bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 6

Отец вздыхает и отвлекается на дела, перечитывает бумаги и отвечает на сообщения через встроенный в рабочий стол сенсор. У меня тоже такой есть, но меньше размером. В основном, я разговариваю с дядей и помощницей по вещевому магазину Голдман. Ну, не в основном даже…я правда только с ними и разговариваю, больше у меня никого в контактной книге нет. Это очень не нравится матери: недавно она заявила, что к своим годам я должна начать обзаводиться хорошими знакомствами (и вообще, что круг общения из чёрного парня и подружки-вертихвостки – замкнутый). Отец заступился и сказал, что сам начинит мою контактную книгу полезными номерами и мне не придётся тратить на это годы и силы, как делал он.

Я считаю уходящие вниз этажи, которые могу разглядеть. Те, на которых построена соседняя улица и которые никогда больше не осветятся изнутри. Один этаж, второй, третий – и вот тень моста падает поперёк; четвертый, пятый – следующий мост перечёркивает окно, а тень ставит на нём крест; шестой, седьмой – стёкла погружаются во тьму и ни единый блик проплывающих вывесок не дотягивается до них; восьмой, девятый – конец. Окна пропадают: тонут в чёрном океане, погружаются в беспросветную тьму. Я знаю, что даже пешим шагом ниже спускаться нельзя, не получится, там поджидает смерть; да и мысль о том, чтобы покинуть поверхность – девиантна. Это отклонение, болезненный вирус-червяк в голове.

Я знаю, что человек убивал природу, после чего она решила убить человека. Глупая, ведь у неё не вышло…Теперь киснет у нас под ногами, а мы с величием продолжаем жить. Мы. Люди с поверхности.

В детстве я любила читать журналы. Старые, напечатанные. Их выплёвывали станки, о чём мне рассказывал дядя. Удивительно, ведь ныне все тексты набирали на клавиатурах или под диктовку и распространяли в электронном виде. А что касается журналов…там рассказывали о жизни сразу после Коллапса (на самом деле я удивлена, что после масштабной, всеобъемлющей катастрофы люди нашли в себе силы и желание передать горстку информации о происходящем будущим поколениям). Я открывала эти тексты, чтобы вновь и вновь перечитывать горе людей; мне хотелось наблюдать за ними, смотреть со стороны. Я так часто это делала, что особенно тревожащие из моментов выучила наизусть. Они писали:


«И озарилось небо диким пламенем:

Пламенем,

Подобно глазам матери,

Из рук которой вырывают дитя»


Каждый стих преследовала иллюстрация. Как сейчас помню: с этими строками изображался невысокий холм с крохотными домами в несколько этажей, на небе двигались красные шары, а вместе с ними во тьме рассыпались крохотные точки – звёзды. В Новом Мире звёзд не было…то есть по природе своей они существовали и все о них прекрасно знали, но их никогда не видно: днем – из-за пасмурной погоды, а ночью – из-за застилающего улицы непроходимого тумана (к тому же находиться за пределами дома после объявления комендантского часа категорически запрещено – это нарушение под суд). Дядя подарил мне звёзды. Маленькую проекцию на потолок. Стихи дальше:


«Ночь поменялась с днём:

Всё озарилось будто свет,

Который исходил от крошечных

людских сердец,

ударил в небесах»


Силуэты бегущих людей смывались, крыши домов горели, деревья вспыхивали, а через секунды тонули в огненном океане.


«Люди сбегали – сбегали куда? –

Искали места,

Где укрыться могли,

Где могли бы спасти и детей,

и себя».


На следующей иллюстрации женщина с изрешеченным морщинами лицом и дряблыми руками прижимала к себе свёрток грязной ткани. Дитя. Я вглядывалась в картину, однако настигало меня не сострадание и сочувствие, не переживание и тягота от осознания, к чему пришёл человек. Я видела старуху. Я думала о старости. Я думала о неразвитости былых государств, о неспешности их развития. Получив блага, которые устраивали их в определенный момент, они забывали, что рано или поздно осточертеет и это. Почему после исторически важных переворотов люди стремятся к созданию и изобретению нового? Они боятся, что вернутся в ту же кучу животных фекалий, синонимично выступающей их жизням, и вновь будут по горло хлебать заслуженное. Люди боятся перемен, но после толчка – подразумевающего пинок – боятся вернуться в былые обстоятельства и времена, приведшие к сему, отчего бегут и выдумывают на ходу. Люди умели и умеют создавать новое. Но только тогда, когда их ужалит. Электричество, двигатели, автомобили, даже лекарства – про всё я читала и всё это заставляло меня размышлять о людском потенциале, который не раскрывала – как говорит статистика из отцовских книг – большая часть живущих на Земле. Мы же – люди с поверхности – та самая часть, которая может и делает это. Люди, рождённые в Новом Мире – априори достойные и награждённые всеми возможностями для раскрытия собственного потенциала. Наша элита разрастается по городу, и, может, нас не так много, как раньше заполняли землю те бессмысленные тараканы-люди, но мы занимаемся действительно важными вещами. Мы привносим новое. Мы создаём новое. Мы создаём лучшее. Мы создаём лучший Новый Мир.

