Тульские метки

– На ком?

– Найди девушку. Девушки облагораживают мужчин.

– Я находил девушек и отпускал с миром.

– Когда-то надо и не отпускать.

– Пытаюсь.

– Ты говоришь обо мне?

– Что ты! – соврал я.

В разговоре и раз, и два прошлись мы по прешпекту…

В наш мужской номер вошёл хохол. Стал вспоминать о своей службе:

– Служил у нас татарин. Очень хотел получить отпуск и поехать домой. На карауле собрал мешки из-под солидола, поджёг и позвонил начальству: «Пожар! Тушу!». Потушил. Ему дали десять дней отпуска. Товарищ из контрразведки к нему с вопросом: «Расскажи, как поджигал. Отпуск тебе теперь всё равно не отменяется – десять суток губы».

Он помолчал и усмехнулся, мотнув головой:

– Сегодня здесь, в Ясной, слышал байку про Толстого… Поутру Лев Николаевич выходил на покос. Махал косой и думал: «Ах, хорошо! Только физический труд позволяет человеку мыслить, совершенствоваться».

Крестьяне смотрели и переговаривались:

– Пошто барин капусту косит?

– Да кто ж их, образованных, разберёт?

Последний день в Ясной.

После завтрака пошли на Воронку. Волейбол. Футбол. Алла в воротах «вражьей команды».

Приговорили по кружке пива и в Тулу. В моё дупло.

Алла приняла ванну. Вышла румяная. Я ахнул:

– Какая ты красивая!

Она засмеялась, легла на мою кровать.

Я сижу на столе и вижу её ноги далеко выше колен. Подойти, по-дружески прилечь?..

– Какая шикарная квартира, – говорит Алла со вздохом. – А ты не пустил меня сюда на ночь…

– Знаешь… Суды-пересуды… Не хочу…

Алла погладилась, переоделась в моей комнате, повелев мне не смотреть на неё при этом и заставила лежать на койке вниз лицом.

Мы уже собрались уходить – появился на кухне Чубаров с платьем в горошинку.

– Мальчики, – говорит Алла, – неужели кто из вас без платья выпроводил от себя девочку? Чьё?

– Это я купил своей подружке в подарок, – сказал Чубаров. – Послезавтра у неё день рождения.

У Аллы список тульских достопримечательностей, которые она должна посмотреть. Музей, театр, цирк.

Пролетели мы по этим местам, взяли на рынке ей черники, малины, вишни и на такси на вокзал.

Стоим на перроне.

– Скоро я поеду туристом в Германию. Что тебе купить? – спрашиваю её.

– Зачем?

– Мне приятно делать подарки хорошим людям.

– Ты делаешь подарки, но так, что зло берёт.

– А ты не злись.

– Я жалею, что приехала. Я рассчитывала получить удовольствие и не получила. Я из тех людей, которые не могут позволить себе такой роскоши, чтобы бросать на ветер по два дня.

– Ты не поняла меня. У японцев есть поговорка «Знакомство может начаться и с пинка».

– М-м-м-мдя-а-а-а-а? Здрасте!

– До свидания.

– Ты со всеми так говоришь? Это дурно. Ты журналист. А что ждать от простого работяги? Я многое потеряла…

– А было ли что терять?

– Было! Я ждала от тебя значительно большего, да не дождалась.

Чего? Язык присох. Я не могу спросить.

– Санж, у тебя были девочки?

– Возможно.

– А сейчас?

– Нет.

– Почему?

– Не хочу. Всё ясно на второй день.

– А со мной?

– Неясно и на сотый. И ещё мне больше импонирует, когда я веду охоту.

– Ты хочешь сказать, что за тобой охотятся девушки?

– Бывает.

– Я, – тихо сказала она, – не могу тебе дать того, что ты ищешь.

– Можешь! Я уже нашёл его. Мы люди разные. Но найдём общее!

– Разные всегда бывают только разными. И мы врём самим себе, когда уверяем, что изменились. Мне не нравится больше наивность. Хотя наивность первое, что я ценю в новом человеке. Потом она мне не нравится.

