Растяпа. Не прошедшие горнило

Анатолий Агарков

Растяпа. Не прошедшие горнило

Если душа родилась крылатой —

Что ей хоромы – и что ей хаты!

/М. Цветаева/

1

Отгуляли новогодние каникулы, и я поехал устраиваться на работу. Посмотрим, на сколько будет гостеприимен арматурно-изоляторный завод? С проходной позвонил Площику, но трубку никто не взял. Тогда позвонил в отдел кадров и сказал, что хочу устроиться на работу. Получил разрешение оформить пропуск.

В отделе кадров посмотрели мои документы.

– Где и кем вы хотите работать?

– Николай Семенович Площик приглашал мастером на участок станков с ЧПУ в инструментальный цех.

– Вакансия есть. Можем оформить, или вы будете ждать Площика?

– А что его ждать? Оформляйте.

Я написал заявление на имя Генерального директора, мне уже выдали направление на оформление постоянного пропуска, и тут появился озабоченный Площик.

– Извините, Николай Семенович, я звонил вам – никто не ответил. Чтобы времени не терять, пошел в отдел кадров. Пропуск получу, и я уже ваш.

Вихри враждебные и темные силы вдруг отразились на щекастом лице заместителя Генерального директора по кадрам:

– Извини, старик, тут не все ясно. Немножечко ты поторопился. Этот вопрос мне придется утрясти с Генеральным директором.

– А в чем собственно дело?

– Твои друзья из райкома звонили. Секретарь заводского комитета партии категорически против приема тебя на работу.

– Его-то корова чего замычала?

– Ну, ты так не говори… чревато.

Начинается! Ситуация стала похожа на кошмарный сон. И что теперь делать?

Неожиданно окатила волна странной эйфории. Железные щупальца партии! Они настигнут везде и раздавят. «Так тебе и надо! – это я про себя. – Нашел с кем тягаться! А ведь предупреждали же идиота, что и на луне достанут».

– Почему вы мне ничего не сказали? Мне теперь вас тоже считать своим врагом?

– Сядь и успокойся. Я как раз на твоей стороне. Но секретарь парткома это фигура. Я могу тебя сам принять, но наживу могучего врага – оно мне надо? Поэтому мы сейчас неспеша пойдем к Владимиру Петровичу, и Осипов все решит. Ему-то похеру ваш райком… вместе с нашим парткомом. Так что не кипятись – просто чуть-чуть потерпи, и все будет, как мы хотим. Директора сейчас нет, но он с минуты на минуту подъедет. Мне сразу позвонят, как он подъедет, и мы с тобой всех опередим. Пошли со мной.

Он привел меня в свой кабинет. Усадил на стул, налил кипятка в чашку с пакетиком, сам уселся в кресло за стол и улыбнулся:

– Я призываю тебя не пороть горячку и не делать поспешных выводов.

– Наверное вы правы, – я глотнул чаю. – Но очень хотелось бы знать, как далеко достают щупальца партии.

Площик задумчиво покачивался в кресле.

– Ответ на этот вопрос даст нам Осипов.

– Если он мне откажет, значит старая гвардия КПСС по-прежнему всесильна – по фигу ей все перестройки.

– Можно сказать и так.

Я допил свой чай, поставил чашку на полочку.

– О чем молчишь? – спросил Площик.

– Думаю, куда податься, если не на АИЗ.

– Какие варианты?

– Полно по стране-то, но колодой на шее висит семья. Жена у меня очень уж неподъемная.

– Женщины, как кошки, к уюту привыкшие, – сказал Площик, и тут зазвонил телефон.

– Понял, спасибо, иду, – сказал он в трубку и мне. – Пойдем.

В приемной секретаря не было.

– Посиди, – буркнул Площик мне и вошел в кабинет Генерального директора, не прикрыв дверь.

Я присел и вдруг понял, что мне не хочется уходить с завода несолоно хлебавши. Уйти сейчас означало согнуться под давлением райкома. Мысль об этом наполняла тревожным ощущением душу.

Дверь Площик не закрыл с надеждой, что «Осипов В. П.» захочет взглянуть на меня, но тот не спешил лицезреть конфликтную личность, а спросил….

Я вдруг понял, что в открытую дверь очень слышимо доносятся голоса – прислушался и вот что услышал.

