Волшебник

– Я вас прощаю, – сказал Томас.

– И это все?

Когда герр Гунеман встал, Томас решил, что он собирается уходить. Он тоже встал. Герр Гунеман медленно потянулся к нему и поцеловал Томаса в губы. Поначалу это был невинный поцелуй, но вскоре Томас почувствовал во рту его язык, а под рубашкой его ладонь, которая несмело двинулась ниже. Дыхание герра Гунемана было свежим. Он ждал отклика, прежде чем продолжить.

То, что произошло между ними, казалось естественным, словно иначе и быть не могло. Герр Гунеман был опытнее Томаса, поэтому направлял и ободрял его. Сняв одежду, он стал нежен, уязвим, почти кроток, разительно отличаясь от себя одетого. Достигнув высшей точки наслаждения, он издал громкий всхлип, словно человек, одержимый демоном.

И только когда он ушел, Томас засомневался, что это была случайность. Гунеман с самого начала задумал его совратить, действовал умело и исподволь. Одевшись, Томас ощутил глубокое отвращение, которое должен был почувствовать раньше, когда намерения Гунемана стали ясны.

Он надел пальто. Улица была пуста. Гунеман растворился в ночи. Что бы ни случилось в будущем, решил Томас, ноги этого человека больше не будет в его доме. А если он снова появится, Томас сразу даст ему понять, что повторения не будет.

Он нашел тихое кафе, которое работало после полуночи, уселся в глубине зала и заказал кофе. Больше всего его встревожила собственная реакция. Он хотел поцелуев и ласк, даже от Гунемана, который был для него всего лишь немолодым коллегой, который влез не в свое дело, раскрыв его обман.

Неужели Томас мог испытывать к нему хоть слабое желание? Неужели, когда постареет, он и сам будет жить надеждой, что кто-нибудь вроде Гунемана постучится к нему в дверь, заметив в гостиной свет? И неужели ему снова придется наблюдать, как гость торопливо натягивает одежду, не смея поднять глаз?

Возможно, ему суждено повстречать кого-нибудь вроде Пауля, который станет мучить его и играть его чувствами. Неужели ему суждено заслужить в Мюнхене или другом городе репутацию того, кто тайно принимает любовников по ночам?

Томас встал, внезапно приняв решение. Его решимость была крепка, пока он шел домой, и стала только сильнее, когда он проснулся на следующее утро. Он сделает предложение Кате Прингсхайм. Если она откажет ему, он проявит настойчивость. Когда мысль о женитьбе на Кате пришла ему в голову, он ощутил неведомое раньше удовлетворение.

На какое-то время его предложение стало предметом самых бурных споров противоборствующих сторон. Бабушка Кати горячо воспротивилась самой идее замужества внучки, мать же, напротив, всецело одобряла эту партию. Отец Кати полагал, что, если замужества дочери не миновать, пусть это будет профессор, а не писатель.

В свою очередь, мать Томаса считала, что Катя избалована своей богатой семьей. Она выбрала бы для сына менее яркую и более покладистую девушку. Генрих, который снова путешествовал по Италии, писал брату в основном на литературные темы, зато сестры Томаса радовались, что Катя станет их невесткой.

Проводя время с Катей и Клаусом, Томас сознавал глубину пропасти, их разделявшей. Им было неведомо чувство потери. Никто не выгонял их с насиженного места. С детства никто не сомневался в их талантах, и они были вольны следовать за своим призванием. Если бы кто-то из них вообразил себя клоуном, ему с гордостью вручили бы фальшивый нос и отправили на арену. Но они не собирались быть клоунами. Они были музыкантами и учеными, и каждый обладал собственным талантом. И каждому было суждено унаследовать состояние. Несмотря на присущую математикам рассеянность, их отцу удавалось превосходно управляться с деньгами, собственностью и акциями, унаследованными от отца. Он не раз давал понять Томасу, что считает дочь самой умной из своих детей. И если бы она согласилась пожертвовать всем ради науки, из нее вышел бы выдающийся ученый.

Разбираться в литературе, музыке и живописи было естественно для Прингсхаймов. Порой, пространно рассуждая о каком-нибудь писателе или его творении, Томас замечал, что Катя и Клаус тайком переглядываются. Как будто он кичился своей ученостью. Это было совершенно несвойственно Прингсхаймам. Им было некогда углубляться в суть.