– Выходит, наивность – мост, пройдя по которому, ты тут же его сжигаешь?

– Да! Дело, понимаешь, в другом. У меня нет ничего к тебе. Отсюда и… Понимаешь, тут надо чтоб так было, чтоб нельзя без мужчины, без тебя. А я могу…

– Разумеется. Мужчина не ложка, без которой нельзя обойтись при еде супа.

Я молчу. Как-то стыдно. Вот чего я боюсь! Я боюсь, когда от меня уходят те, кто не должен бы уходить.

Подошёл бакинский поезд.

Она поднялась в тамбур. Вскинула руку.

– До свидания, – почему-то виновато буркнул я.

– Не сердись…

– Не подходи близко к краю. А то из вагона, как из жизни, вывалиться просто.

Поезд тронулся.

Из-за мужских голов в тамбуре дважды мелькнула в прощанье белой пташкой её рука.

Я долго смотрел вслед убегающему от меня красному огоньку, пока не закрыл его поворот.

2 июля

Больше никто не прыгает с колокольни

Волков на планёрке:

– Кажется, никаких новых донесений нет. Больше никто не прыгал с колокольни. Вчера мы были у Шакалиниса в Петелине. Прикидывается невинным. Врёт: «Меня сюда упрятали жена и тёща. Тёща ещё ничего. Раз принесла передачу». Его скоро выпишут. Спрашиваю, как всё случилось. У него всё просто: «Махнул вина, шёл по улице, упал. Больше ничего не помню».

Конищев:

– У нас редакция сумасшедших. Скоро, наверное, будут по одному сотруднику отводить в милицию…

Волков:

– О работе Шакалиниса в редакции не может быть и речи.

После планёрки нарываюсь в библиотеке у Шумовой на Шакалиниса. Про волка речь, а он навстречь! Шакалинис в майке, прикрытой пиджачком.

Увидев меня, протянул ко мне попрошайка руку:

– Толя! Дай пятнадцать рублей. Не то выброшу в окно первого. Начну с тебя и всех перебросаю.

– А у кого тогда будешь просить взаймы?

– Поэтому пока и не бросаю.

Ушёл Шакалинис. Шумова шепчет мне:

– Он говорит: «Я могу убить. Ничего мне не будет. Это врачи мне сказали». Брр-р!

5 июля

Песчаный карьер в почках

Дежурю в типографии по номеру.

До подписания газеты в свет прорва времени, и мы с цензором Николаем Юшиным коротаем время в болтовне.

– Было это в армии, – вспоминает Николай. – С плевритом привезли меня в Рязань. В госпиталь. Соседи по койкам ещё те арапы! Ну что, ржут, подвезли очередного смертника?

Я спрашиваю, почему они так говорят обо мне. А они и отвечают: «На кроватке, на которую тебя возложили, несколько часов назад откинул варежки один. Отвезли в расфасовку.[85] Жена приехала хоронить. Недолго и тебе ждать. Снимем мерку!»

Берут нитку. Меряют мой рост, ширину.

«Что вы делаете?» – кричу я.

«А тут со всеми это делают».

«Зачем?»

«Чтоб гроб заказать».

Ну… Сняли мерку. Теперь, говорят, укрывайся. И укрывают сами меня с головой:

«Пропотей! Да так, чтоб собрал зёрна пота в баночку. На анализ».

Трухнул я малость. Хотя и был молодой, запросто мог без подставки кобылу хлопнуть.

А сейчас… Совсем замордовали меня врачи-грачи-рвачи. Болячка на болячке. Песку в почках целый карьер. А болеть начал с того, как раз купил свининки у одного в селе… В колхозе сдохла свинья. Вывезли в поле и бросили. А свинья большая была. С диван! Этот типяра подобрал, засолил и стал втихую по дешёвке продавать незнакомым. Вот я и напоролся на этот крючок…

6 июля

Головомойка

Прошла зима, настало лето, –Спасибо партии за это!За то, что дым идёт в трубе,Спасибо, партия, тебе.За то, что день сменил зарю,Я партию благодарю!За пятницей у нас суббота –Ведь это партии забота!А за субботой выходной.Спасибо партии родной!Спасибо партии с народомЗа то, что дышим кислородом!У моей милой грудь бела –Всё это партия дала.И хоть я с ней в постели сплю,Тебя я, партия, люблю!Юрий Влодов

Целый месяц московская комиссия проверяла работу нашей редакции. Рыла, рыла и чего нарыла?

