Ледяное проклятие

Покатав на ладони мертвый кусок стекла, я небрежным движением отбросил треснувший шар в сторону и подтянул штаны. Неспешно завязал тесемки, подхватил с земли пригоршню снега и, машинально комкая его в ладони, решительно зашагал к ниргалам, чувствуя, как мои ледяные губы расползаются в неудержимой улыбке. Первой улыбке за очень долгое время…

Я мог видеть магические потоки мироздания. А из этого следовал очень простой вывод – я живой. Пусть внешне я похож на восставшего из вечной мерзлоты мертвяка, но я все же был жив.

Мертвые не могут видеть магической энергии. Это привилегия живых. В глубине моей замерзшей души было темное сомнение на этот счет, но усилием воли я погасил его, предпочтя верить, что во мне еще теплится искорка жизни…

Не останавливаясь, я прошел мимо ниргалов и молча зашагал дальше, задавая достаточно быстрый темп передвижения. Черное озеро осталось за спиной, и я ни разу не оглянулся на ступенчатую пирамиду.

Ни к чему.

Этот отрезок жизни остался в прошлом, а я всегда предпочитал смотреть в будущее.

Пусть оно выглядело мрачным и туманным, подобно покрытому гнилостными испарениями болоту… Но все же это было будущее. А болото не может быть бесконечным. Во всяком случае я на это очень надеялся.

Отступление первое

– Отец Флатис наш спор бессмыслен! И, судя по необдуманным словам, тебя обуяла гордыня и спесь! Не тебе решать, как именно иерархи Церкви поступят с заблудшей душой лорда Ван Ферсис! Не тебе!

– Он должен быть казнен! На его руках смерть сотен безвинных людей! Некромант! Вы представляете себе весь размах его деяний?! Представляете?! Иерархи слепы и глухи, если не могут осознать ту опасность, что несет это порождение Темного пока остается в живых! Ему место не в темнице, а в очистительном костре! – седовласый старик с пылающим взором почти кричал, стоя перед широким дубовым столом, за которым в ряд чинно восседали пятеро священников, облаченных в пышные церковные одеяния.

– Одумайтесь! Вы переходите границу дозволенного! Хула на святые столпы церкви нашей! Ересь! Налагаю на тебя епитимью! Покаяние в подземной келье за закрытой дверью на воде и хлебе, доколе за думами и молитвами смиренными не раскаешься ты в грехах своих и словах хулительных! Братья-монахи! Препроводите отца Флатиса к месту его покаяния!

Двое широкоплечих монаха ступили вперед и встали по обе стороны от худощавого священника.

– И не советую противиться решению совета! – добавил сидящий в центре священник, поправляя висящий на богато украшенном поясе золотой ключ. – Наказание могло быть гораздо строже, но Церковь всегда милостива к заблудшим душам! Покайся смиренно, и через месяц мы вновь соберемся здесь, чтобы услышать исповедь раскаявшегося в грехах своих!

Вскинув голову, отец Флатис обвел медленным взглядом священников из ордена Привратников, скорбно качнул седой головой, резко развернулся и широким шагом направился к дверям, в сопровождении неотступно следующих за ним монахов.

* * *

Небольшая таверна на окраине пограничного городка была наполнена чадным дымом и запахом пригоревшего мяса. Десяток грубо сколоченных столов, тяжелые лавки, голые стены с потемневшей от времени штукатуркой и торчащими кое-где клочьями пакли – этим исчерпывалась обстановка сомнительного заведения. Несмотря на это и на более чем скудную и отвратную еду, таверна пустовала лишь в том случае, если получившие нахлобучку озлобленные стражники проводили внеочередной рейд по злачным местам и ночным улицам, вылавливая мелких воров, грабителей и шулеров. Вот тогда хозяин таверны мог смело закрывать двери и отправляться прямиком в постель – какая уж тут работа, когда львиная часть посетителей сидит за решеткой, а остальные прячутся по темным углам, боясь высунуть нос наружу. Чистое разоренье…

Но в этот вечер в таверне не повернуться. За каждым столом по десятку человек, а взопревшие кухонные девки сбились с ног, стараясь успеть ко всем сразу, да еще и не опрокинуть тяжелые подносы с мисками супа из потрохов и кружками с пивом и дешевым вином. Припозднившиеся на праздник жизни посетители вынуждены были стоять на ногах или искать свободный краешек лавки. Некоторые смельчаки решительно опускались на грязную солому, устилающую пол, и, подобрав под себя ноги, чтобы никто по ним не прошелся тяжелыми сапогами, умащивали тарелку с похлебкой прямо на колени.

