Наши в ТАССе

– А почему я больше всех? Я добавки не просил.

– Потому что на тебе негде ставить пробы, – усмехается она.

– Нет. У меня есть ещё где ставить. Есть чем и есть где. Э-эх… Бывает…

Бабка Маня перебивает:

– Бывает, у девки муж умирает, а у вдовы живёт. Давай шестьдесят и вся твоя песенка.

30 октября

В 6.40 сама открылась от мороза дверь на веранду.

Глянул в окно – всё бело!

Ба!

Это сама Зимушка-Зима распахнула дверь.

Вспомнилось, как в кавказском детстве нас будила утром мама, боясь, что мы проспим снег, там он быстро таял:

– Уставайте, хлопцы! Сниг!

Почти так я крикнул сегодня, обращаясь за стены к старухам:

– Вставайте, дамы! Проспите снег!

Молчание было мне ответом.

5 ноября

Вернулся из командировки легендарный Бузулук.

Татьяна притворно пошлёпала в ладошки:

– Ах! Олежка появился. Тихо сел и сидит. Будто и не ездил в Кемерово.

– Я давно говорил, что ты наводчица и подколодчица.

– Я не лётчица, я не наводчица. Я молодая змея- подколодница. Я перехожу на работу к Беляеву. Буду ездить в командировки и наводить кадровый порядок.

Сева приложил руку к груди и кланяется Олегу:

– Если выкуришь ещё и Титлянова, памятник тебе обеспечен! Ну совсем этот красивéц перестал ловить мышей в Рязани!

– Поеду и уволю. Он у меня быстро получит маслину![204] Только пустите.

– А теперь скажи, – говорит Сева. – Когда Хромов диктовал на ленту заявление по собственному желанию, ты стоял рядом?

– Я уже лежал. Мы были та-ак хороши…

6 ноября

Коллеги

Молчанов сказал Калистратову:

– ЛенТАСС прислал всем редакциям поздравления с Октябрём, а нашей редакции – хренушки!

– Кто подписал? Узнай. Я подам представление.

– Смирнова.

– Океюшки! Считай, что ей уже сделали ингаляцию.[205]

– А где наши Пеструшкин и Аккуратиха?

– Пеструшкина я отпустил до десяти часов. А Аккуратихой я давно не руководил.

Тут вошла Аккуратова:

– Сев, я скоро умру. Покурила «Дымок»… Проглочу что – слышу, в горле комком стоит.

– У меня те же боли. У тебя будет рак.

– Ну, давай руку. Ты меня утешил. К врачу не надо идти.

– Может, к тому времени научатся оперировать. Отрежут то место, пришьют чего-нибудь… Только… Резать-то режут, да пришивать забывают.

Звонит из Ташкента Таубеншлаг.

Олег ему выговаривает:

– Голубой шлак! Ефим! Я тебе не Сьева, мать твою! Змей Горыныч! Ты сам не пьёшь и другим мешаешь! Дай ему тему для заметки! Радоваться надо, пить. А он – заметки! Я сказал тебе своё фэ. А теперь ты ответь… Ты чего перхаешь, как овца? Молчишь? Махни полбанки – как рукой снимет! Гуляй! Информации никакой нет. Сидим муде чешем. Праздник же на носу! Мы принимаем ваши нежные поздравления и шлём вам свои самым категорическим путём. Вы поднимите там за нас стопку, а мы уж поднимем!

Калистратов:

– Слушайте анекдот про Таубеншлага. Он задал Узбекскому радио вопрос: «Моя жена на всю получку купила двенадцать бюстгальтеров. Что мне с ними делать?» Ответ: «Сшейте тюбетейки. Как раз получится двадцать четыре».

– Раз делать нечего, – тупо смотрит Татьяна в окно, – может, нас пораньше отпустят?

– Пока начальство не поздравит, никого не пустят! – пристукнул Олег по столу. – Вдруг Колесов придёт и скажет: «Я пришёл поздравить с премией Аккуратову, а её нету!»