Сегодня доложит на генеральной головомойке.

– У газеты нет линии, – брякнул на комиссии завсектором печати ЦК КПСС Морозов. – Она оторвалась от дел обкома комсомола, не является его органом. «Молодой коммунар» – орган дешёвых сенсаций. Всякие, простите за грубость, глупости печатаете. С облаков надо опуститься на землю, идти от земли. Вот поэт из Москвы в девятнадцать лет пишет о смерти. Москвич! У вас своих долбаков не хватает? Конечно, смерть в нашей жизни присутствует, но зачем о ней писать? Не лучше ли писать о трудовом энтузиазме молодых тружеников, о великих свершениях партии в разрезе построения коммунизма? Сам редактор критикует обком! («Дважды два не всегда четыре»). Носкова пишет всякую белиберду об учителях, играет на руку хулиганью. Видите, ей не нравятся хорошисты. В двоечниках всё счастье!.. Конищев о зарплате. Кто он по образованию? Историк? А что же он фантазирует так глупо: «Платить надо за физическую, нервную потерю труда. По результатам!» И ещё: «Рабочий тратит больше труда, чем директор завода или председатель совнархоза, а получает меньше». На руку кому эта гнилая философия? Что, поссорить детей и отцов? Что за анкета «Человек родился и спросил, тот ли он или не тот?» Конечно, не тот! А это что за рубрики: «Кому из взрослых я не подал бы руки?», «С кем бы я пошёл в огонь и воду?»

Малинин, первый секретарь обкома:

– Всех критиканов мы вызовем на бюро. Примем радикальные меры. Ваши мнения?

Чубаров:

– Можно пять минут перерыва? Посовещаться.

В большую комнату сбежались все наши. Сговариваются, что и как говорить.

– Почему сегодня среди нас на эшафоте нет дорогого Евгения Павловича? – спрашивает Смирнова.

– О-о… – вздыхает Северухина. – У тебя, Валюша, на глазах аля-ля? Не видишь? Волков у нас мудрее зайца. Как кликнут сбегать на эшафот – он тут же выбрасывает белый флажок. Больничный. Я болен! Лежачий. А лежачего не бьют. Бьют, ещё ка-ак бьют! Судя по сегодняшней разборке, нашего Женюсю скоро махнут. Будем отбиваться своими силами. Только без эксцессов!

И снова продолжение разборки полётов.

Чубаров, ломаясь:

– У меня претензий к докладу нет. Добавление к справке. Вот тут говорилось, что мало пишем мы о труде молодёжи. Это неверно. У нас есть прекрасная рубрика «Институт труда и таланта». Ведётся более года. Отличные материалы. Почему это не замечено?

Я чуть не подпрыгнул от гнева. Вот сволота! Лично я веду эту рубрику, а он преподносит всё дело так, будто он персонально тянет весь этот «Институт».

Чего ж греть озябшие ручки у чужого костра?

12 июля

Павленко:

– Толя! Дай дуб.

– Нету.

– Толя, не дашь – потеряешь друга, – тукнул он себя кулаком в грудь.

– А дашь – потеряешь и друга и деньги!

– Толя! «Деньги портят человека, когда они постоянно у других». Верно подмечено. Но ты кончай пальцы гнуть.[86] А сельский материал надо печатать?

– Надо.

