Карамель. Новый Мир

Отец говорил: «Выбирай слова, но перед этим – мысли. Всё под силу». И я выбирала. Всегда. И всегда выбирала правильно, потому что выбирала оптимально, расчётливо, спокойно, по правилам и допущениям. По Своду Правил. По своему воспитанию.

Мы познакомились с Ромео в лифте Академии. Мы и раньше учились вместе, но я не обращала на него (и всех прочих) внимания, пребывая в компании личных дум и будучи сосредоточенной на выдаваемом учебном материале. Тогда из не застёгнутого рюкзака выглядывала книга, что была без разрешения взята из отцовского кабинета (что-то не меняется от слова совсем).

– Предпочитаешь старую печать? – спросил юноша подле меня, что зашёл этажом выше.

Оставила его слова без ответа – лишь спесиво глянула и закрыла рюкзак.

– Я тоже, но достать её проблемно. Приходится спрашивать у друзей. А ты свою откуда взяла? Небось из домашней библиотеки, ты вроде как Голдман, золотая девочка?

– Неблагоразумно рассуждать о старой печати, что запрещена в обороте, под камерой в коробке метр на метр, – ответила я и нажала кнопку лифта, дабы выйти раньше.

Лифт замер. Замер, однако двери не открыл.

– Всё из-за тебя, – шикнула я в лицо незнакомца и попробовала вызвать диспетчера.

– Не спорю, – улыбнулся юноша. – Кстати. Меня зовут Ромео.

– «Кстати», – передразнила. – Добавь фамилию, Ромео, чтобы облегчить кому-то составление отчёта, – и я вновь кивнула на камеру, – а мне – составление жалобы.

– Ты воспринимаешь правила буквально.

– Правила и созданы для того, чтобы воспринимать их буквально, Ромео: слушаться, следовать.

– А мне думается, правила созданы для того, чтобы их нарушать, – засмеялся мальчишка.

– От тебя сплошные проблемы, тебе так не кажется?

– Ты Голдман, верно?

– Не вижу реверанса.

– Точно. И книжка наверняка из отцовской библиотеки, я видел репортаж о вашем доме, видел твоего отца за работой. Тебя не видел.

– Съёмки проходили, когда я была на учёбе.

– Избегаешь камеры…Не любишь их?

– Кто ж любит?

– Но любишь внимание?

– Кто ж его не любит?

Бросила взгляд на замерший глаз в углу лифта.

– Эта камера не работает, можешь не волноваться.

– Отсутствие бдящего не должно преумалять личное желание поступать по закону.

– Только не говори, что процитировала Свод Правил. Тебе шестнадцать, верно?

Ловко сменил тему.

– Только исполнилось, – ответила я.

– Отпрошу тебя на свидание у твоего отца.

– Не посмеешь.

– Поблагодари, что предупредил.

– Зачем мне соглашаться? Мы знакомы пять минут и на протяжении пяти минут спорим. Хочешь, чтобы это продолжалось вечно?

– Вечно? Конечно хочу!

– Ты мне не нравишься.

– Отношения должны приносить пользу и перспективу, а не чувства (тем более симпатии). Кому как не тебе знать, золотая девочка.

– Раз камера не работает, я скажу: ты раздражаешь меня, Ромео, с первого выкинутого тобой слова.

– Прекрасно, нам всегда будет о чём поговорить.

– Наглец.

– Попробуешь ещё раз вызвать диспетчера?

– Что угодно, лишь бы сократить время в твоей дурной компании.

И Ромео – время спустя; как раз, чтобы я успела остыть после беседы и подумать о нём – в самом деле пришёл к моему отцу, предложив поухаживать за старшей дочерью семьи Голдман. Мать, увидев Ромео в кабинете, воскликнула, что подобному союзу не бывать. Отец настоял: пускай молодые знакомятся, свидание не равно брак. Но я всегда знала – знала! – что первого человека, которого подпущу к себе, назову мужем; не терплю растрачиваться на пустое.

– Не бывать! – повторно воскликнула мать, однако к свиданию подготовила. – Ты Голдман, помни.

– Я просыпаюсь с этой мыслью, можешь не начинать…

Огрызнулась. Случайно. Мать пригладила пальто на мне.

– Веди себя…

– Сама всё знаю.

– Говори…

– Знаю.

– Не торопись с решениями и действиями. Всё в твоей жизни будет, позволь времени распорядиться этим.

– Да-да, ладно.