Когда в письме он впервые предложил Кате руку и сердце, она ответила, что вполне довольна нынешним положением. Ей нравится заниматься наукой, писала Катя, а еще проводить время в кругу семьи, ездить на велосипеде и играть в теннис. Она подчеркивала: ей только двадцать один год и она на восемь лет его младше. Ей не нужен муж, а роль домохозяйки ее не прельщает.

Всякий раз при виде Кати Томас ощущал себя уязвимым. Она говорила мало, оставляя разговоры на долю брата. Клаус отказывался принимать его всерьез. К тому же с самого начала понимал, какое впечатление производит на Томаса и как легко ему заставить поклонника сестры смотреть на себя, а не на Катю. Казалось, игра, которую вел Клаус, Катю забавляла.

У нее был детский почерк, а ее стиль отличался лаконичностью и простотой. Томас понимал, что единственным способом привлечь внимание Кати было писать ей пространные письма, вроде тех, которыми они обменивались с Генрихом. Не стоило и пытаться подражать ее братьям в утонченности и небрежном изяществе. Вместо этого он станет излагать свои мысли пространно и взвешенно, относясь к ней с серьезностью, с какой еще никто к ней не относился. Существовал риск, что его письма заставят ее зевать. И все же Катя происходила из семьи, в которой, несмотря на природную склонность к иронии, художников уважали. Возможно, она сумеет разглядеть в Томасе писателя, обладающего независимым умом, а не восторженного сынка любекского коммерсанта?

Однажды вечером, когда он сидел в кафе, вошел Пауль Эренберг. Какое-то время они не виделись.

– Я слыхал, ты нашел принцессу и пытаешься ее разбудить, – сказал Пауль.

Томас улыбнулся.

– Брак – это не твое, – сказал Пауль. – Ты должен это понимать.

Томас заметил, что Паулю следует говорить потише.

– Всем, кто сидит за этим столом, прекрасно известно, что брак – это не твое. Все видят, куда ты смотришь.

– Как твоя работа? – спросил Томас.

Пауль пожал плечами и не ответил.

– Она молода, твоя принцесса. И богата.

Томас промолчал.

Прошла неделя, прежде чем Пауль без предупреждения появился на пороге его квартиры. Шел дождь, его одежда промокла. Томас дал ему полотенце, нашел вешалку для пальто. Он решил, что Пауль пришел поговорить о Юлии, которая объявила о намерении покинуть Мюнхен и поселиться в баварской деревне.

– Надеюсь, ты отговоришь ее от этого опрометчивого поступка, – сказал Томас.

– Я уже сказал ей, что не представляю, чем она там займется. Большинство людей с радостью переехали бы оттуда куда угодно.

– Она считает, моему младшему брату будет лучше учиться в деревенской школе.

Томас гадал, как долго они будут плутать вокруг да около. Он подошел к окнам и закрыл ставни.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Пауль.

– Ничего.

– Я не думаю, что ты должен жениться, – сказал Пауль.

– Тогда я тебя удивлю, – ответил Томас.

Глава 4

Мюнхен, 1905 год

После объявления о помолвке Прингсхаймы дали обед в честь Юлии Манн, ее дочери Лулы и зятя Йозефа Лёра. Это был первый официальный обед после приема, на котором Томас познакомился с Катей. Вступив в парадную гостиную, Лёр воскликнул:

– Да уж, денег пошло немало!

Катя с улыбкой обернулась к Томасу: вечно эти зятья норовят сказать пошлость. Томас досадовал, что Карла на гастролях – ее способность к лицедейству сегодня была бы кстати.

Катины родители приняли их с искренностью и теплотой. Мать Кати церемонно распорядилась, чтобы гостям подали напитки, пока отец обсуждал новости с Лёром, который ему поддакивал. Когда их позвали к столу, оказалось, что мать Томаса забрела в дальнюю комнату, где изучала обивку мебельного гарнитура. Томасу пришлось отвести ее в столовую. Юлия хранила молчание, когда было подано первое блюдо. Играет роль благородной вдовы, решил Томас.

У каждого блюда стояла ваза с орхидеей. Бокалы и столовое серебро выглядели старинными, но насколько старинными, Томас не знал. Канделябры, напротив, были новехонькие. На стенах вокруг стола висели современные картины. Будь они в Любеке, его мать часто приглашали бы в такой дом. Она обсуждала бы с хозяином соседей и коллег. Фамильярно поддразнивала бы отца Кати, высмеивая его художественный вкус. Наверняка у нее нашлись бы с хозяйкой общие знакомые.