– А у меня места нет. Так что учти, Толя… Мда-а… Ясный палтус![87] Божественную тягу к бухенвальду[88] чаем из тульсого самовара с тульским пряником не уломаешь. А тут ни одна бляха-муха-целкотуха-заебуха не даёт дуба взаймы. Совсем киздец![89] Неужели не удастся сегодня нырнуть в стакан[90] и надёжно уйти в пампасы?[91] Хоть тащи свои яйца в ломбард или садись на ОРЗ![92] Не-ет, этому не бывать… Есть про что подумать в самый раз у бутылки…

Ничего. У алкашного ответственного секретаря мы и без подмазки прорвёмся!

16 июля

Идёт статья Малинина «Диктует время». Готовил я.

Понёс ему на подпись.

Подписал он и спрашивает:

– Ну что? Кончил университет?

– Кончил.

– Поздравляю, старина! Подавай заявление на квартиру. Один всё время не будешь. Мы получим ссуду, жильё у нас будет. Будет и то, что мы начнём освобождаться от товарищей, которые нас не понимают.

19 июля

О Волкове

Евгений Нефёдов, секретарь Ефремовского горкома комсомола:

– Скажи, как вас покинул Волков?

– ?

– Было бюро обкома. Звонят из Риги. Из трёхсот искателей сто семьдесят не работают. Хулиганят.

– А что ты хочешь от трудных подростков? В отряде этих раздолбаев хоть как-то пытаются приобщить к труду. В прошлом году ездили лагерем в Астраханскую область. Собирали помидоры. В этом поехали в Латвию убирать клубнику.

– Наубирали… Просят латыши Волкова повлиять на трудняков, а он плюёт на просьбы товарищей из ЦК комсомола Латвии. Звонят те в Тулу. В обком. А Волков и заявляет: «Я останусь в Риге». Малинин и бухни при всём честном бюро: «Ну и пусть остаётся! Волков хороший журналист и отличный аферист!»

Мда-а… Горько слышать такое о своём редакторе.

22 июля

В общежитии

Кто землю не пахал, тот не отсеется.Кто с высоты не падал, не взлетит.Кто не постился, тот не разговеется.Кто битым не бывал – не победит.Борис Дунаев

Ближе к полуночи пришлёпал в общежитие Чубаров с Зинкой. Питерская курица. У Чубарова в отделе проходит практику. А точнее – под Чубаровым.

Каркалыга искупалась в нашей ванне и с разбегу нырь под одеяло к Чубарову на преддипломную секспрактику.

Судя по тому, как жестоко скрипит кровать, постельные акции этой практиканточки выше, чем за письменным столом. Совсем укатала своего шефа.

Он отваливается. Устало и довольно шепчет:

– Спать, мать, спать… Сс-спа-а-атушки…

Тут возвращается из долгой командировки Витя Карлов. Отличный парень. Инструктор обкома комсомола. Молодожён. Живут молодые у нас в общежитии в отдельной комнате. В дверь врезали свой замок.

Две недели Витя не мылся. Надо принять ванну. Ищет затычку к ванне. Нету!

Стучит к Чубарову.

Разговор о затычке переходит к тому, что женщинам тоже надо спать у себя дома.

– Пусть убирается! – раскипелся Витя. – Анатолию разве не надо спать? Койки рядом. Какой сон, когда рядом пьяная парочка тараканится?

– А я что? – корчит Чуб из себя святошку. – Пусть ложится Анатолий… Я ничего… Я лежу к ней спиной. Только вот так… И больше никак… милок…

– Этих мочалок у тебя легион. И со всеми ты спишь спина к спине? Хватит тут притон разводить! Моются в нашей ванне, а потом затычки пропадают. Что здесь, общественная баня? Голые по общежитию мотаются… Вечные-бесконечные драки с унитазом, ригалетто[93] посреди квартиры. Пишу докладную!

Витя вспотел. Стал заикаться:

– Ты такой тип, пока тебя не схватишь за хребет, ты будешь лгать, изворачиваться. Были тебе уже предупреждения о выселении. Хватит!

У Чуба затряслись поджилки.

Собирается уводить Зинку.

Зинка заныла:

– Чу! Ну какой же ты трусяка-бяка-яка-ха!

Они уходят и возвращаются минут через десять.