… – Понимаете, Владимир Петрович, очень настойчиво звонили из райкома Увельского, из горкома нашего, заводской партком на ушах… как бы чего не огрести…

– Мы кого принимаем на работу – партийного деятеля или инженера?

– Инженера.

– К нему, как к инженеру, есть претензии?

– Нету.

– Ну, так принимайте и не порите чепухи.

Вопрос решился, но Площик вышел совсем нерадостный.

Я это так понял – он бы очень хотел, чтобы Осипов мне отказал. Тогда бы его совесть была чиста передо мной, и волки партийные на него не щелкали зубами. Генеральному что – принял и забыл; он в Москву в министерства летает. А Площик, он по грешной уральской земле ногами ступает, ему партийные комы, ох как на тропке узенькой не нужны.

Я пытался поймать его бегающий взгляд. Хотел ему сказать, что не надо себе врать – всем угодить не получится. Но промолчал. А он сказал:

– Все слышал? Иди, оформляйся.

Слава Богу, я буду работать в цехе, где всему голова производственный план, и все разговоры о делах, а общество чиновников-задолизов – кошмарное прошлое. Чем дальше от Белых Домов и контор, тем меньше опасности эмоциональному здоровью. В конце концов, будем считать мой послужной список пополнился опытом работы в партийном аппарате и пойдем дальше.

На новый период жизни у меня будут совершенно другие планы. А пока приходиться констатировать, что тридцать два года жизни потрачено хоть не напрасно (два высших образования, опыт работы в Белом Доме, в газете и на заводе), но впустую – нет ни квартиры, ни машины, ни дачи, то есть ни одного из атрибутов социального успеха. Семья, слава Богу, есть, но качается и вот-вот рухнет. Так что, пора браться за ум и наверстывать свой, как говорит Тома, социум.

Выйдя из приемной директора, я облегченно вздохнул – все волнения и переживания унеслись прочь. Кризис миновал. Я попытался проанализировать его истоки.

Кто-то из райкома, вернее всего Мозжерин, как его официальная совесть, звонил на завод, а точнее в партком и еще в горком партии, который тоже продублировал его просьбу – не принимать меня на работу, как открытого врага партии.

Конечно же, Осипов чихать на них хотел, но судьба моя висела на волоске. И что-то будет еще, коли заводской партийный комитет коммунистов встречает в штыки – не стоит ждать от него благородства, а надо смотреть правде в лицо. Что они еще могут предпринять? – пока трудно понять. Но я обязательно, когда представится возможность, выражу свою исключительную «благодарность» истинным ленинцам Южноуральского арматурно-изоляторного завода – решительно, хотя в пределах цензуры. Типа, да будьте вы прокляты, упыри с вурдалаками!

Впрочем, сильно забегаю вперед. Скорее всего партократы завода по своим связям постараются доказать, что ко всем моим недостаткам следует отнести еще один – что я плохой инженер. Стоит задуматься, как тут быть. Знаю только, что трепетать в их присутствии я не буду. Но и на рожон не стоит лезть, ведь существует разница между боязнью и благоразумным поведением. Хотя, наверное, по информации райкома мое поведение более смахивает на проделки.

Мысль о том, что начинать карьеру на АИЗе приходится не с нуля, а из минусов, была безмерно грустной. То, что будет происходить со мною на заводе, никакого отношения не имеет ни к планам партии, ни к планам народа. Эта работа существует только для меня. И я никогда не забуду сегодняшнего дня – не важно, сколько я проживу еще, или куда забросит меня судьба.

Мне очень бы хотелось остаться наедине с собой, чтобы разобраться со всеми чувствами и выработать линию поведения. Нужно детально все продумать прежде, чем идти в цех. Но в цех тоже идти надо: идет мое рабочее время.

Олег Молчанов был одет, как и подобает начальнику цеха, в костюм и рубашку с галстуком. Прочистив горло, он пожал мне руку. Олег, только что ставший моим начальником, был моих лет или даже моложе.

– Вам уже приходилось быть сменным мастером? Значит, ничего нового для вас нет в этой работе. Спуститесь в кабинет мастеров – старший мастер Монастырников познакомит вас с людьми и цехом.

За другим столом в кабинете начальника сидел его отец – Владимир Иванович Молчанов, заместитель начальника цеха. Похоже, кабинета у него своего не было, и он обитал в апартаментах сына. Кажется, он был в курсе моих трений с парткомом и подозрительно на меня косился. Впрочем, может быть, это мнительность.