Изредка изрядно охмелевшие и, следственно, осмелевшие мужчины бросали неприязненные взгляды в дальний угол трактира на уставленный тарелками и бутылками стол, за которым вольготно расположилось всего три человека, неспешно отхлебывающих вино из начищенных медных кубков и отрезающих куски от запеченного целиком молочного поросенка. Если остальным приходилось тесниться по пять человек на одной лавке и долго дожидаться заказа, то чужаки расположились с полным удобством, и им достаточно было небрежно щелкнуть пальцами, чтобы хозяин таверны Толстый Пит бросал все дела и галопом самолично мчался узнать пожелания необычных гостей. Самолично! Такого внимания от Толстого Пита не удостаивался и начальник стражи, порой заглядывающий на огонек!

Но даже самые отчаянные из собравшегося здесь сброда не отваживались выразить свое недовольство вслух. Уж очень странным был произошедший вчера случай с Морти Каторжником. Странным, и страшным.

Изрядно принявший на грудь вина Морти воспылал праведным гневом к такой вопиющей несправедливости и с почти нечленораздельным воплем: «Да я скорее себе глаза выколю и язык отсеку, чем буду смотреть на этих вонючих дрефов и молчать! Мы здесь хозяева, нам и сидеть на лучшем месте у очага! Нам и пиво лакать из медных кубков!» выхватил солидных размеров нож и нетвердым шагом направился по направлению к чужакам. Это как раз-таки было в обыкновении вещей и никого не удивило. Пьяная драка и поножовщина… подумаешь! В таверне у Пита такое каждый день случается, и все остальные посетители затаили дыхание, готовясь насладиться предстоящим зрелищем.

Шатающийся Морти беспрепятственно дошел до стола чужаков, оперся кулаком о столешницу и с угрожающей гримасой наклонился над сидящим по центру стариком. При этом сидящие по обе стороны от него здоровенные бугаи не выказали никакого беспокойства таким бесцеремонным обращением со своим спутником и продолжили со скукой ковыряться в тарелках.

Вот здесь-то и начались столь поразившие местных обывателей события. Невзрачный старик неспешно положил ладонь на плечо Морти и, заглянув тому в глаза, произнес несколько коротких слов. Кривой Морти внимательно выслушал, выпрямился, чеканя каждый шаг, промаршировал до двери и вышел во двор, не забыв аккуратно прикрыть за собой дверь. Старик же щелкнул пальцами и заказал у проворно подбежавшего хозяина еще кувшин вина, словно забыв о произошедшем, как забываешь о досадной мелочи.

Пока посетители удивленно обсуждали случившееся – вернее, не случившееся – со двора донеслись крики, а следом в заведение ворвался отлучившийся по нужде мужичонка и поведал просто немыслимое. Вышедший за дверь Морти ушел не дальше крыльца, где и принялся за работу, на глазах опешившего мужика, справляющего нужду с нижней ступени. По его словам, Морти с идиотской улыбкой на лице, непрестанно хихикая, воткнул нож себе в глаз и, хорошенько провернув его там, повторил действие со второй глазницей. После чего высунул язык и, ухватив его пальцами, вытащил как можно дальше… и отрезал под самый корень, при этом едва ли не хрюкая от удовольствия!

В правоте трясущегося от ужаса забулдыги удалось убедиться сразу – всего-то надо было выйти во двор, где разом ослепший и онемевший Морти пускал кровавые слюни и пританцовывал, странно кружась по освещенному яркой луной двору…

Именно по этой причине чужаков больше не трогали. Пусть себе сидят, а мы и потесниться можем, ежели что…

Когда дверь таверны распахнулась в очередной раз, вместе с клубами морозного воздуха внутрь ввалился широкоплечий мужчина в плаще поверх доспехов и торопливо зашагал к дальнему углу. Опустился рядом с седым стариком и, наклонившись поближе к его лицу, приглушенным голосом произнес:

– Все верно, господин. Лорд Ван Ферсис попал в руки церковников. Говорят, пока белоплащники пытались его взять живьем, он успел устроить настоящую бойню. Там деревушка небольшая неподалеку была – так она целиком вымерла. Из всей деревни один мальчонка и уцелел – его по каким-то делам в форт отправляли, там и заночевал. А поутру уже и возвращаться некуда было, враз круглым сиротой оказался. Теперь то место – где бой был – кирасиры и священники окружили, никого не впускают и не выпускают без досмотра. Повсюду конные патрули вояк и обязательно со священниками. Без разбора останавливают и обыскивают каждого встречного. Сумки перетряхивают, одежду осматривают. Штаны и те спускать приказывают. Дымом из жаровни окуривают, а кирасиры рук с оружия не убирают. Вопросы странные задают – не находил ли кто кинжал приметный, из кости выточенный, с камнем в рукояти. Аль еще чего похожего. Не пропал ли кто из близких, не видели ли чего непонятного.