– Куда пойдёте?

– Ромео сказал, на дамбу, – спокойно ответила я.

– У него есть деньги? – спросила мать.

– Не будь их, его бы не было в Северном районе и в Академии в том числе.

Опять огрызнулась.

– Достаточно ли у него денег на тебя?

– Я не знаю.

– Твоя первая ошибка.

Это укололо. Сильно.

– Я не ошибаюсь, мама.

– Разве? С кем ты вообще идёшь? Я о нём не слышала, не знаю этого мальчика, не знаю его родителей. Кем он хочет быть?

Обречённо:

– Не знаю.

– Вторая ошибка, – констатация. – Тебе плевать, какую должность и какой статус в обществе займёт партнёр? Это и твоя репутация, ты же Голдман!.. – Мать огорчённо выдохнула, расправила плечи и вновь набрала воздуха: – Значит, вы вместе учитесь в Академии, хорошо. Всегда общались?

– На днях познакомились.

– Вот как…

– В лифте. Мы застряли.

– Третья ошибка.

– Назидательные речи окончены, я могу идти?

– Остановись на трёх.

Я вышла из дома: Ромео стоял на крыльце – слегка продрогший; улыбнулся глазами и просил следовать. Он сказал:

– Когда-нибудь я понравлюсь и твоей матери.

Значит, всё слышал.

– Ей даже я не нравлюсь, о чём речь? – ответила наперерез.

– Не бывает, чтобы ребёнок не нравился родителю.

– У тебя наоборот?

Ромео смолчал.

Мы отправились на дамбу. О ней позже, но локация эта хорошая, малолюдная, закрытая и нахождение без причины считается нарушением, это не место для каких-то прогулок. Для встреч, свиданий и совещаний – да. Там достаточно увеселительных заведений. Дамба предполагает наличие воды подле, а потому действует множество ограничений. В ресторанчике под названием «Фалафель» мы беседовали: об учёбе, жизни на поверхности, Новом Мире, низших людях. Ромео осуждал последних и поддерживал меня, после чего я одобрила его, согласилась на партнёрство, согласилась стать парой. И это, как оказывается, не входило в планы родителей. Отец и мать сочли допустимым свидание – одну встречу. Как некий опыт. Но я сказала, что вижу в Ромео перспективу, а потому желаю быть парой. Да и спорить с ним мне нравилось. В спорах узнаёшь много нового и расширяешь кругозор.

– «Блондинка и чёрный парень», ты представляешь такой заголовок в Вестнике? – гневно спросила мать. – Тебя отпускали хорошо провести время, а не привести в дом жениха.

– Он не жених, очевидно. И что за заголовок? Мне выбрать белого парня, чтобы угодить чьим-то представлениям?

– Просто не исключай людскую предвзятость и стереотипность, которая не стирается веками, и за которую ты можешь поплатиться собственными нервами.

– Новый Мир идеален! – крикнула я и направилась в свою комнату. –Если думаешь иначе – обратись к специалистам!

Сначала я думала, семья Ромео настояла на том, чтобы он выбрал в качестве спутницы на ближайшие годы меня. Голдман всеми уважаемы, все хотят быть с Голдман, все желают вести дела с Голдман. Но – как оказалось – не Дьюсберри, не семья Ромео. Они не выказывали интереса, вот так новости. И – в итоге – я всё равно не поняла, чем занимаются его родители, а потому решила не докучать расспросами. Любопытство – наказуемо, вердикт Свода Правил..

– Пойдём на урок, – говорит Ромео в настоящем времени. – Не хочу, чтобы ты получила из-за меня выговор.

– Мы успеваем до третьего сигнала.

– Да.

Мой взгляд каменеет на выточенном лице Ромео, соскальзывает на аккуратный воротник рубашки с золотыми пуговицами и растворяется в коридоре. Огибаю юношу и направляюсь к кабинету философии, размышляя, а не больна ли в действительности…Может, следует обратиться к специалисту? помочь себе – как он сказал? – «на началах»? нет-нет, я здорова. Иначе не бывает. Болеют только безумцы, болеют только изгои. Так говорит Свод Правил. Своду Правил надо верить. Своду Правил следует верить. Да и мы – высшие люди – к недугу несклонны: мы сильны и здоровы, рациональны и правильны, мы…

– Здравствуйте, мисс Голдман, – перебивает голос в аудитории.

За кафедрой для выступлений услужливо качает головой женщина в форме Академии.