– Цех неплохой, а люди золото, – бросил он реплику со своего места.

Монастырников провел меня по всему цеху – по всем участкам от станка к станку.

Цех по параметрам Станкомаша был миниатюрным. Станков полно, а людей раз-два и обчелся. Целая группа шлифовальных станков и работает только один шлифовщик. Несколько универсальных токарных станков, и только два в работе. Несколько вертикальных станков – фрезерный, сверлильный, долбежный. Парочка токарно-копировальных. Два новых токарных станка – с программно-числовым управлением. Возле них токарь-оператор и два его ученика – практиканты с ПТУ. Термический участок для отжига и отпуска металлов. Отдельное помещение для огромного карусельно-токарного станка с ЧПУ – но он еще в стадии наладки. Бригада слесарей-лекальщиков, изготавливающих ручной мерительный инструмент. Вот и все.

Почти все работают с личным клеймом качества. Зачем им нужны мастера? – вместе со мной и Монастырниковым целых четыре штуки – вопрос на засыпку.

Впрочем, мастер Лариса мне тотчас сказала:

– Принимай от меня шлифовщиков.

Николай Иванович, другой сменный мастер, свалил на меня всех токарей.

Но и после этого, кроме как раз в месяц заставить всех подопечных расписаться в журнале по технике безопасности и вести на них календарь рабочих смен, занять себя было нечем – настолько было производство отлажено.

Начал искать себе работу, ибо сидеть в мастерской с умным видом и ничего не делать было мне не под силу. Познакомился с токарем оператором станков с ЧПУ – Синицыным Борей. Научился запускать и управлять станком, сломав пару-тройку резцов. Операция была одна, операция была несложная – токарный станок с ЧПУ ереванского производства выдавал всегда одну и ту же деталь. Это была стальная бобышка, которая использовалась при литье арматуры изолятора. Норма времени на ее производство меньше трех минут, включая установку и снятие. Бобышек этих заказывали несколько сотен штук на месяц. Отдача от армянских подарков – ноль целых хрен десятых.

Обучаться шлифовальному и универсально-токарному делу нет возможности – все рабочие сдельщики и дорожат каждой свободной минутой. Они работают ровно столько, сколько есть заготовок – смену, две, три, а потом не появляются в цехе до следующего подвоза. Праздношатающихся нет. Лекальщиком надо родиться. Скоро из всего персонала цеха осталась только технолог Юля, готовая со мной работать в плане повышения моего технического образования.

Незамужняя дева читала мне основы числового программирования. Действительно, что-то похожее было в институтской программе. Но Юля, забив мне голову теорией, абсолютно не касалась практики – а зачем что-то учить, если не знаешь, куда применить?

Предложил ей в качестве практики отладить и запустить карусельный станок.

– Его и Олег Молчанов включать не решается – куда нам-то лезть? – был ответ.

Ждем специалистов по станкам с ЧПУ.

Как-то заспорили с ней, и я обиделся:

– Я старшим технологом цеха был и следил, чтобы у исполнителей на операции были синьки правильные. Ты следишь?

Пошел к токарям-универсалам, проверил эскизы на операции – та же фигня! – одна стыковочная деталь в Системе Вала, другая в Системе Отверстия. Что попало, то и поставили.

Юля обиделась:

– Не я их рисую.

– А кто?

Отправился в техбюро инструментального производства. Стал разглагольствовать о системах допусков – где и какая применяется. Посмотрели на меня, как новые ворота на барана. Ушел со стыдом и больше не появлялся.

Нет, цех был прекрасный – грех что-то хаять. Особенно люди – прав Молчанов-старший – просто золото. И производство все отлажено – Владимир Иванович в него душу вложил и сыну уступил, когда тот институт закончил.

Хорошо здесь оформлены были недолгие часы перерыва – комната отдыха (шахматы, шашки, домино), стол бильярдный. Я очень быстро стал чемпионом цеха по шахматам и хорошего напарника подобрал для игры в бильярд – русскую пирамидку.

Но час потехи скоро заканчивался и делу время – тяготило.

Присмотревшись к токарно-копировальным станкам, я таки нашел себе занятие.