Внимательно выслушав, старик растянул тонкие губы в хищной усмешке:

– Узнаю лорда, узнаю родимого.

– А что за кинжал такой, господин? – не удержавшись, спросил один из сидящих за столом.

– Кинжал? – задумчиво переспросил старик, сузив глаза. – Правда, хочешь знать? А?

– Н-нет, господин, не хочу! Простите скудоумного, с языка слетело.

– То-то! Собирай людей. Засиделись мы тут. Поутру выступаем.

– И еще, господин! Вы велели сообщать обо всех, кто пересекает Пограничную стену и отправляется в Дикие Земли.

– И? Были такие?

– Да, господин. Только наоборот. Те, о ком сообщили наши люди вышли из Диких Земель прямиком к поселению Стальной Кулак – это там, где коротышки строили еще одну крепость для Мезерана, да так и не достроили…

– Я знаю, где это! – раздраженно буркнул старик. – Что с теми людьми? Куда они отправились дальше?

– Вы не поверите! Задержались в поселении на несколько дней, а затем убрались обратно за Стену. Вроде как перед отъездом закупали все подряд. Оружие, продовольствие, сани, скот и птицу. На расспросы отвечали крайне неохотно, судя по всему – бывшие вояки. И еще – с ними гномы были.

– Плевать, кто там был! Пусть хоть сам Создатель в хвосте отряда плелся! Откуда они? Из какого поселения? Узнали?

– Нет, господин. – собеседник опустил глаза к столу. – Говорю же – вояки это бывшие. Выправка, поведение – словно волки лютые! За главного бородатый верзила с топором приметным – гномьей работы – так мой человек попытался было надавить на него, припугнуть малость, чтобы поразговорчивее сделать…

– Припугнул?

– Куда там! На следующий день и похоронили его: бугай топором разок махнул, и все! Головы как не бывало!

– А стража?! Стража куда глядела? Почему не повязала убийцу, да в тюрьму не отволокла?

– Да пришли стражники! Как не прийти? Да толку-то? Стражник рта раскрыть не успел, ему навстречу священник вышел, красной лентой перед носом служивого махнул, пару слов сказал, так те восвояси и убрались! Да так торопились, что едва алебарды из рук не роняли!

– Понятно… – протянул старик и поднялся на ноги. – Ладно, сейчас это неважно. Собирайте людей. Пора нам выйти из тени.

– Слушаюсь, господин Ситас! Позвольте узнать – куда направимся?

– К месту, где лорд Ван Ферсис задал святошам жару. Это далеко отсюда?

– Нет, господин! Самое большее – неделя пути!

– Вот и хорошо. – удовлетворенно кивнул Ситас Ван Мерти. – Вот и хорошо.

* * *

Ярко освещенный многочисленными факелами проход оканчивался у широкого проема в стене. Внутри царила почти полная темнота. Лишь по углам вырубленного в каменной толще помещения горело несколько жировых светильников, чей тусклый свет позволял различить расположенный у тыльной стены квадратный бассейн, до краев наполненный исходящей паром жидкостью. В спертом воздухе отчетливо чувствовался сильный запах тухлых яиц и что-то еще, не менее противное обонянию, но уже неопределимое.

Дряхлый трясущийся шурд остановился на пороге, упал на колени, прислонился лбом к горячему полу и неподвижно замер в этой позе, стараясь делать как можно более мелкие вдохи и чувствуя, как в висках заколотились молоточки, предвещающие приход сильной головной боли. Так было всегда, как он спускался сюда, в обиталище великого Нерожденного.

– Встань, Гукху, и подойди ближе. – тихий шелестящий голос донесся со стороны бассейна и заставил старого шурда содрогнуться – вот уже двадцать лет, как он удостоен чести служить великому шаману и повелителю, но еще не привык к этому, казалось бы, бестелесному голосу…

Гукху выполнил приказ лишь частично – он не встал с колен, но быстро перебирая согнутыми конечностями, подполз ближе к парящему бассейну.