– Аятолла Тола… Старик, – клянчит Чуб. – Поговори с Карловым… Ей надо спать. А трамваи уже не ходят…

Витя в ванне.

Парочка укладывается. Правда, спина к спине.

Зинка тихо что-то сказала Чубу. Может, попросила преддипломной сексдобавки.

Он окрысился:

– Спать, мать, спать! Ну сколько можно!? Этот Питер все бока мне сегодня повытер! Мы ж так вляпались по самые помидоры!

Утром они ушли на первом свету.

В редакции она вошла ко мне в кабинет. Подсела сбоку стола.

– Ну что, – говорю, – постельный экзамен сдала сегодня?

– На ять! Толь, ты не давай этому костерку разгореться. Мы с Чубаровым поженимся и уедем в мой Ленинград.

– Поздравляю!

– Только скажи… А у него правда много женщин спало?

– Да, пожалуй, не меньше, чем у тебя мужиков.

– Ты что! – отшатнулась она, махнув на меня обеими руками разом. – Какой ужас! Боже… Боже… Ну… Какой же ужас!..

– Вот ты и ответила самой себе.

23 июля

Макароны по-скотски

– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь её ясно; а то ты ошибёшься жестоко и непоправимо.

Лев Толстой. «Война и мир».

Брак – это борьба: сначала за объединение, потом – за равноправие и в конце концов – за независимость.

В.Чхан

Ну это ж сам чёрт пихнул меня зайти в библиотеку именно в ту минуту, чтоб я встретился с Лилькой. Свеженький ах бутончик, ну только что распускается…

Договорились на завтра о свидании. А где? Тут невинная Лилечка и говорит:

– У нас дома!

– Первое свидание и сразу с марксами?[94]

– А чего? Мама говорит, что ходить долго не надо. Надо сперва быстренько пожениться, а тогда и ходи хоть до самой смерти.

Меня это заинтриговало.

Надел чёрную рубашку. Иду.

Попался на пути Кириллов. Весело несётся навстречу под руку с какой-то клещихой. Увидал меня – состроил видок прокудливый. Отозвал меня в сторону, шепчет:

– Старик, если увидишь мою ненагляную паранджу,[95] скажи, что я в командировке. А тебе по секрету шукну: еду со своей лаларой на всеночный бадминтон.

Переступил я порог и нарвался на накрытый к чаю стол. Меня поразила громоздкая позолоченная конфетница с горой медовых пряников «Левша».

– Удивлён!? – усмехнулась Лилька. – Мамуся для тебя подстаралась. Ты ж у нас левша! И левшу, сказала она, надо потчевать именными тульскими пряниками.

– Вы мне льстите…

– Ценим! Ты ж из когорты великих! Левша – гений от Бога! Левшами были Аристотель, Владимир Даль, Пушкин и сам Лев Николаевич Толстой, наш исторический соседушка. Если залезть на крышу нашего детинца[96], то можно увидеть его Ясную Поляну…

– У-у, куда ты всё повела…

Лилькина матуся Клавдия свет Борисовна, восхищённо поглядывая на свою дочурку, начала игру с центра:

– Дочь будет иметь диплом культпросветшколы. Я переживаю за неё, Толя. Она девушка, а не женщина. Девушка! Ты это понимаешь до всей глубины, Толя? До всей глубины? Как трудно удержаться девушке. Я пиковая,[97] Толя. Сколько ты получаешь? А жениться думаешь?

– В принципе – да.

– Ты видишь, как мы живём. У нас свой царь-дом в два этажа. Сад. Огород. Поросёнок. Курочки. Девки-уточки… Неплохо живём. И на хорошем громком месте. На окраине Тулы, на выезде к Ясной Поляне. Лев Николаич почти наш сосед. Он много раз видел наши места, когда отправлялся в Тулу или возвращался из Тулы. Исторические места. В нашем доме жило много квартирантов. Я всех женила и выдала замуж. Тёща у вас неглупа. – Она усмехнулась: – Я багдадский вор.[98] В наше время кто не берёт? Только хвеня. Продуктов хватает нам и всем нашим птичкам и кабанчику с Тузиком и Муриком.