В гостях у Прингсхаймов Юлия Манн чувствовала себя не в своей тарелке. Альфред Прингсхайм не был торговцем. Не владел магазинами и складами, ничего не экспортировал. Он был профессором математики, который унаследовал деньги от отца, инвестировавшего в угольные шахты и железные дороги. Он присматривал за своими деньгами, но любил повторять, что понятия не имеет, как они прирастают. И добавлял, что не уверен, правильно ли их тратит. Он построил этот дом, потому что нуждался в крове, а картины покупал, потому что они нравились ему и его жене.

– Могу я узнать, клиентом какого банка вы состоите? – спросил Лёр.

– О, я всегда говорю, что присматриваю за семьей, – ответил Альфред, – а Бетманы присматривают за мной.

– Разумно, – заметил Лёр. – Бетманы – старая заслуженная контора. Евреи.

– Это не имеет отношения к делу, – сказал Альфред. – Я бы доверил свои деньги баварским католикам, если бы знал, что они с толком ими распорядятся.

– Если захотите сменить банк, могу свести вас с лучшими в своем деле. Я говорю о тех, кому можно без страха доверить свои вложения, кто в курсе дел и знает, куда дует ветер.

Катя бросила на Томаса полный иронии взгляд.

– Человек, который слишком много думает о деньгах, беден, – сказал Альфред. – Таков мой девиз. – Он пригубил вино, кивнул и снова пригубил. – Интересно, доживем ли мы до того, что банков не станет, как и денег.

Лёр бросил на хозяина дома недовольный взгляд.

– А между тем, – добавил Альфред, – просыпаясь каждое утро, я не без восторга обнаруживаю, что спал на шелковых простынях. Странно для человека, которого деньги не волнуют!

Томас заметил, что мать разглядывает комнату, задерживаясь взглядом на картинах и скульптурах, вертит шеей, всматриваясь в потолок и изысканную резьбу между балками.

Хедвиг Прингсхайм, мать Кати, не уставала угощать гостей и несколько раз останавливала мужа, чтобы остальные могли вставить слово в разговор, но мать Томаса в беседе не участвовала. Молчанием она словно подчеркивала свою важность.

Клаус был в Вене, поэтому вечер прошел тихо. Кате было не с кем разделить веселье. Ее брат Хайнц, чрезвычайно воспитанный молодой человек, изучавший физику, сидел за столом с таким видом, словно собирался сделать военную карьеру. В покое его лицо казалось Томасу еще красивее, чем лицо Клауса, кожа нежнее, волосы ярче, губы полнее.

Слушая, как Катя объясняет его сестре любовь своего семейства к музыке Вагнера и Малера, он еще глубже ощущал пропасть между своей семьей и семьей, к которой присоединялся.

– Это не мешает нам испытывать равнодушие к остальным, – говорила Катя. – В этом вопросе мама даже принципиальнее папы.

– Она тоже любит Малера? – спросила Лула.

– Густав Малер – ее старый друг, – улыбнулась Катя с невинным видом. – Он всегда говорит, что, для того чтобы стать совершенством, Вене не хватает моей матери. Он ее обожает. Но она не может жить в Вене, потому что у папы работа в Мюнхене.

– А как относится к этому ваш отец?

– Он никогда никого не слушает. Только музыку. Наверное, этого достаточно. Поэтому он не знает, что сказал Малер. Почти все время он думает о математике. Есть даже теоремы, названные в его честь.

От Томаса не ускользнуло, что, судя по виду Лулы, она понятия не имела, что такое теоремы.

– Как чудесно жить в таком доме, – заметила Лула.

– Томми говорит, в Любеке у вашей семьи был прекрасный дом.

– Ему было далеко до вашего!

– В Мюнхене найдутся дома и получше. Но у нас есть этот, и что же нам теперь делать?

– Наслаждаться.

– Я собираюсь замуж за вашего брата, поэтому мне недолго осталось им наслаждаться.

За те недели, что оставались до свадьбы, Томас несколько раз пытался поцеловать Катю, но рядом вертелся ее брат-близнец, да и сама Катя, с одной стороны, давала понять, что ему следует держать дистанцию, с другой – не скрывала, что с юмором относится к ограничениям, которые накладывались на жениха и невесту.