– О Великий… вернулся отряд и принес вести… горестные вести, от которых сердце старого Гукху содрогнулось и едва не остановилось…

– Подожди. Моя мать проголодалась, Гукху, покорми ее. – велел все еще невидимый взору прислужника Нерожденный, по колышущейся воде прошла отчетливая рябь. – Ты знаешь, насколько сильно я люблю свою мать…

– Повинуюсь, о Великий. – отозвался старый шурд и, с кряхтением разогнув искривленную спину, шагнул к стоящей у края бассейна невысокой и узкой каменной скамье.

Перебивая вонь серных испарений, в ноздри Гукху ударил кислый запах застарелых нечистот, исходящий от истощенной и искореженной врожденными болезнями гоблинши, что безвольно вытянулась на лавке, запрокинув лицо к низкому потолку, откуда срывались капли влаги и обильно орошали ее обнаженную кожу. Изредка по ее телу проходила длинная судорога, сопровождающаяся чмоканьем нервно смыкающихся беззубых десен и скрежетом полосующих камень неимоверно отросших и изогнувшихся когтей.

– Сперва причеши ее. – прошелестел Нерожденный. – Сегодня она хочет быть красивой.

Кивнув, Гукху шагнул к изголовью лавки и осторожно пригладил жидкие седые пряди, беспорядочно топорщащиеся на почти полностью плешивой голове. Губы дряхлой гоблинши изогнулись в жутком подобии довольной улыбки, но глаза остались закрытыми. Сняв крышку с неглубокой глиняной миски, прислужник зачерпнул горсть жидкой каши с редкими волокнами мяса и, приоткрыв рот древней старухи, занялся ее кормлением.

Мать Нерожденного ела неохотно, и пищу приходилось проталкивать почти насильно с одновременным массированием горла, чтобы каша прошла дальше. Гукху хорошо знал, почему она не желала принимать пищу – старая гоблинша давно хотела умереть. С того мига, как произвела на свет единственного сына, так никогда и не покинувшего ее утробу полностью. С того дня, когда магия сына взяла контроль над ее телом и заставила возлечь на жесткую каменную лавку у подземного источника с желтоватой горячей водой, откуда она больше так и не поднялась.

Не прерывая кормления, Гукху покосился на длинный змеевидный отросток, выходящий из чресл старой гоблинши и исчезающий в горячей воде бассейна. Полупрозрачный, он мерно пульсировал, прогоняя по себе животворные соки, питающие Нерожденного. Мать и сын – они все еще связаны… Неразрывно связаны до самой смерти. Соединяющая их пуповина так и не была никогда разорвана.

– Довольно… она сыта.

– Да, Великий. – согнулся в поклоне прислужник. – Я принес важную весть, повелитель.

– Я слушаю, Гукху-прислужник.

– Ушедший к озеру Отца отряд выяснил, что случилось с отправленными на беседу с НИМ старейшинами. Они все мертвы и лежат в снегу на берегу, в ста шагах от усыпальницы Отца. Убиты все до единого. Но не это самое страшное известие, о Великий… есть куда более горькая весть…

– Говори.

– Наш Творец, великий Отец… багровый саркофаг с его телом бесследно исчез… усыпальница пуста, повелитель.

– Исчез? Саркофаг Отца пропал из Пирамиды Над Темной Водой? Да?! Ну же! Отвечай!

– Да, повелитель, п-пропал бесследно. – запнулся съежившийся Гукху, с недоумением прислушивающийся к звенящей в голосе Нерожденного… радости…

По горячей воде прошла сильная рябь, раздался громкий плеск, и старый прислужник вздрогнул – на его руке сомкнулись склизкие черные пальцы, с каждым мигом сжимающиеся все сильнее, в темноте ярко зажглись два желтых фосфоресцирующих глаза. Лежащая на лавке старуха открыла беззубый рот и, содрогаясь в корчах, издала продолжительное шипение, по влажному камню скамьи едва слышно зажурчала струйка вонючей мочи.

– «Ключ» нашелся! – почти беззвучно прошептал Нерожденный, пуская пузыри. – «Ключ» нашелся и сумел преодолеть защитную магию… все так, как и предсказывал Отец… скоро грядет его освобождение, и тогда наступит наше время… время, когда Отец возглавит нас… – неожиданно возбужденный шепот перешел в пронзительный визг: – Но нет! Нет! Что-то не так!