– Меня он не вспомнит.

– Ка-ак не вспомнит? Ты же член нашего коллектива! Мужского рода.

– Ты говоришь, как Молчанов: здесь нет мужчин и женщин, а есть коллеги.

– И где болтается наш коллега Петрушкин? – заныл Сева. – Просился на двадцать минут, а его нет уже три часа!

Олег рубнул:

– Я всегда ухожу молча и не говорю на сколько.

– Это, – грозит Сева пальцем, – выйдет тебе большим боком!

– Не могу же я сидеть прикованным к стулу! Сидеть и думать… Эх, бывало, заломишь шапку и запустишь оглоблю в коня… Девятого еду в Рязань к Титлянову. Через два дня получите от него заявление об уходе.

Влетает секретарша:

– Не выходить! В полвторого здесь будет митинг!

На собрании Колесов, морщась, сказал:

– Говорить громко не могу. Зубы… Полчелюсти выдрали…

– На чих кошки здравствуй, зубы болеть не станут! – выкрикнул кто-то совет с места.

Колесов кисло отмахнулся и продолжал:

– Помните 52-ой Октябрь? Тогда мы говорили о трудном годе: столетие Ильича, съезд комсомола, выборы. С освещением всех этих задач вы прекрасно справились. Сейчас у нас одно на повестке: достойно освещать подготовку к 24 съезду.

Прошамкав всё это, Колесов тут же срулил.

– Как распорядился главный, – сказал Беляев, – тем, кому делать нечего, можно потихоньку сливаться где-то в районе трёх часов. Но поскольку все мы люди занятые, то уходить не надо. А вольный комментарий к высказыванию главного такой: уходим поодиночке, а не стройными рядами.

– Выкрик с места:

– Надо подготовить список тех, кому делать нечего!

Из другого угла выкрик:

– Запишите меня первым!

Подтягивая штанишки, Сева жалуется Новикову:

– Володь, ты будь готов к тому, что я напишу докладную на Петрухина. Нельзя так плевать в лицо товарищу. Просился на двадцать минут, а нет его на работе уже пять часов! Хоть тут нам делать нечего, так всё же… На работу надо приходить…

Молчанов предупредил:

– Володь! Если в понедельник я не приду, то я взял отгул. В воскресенье я дежурил на выпуске с Фадеичевым.

Татьяна торопливо собрала свои бумажечки со стола и сказала:

– Беляев разрешил мне рассредоточиться. Я сейчас приложусь щёчкой ко всем вам, поздравлю с праздником и марш к тётке. Раз такой холод, суну собачку в сумку, и поедем мы с нею в гости гонять чайковского.

7 Ноября, суббота

Ошибка

Свои ошибки мы обычно отмечаем государственными праздниками.

Б. Кислик

Годовщина Великого Октября.

Проснулся я поздно.

Вставать не хочется.

Из-за стены тётя Катя:

– Тольк! Вставай прибей знамя на дом. А то нас оштрафують. Маша не может. Заболела.

– Прибью…

8 ноября

Холодно.

Решил затопить печь.

Перекрестил её и крикнул за стены соседкам:

– Вставайте, замороженные ангелы! Грейтесь моим теплом!

Зажёг я бумагу, которой забил печь.

Повалил дым изо всех щелей.

Завопили и бабки. Мой сладкий дым и им ест очи.

Тётя Катя из-за стены:

– Маш! Покажи этому хрену, как топить.

Прибежала печной генералиссимус:

– Ты обе открыл дырки?

– Обе.

– Странно… А чего же дым прёт в дом? Принесу замазать щели.

Замазал я у себя на печке щели. Замазал и у тёти Кати.

– Марья Александровна, а вам замазать щели?

– Не надо.

После замазки дыму стало меньше. Но вонь держалась. Всю ночь дверь была полуоткрыта.