Она почитала мне стихи по-белорусски.

Немного передохнула и продолжала:

– Толя! Я не хочу вмешиваться в дела дочери. Но так хочется, чтоб у неё был хороший человек. Я вышла за своего мужа в войну. За три дня! Гулять не надо.

– Сейчас мирное время. Чего не погулять?

– А если надоедите друг другу? Я откроюсь Вам! Был нам Голос. Он сказал: будет на вашем пути много молодых купоросных воздыхателей. Гоните всех поганой метлой! Только по ошибке не прогоните одного рыженького, умненького, порядочного. Оставьте себе. Сгодится! Для большого счастья вашей дочки!

– Не цыганка ли Вам всё этого накыркала?

– Назовите как хотите! Сколько было у нас молодых бесквартирников! К Лилечке эсколь подкатывали коляски! А я никого не прогнала поганой метлой. Я каждому нашла невесту из знакомых по службе. Всех честь по чести женила! И вот явились Вы…

– Умненький, рыженький, порядочный… Да сколько их, рыженьких, крутится по Руси!?

– Мы на всю Русь не замахиваемся. Я говорю про тех, кто прошёл через наш дом. И вот явились Вы… Мы всех отпустили с добром. А Вас оставляем себе.

– Ну, спасибо. Уважили. Глядишь, авось сгожусь в Вашем хлопотном хозяйстве.

– Вы, пожалуйста, не шутите. Эта спешка, наверное, выбивает Вас из седла? А Вы не сдавайтесь! Крепче держитесь в своём седле и Вы прискачете к своему большому счастью!!! Лиле интересно с Вами, Толя! Жалеть не будете. Прежде всего Лилюнчик заточена услаждать Ваш благородный желудок. Она чýдненько готовит! Вы никогда не узнаете, что такое макароны по-скотски![99] И потом… Лилёнчик такая весёлая! Умеет и петь, и танцевать, и…

– Ну мы ж говорим не о создании ансамбля песни и тряски?.. Оно, конечно, не подкрасив, не продашь…

– Зря Вы так! Вам с нею не будет скучно. Вот увидите! Не хотите петь и плясать? Она вам стишок весёлый расскажет. Наизусть. Она у нас в самодетельности эко сарафанит! Ну-к, дочанушка, – кивнула матушка Лильке, – отстегни нам с жаром «Минус сорок»!

И Лилька солнечно залилась:

– Климат наш ни с чьим не спутать –Это понимают все.Минус сорок – это крутоВ нашей средней полосе!Минус сорок, если с ветром, –Это, братцы, не мороз,Это тонно-километрыМатюгов, соплей и слёз!Это, скажем, в прорубь еслиАфриканца окунуть,Подержать часок на местеИ в простынку завернуть.За пример прошу прощенья –Братья с неграми мы всё ж!Но какое ощущенье –Прорубь, стужа, чёрный морж!..Ну, не чёрный, может, серый!Мы немножко отвлеклись –В Африке свои примеры…Да, так вот – про нашу жизнь.Гражданин гуляет с дамой –Минус сорок между тем!Вдруг чуть слышно шепчет:«Мама, Мне же… в семь…забыл совсем…»Но удерживает позу –Мол, джентльмен – но всё быстрейТащит даму по морозуДо родных её дверей.Оставляет на пороге(А мороз кусает зло!),Без гармошки пляшут ногиВсем приличиям назло!Гражданина в эту поруТы, товарищ, не вини –Это всё же минус сорок,Даже если и в тени…[100]

Гордая за дочку Клавдия Борисовна улыбается мне:

– Ну как стишок?

– Прекрасный!

– И Лилюшка наша прекраска! Такая радость! Чего тут думать? Ну да и сколько можно тянуть? Вам уже двадцать восемь! Прожита половина жизни. Пора иметь семью! Вечно один не будете. Человек, что лодка. Лодка не может быть посреди моря. Рано или поздно, но и она причаливает к берегу. Так и человек.