Морщась от боли в руке, но, не решаясь пошевельнуться, прислужник промолчал.

– «Ключ» должен был открыть саркофаг, отпереть проклятую Ильсеру и освободить Отца Тариса… но этого не случилось! Гукху!

– Да, о Великий. – проскулил старый шурд.

– Позвать ко мне старейшину Гихарра!

– Старейшину Гихарра, повелитель? Но о нем нет известий с тех пор, как он возглавил войско и ушел на штурм человеческого поселения, что защищено высокой каменной стеной… он еще не вернулся… но, несомненно, вскоре он падет пред вами ниц и объявит о еще одной сокрушительной победе, состоявшейся только по вашей воле…

– Замолкни! Тогда зови старейшину Туффисса! Сейчас! И того, кто возглавлял отряд разведчиков, обнаруживших пропажу саркофага.

– Слушаюсь, Великий. Позвать старейшину Туффисса. – пробормотал Гукху, с облегчением чувствуя, как сжавшиеся на его руке мокрые пальцы ослабляют хватку. – Отряд разведчиков возглавлял младший военный вождь Дисса Беспалый. Он еще не вернулся. Вести доставили пять воинов, что он отослал сюда. А сам Дисса…

– Что? Где он? – прошипел Нерожденный, и на этот раз в его голосе слышалась нетерпеливая ярость.

Содрогнувшись тщедушным телом, старый Гукху едва слышно прошептал:

– Дисса отправился по следу святотатцев, дабы жестоко покарать их и вернуть саркофаг Отца. Он поклялся, что ни один из осмелившихся нарушить священный покой Тариса Великого не останется в живых… Под его рукой шурды и несколько пауков, повелитель.

Нерожденный издал протяжный хрип, связанная с ним старая гоблинша задергалась всем костлявым телом, и Гукху едва успел удержать ее от падения с узкой лавки.

– Старейшину Туффисса сюда! – проревел Нерожденный, и прислужник увидел, как над парящей водой поднимается что-то темное и бесформенное с ярко пылающими глазами. – Немедленно! Беги, Гукху, беги жалкий старик! Беги, пока я не освежевал тебя живьем и не сожрал твою душу! Беги!

И Гукху побежал – дряхлый шурд сломя голову несся по узкому подземному коридору, падая через каждые пять шагов, но вновь и вновь поднимаясь на дрожащие старческие ноги, а за его спиной гремел голос великого шамана:

– Беги Гукху, беги старик! Бе-ги-и!

Глава вторая

Путешествие продолжается

Еще одной радостной новостью оказалось то, что я испытываю чувство голода. И это еще больше уверило меня, что в моем промороженном стужей теле теплится настоящая жизнь, а не одна лишь ее видимость.

За незаметно пролетевшие в пути восемь дней я принял пищу два раза. С хрустом разжеванный кусок вяленого мяса и пара пригоршней снега – ровно такое количество еды я съедал за один раз. После чего чувство голода затихало и медленно просыпалось только дня через три. Судя по ощущениям, находись я в покое, то испытал бы нужду в пище только дней через десять, если не позже.

Ниргалам пища требовалась гораздо чаще – как минимум два раза в день. Усугубляло проблему то, что они могут есть лишь жидкую пищу, свободно проходящую через трубку. В условиях похода нормальной еды не было, но немые воины оказались весьма неприхотливы и с удовольствием поглощали еще горячую кровь. Олени, волки, зайцы – им годилось все. Но я очень сомневался, что столь однообразная диета может обеспечить им все потребности тел, вынужденных таскать тяжеленые доспехи и выдерживать заданный мною темп передвижения – останавливались мы с наступлением ночной темноты и вновь продолжали путь, как только начинал брезжить тусклый зимний рассвет. Усталости и потребности во сне я почти не чувствовал. Окажись я один, мог бы шагать дни напролет. И надо сказать, меня это несколько пугало.

Охотились ниргалы на ходу – если надругательство над настоящим искусством выслеживания добычи можно назвать охотой. Стоило в поле зрения появиться неосторожному зверю, как туда тут же летел пущенный метким стрелком арбалетный болт. Если попадался олень, то мы ненадолго задерживались, пока ниргалы поочередно припадали к воткнутой в шею благородного зверя трубке и высасывали кровь из еще живого животного. Если на выстрел напарывался тощий волк, то не требовалось сбавлять шага – легко подняв зверя на руки, один из ниргалов насыщался на ходу. Когда последняя капля крови покидала тело волка, мертвую тушу просто отбрасывали в сторону на поживу воронью.