Оказывается, Соколинка по-дружески намешала цемента с песком. А цемент, как мне объяснили, в таком переплёте опасен. Я тут ни бум-бум. За что купил, за то и продал. Тот-то она не разрешила замазывать у неё щели. А может, она и не знала о фокусах цемента?

Ночью я плохо спал. Боялся за тётю Катю. Скрёбся по стене – молчит. Кашлял – молчит. Утром потемну побежал к ней и увидел у неё свет. Жива!

Славь Бога!

10 ноября

Летучка.

Все жмутся к двери, чтоб при первом же случае слинять.

Фадеичев требует:

– Не стойте за дверью. Все войдите и дверь закройте. Лариса Павловна! Входите!

– Я не могу со стулом.

– Над головами пронесите.

Из-за двери голос:

– Объявляется внос Ларисы ибн Павловны.

Фадеичев неумолим:

– Проходите, проходите. Освободите проход!

Великанов полез поддержать:

– Как ответственный за пожарное дело, я тоже за то, чтобы проход был свободен.

Первым выступал в прениях Баратянц. Похвалил дежурного критика за обзор в лучших тассовских традициях и заявил:

– Такие обзоры не нужны. Надоели! Надо обозревать не вообще работу всего коллектива. А нужно изучать работу каждой редакции в отдельности за определённый срок. Сказать, как сработала та и та редакция. Указать, что надо сделать…

От Беляева передали записку.

Баратянц прочёл её и сказал:

– Я кончил.

В записке было:

«Каждая инициатива наказуема».

13 ноября

Бег вокруг лифта

Звонит из ЦК Медведев.

Пока искали Новикова, Татьяна говорила:

– Я рада слышать ваш важный руководящий голос!

– В выходные отрабатывал.

Сегодня Татьяна опоздала на два часа. Объясняет Новикову:

– Володь! Виноватая я. Проспала. Что делать? Будильник не слышу! Вчера мой грек пошёл гулять с привезёнными с курорта щенками Марсиком Аккуратовым (этот мой кобелёк зарегистрирован на моё имя) и со своей сучечкой Татьянкой, записанной на его имя. В лифте застрял. На полметра не доехал до семнадцатого этажа! Я бегала вокруг, кудахтала и высвободила его из клетки только в четыре ночи. Шесть часов сидеть в лифте! Собачки выли, грек выл, и я метала икру. Собачки уписались. Грек через щель пи́сал в шахту.

От волнения Татьяна закурила.

Петрухин демонстративно открыл форточку.

Татьяна пыхнула:

– Единственную в редакции женщину хотите простудить?

– Хоть ты и единственная, но тут лучше не воняй табаком. Вдобавок ты ещё и некультурная.

– Ты б про культуру молчал! – захлопнула Татьяна форточку. – Будешь ещё меня воспитывать!

Мы с Сашей вышли в коридор.

– Ну ты видел, как я её? – спросил меня Саша.

Я молча поднял его руку, как это делает судья на ринге в конце поединка:

«Петрухин! Советский Союз!»

19 ноября

Для бездельника цель жизни – успеть ничего не сделать.

В. КафановПОТЕРЯЛАСЬ ЗАПЯТАЯ

Из ЦК Медведев прислал тульский отчёт. В нём говорилось, что горняки добыли за пятилетку 4,7 миллиона тонн угля.

В пути со Старой площади до Тверского бульвара потерялась запятая, и в плотных тассовских листах уже значилось, что было получено 47 миллионов тонн угля.

Переполох!

Теперь на выпуске заведена папка для каждой редакции, и дежурные редакций должны читать копии прошедших материалов.

Косило[206] Калистратов пустился в рассуждения:

– Моё золотое правило: не спеши выполнять указание начальства. Оно даст другое. Не надо спешить печь блины с просырью. Ла-ла-ла нам не нужно, как сказал главный. Поэтому, между нами, я больше сижу без дела. В ожидании нового указания.