– И вам доброго, – швыряю я – словно мелочь попрошайке, просиживающей жизнь между лестницами на Золотом Кольце – и прохожу.

На – чтоб её – философии десяток стульев стоят по вогнутой дуге в центре аудитории, дабы располагающиеся ученики могли смело делиться мыслями друг с другом. Однако мысли должны быть идентичны меж всеми порядочными гражданами Нового Мира, и поэтому я не вижу смысла (и причины) ими делиться. Просто не понимаю – для чего? Дурной предмет. В нас всех засеяны одинаковые убеждения, мы несём единые принципы и взгляды, наши умозаключения тождественны.

Сажусь на своё привычное место и ожидаю, что Ромео займёт стул подле меня, но он остаётся замыкающим, ещё и справа от Ирис, которую я поначалу не замечаю. Подруга глядит с ехидной улыбкой (или мне кажется?), после чего опускает глаза в распахнутую на коленях тетрадь. Правильно, Ирис, роняй взгляд и держи его в ногах – равно заслуженному тебе. Может, прислушаться к отцу и матери, не порочит ли названная дружба с этой девицей заработанную фамильным древом репутацию? В Ирис слишком много изъянов, которыми оно откровенно делится. В действиях Ирис нет спокойствия и расчётливости, аргументированности и уверенности…она выплёвывает слова и действия – импульсами – и опосля думает. Да, это плохо. Следует обговорить с отцом нашу дружбу и, как мне кажется, распрощаться с подругой. При первой же возможности – точнее при следующем её девиантном поведении или отклонении в мыслях и речи – сообщу в соответствующую службу.

Вновь смотрю на Ромео. Почему он не сел рядом со мной? Желает разорвать отношения? Желает перестать быть парой? Он вправе, конечно. Но тогда придётся назвать причину, а Ромео не станет выдавать меня и мои беспокойства. Ведь не станет? Может, хочет, чтобы я обиделась и разозлилась? Или злится сам? Так вот злость тоже девиантна. Любая эмоция в увеличенном объёме девиантна; следует контролировать себя и контролировать отдаваемые мозгом импульсы. Разве нет? Да! Житель Нового Мира – Создатель, Вершитель, Бог будущего – должен быть таков.

Почему Ромео не сел рядом?

– Приветствую вас ещё раз, дети Нового Мира, – протягивает женщина за кафедрой, когда по свободным стульям рассыпаются другие учащиеся.

Однажды я спросила у отца: «Почему наш мир называют Новым? Ему же более трёхсот лет!», на что отец ответил: «Новее уже не станет». И как бы горько и смешно воедино не звучал его вердикт, он был истинен.

Мне бы хотелось быть замыкающим поколением – как тот стул, на котором расселся Ромео.

Я читала, что и раньше люди страдали из-за перенаселения или нехватки ресурсов или ещё из-за какой-то глупости, а потому они дохли словно крысы – как беспомощно и нелестно! Хоть мы и защищены от этого, мне бы всё равно не хотелось, чтобы кто-то жил и вкушал плоды выстроенной идеалами жизни после меня. Я приложу руку к созданию империи и точно не захочу делиться!

Интересно, а способны люди жить ещё лучше, чем сейчас? Глупая мысль, конечно же нет! Мы – апогей человеческого сознания, человеческой мысли, мы – апогей науки и медицины, апогей образования. Мы – высшая цепь, высшее звено.

А что такое смерть? Мучение? Спокойствие? Прибыль или убыль? Я бы попробовала это ради новых ощущений… «И весь мир, все люди перестали существовать!» – чудесная эпитафия к Новому Миру!

Я слышала о смерти от других людей и наблюдала сама. Слышала от образованных и от безумцев, от жителей на поверхности и от бедняков, ошивающихся рядом с Золотым Кольцом. Как-то я спросила у Ромео: «Имеют ли люди право самостоятельно решать, когда им уйти?», на что Ромео ответил: «Тогда бы одни сбегали из жизни, не достигнув совершеннолетия, другие бы жили бессмертием. Несправедливо». Абсурд! В мыслях порядочных граждан такой дикости быть не может. Что значит «сбежать из жизни?». Для чего покидать идеальный Новый Мир, наполненный идеальными людьми и идеальными законами? Новый Мир покрывает все потребности и насыщает сверх; Новый Мир для людей – истинных, достойных. Ромео изумился: «Ты спрашиваешь мнение, а затем отвергаешь не совпадающее с твоим. Для чего ты спрашиваешь?».