Когда Клаус, ненадолго оставив их наедине, возвращался в комнату, Катя смущенно улыбалась. Иногда Клаус сразу подходил к сестре, чтобы пощекотать ее, заставляя хихикать и извиваться. Томас не возражал бы, если бы Клаус больше времени уделял музыке, доверив блюсти честь сестры Петеру, который вел бы себя куда пристойнее.

Обычно перед выходом в свет Катя долго наряжалась, поэтому Клаус сидел с Томасом, лениво беседуя о музыке или расспрашивая его о прошлом.

– Самому мне не доводилось бывать в Любеке, – сказал он однажды, пока Катя возилась наверху. – И я не знаю никого, кто бывал не то что в Любеке, но даже в Гамбурге. Должно быть, Мюнхен кажется вам странным городом. Здесь я чувствую себя свободным. Свободнее, чем в Берлине, Франкфурте, даже в Вене. В Мюнхене, если захотите поцеловать юношу на улице, никто и внимания не обратит. Представляете, какой шум поднялся бы в Любеке?

Томас слабо улыбнулся, сделав вид, что слова Клауса его не касаются. Если Клаус будет настойчив, он сменит тему и сделает так, чтобы больше она никогда не всплывала в разговоре.

– Все будет зависеть от того, захочет ли юноша, чтобы его целовали, – продолжил Клаус. – Большинство не откажутся.

– Как думаете, Малер неплохо зарабатывает?

Он знал, что Клаус не устоит перед соблазном поговорить о Малере.

– Он не жалуется, – ответил Клаус. – Однако Малер вечно пребывает в сомнениях. Такой характер. В середине грандиозной симфонии он беспокоится о нескольких нотах, которые написал для флейты-пикколо в задних рядах оркестра.

– А его жена?

– Она околдовала его. Она одержима его славой. Ведет себя так, словно он единственный мужчина на свете. Она прекрасна. Она меня завораживает.

– Кто это тебя завораживает? – спросила Катя, входя в комнату.

– Ты, мой двойник, моя половина, моя радость. Только ты.

Катя выпустила коготки, делая вид, что собирается вцепиться ему в лицо, и издала звериный вопль.

– Кто придумал закон, что близнецы не могут жениться? – спросил Клаус вполне серьезно.

Наблюдая за близнецами и собираясь вскоре жениться на Кате, Томас сознавал, что никогда не станет своим в том маленьком мирке, который они для себя создали.

Ни он, ни Катя не стали жаловаться, когда Альфред Прингсхайм, не спросив жениха с невестой, сам обставил их квартиру. Окна семикомнатного жилища с двумя ватерклозетами на третьем этаже в доме на Франц-Иосиф-штрассе выходили на дворцовый парк принца Леопольда. Альфред установил в квартире телефон и кабинетный рояль.

Однако Томас и не предполагал, что Альфред обставит также и его кабинет. Квартира по праву была его территорией, и Томас мог только удивляться, что кто-то другой выбирал ему письменный стол, а книжный шкаф был изготовлен по собственному эскизу Альфреда. Он сердечно поблагодарил тестя, стараясь не выдать желания в дальнейшем иметь с Прингсхаймами как можно меньше общего и не сидеть у них за столом дольше необходимого.

Его мать потрясло, что бракосочетание пройдет не в церкви.

– Какой они конфессии? – спросила Юлия. – Если они иудеи, почему не заявляют об этом открыто?

– Семья Катиной матери перешла в протестантизм.

– А ее отец?

– Он не религиозен.

– Но он должен испытывать уважение к браку. Твой зять утверждает, будто он принимает свою любовницу, актрису, в собственной гостиной. Надеюсь, на свадьбе она не появится.

Обед после гражданской церемонии был таким сумбурным, что присутствие любовницы тестя его бы не испортило. Семья Кати не скрывала горечи, расставаясь с любимой дочерью. Томасу казалось, что Клаус осознанно подставляет Юлию, провоцируя ее высказывать свое возмущение вслух и предаваться воспоминаниям о роскошных приемах в Любеке, а сам подмигивает Кате, потешаясь над ее новоиспеченной свекровью. И только Виктора, младшего брата Томаса, которому исполнилось четырнадцать, все устраивало.

Катя и Томас сели на поезд в Цюрих. Прингсхаймы забронировали им лучший номер в отеле «Баур-о-Лак». В ресторане отеля, одетый для выхода, Томас прекрасно сознавал, как они выглядят со стороны: знаменитый писатель, которому нет и тридцати, и его молодая жена, богатая наследница, одна из немногих женщин, учившихся в Мюнхенском университете, самоуверенная и насмешливая, одетая с неброским шиком.