24 декабря

Утро. Еду в автобусе.

– Вы сходите?

– Я сходил дома.

Бузулук бренчит на воображаемой гитаре и мурлычет:

– Старикам везде у нас дорога,Молодым везде у нас печёт.

– Олежка, – сказала Татьяна, – а я тоже могу лепить в рифму!

В мире ни одна заразаНе живёт без унитаза!

Подал свой голос и Молчанов:

– Ещё ходит по улицам московскимДевушка, которую не встретил Санжаровский.

Калистратов вежливо похлопал в ладошки:

– Спасибо всем бардам. Только почему сегодня по «Маяку» не было юморной передачи «Опять 25»?

Татьяна:

– А это всегда – если кто помер. Услышала сегодня утром симфонию Моцарта. Ну, думаю, кто-то тю-тю. Так и есть. Шверник.[207] Ничего был дядька.

– И без того тяжелый у меня день утрат, – жалуется Калистратов. – На членские взносы[208] отстёгивай… Уй!..

31 декабря

С подступающим!

Бузулук мечется из кабинета в кабинет, суёт всем руку и нарочито громко и весело кричит:

– С подступающим! С подлегающим! С наступающим!

Входит Калистрато де Сьевý. Сияет. За ним влетает радостная Аккуратова. Не терпится ей выболтнуть сокровенное, наконец-то содеянное в последний день года.

Она, Севка, Герасимов готовят общий материал, «пускают» новую линию метро. Потому табунятся.

– Сева! – с порога шумит Татьяна. – Ну ты доложил Александру Ивановичу про Дези?

Сева потирает руки:

– Да вот набираюсь духу…

Он боком подходит к углу стола Медведева:

– Александр Иванович! Легендарный Бузулук горько поплакался на главном выпуске: «А мою жену вчера лишили премии…» А Тореадоровна – знаете ж, какая она дама-молоток! – и ухни: «Подумаешь! А мою непорочную Дези лишили девственности!»

– Ты, – подсказывает Татьяна, – расскажи, как фонарём подсвечивали, чтоб убедиться, что всё шло как положено.

Медведев одобрительно усмехнулся:

– Такие вещи надо записывать и делать книгу.

Но до книги не дошло.

Позвонили ему из «Правды» и сказали, что информацию Бузулука о шарикоподшипниковом заводе нельзя публиковать: не всё готово к сдаче.

– Олег! – мрачнеет Медведев. – Ты с кем её выпускал? Кто-нибудь из РПЭИ её видел?

– Не видел. С Тореадоровной мы сработали…

– Ты что, в её аппарате? Звони в министерство и снимай!

После звонка в министерство Олег снова подсел на «приёмный» медведевский стул:

– Там одна вошка по очистным сооружениям не хочет на акте приёма ставить свою царапину.

– Срочно дуй на выпуск и снимай материал!

С трагедией на лице Олег плетётся на выпуск. Долго кумекает над текстом, как поделикатней снять информацию. А тем временем Тореадоровна попросила Фадеичева позвонить начальнику строителей всей Москвы.

Евгений Михайлович и спрашивает по кремлёвской вертушке главного строителя столицы:

– Вчера вы отрапортовали, что удачно завершили год. Вот передо мной лежат ваш рапорт и рядом информация о том, что шарикоподшипниковый не сдан. Как всё это понимать?

Главный строитель испуганно:

– Понимать однозначно. Завод сдан! Сдан! А этого ассенизатора за своеволие я после праздника выгоню!

И через минуты «очистник» подписал акт о приёмке. Информацию не пришлось снимать.

Вот такая новогодняя метаморфоза.

Посмеялись над ней в редакции и Артёмов пустился расписывать свою историю:

– Ребята! Я о том предновогоднем случае, после которого тёща больше не посылает меня за ёлками. Как-то попросила она меня по телефону: «Вань! Вырвала по дешёвке ёлку. Помоги привезти домой». Я на такси и к ней. Радость такая! По пути взял чекушку. Что она нам с таксистом!