Настроены они были тоже на одну операцию – вытачивали из ковкого чугуна формы для отливки изоляторов. Работал на них Боря Синицын со своими учениками – все они были на окладе, причем токарь-оператор на приличном. Привозили заготовки очень часто к концу смены, и начиналась буза. Ни Синицыну, ни оболтусам его не хотелось браться за работу в конце смены – на автобус опоздаешь и топай пешком через весь город. Начинались трения – они рвутся домой, я стою у них на пути: сначала дело. Потом нашли способ, как разрешить проблему.

Я с Борей поговорил, Синицын меня подучил – дал аттестацию на мой допуск к работе с токарно-копировальными станками. Звучит конечно не комильфо – мастеру дает аттестацию токарь-оператор. Но этот документ позволил мне заключить трудовое соглашение с администрацией цеха на выполнение работ на токарно-копировальных станках. Ввели расценки на операцию, и погнали….

День я работал сменным мастером, а во вторую смену переодевался в токари. Там, где мальчишки трудились вдвоем под руководством Бори Синицына, я работал один сразу на двух станках. Впрочем, щупом по копиру и резцом по болванке станки, слава Богу, трудились сами. Моя задача весьма проста – поставил заготовку, снял деталь.

Приезжал домой после полуночи. Подъем уже в шесть часов. Уставал, конечно, но все ничего, если бы не теща. Она вдруг обнаружила у дочери растущий животик, и появилась у нее новая мания по пьяному делу – сядет в коридоре у нашей двери, стучит в нее каблуком туфли и вопит:

– Томка-дура, сделай аборт – не хочу от него ребенка!

Тома рядом со мною лежит и не спит, держит за руку меня и уговаривает – перетерпеть, не вмешиваясь. А эта косая карга из отведенных мне распорядком дня пяти часов сна умудрялась отобрать еще половину. Как можно дальше жить?

Организм мой поплыл. Я засыпал в автобусе, возвращаясь с работы. Возвращался пешком из города, если кондукторша не будила, и я делал круг. Злость копилась вместе с усталостью. Я понимал – рано или поздно быть катастрофе. Почему этого Тома не понимала, не знаю.

Под катастрофой имею ввиду не гибель Земли и цивилизации, а мои разборки с тещей – однажды разозлюсь окончательно и пришибу ее насмерть одним ударом.

Но человек – существо адаптирующее. На место усталости пришла апатия, поглотившая все остальные чувства. Все кончено – жизнь прошла, пришел конец моему будущему. Неудивительно, что мне трудно представить второго своего ребенка – похоже, что я не доживу до счастливого дня его рождения.

Меня удерживала от расправы над тещей любовь к жене? – да вряд ли. Любовь – это блажь пресыщенного организма, а мой был истощен основательно. Мне и секса теперь не хотелось – желание было одно: лечь, закрыть глаза и никогда не просыпаться. Последнее чувство – уважение к жене – исчезло напрочь в эгоистическом желании спать-спать-спать….

Может, гордость меня держала на ногах в те дни? Чувство гордости – я моряк! я офицер! я мужчина, черт возьми! я многое могу перетерпеть.

Или чувство стыда – Тома же терпит!

Бывали, конечно, и выходные.

Тома занималась своей мамой, если та пьяная, а я отсыпался. Все возвращалось на круги своя – как ни крути, никуда не денешься, мы семья, и скоро у нас родится ребенок. Честно говоря, я бы не смог его оставить, если бы даже Тома, в угоду матери, отказалась от меня. Подобные шаги не для меня – я слишком исполнен чувства долга. Все, что заложили в меня природа и родители для великих целей – впустую. Вся моя жизнь – лишь бессмысленная череда неудач.

Почему-то от этой мысли становилось легче. Мне не добиться чего-то в жизни, чтобы потрафить родителям и собственному самолюбию. А раз не добиться, то не стоит и переживать. Жизнь дана для того, чтобы за ней наблюдать. Понаблюдаем….

Надо отдать должное Томе – она научила меня сдерживать ярость. Ярость, граничащая с бешенством – существенный недостаток. Да и вообще любые сильные эмоции следует сдерживать внутри себя. Тома умудряется не проявлять даже сексуальные оргазмы. Жесткий самоконтроль или их нет совсем?