Хочу вновь посмотреть на Ромео, но вольности этой не позволяю: чрезмерная заинтересованность ненормальна, следует сохранять лицо и статусность, а потому я смотрю на подобной рыбе ртом хватающую воздух преподавательницу: она о чём-то говорит, но я особо не слушаю. Мысли всегда громче посторонних речей, а потому проходимый материал по возращении домой из Академии я всегда повторяю и конспектирую в тетрадях. Мне нравится, когда всё системно и удобно, когда есть возможность обратиться к изученному.

Включаюсь в беседу и понимаю: говорим о бедности. Нам цитируют древних философов, и мы поднимаем ладонь, если согласны с высказыванием, или кулак, если полностью отрицаем его истинность. Я не принимаю участие в обсуждении, потому что становлюсь раздражительной, когда представляю бедняков и попрошаек, которых мне доводилось несколько раз видеть. Они омерзительны. Противны! Они недостойны уважения и тем более жизни на поверхности – мы строим прекрасный мир и управляем им не для подобных им. Они – ненужный отросток, болезнь, атавизм; следует ударить по нему скальпелем, почему так не поступили до сих пор? Маленькую россыпь красных точек по телу следует прижечь и вывести. Так просто!

Преподавательница поправляет воротник своей формы и говорит:

– К концу недели напишите эссе по теме бедности в Новом Мире и способах борьбы с ней.

Перечу:

– То есть об её отсутствии?

Женщина обращает внимание на меня – равно другим учащимся.

– Мисс Голдман, – натянуто улыбается она, – конечно, официальные показатели демонстрируют, что бедность давно покинула черту города и наш мир в целом, но…

– Отец говорит: «Всё, что произносится перед «но» следует обнулять», а вам известно кто такой Говард Голдман и что словами он не раскидывается.

– Господин Голдман очень умён, это справедливая мысль. Простите, мисс Голдман, что заставила усомниться в истинах Нового Мира. Просто напишите…

– Так о чём же? – выпытываю я.

– Возьмите выдуманную ситуацию…

– Новый Мир и управляющие им похожи на фантазёров?

– Обобщённую ситуацию, мисс Голдман, примерную. Я не так выразилась, простите. Возьмите абстрактную ситуацию – представьте и решите её, я верю в ваши силы. На этом сегодня остановимся, мы устали.

И преподаватель обводит нас поочередно взглядом. Зрительный контакт – вот, что важно; так проявляют уважение. Отсутствием зрительного контакта, соответственно, неуважение.

Признаться, мне скучно учиться. Ещё на первом курсе – с неизмеримой тягой к знаниям – я поняла, что преподаватели в нынешних учебных заведениях не дают ответы на интересующие тебя вопросы, они закрывают на них глаза и избегают неудобные темы. Была ли в том их вина или они следовали предписанию и не могли больше дозволенного открыть собственного рта? Не скажу, что система образования меня разочаровала (так говорить попросту нельзя), но именно в Палату Образования следует внести множество правок. Последняя была, когда я едва доставала до кнопки лифта; убрали половину ненужных дисциплин (вроде числовой математики) и добавили другую ненужную половину.

Ирис оставляет свой стул и стучит противными каблучками в мою сторону.

– Повторим вчерашний день? – спрашивает подруга. – Едем на Золотое Кольцо?

– Как обычно, в три, – говорю я в ответ на гадкую усмешку, сокрытую во взгляде, и спешу покинуть аудиторию, совершенно позабыв о Ромео и связанных с ним переживаниях (с чем-чем, Голдман?).

Никто не торопится и не догоняет; я привыкла спускаться в лифте одна и не терплю каких-либо компаний. Всем это известно. Неприятнее чувства быть не может, нежели когда незнакомцы случайно задевают друг друга плечами и пытаются выпалить несуразные тексты в попытке сгладить неуместно образовавшееся молчание. Если уж зашёл в лифт – будь добр, заткнись и жди своего этажа.

А Ирис…вот же змея! Даже если плюнуть ей в лицо и следом предложить погулять по магазинам, она улыбнётся, утрётся и согласится.