Приехали.

Возились, возились… Не идёт ёлка в машину.

Дал я таксисту десятку в старых, отпустил. А сам теперь выпил и пошёл к метро. Не пускают. Один друг и советует: «Ты сунь ей десятку и беги!»

Я долго смотрел на дежурную. Она – на меня. Приготовил я десяточку и вперёд. Пробегая мимо дежурной, сунул ей десятку. Ошибки не было. Она ловко схватила моё подношение и чисто машинально крикнула:

– Эй, дуб, куда с ёлочкой?

Не успел я влететь в вагон. Милиционер тормознул у самой двери:

– Извините. С вас штраф[209] 15 рублей.

Козырнул и отпустил с ёлочкой.

Вышел я из метро, снова выпил…

Узнала тёща, во что обошлась её ёлочка, и стало ей плохо. Неважно и я себя чувствовал.

Наша нарядная ёлушка цвела на столе в техническом секретариате. Все пьяные вскладчину восхищались ею.

Слышалось:

– Желаю тебе богатого любовника, океан любви и море золота!

– А я желаю тебе океан здоровья и море любви.

В полпятого я попрощался с елочкой до понедельника, когда вернусь дежурить с утра на выпуске.

Вышел на улицу.

Куда идти?

Взял в продуктовом бутылку пунша, молока, четыреста граммов домашней колбасы и в Сандуновские бани. Постригся. Помылся. Пять лет с плеч долой!

Дома пёк блины на электроплитке и ел сразу со сковородки, запивая из бутылки молоком.

Уже 23.

Один.

Звал приятель на праздник к себе. Не пошёл.

Сижу в пальто, пишу в дневник.

Уже около полуночи.

Проснусь в 71-ом.

Вышел на веранду.

Стеной валил снег. Он засыпал приступки. Я схватил веник и стал сметать с них снег. Пусть приступки будут чистыми, чтобы всё в Новом году шло ко мне легко и быстро.

Пожалуйте, мой господин Новый Год, в мой дом. Будьте только радостными. А впрочем, будьте самими собой. Как я.

По радио дежурное цэковское поздравление.

Перезвон курантов.

Гимн.

Ну и что?

За стеной храпит баба Катя.

Вот что.

.

1971

1 января, пятница

Вначале было Слово, затем Бог создал женщину, которая каждому мужчине давала слово, что он у неё первый.

Б. Крутиер

Экономьте время – влюбляйтесь с первого взгляда.

Л. ИшановаСАХАРНАЯ ГОСТЬЮШКА

С утра протопил печь и в два помчался на метро «Маяковскую» встречать Надежду ибн Борисовну от роду двадцати лет.

Приехала она вовремя и деловито спросила:

– Что будем делать?

– Читать «Отче наш».

Она весело выставила большой палец:

– Вот это дело, отче!

– Тогда ногу в стремя! Едем ко мне как и договаривались!

Вошла она в мой чум и просияла:

– А ты хныкал, что у тебя волчий холод. А тут Сахара!

– Протопил…

– Тогда я раздеваюсь…

Я помог ей снять пальто, шапку. Повесил их на длинные гвозди в бревенчатой стене.

Она поправила волосы и кокетливо разнесла края платья в стороны, слегка в поклоне присела с улыбкой:

– Видишь, я не крашусь. Только глаза чуть подсинила. Чтоб с перепоя не казаться такой ужаленной.[210] А вообще я юна, мила, несексуальна.

– Япона мать! Примбамбаска не тут не самозванка? На своём ли она месте?

Надежда налегке обиделась:

– Япона отче! У нас все примбабульки пляшут строго на своих местах!

– А как же ты принимала госэкзамены у младшего братца по поцелуям?

– Он тренировался на мне.

– Я могу поступить к тебе на курсы?