Во время ужина он представлял Катю обнаженной, ее бледную кожу, полные губы, маленькие грудки, сильные ноги. Голос у нее был низкий, и он легко мог вообразить ее мальчиком.

В ту ночь он почувствовал возбуждение, как только Катя к нему приблизилась. Томас не мог поверить, что ему позволили ее коснуться, что он может гладить ее там, где ему хочется. Она поцеловала его, бесстрашно просунув язык ему в рот. Почувствовав ее участившееся дыхание и осознав, чего она от него хочет, Томас испуганно замер, однако продолжил исследовать ее тело, заставив Катю перевернуться на бок, чтобы видеть ее лицо, ее соски коснулись его груди, его руки легли ей на ягодицы, а его язык проник ей в рот.

Томаса интриговала манера ее речи, ее суждения о прочитанных книгах, прослушанной музыке, художественных галереях, которые она посетила. В разговорах Катя всегда схватывала самую суть и до конца следовала логике спора. Ее не интересовали чужие мнения, скорее форма и порядок дискуссии и то, какие выводы были сделаны.

Она не чуралась мелочей, вроде того, должны ли альбомы по искусству лежать на низком столике в гостиной и нужны ли там дополнительные лампы. Так же тщательно она изучала его контракты и банковские счета. Катя взяла на себя заботу о его делах, словно это не представляло для нее никаких усилий.

Катя во всем отличалась от его матери и сестер. Томас хотел, чтобы, вернувшись из Италии, Генрих с ней познакомился. Только с братом он мог поделиться тем, как очарован ее еврейским происхождением. Несколько раз, когда он пытался разговорить на эту тему Катю, она ясно давала понять, что не хочет этого обсуждать.

– Дома, даже в пылу спора, мы никогда об этом не упоминаем, – сказала она. – Этот вопрос мою семью не волнует. Мои родители любят музыку, книги, картины, интеллектуальные беседы, как и я, и мои братья. Это не имеет никакого отношения к религии, которой мы не исповедуем. Все это полный абсурд.

Спустя несколько месяцев после свадьбы они гостили в Берлине у ее тети Элизабет Розенберг и ее мужа. Томас полюбил их великолепный дом в районе Тиргартен и был польщен тем, как хорошо они знали его «Будденброков». Его поразило, как беззаботно и небрежно они упоминали о своем еврейском происхождении и как спокойно реагировала Катя на эти разговоры. Томас узнал, что супруги не посещали синагогу и не праздновали Дни трепета, однако всегда, порой шутливо и с пренебрежением, говорили о себе как о евреях. Казалось, это их забавляло.

Как и Прингсхаймы, Розенберги обожали Вагнера. Однажды вечером, когда они сидели в большой гостиной, Катин дядя обнаружил ноты «Валькирии» для фортепиано. Эльза попросила мужа найти сцену с Брунгильдой, Зигмундом и Зиглинде, но, изучив ноты, он сказал, что для него партитура слишком сложна. Вместо этого дядя принялся высоким тенором напевать партию Брунгильды, затем, понизив голос, партию Зигмунда: герой спрашивал Брунгильду, готова ли его сестра-близнец, которую он любил, последовать за ним в Вальхаллу.

Несколько раз он замешкался, вспоминая слова, которые помнил наизусть.

Закончив, дядя опустил ноты.

– Есть ли на свете что-нибудь прекраснее этого? – спросил он. – Своим исполнением я только все порчу.

– Их любовь была велика, – промолвила его жена. – Слезы наворачиваются на глаза.

И снова Томас подумал о своих родителях, представил, как они слушают историю близнецов, брата и сестры, внезапно осознавших, что отчаянно влюблены друг в друга. Он знал, что Юлия с сенатором бывали на представлениях оперы, и гадал, какое впечатление на отца производила история влюбленности брата и сестры.

Розенберги с Катей обсуждали певцов, исполнявших вагнеровский репертуар. Слушая их, Томас чувствовал себя бедным родственником из глухой провинции, попавшим в дом космополитов. Все имена он слышал впервые.

Его глаза остановились на выцветшем гобелене. Поначалу он не мог разобрать узор, затем различил фигуру Нарцисса, который смотрелся в воду, любуясь собственным отражением. Прислушиваясь к разговорам, он воображал, что можно сделать из истории близнецов, которые вынуждены расстаться, потому что один из них вступает в брак. Словно Нарцисс, которого отделили от собственного двойника.