На шестнадцатилетие я получила в подарок право владения помещением на Золотом Кольце – что могло прийти в голову юной деве для реализации пространства? Я открыла отдел женской одежды. Особо работать не приходилось: переговорами с заводами, производящими материал и ткани и поставляющими изделия, занималась моя помощница, она же получала товар и следила за его сбытом, руководила складом и оформляла витрины. Что делала я? Помимо того, что числилась владельцем? Позволяла этому делу существовать от моего имени. Имя – вот, что важно. Заработанное и реализованное имя. Репутация.

В закрывающиеся двери лифта пробирается чья-то рука. Боязно и неприятно. Словно щупальце.

Отступаю и непонимающим взглядом препираюсь с Ромео, тело которого ныряет меж створками лифта и замирает непозволительно близко ко мне. Молча смотрю на юношу, и сожалею, что вовремя не отвела взгляда. Ромео виновато отстраняется – остаётся шлейф едва уловимого сладкого аромата. Чем он пахнет? Хочу ли я ощутить это вновь? Двери закрываются и отправляют нас в холл.

– Прости меня, – говорит юноша. – Прости, правда. Ты, кажется, ещё больше взволнована, а я просто хочу, чтобы ты знала…

– Ненормальный, – выпаливаю я.

– Отчего же? Я торопился, всего лишь хотел догнать тебя.

Подтверждаю:

– Ненормальный.

– Ты должна знать кое о чём.

– Мне всё равно, Ромео, как же ты не понимаешь?

– Хочу, чтобы ты знала.

Знала что?

– Мне плевать, Ромео! Держи себя в руках! Успокойся.

Вместе со мной Ромео выпаливает:

– Я никогда не предам тебя!

Ну класс. И вот мы оба настороженно смотрим друг на друга. Сказанное мной ударяет ему неслабую пощёчину. Сказанное им лишает меня речи.

– Это неправильно, – наконец отталкиваю я.

Но что именно неправильно? Его появление тут? Моё поведение? Его? Моё здоровье? Его мысли и чувства? Слишком много «неправильно», так быть не должно. Почему всё это свалились разом? Вчера этого не было. Вчера этого не было?

Лифт дёргается и свет на секунду пропадает. Только не сейчас…Не слишком ли часто происходят перебои?

– Я не предам тебя, – говорит Ромео, – Ты не должна опасаться, потому что мы вместе и потому что я ощущаю ответственность за наш союз. Ты права, всему виной усталость, только она. И она пройдёт. Всё у нас наладится…

Не могу понять, правильны ли его речи или нет…Говорит, что не предаст. А если я оступлюсь? Нельзя умалчивать о болезнях, недугах и незаконных делах – отец однажды написал донос на родного брата! В понятиях государства не должно быть разграничений по крови или на личное и общественное. Всё должно быть по закону. Должно быть правильно.

Ромео ловит взгляд и, пытаясь растопить моё сердце подобно карамели, говорит:

– Сладкая девочка…

Вот уж нет.

– Карамель, – протягивает он.

Родители дали мне имя Карамель Голдман и поставили тем самым клеймо на всю жизнь. Кара – наказание, мель – низ, опустошение. Мать однажды проронила: сладкая внешне девочка с горькой желчью внутри.

Ромео назвали в честь борющегося за что-то книжного героя. Не читала…сам Ромео – Ромео реальный – обещал когда-нибудь достать книгу с персонажем, именем которого его окрестили. Наверняка, там какая-нибудь дикая история о войне или любви. О чём писали люди ветхих поколений – до революции знаний и роста общественного и государственного порядка? О войнах и любви – исключительно эти два пункта двигали сюжеты, исключительно они служили темами для рассуждений и повествований. Как плоско! Словно ничего более нравственное и интеллектуальное не произрастало в головах тех людей (да и не существовало вовсе). Неужели они были настолько глупы? А как же мировой порядок? А служение государству? А становление свой личности в тандеме с идеальным обществом? А великая цель? Неужели мысли тех людей были так примитивны, что они заключали в книгах собственное слабоумие на фоне уродливых образов Старого Мира?

– Благодарю за поддержку, Ромео, – говорю я и почти незаметно отдёргиваю ворот рубахи, чтобы стало легче дышать.

Мне кажется, воздуха здесь не хватает. Здесь или вообще, не знаю. Кажется, я тону.

– Карамель? – зовёт Ромео.

Он всё всегда примечает. И на этот жест обращает внимание. Сколько у него было возможностей написать на меня донос? И сколько раз он смолчал…Хорошо это или плохо? Хорошо для меня, но по нормам – неприемлемо. Это говорит о двух бедах: я болею или заболеваю, допуская даже мысли о нарушении правил, и болен сам Ромео, покрывая моё состояние.