– Ну уж если пройдёшь по конкурсу. У нас слишком жёсткий отбор.

Мы присели на непорочный мой диван, который я перекрестил.

Диван капризно скрипнул.

Больше не на что было сесть. Стульев у меня не было. Табурет краснел лишь под электроплиткой. На ней я готовил еду.

Как говорят французы, женщину можно оскорбить, не приставая к ней.

Да ну как я мог и подумать, чтоб вульгарно оскорбить свою сахарную гостьюшку?!

Лишь на второй день к вечеру мы вспомнили, что люди иногда едят.

Я нажарил огромную сковородищу картошки на сале.

Надежда ибн Борисовна ела и хвалила:

– Особо мне понравилось, как ты режешь картошку. Я так не умею. Эх, лешева я хозяюшка из села Помелова из деревни Вениковой… Пирожок испеку, так и корова не ест!

– А наша коза наворачивает всё! – похвастался я. – Научишься. Какие твои годы? Терпение и умение, говорил паук, плетя паутину.

4 января

«И вечный бой»

У кого совесть нечиста, тому и тень кочерги виселица.

Сегодня Молчанов загорелся идеей открыть отдел «И вечный бой». И впихнуть в отдел лишь Марутова и Бердниковича.

Эти два тундряка уже который месяц носятся друг за другом с булыжниками за пазухой. И началось с пере- стройки.

Худо-бедно, а всех редакторов перевели в литсотрудники. А Марутова ну всё никак. Не соглашается. При переводе он лишался части зарплаты, и тут он стоял намертво. Это стояние портило Колесову кровь. Все пошли в ногу – один грязнит картину! Куда это годится?

Не мытьём, так катаньем!

И по колесовской указке стали Марутова шельмовать. Попросту выживать из редакции.

Быстренько нашёлся персональный критик. Бердникович. На каждом собрании, – то ли профсоюзном, то ли партийном, – на каждой летучке Бердникович тащил по кочкам Марутова, нёс несусветную ахинею.

Но… Влезши в сечь, не клонись прилечь.

Лучше биться орлом, чем жить зайцем!

И белый Марутов отбивался сегодня на общем собрании как мог:

– Стало нормой методически бранить мои дела. Для этого используется любая трибуна. Это немыслимо. Я болел, а меня на собрании хаяли! Снова вывели человека из строя. Что у нас делается с честными людьми? Раньше главный редактор повторял один рефрен: «К Марутову замечаний нет». А сейчас? Когда Бердникович, эта Моська… Как сказано не мной, «Моська – родоначальница критики снизу». Когда эта Моська перестанет клеветать на меня? За клевету ты, Бердникович, ответишь! Вот увидишь! Выйдешь отсюда в коридор и реально увидишь!

В перерыв Бердникович вышел в коридор и не только увидел, но и услышал, как с авральным воплем «Великий популизатор! Клеветник!» к нему подлетел коротышка Марутов и с подпрыгом дважды отоварил кулаком бердниковичские скулы.

На войне Марутов был сержантом. В Сталинграде кричал по-немецки в рупор фашистам: «Сдавайтесь!» Бердникович был тогда подполковником. И вот сержант при людях дал по вывеске[211] подполковнику-ябеде.

Бердникович побежал в суд.

Марутов тоже не присох на месте. Побежал. Побежал дальше и выше. В горком. К самому Гришину. К члену Политбюро, к которому был вхож: горком был марутовским объектом.

И этой тяжбе не видно конца.

Вот и решил Молчанов собрать спорщиков в отделе «И вечный бой». Может, совместная работа их умирит?

Только Коля Великанов в это не верит. Сегодня за обедом он выговорил Марутову:

– Почему меня никто не поддержал, когда я года три назад на летучке облаял Бердниковича косильщиком?[212]

Марутов заоправдывался:

– Ну он же тогда не был подлецом!

– О святой Гарегин Гарегинович! Ведь люди растут. По закону природы. Был бездельник. Выбился в подлецы.