Одно было абсолютно очевидно – игра наша в молчанку с Томой затянулась. Нам еще предстоит ребенка воспитывать, и я подумывал, что мне совсем не улыбается продолжать совместную жизнь с неразговорчивой, скучной женщиной. Пришло время восстановить нормальные отношения. Я напомнил себе, что в обязанности мужа входит добиваться послушания и покорности жены.

Наблюдая, как Тома завтракает субботним утром, любовался ее отменными манерами. Она пользовалась столовыми приборами с грацией эталона, служащего всем примером. Вот что значит быть педагогом! Появилось законное чувство гордости – я женился на хорошо воспитанной женщине. Если припомнить манеры ее мамочки, то заслуга Томы в деле собственного воспитания двойная.

И еще подумал, не надо видеть в ней союзника своей мамы – это все игра обстоятельств. Она моя жена и хотя бы поэтому заслуживает уважения.

Попытался завязать разговор, предложив обсудить планы на вечер.

– А пойдем к Евдокимовым – давненько мы не были у них в гостях.

Тома насмешливо вздернула бровь от моего предложения, но ничего не ответила. Она встала и начала убирать со стола. А я посмотрел на нее с обидой – этой даме удается издеваться надо мной, даже не произнося ни слова. И все же ее молчаливая обида была лучше моего тупого смирения и апатии, в котором я пребывал в последнее время. По крайней мере, мне так казалось.

Но один факт оставался очевидным – любит она меня или презирает, она по-прежнему моя жена. Мне хотелось выпить у зятя с зятем и поговорить с гордой надутой Томой по душам.

Вечер прошел, как запланировали – теща вела себя спокойно.

Как только разделись и легли в кровать, я обнял Тому и привлек к себе.

– Давай хоть не будем друг на друга сердится – разве нам мало той головной боли, что спит сейчас в соседней комнате? Давай хоть изредка будем доказывать, что мы семья.

– Давай спать. Ты слишком много сегодня выпил, – пробормотала она и расцепив объятия, повернулась ко мне спиной.

– Ну, хорошо, давай просто поговорим.

– Я помню, что ты мой муж – этого достаточно?

– Так докажи, что ты знаешь свои обязанности, жена.

– Разве ты не понимаешь, что уже нельзя?

– Понимаю, но я по пальцам могу сосчитать, сколько раз мы были близки со дня нашей свадьбы. Разве для этого женятся?

– О чем ты говоришь?

– О сексе.

– Какое противное слово, – Тома в задумчивости покачала головой. – Я всегда считала, что близость мужчины и женщины это торжество отношений, это праздник, который готовится исподволь и долго. А перепихон походя не для меня. Наверное, ты ошибся во мне. Как и я в тебе – прежде ты мне казался другим….

Я пытался вникнуть в ее слова, не желая верить, что любовь ее прошла, что я не оправдал ее доверия. Любви от жены не требуют – ее добиваются. Зачем же я, балбес, женился тогда? Добиваться любви можно и холостым. Ах да, в ее чреве растет и просится пинками наружу мой плод. Ему семья нужна – семью мы создали….

– Ну, хорошо, я добиваюсь, ты уступаешь – себя в виде подарка. А где же любовь твоя, дорогая? Если тебя не влечет ко мне, значит ее нет. Давай обсудим проблему. Семью мы создали, любовь потеряли – как дальше жить? У нас будет ребенок, мы обязаны его поднять, воспитать и образовать – согласна? У нас обязанности перед ним – ведь мы же родители. И кроме того, мы – муж и жена, у нас есть обязанности и друг перед другом. Согласна? Ты думаешь их выполнять, пусть даже в отсутствии любви? Или нет? Чего молчишь, как рыба об лед? Я пьян и порю чепуху? Скажи ты слова умные…

Я заметил, что пальцы Томы слегка дрожат. Я уже долго говорю, а она все молчит. Мне становилось не по себе от упорного молчания жены, которая не вступала в спор и не соглашалась со мной. Ее гордость и чувство достоинства оказались поистине непоколебимыми. Впрочем, так же, как женственность и красота. Ей только страсти не хватает….

Я порывисто повернулся и обнял ее.

– Все, что я хочу от тебя – это немного нежности. Поцелуй, ободри, скажи: «Я с тобой!» и мне будет проще держать себя в руках в присутствии этой кикиморы….

– Кикиморы? – горько повторила она.

– Прости, но это еще мягко сказано.