Он может дать им имена Зигмунда и Зиглинде, но перенести действие в наши дни. После возвращения в Мюнхен история начала обретать более четкие очертания, однако Томас сознавал, какие опасности она таит. Действие должно было происходить в доме Розенбергов или другом богатом берлинском доме, но за столом сидела Катина семья. Лазутчиком, проникшим в дом Зиглинде, женившись на ней, будет он сам. Однако его героем станет не писатель, а скучный правительственный чиновник, чужой в компании образованных и светских родственников Зиглинде.

Томас назвал рассказ «Кровь Вельзунгов». Его возбуждало, что, когда он писал его, Катя обычно находилась в соседней комнате. Порой, чтобы сосредоточиться, он закрывал дверь кабинета, но обычно дверь стояла открытой. Ему нравилось слушать, как Катя передвигается по комнате в то время, как он создавал ее вымышленную версию, девушку, которая никогда не разжимала рук с братом-близнецом. Они были очень похожи, писал Томас, слегка вытянутый нос, полные губы, острые скулы и блестящие черные глаза.

Своему двойнику он дал имя Бекерат. Низкорослый, борода клинышком, желтоватый цвет лица. Педантичный. Прежде чем заговорить, он делал короткий вдох через рот, – черта, которую Томас подсмотрел у Йозефа Лёра.

Фрау Ааренхольд, мать близнецов, была маленькой, преждевременно состарившейся женщиной, говорившей с акцентом. Ее муж был богатым шахтовладельцем. Бекерат, который собирался жениться на дочери семейства, считал себя протестантом, в то время как Ааренхольды придерживались иудаизма.

Во время обеда, который стал центральным событием рассказа, Бекерат ощущал нарастающую неловкость. Когда Зигмунд принялся насмехаться над общим знакомым, который не знал разницы между классическим костюмом и смокингом, Бекерат обнаружил, что тоже ее не знает.

Когда разговор коснулся искусства, Бекерат и вовсе смутился.

Посыпая сахаром ананас, Зигмунд попросил у Бекерата разрешения вместе с сестрой тем же вечером посетить представление «Валькирии». Бекерат, который не возражал, добавил, что не прочь к ним присоединиться, но близнецы заявили, что хотят в последний раз перед свадьбой побыть вдвоем.

После спектакля, зная, что дом пуст, Зигфрид пошел в свою комнату, уверенный, что сестра последует за ним. Когда она вошла в спальню, Зигфрид сказал, что, поскольку они одно целое, тот опыт, который сестре предстоит пережить с будущим мужем, станет и его опытом. Она поцеловала его в закрытые веки, он припал поцелуем к ее горлу. Они целовали друг другу руки. Брат и сестра таяли от нежности, и вскоре нежность сменилась бурной страстью.

Томас заканчивал рассказ в спешке, понимая, что стоит ему остановиться, и его начнут терзать сомнения. Он не сказал Кате, о чем его новый рассказ, и, дописав последнее предложение, отложил рукопись в сторону. Прингсхаймы не одобрят, что он вывел их евреями.

Некоторое время спустя, внеся правку, Томас показал рассказ Кате и был удивлен ее спокойствием.

– Мне понравилось. Люблю, когда ты пишешь о музыке.

– А тема?

– Сам Вагнер ее использовал. Разве ты виноват, что последовал по его стопам?

Катя улыбнулась. Она не могла не заметить сходства между семьей Ааренхольд и собственной, думал Томас, однако, судя по всему, ее это ничуть не смутило.

Спустя несколько дней Катя сообщила ему, что рассказала о его новом сочинении матери и брату и они приглашают его прочесть рассказ после ужина.

Томас спрашивал себя, не хочет ли Катя таким способом предупредить его, надеясь, что он не осмелится прочесть рассказ перед ее семьей и отложит публикацию? Впрочем, он уже решил отослать рассказ в журнал, так пусть они услышат его первыми.

Он листал рукопись в гостиной, когда к нему присоединились Катя с Клаусом. Они сдвинули кресла, а их мать села поодаль.

Томас откашлялся, глотнул воды и начал читать. Клаус, несмотря на разговоры о мужских поцелуях, был невинной душой. Он уже никогда не будет прежним, когда я закончу, мстительно подумал Томас. Однако мать Кати вполне способна вскочить и с криком отвращения выбежать из комнаты, призывая мужа, мать и служанку.