затея. Избавленные от необходимости беседовать друг с другом и проявлять любезность, они постепенно привыкали к обществу соперника и молча сидели за инкрустированной доской из слоновой кости и черного дерева и понимали, чего тот стоит, по тому, как противник двигает шахматные фигуры.

После игры они перешли за стол с ужином уже не такими чужими людьми и беседовали, пусть, как и прежде, с опаской и официально, но уже по-настоящему, а не делали вид, что разговаривают, как в первый раз. Они обсудили тюремные новости, поговорили о книгах и церемонно попрощались хоть и с соблюдением всего возможного политеса, но явно довольные встречей. О золоте Грей не заговаривал.

Такие еженедельные ужины стали традиционными. Грей стремился обеспечить обстановку непринужденности: он надеялся, что Фрэзер расслабится и случайно скажет что-то, способствующее разгадке тайны французского золота. Впрочем, пока что особых результатов майор не достиг: как только он заикался о чем-то, что происходило с Фрэзером, когда тот на три дня покидал крепость, шотландец замолкал, и Грей, боявшийся давить, тут же менял тему разговора.

Поедая баранину с отварной картошкой, Джон Грей всеми силами пытался перевести разговор со своим удивительным гостем о Франции и о ее политике, поскольку надеялся найти таким образом связь между Фрэзером и предполагаемым источником золота.

При этом, к собственному (весьма немалому) изумлению, Грей узнал, что Фрэзер два года провел во Франции, где занимался торговлей вином, и было это до мятежа Стюарта.

Время от времени шотландец кидал на хозяина острые взгляды, из которых можно было понять, что он угадывает намерения последнего, но при этом вел он себя безукоризненно, беседовал весьма учтиво и старательно избегал личных тем, сводя разговор к литературе, искусству и политике.

Грей некоторое время пробыл в Париже и сейчас поймал себя на мысли, что этот разговор интересен ему сам по себе, а не только ради попыток прозондировать французские связи Фрэзера.

– А скажите-ка, мистер Фрэзер, удавалось ли вам в Париже ознакомиться с драматическими произведениями месье Вольтера?

Шотландец улыбнулся.

– О да, майор. Больше вам скажу: я имел честь не раз принимать господина Аруэ, Вольтер – это его nom de plume, псевдоним, у себя дома.

– Что вы говорите? – удивился Грей. – И каковы же ваши впечатления от этих встреч? В самом деле ли он так же велик в жизни, как и в книгах, что вышли из-под его блестящего пера?

– Честно говоря, мне так не показалось, – ответил Фрэзер, аккуратно подцепив вилкой кусок мяса. – Как правило, он говорил немного и не блистал остроумием. В основном он сидел, сгорбившись в кресле, и следил за окружающими внимательным взглядом. Я не удивлюсь, если узнаю, что темы, обсуждавшиеся за нашим обедом, впоследствии оказались бы на театральной сцене. К счастью, я ни разу не встречал в его сочинениях пародий на меня.

Джейми прикрыл глаза и предался пережевыванию баранины.

– Вам нравится это мясо, мистер Фрэзер? – вежливо спросил Грей.

На его вкус, баранина была жесткая, жилистая и вообще малосъедобная. Но конечно, если бы его рацион в основном составляли овсянка и коренья, а в качестве деликатеса предлагалась крысятина, он, возможно, подошел бы к еде по-другому.

– Да, майор, вполне.

Фрэзер добавил немного винного соуса и отправил в рот последний кусок. При этом когда Грей дал знак Маккею снова поставить на стол поднос с бараниной, он не выказал протеста.

– Боюсь, господин Аруэ не оценил бы это превосходное блюдо должным образом, – покачал головой Джейми и положил себе в тарелку новую порцию.

– Вообще-то, мне казалось, что столь знаменитый и влиятельный в обществе человек, как он, обладает весьма изысканным вкусом, – сухо заметил Грей.

Он так и не доел большую часть мяса, и вскоре еда должна была стать ужином кота Августа.

Фрэзер расхохотался.

– Ну, майор, это вряд ли, – заявил он. – Ни разу не замечал, чтобы даже во время самой пышной трапезы господин Аруэ ел что-то, кроме бисквитов, и пил любой другой напиток, кроме простой воды. Он не отличается чревоугодием, и кроме того, у него несварение желудка.