– Карамель?

– Просто задумалась.

Бросаю неловкий взгляд. Ромео, очевидно, беспокоится – это раздражает даже больше сковывающей горло рубахи. Расправляю плечи и спокойно констатирую, что доберусь до дома и непременно отдохну. Спокойно констатирую или спокойно вру?

В ноги отдаёт напряжение – лифт останавливается. Ромео больше не смотрит на меня: чёрные глаза устремлены по направлению медленно открывающихся дверей. Теперь мы вновь должны стать идеальны. Под глазами десятка камер. Под глазами десятка людей. Мы идеальны.

– До завтра, Карамель, – прощается Ромео и выходит.

Провожаю его взглядом:

– До завтра, Ромео.

Юноша торопливо проносится мимо гардеробной. А как же взять пальто? Оно у него горчичное такое, прямого кроя, до щиколоток. Вон, висит. Моё же голубое – в цвет глаз; и с поясом на талии. Рядом. Забираю его и прихорашиваюсь у зеркала, достаю из кармана защитную маску и надеваю её на лицо.

Доберусь до дома, отдохну и подготовлюсь к прогулке с Ирис. Кажется, она говорила про занятия по религиозной – дореволюционной – этике (очередная никому ненужная дисциплина для общего ознакомления; относится к элективам в дополнительные часы, поэтому к посещению необязательна). В мире, где всё опирается на науку, просто необходимы занятия, доказывающие, что обратного нет и быть не может, что религия и мистика – пережитки былых поколений, неясность разума, отсутствие конкретных знаний. И демонстрируется это на исторических примерах – ситуациях, которые происходили до Урбанистической революции. Всё, что не наука – плод человеческого воображения: больных людей, которые вовремя не обратили внимания на свой недуг, а потому он разросся подобно червяку под дождём. Я стабильно отказываюсь от присутствия на подобных лекциях, потому что уверена – только человек заправляем миром. Ирис же бегает на подобные занятия ради поддержания собственной чудаковатости: эту чудачку всегда тянет к чудаковатым преподавателям по чудаковатым предметам.

Промозглый ветер ударяет в грудь: приходится застегнуть пальто и подвязать пояс. Интересно, как по такой погоде решил пройтись Ромео (а он всегда добирается до дома самостоятельно)? И где водитель? Обыкновенно он приезжает за несколько минут до окончания уроков и ждёт меня на парковке. Благо, я могу потратить это время на созерцание красот города, в котором была рождена и которому предназначалась. Но ветер – ветер! – скалится и кусается. Костяшки пальцев краснеют. Удивительно.

Водителя всё нет и нет…Смотрю на покидающих Академию ребят с моего курса: прощаются друг с другом и разбредаются по разным сторонам. Я же остаюсь на площадке. Не стерпев в следующий миг ударившего ветра, поднимаю руку в сторону плавающих над головами машин. Одна из них обращает на меня внимание и спускается к парковке. Учащихся часто подвозят, это в порядке вещей; этакая норма жизни – негласное правило. И своего рода престиж: все знают, что в Академии учатся золотые детишки управляющих (и должные стать управляющими в скором времени сами), почему бы не помочь добраться до дома отпрыскам влиятельных лиц? Отец нанял для меня личного водителя, чтобы я подолгу не стояла на парковке и не звала машину; водитель сегодня подвёл – интересно, отец сменит его?

Водительские права может получить только достойный член общества. За руль не пускают без дополнительного образования, медицинского соглашения и часов практики; то верно. Раньше машины рассекали по дорогам и умудрялись врезаться друг в друга на двух перпендикулярных отрезках, ныне же – разрезающие воздушное пространство – должны соблюдать все правила и думать наперёд. Что может повлечь за собой авария в воздухе? Думаю, эта мотивация помогает водителям крепче держать руль. А ещё я могу быть уверена, что не окажусь в одной машине с сумасшедшим, фанатиком, попрошайкой или преступником, потому что только у людей с поверхности – порядочных граждан – имеются личные транспортные средства. И только у северян! Я уважаю исключительно северян – на нас держится Новый Мир! Остальные районы – второстепенные, неважные.

– Садитесь, мисс! – зовёт водитель и открывает дверь кнопкой – та отъезжает в сторону.

Располагаюсь на тканевом диване и приветствую мужчину за рулём; он ловит мой взгляд через зеркало дальнего вида.