Я ласково стал гладить ее плечо:

– Спи, дорогая. А когда проснешься утром, постарайся понять – кто семья твоя, с кем тебе воспитывать малыша? Возможно, когда ты поймешь это, будешь немножечко поласковее со мной. Мужчина без любви существовать не может – я говорю о физической близости, а не о романтической хреноте. Ты ведь не заставишь меня искать утех на стороне. Пусть ты у нас – утонченная личность, согласен, что я – грубый мужлан. Но одно без другого существовать не может. Темное всегда должно наполняться светлым, как женщина наполняется страстью мужчины. Друг без друга ни то, ни другое не имеет смысла. Как бы могли знать, что это ночь, если бы не было дня?

Томе вдруг стала весело:

– Ты можешь наполнить меня страстью?

А я почувствовал разочарование. Скользнул взглядом по ее лицу и продолжил:

– Я действительно так считаю, но при условии, что ты этого хочешь.

– Даже несмотря на то, что я, как ты говоришь, фригидная женщина?

Я усмехнулся:

– Ты как будто жалеешь, что родилась женщиной.

Тома немного задумалась:

– Не совсем так. Но я не хотела бы быть мужиком, настолько зависимым от секса как ты. Вы считаете нас слабыми существами, но сами не можете устоять перед примитивным своим инстинктом.

– Близость с женщиной – это не только инстинкт продолжения рода. Овладевая женщиной, мужчина делает ее сильной.

– Сила, о которой ты говоришь давно широко известна – вынашивание детей, хлопоты по хозяйству, согревание постели для своего мужа… Ты ведь это имел в виду? – спросила Тома с легкой усмешкой.

– Тебе, кажется, доставляет удовольствие подтрунивать надо мной?

– Иногда, товарищ бывший инструктор райкома партии.

– Получаешь от этого удовольствие?

– Иногда.

– Обидно слышать, но я все-таки рад, что мы наконец пообщались, а то молчим-молчим… как будто в могиле лежим.

И затянул:

– Мы лежим с тобой в маленьком гробике, ты мослами прижалась ко мне…

Тома прикрыла мне рот ладошкой.

На следующие выходные жена запланировала поездку в Кустанай за чайным сервизом. И цель поездки и маршрут я оценил, как глупость возведенная в степень глупости – есть же в Южноуральске фарфоровый завод, и этой дряни там завались. Но попробуй что-нибудь докажи женщине, втемяшившей себе в голову.

– Как благородно с твоей стороны, – сказала Тома на мое согласие.

– У этой авантюры есть еще один существенный недостаток, – мрачно изрек я.

– Какой же?

– Одна озлобленная старуха, оставшись без присмотра, побьет все, что мы сейчас имеем.

– Ни смей называть мою маму озлобленной старухой!

Мария Афанасьевна действительно всю неделю держалась, в рот не брала и внушила Томе надежду.

Я вошел в комнату в тот момент, когда Тома стояла в ней почти голой – она одевалась в дорогу. Она повернулась ко мне спиной, а я нет.

Наблюдая за мной в зеркало, жена заметила:

– Я думаю, от природы у тебя крепкие нервы.

– Возможно, это от матери.

Я подошел к ней, обнял со спины, взял в ладони обнаженные груди и прижался чреслами к ягодицам.

– Знаешь, что, дорогая, хочется мне сказать – когда я стану директором АИЗа, мне понадобится настоящая жена, которая будет любить меня и обладать манерами истинной леди – это необходимо для визитов к первым людям города. Женщина, обладающая умом и умеющая вести себя в приличном обществе. Та, которая доверяет мне целиком и полностью, предана мне и которая знает не понаслышке, что такое интимная близость.

Тома вздернула подбородок:

– Надеюсь, ты найдешь такой образчик. Желаю тебе всяческих удач. Хочешь совет?

Я насторожился:

– Говори…

– С первого дня обращайся с ней, как подобает – не считай ее станком для секса и не заваливайся к ней в постель с перегаром. Лучше подожди, когда она сама тебя навестит. Ведь в вашей квартире будет много комнат….

Я ухмыльнулся в ответ, целуя жену в шею.

– Лучше уж я заведу любовницу. Хочешь анекдот по поводу?

И я рассказал жене анекдот о производстве и женской логике, в финале которого жена говорит мужу, который указал ей любовниц всех руководителей завода: «Наша, несомненно, лучше всех…»