– Нет. Я, наверное, та лодка, которая, разбившись о волны посреди моря, идёт на дно, так и не успев причалиться. Выплюнет море на берег лишь одни обломки лодки…

– Не горюйте. Лиля Вас спасёт!

– От чего?

– Вы такой нерешительный… Извините, Вы пока «муж-полуфабрикат»… Вас надо подталкивать… За нами, Толя, дело не закиснет!.. А у нас дома так хорошо. Не будь Вас, судьба Лили сложилась бы иначе. Были, повторяю, парни. Хвалили Лилю, хвалили наш дом. Но Лиля прогоняла их во имя Вас! Она предчувствовала встречу с Вами! И вот Вы пришли. Так за чем остановка?

– За любовью…

– Так будет Вам любовь! Сколько угодно! Вагон! Лилёк постарается! Коту то и надо, чтоб его к колбасе привязали! Разве не так?

– Ну зачем спешить с привязкой? Я не хочу Лиле ничего плохого. И не лучше ли вернуться ей к одному из тех парней, которые ухаживали за нею?

– Она хочет с Вами. Она будет Вам надёжным броневиком.[101] Ни одну беду к Вам не подпустит!

Мне стыдно смотреть в лживое, просящее, молящее лицо матери. Я опускаю голову. Молчу.

Мало-помалу разговор о женитьбе притухает.

Семейный альбом.

Телевизор. Футбол СССР – Венгрия. Наша победа.

Ушёл в первом часу ночи.

До калитки провожала Лилька.

Она поела селёдки, чтобы я, упаси Бог, не поцеловал её до срока, который наступит лишь в загсе.[102]

Я шёл домой и думал, стоит ли завтра, в воскресенье, тащиться с Лилькой загорать на Воронку?

Она ж выставила весёлое условие:

– Придёшь вовремя – пойдём к Толстому на Воронку. Опоздаешь – пойдём уже в загс. Вот такое будет тебе святое наказание от Боженьки! Не забудь взять с собой паспорт.

С такими заворотами место за воротами!

Конечно ж, к Лильке я больше не ходок.

2 августа

Кавалеристы

Народ собирается на открытое партсобрание. Будут обсуждаться итоги московской комиссии.

Минут за пять до собрания Волков с бодренькой улыбчонкой бросает в толпу у себя в кабинете:

– Телетайп только что отстучал закон о пьянстве. Обязательно надо обмыть! Иначе закон не будет работать!

Все вежливо посмеялись и стали рассаживаться.

Обкомы партии и комсомола за увольнение Волкова по статье. Против выступает инструктор ЦК комсомола Кузнецов:

– Комиссия работала две недели. Всего, естественно, не увидела. И не надо относиться к её заключению, как к решению суда в последней инстанции. Комиссии тоже бывают субъективны.

Волков:

– Мы – кавалеристы! Далеко ускакали от тыла, но не оторвались от него, хотя в справке и пишут, что газета оторвалась от дел комсомола. У нас два-три хороших работника, а остальные – обоз. Есть сотрудники, не любящие газету. Санжаровского тут не упрекнёшь, но он на четыре месяца кинул газету, пошёл на диплом…

Я вёл протокол. Бросил писать, вскочил как ошпаренный:

– Я не понимаю, о какой нелюбви говорит Евгений Павлович! Два часа назад он подписал приказ о моём премировании за количество строк, опубликованных в прошлом месяце. И это-то за нелюбовь к газете? Зачем вы, Евгений Павлович, лукавите? Вы не раз уговаривали меня бросить университет. Мол, дело это лишнее. Говорили: «У вас прекрасное перо! К чему мучиться в университете? Проживёте и без него. Смотрите на меня. У меня лишь десять классов, но я уже редактор областной газеты!» Мне не чины нужны, мне хочется быть в своей работе профессионалом высшей пробы. И что? Заочно учиться шесть лет и не пойти на защиту своего диплома по горячей просьбе одного трудящегося товарища?»