Уверен, со стороны подобная картина была более чем омерзительной, но я уже свыкся. Все же источником пищи служили обычные животные, а не разумные существа. Единственное, о чем я сожалел – у нас не было злаков и прочей растительной пищи, чтобы ниргалы могли приготовить обычную кашу. Не было даже котелка, чтобы сварить бульон – он остался в седельных сумках рыжего Лени. Чем дольше ниргалы питались только кровью, тем больше я боялся, что у них будет заворот кишок или еще какая гадость приключится. Но пока иного выбора не было, и мы молча шли вперед, шаг за шагом преодолевая заснеженные просторы Диких Земель.

Единственная имеющаяся у нас лошадь шла в поводу за замыкающим отряд ниргалом и, кажется, была более чем счастлива таким положением вещей. Еще бы. На ее многострадальной спине больше никто не сидел, шла она уже в утоптанной ниргалами и мною снежной колее, относительно легко переставляя копыта. Овес в сумках практически закончился. Каждый вечер я выбирал для ночлега ровные пологие места и заставлял ниргалов расчищать снег до тех пор, пока не показывались бурые стебли пожухлой травы. К такому подножному корму лошадь относилась с явным неодобрением, но все же понемногу щипала самые аппетитно выглядящие стебли. Оно и понятно – голод не тетка.

Длинные переходы и вынужденное молчание ввиду отсутствия собеседников предоставили мне прорву времени, чтобы погрузиться в мысли, неспешно обдумать события прошлого и постараться отвлечься от тяжелых дум о поселении. Несмотря на грустный факт, что я практически перестал быть человеком из крови и плоти, я все еще считал себя ответственным за судьбу моих людей и поселения.

Как они там?

Живы ли еще?

Добрался ли Рикар с отрядом до Пограничной Стены и смог ли вернуться обратно со столь необходимыми для нашего выживания припасами?

Удался ли мой план с распространением слухов о лорде Ван Ферсис, отреагировала ли на них церковь и власти? Или все пошло прахом, и Повелитель уже в Диких Землях на подступах к моему поселению?

Только вопросы и никаких ответов. Я мог лишь строить догадки и всей своей промерзшей душой надеяться на лучшее.

Из разряда приятных сюрпризов оказался и тот факт, что я был столь же спокоен, как и мои спутники ниргалы. Злость, ярость и горькие стенания ушли в прошлое. Я вновь ощущал себя как единое целое, не боялся завтрашнего дня и не посматривал ежеминутно на бедро, где некогда сидела медленно угасающая магическая сфера. Жить сразу стало проще. Особенно радовало, что даже если мое «я» умрет или покинет эту оболочку, то умрет и тело, а не перейдет под контроль другой души. Сожаления к ушедшим в никуда Защитнику и настоящему барону Ван Исер я не испытывал. Листер Защитник прожил доблестную жизнь и умер больше двух столетий назад, а к барону Ван Исер… к истинному барону у меня не было ни малейших симпатий. Наворотил столько дел, а расхлебывать приходится ни в чем не повинным людям и мне. Сколько славных воинов погибло в бессмысленных схватках с шурдами и нежитью? Сколько еще погибнет?

Нет, жалеть безвременно почившего Кориса Ван Исер я не собирался. Но и не возлагал вину за случившееся только на него. В Дикие Земли мы попали благодаря «помощи» лорда Ван Ферсис, сумевшего изменить приговор с казни на изгнание. И руководствовался он при этом далеко не милосердием и человеколюбием. Попади я из тюрьмы прямиком на эшафот – моим людям не пришлось бы никуда отправляться.

А если говорить прямо – непутевому дуэлянту и распутнику барону по-быстрому оттяпали бы неразумную голову к чертям, и связанные с ним нерушимой Клятвой Крови люди не испытали бы всех «прелестей» Диких Земель, ну а я бы и вовсе здесь не появился!

Хотя нет… тут я ошибаюсь – проклятый Повелитель все одно выдернул бы мою душу неизвестно откуда, но вселил бы ее в тело Квинтеса Ван Лорка. Ведь это ему была предназначена роль Ильсертариота, «живого ключа» к древней гробнице Тариса Некроманта. Но такой исход все лучше, чем оказаться в качестве ответственного за жизни стольких людей и при этом толком не понимать, что делать и как жить дальше.