11 января

Гостиница «Ленинградская».

Через несколько минут здесь начнутся советско- японские переговоры по рыбе. Посол Тору Никагава не приехал. Его заменит Ариста.

Я спросил у японского журналиста, как имя Аристы.

– Не знаю.

Я узнал и говорю япошику:

– Его имя Всесуки.

– Не-ет… Он не Все Суки. А Кесуки!

24 января, воскресенье

Видеть можно только сердцем.

Антуан Сент-ЭкзюпериПО-БЫСТРОМУ

В два приехала Надежда. Я встретил её на платформе и сразу со станции мы пошли побродить по нашему милому Кускову.

Кидались снежками, бегали друг за дружкой, дурачась. Потом почалили ко мне.

– Только мы по-быстрому. Ладно? – сказала она.

– Можно и по-быстрому, – буркнул я, не вдаваясь, что именно она имела в виду. – Мы, стахановцы, готовы на всё!

Я выставил всё, что у меня было.

Вчера весь день бегал по магазинам. Хотел купить что-то необычное. Взял армянского лаваша, свежих помидоров, торт «Прага». Сделал салат.

А она ко всему этому и не притронулась.

– Я только пообедала.

– Специально? Знала, что в гости едешь?

Мы выпили пунша.

И у неё прорезался интерес к лавашу.

– Его пекут мужчины, – рассказывал я, нагоняя страху, – в железных подвалах. Разводят посреди огонь, накаляют стены и бросают на них тесто. Бороды обвязывают марлей, чтобы не пожечь.

Ей нравился лаваш, а мне нравилась она.

Она ела лаваш и говорила:

– Разве я тебе нужна? Тебе нужна…

– Ну что ты за меня твердишь, кто мне нужен? Я лучше знаю, на каком суку мне висеть.

Сегодня она показалась ещё краше. Сияющая, молодая.

– Мне хорошо с тобой! – сказал я. – Хочешь, я поцелую тебя в пятку?

– Что за дела? Какая-то кривая лирика. Почему именно в пятку? А если я вчера перед сном не мыла?

– Изредка б и можно…

Было уже поздно, когда я поехал её провожать.

Я проводил до выхода из её метро.

Прибежал на вокзал – электрички уже не ходят.

Первая моя электричка будет только в шесть утра.

Ночь я перетёр на вокзальной скамейке, не унывая.

Со мной была моя радость. Надежда!

25 января

Князев

Отмечали 25-летие работы в ТАССе Валентина Ивановича Князева.

– Очень точно и хорошо он пишет, – сказал Терентьев. – У него один недостаток. Не бывает ошибок! Но, видимо, на радость ТАССу он не расстанется с этим недостатком.

Артёмов:

– Я всё время работал с Князевым и постоянно вижу его в справочной. Уточняет, проверяет… Доходит до своей подписи. Достаёт своё удостоверение, сверяет и гасит галку. Для меня, старого тассовца, Валентин – воплощение высшего принципа партийности литературы. Он выкладывается весь в материале. Хоть и говорят, рождённый в ТАССе писать не может… Но! Может! Получил премию к столетию Ленина. Вот!.. Уже в годах. А у него на голове ни одной седой ниточки. Всё молод наш юбиляр. А пришёл он сюда с войны. В гимнастёрке с медалями. Скромный, застенчивый…

Выступил и наш Новиков, незабвенный Владимир Ильич:

– Я начинал под крылом Валентина Ивановича. Вот вырос. Его работа – хорошая школа для молодых. У него надо учиться, учиться и учиться, как завещал Ильич.

Голос с места:

– Который? Вас же, Владимиров Ильичей, три у нас на этаже!

30 января, суббота

Вечер.

Жду Надежду.

Мне не терпелось её встретить.

Я поминутно вылетал к калитке, хромая.

В четверг я солил мясо, прислали из дома, и напоролся на гвоздь в крышке от посылки.