– Ну надо же! – живо отозвался Грей. – Выходит, нередко встречающиеся в его пьесах желчность и циничность можно попытаться объяснить этим печальным обстоятельством. Как вы считаете, можно ли утверждать, что автор неизбежно проявляет себя в своих творениях?

– Некоторые герои пьес и романов часто таковы, майор, что я склонен считать, что автор, выражающий в сочинениях лишь себя, несколько искажает реальность. Вам так не кажется?

– Пожалуй, вы правы, – ответил Грей, вспомнивший знакомых ему прототипов нескольких довольно странных литературных героев. – Если же автор черпает образы колоритных персонажей не из головы, а из жизни, то он, бесспорно, имеет чрезвычайно обширный и разнообразный круг знакомых!

Фрэзер кивнул, стряхнув крошки с колен полотняной салфеткой.

– Одна, если можно так сказать, сестра по перу господина Аруэ, дама, занимающаяся сочинительством, говорила мне, что писательство – это искусство людоедов: автор берет по щепотке друзей и врагов вместе, приправляет их соусом фантазии и долго томит из всего этого острое блюдо.

Грей рассмеялся и знаком велел Маккею убрать остатки ужина и подать графины с портвейном и хересом.

– Действительно, сказано отлично, весьма проницательно и точно! Кстати, о людоедах: читали ли вы «Робинзона Крузо» господина Дефо? Я с детства очень люблю эту книгу.

Беседа свернула на приключенческие романы и описания жарких стран. Продолжалась она довольно долго, почти до ночи. Однако майор Грей хоть и остался удовлетворен приятным вечером, ни на йоту не приблизился к разгадке тайны, которую шотландский странник унес с собой в могилу.

2 апреля 1755 года Джон Грей открыл новый пакет с перьями. Мать прислала из Лондона в подарок лебединые перья, изысканные и куда более долговечные, чем гусиные, которыми он обычно писал. Увидев содержимое пакета, он улыбнулся, поскольку понял намек: дескать, письма родным попадают не так часто, как следует. Однако и сейчас матери придется подождать до утра.

Майор вынул небольшой перочинный ножик с монограммой, который всегда носил с собой, неторопливо, так, как привык, очинил перо, при этом сочиняя письмо прежде, чем перенести его на бумагу. Сложив в правильном порядке все слова и мысли, он опустил перо в чернильницу и стал писать скоро, почти без пауз.

«2 апреля 1755 года.

Хэролду, лорду Мелтону, графу Морэй.

Дорогой Хэл, в этом письме сообщаю тебе о недавнем событии, привлекшем мое внимание. Очень может быть, что оно не будет иметь никаких последствий, однако, если выяснится, что оно связано с реальностью, оно может оказаться чрезвычайно важным».

И Грей в деталях описал и как выглядел странник, и что за бред нес, и запнулся, лишь когда дошел до места, где требовалось описать побег Фрэзера и его новое взятие в плен.

«То обстоятельство, что непосредственно после этого Фрэзер бежал, приводит меня к заключению, что бродяга если и бредил, то среди этого бреда имелось и нечто практическое.

Однако в этом случае я не знаю, чем объяснить дальнейшие шаги Фрэзера. Он попался нам спустя три дня после исчезновения из тюрьмы не дальше мили от побережья. Ардсмьюир расположен в пустынных местах, кроме одноименной деревни, вокруг на многие мили нет вообще ничего и никого, а вероятность тайной встречи в деревне с доверенным лицом, которому он передал информацию о золоте, так незначительна, что ее не стоит и учитывать. Деревня Ардсмьюир полна соглядатаями, и побывать там незамеченным почти невозможно, а к тому же мы прочесали ее после побега заключенного вдоль и поперек, но не нашли ни следа ни Фрэзера, ни золота. Да он и не смог бы ни с кем встретиться, так как мне точно известно, что в тюрьме он не имел никаких сношений с лицами, находящимися за пределами крепости. А уж после побега – тем более, поскольку сейчас он пребывает под самым тщательным надзором».

Грей остановил перо, прикрыл глаза и вновь, как наяву, увидел перед собой Джеймса Фрэзера, который, овеваемый ветром, казался на пустоши таким же подходящим для этого места, как силуэты благородных оленей.

Майор нисколько не сомневался, что пожелай Фрэзер не попасться солдатам, он легко это сделал бы. Но он поступил иначе, осознанно позволил себя поймать. Почему?