Когда люди оказались ограничены в пространстве и земельных участках, пригодных для построения новых домов, они начали строить поверх былых конструкций; когда дорог для машин перестало хватать, наши автомобили поднялись в воздух; когда люди поняли, что выше всего существующего и сами есть боги – они поднялись над поверженной землей и вознеслись к небу.

Потому я была убеждена, что люди идеального государства могут выглядеть исключительно идеально. У нас есть все возможности, у нас есть развитая медицина. И старость – не предел красоты.


«Молитвы их стёрлись,

Молебен сошёл

С жизнью былой.

Им хотелось укрыть

В объятьях своих

Не только родных,

Но и вещи.

Алчных людей погубил

их же грех,

То не предвидел и вещий».


Мужчина волочил за собой чемодан, а подле – рассыпавшиеся по иллюстрации – собирали оставленные кем-то пожитки; мародёры всегда и во всём наживались на всеобщих несчастьях, и таким не было места в граде будущего – глупцы не поднимали глаз с земли и разбросанных вещей на волну, что росла за их спинами.


«Боги подняли воды,

Потопили уродов.

Потопили дома,

А затем – города.

Сор не видать,

Но люди с поверхности всегда существовали

И будут существовать»


Перед глазами тревожная иллюстрация: затопленные автомобили и здания под водой, трупы людей парят будто в воздухе, но они не смеют взлететь и возвыситься к нам, конечности утопленников раскинуты в разные стороны.

После пожаров и затопления, после горящих лесов и всепоглощающих цунами произошли утечки с заводов: химикаты попали в воду. Оставшихся в живых людей окружили взрывы, бесчисленные и бесконечные взрывы. Очистка ещё не была свершена до конца…


«Огонь и вода –

Как извечная пара –

Сошлась на реке,

Что крестом делит град,

Сошлась на реке,

Окунулась во мрак.


Наши предки тогда

Обрели навека

Приют и покой.

Над природой самой

Взяли контроль.


Они обманули стихию,

Утешив людей истерию».


Я всегда касалась пальцами последующей иллюстрации. Небольшого города, изображённого по обыкновению сверху: его делила река – крестом, на четыре района. Я рисовала крест. Север уводил к Дамбе и искусственному пляжу. Вода пугала и завораживала, а Новый Мир утягивал в свои блаженные каменные джунгли и связывал по рукам и ногам.

По началу существования нового мира ещё с малой буквы люди смели делиться на стороны. Одна из них доказывала, что в случившемся была вина человека и на то божия воля – он (почему «он», а не «она»?) наказал нас за грехи. Вторая пыталась заглушить первых и утверждала, что нас испытывала сама природа на приспособленность, и – в итоге – мы не только прошли проверку, но и уподобили себе упомянутую. Победили в споре люди с поверхности – иные. Учёные, что наблюдали за распрями двух союзников (и в этот же миг противников) и благодаря которым мы получили всё то, что получили. Спорящие не дожили до наших дней, а вот первые Создатели одарили будущие поколения изобретениями, технологиями, ресурсами и прочим.

Я вновь смотрю себе под ноги – во мрак и пустоту. Мы в самом деле подчинили себе природу. Мы подчинили сам мир, воссоздав новый. Мы Боги. Мы Создатели.

– Верни книгу на место, – вдруг говорит отец, и тембр его голоса схож со звуком ударившейся бутылки о стол.

Оборачиваюсь и наблюдаю хмурый взгляд, впаянный в документы. Отец сердится, но сердится не на меня…на работу. Его так раздражают глупцы, что пытаются свергнуть людей с поверхности. Чудаки! Однажды их предки сами отказались помогать нам в построении великого града и развитии инфраструктур, а сейчас заявляли о своих правах?

– По правой стене от двери, третий шкаф от окна, вторая полка снизу, – бормочет отец, выплёвывая каждую часть предложения по отдельности.

Высчитывать положение сказанного не приходится – книга, которую я взяла, в самом деле обитала на обозначенном месте.

– Вместо работы караулишь свою дражайшую коллекцию? – язвительно отвечаю я.

– Когда вредоносные короеды потихоньку обгрызают её – грех не следить.

Оставляю слова отца без ответа, а взор свой обращаю к панораме города. Дома связаны мостами, и картина схожа с паутиной, в которой запрятался опасный хищник. Он, сотворив искусную работу, позволяет попавшим в ловушку бытия ощущать себя на что-то годными; они отвлекаются и, убедившись в своей безопасности (псевдобезопасности) и своих знаниях (псевдознаниях), отравляются прыснувшим ядом из городским труб. Смерть неизбежна.

Вот только понять не могу…кто-то над нами был этим пауком, а мы – жалкими созданиями, обречёнными на съедение, либо же мы – самые властные существа?

– Хочу паука, – говорю я, продолжая осматривать городскую паутину.

– Скоро твой день рождения. Учту.

Отец потирает лоб: его сухой силуэт отражается в блестящем от чистоты стекле и перебивается несколькими бликами от подсветки на участке дома.

Почему я задумываюсь над тем, кто из нас паук, а кто блошка на съедение? Мы совершенство! Мы – люди с поверхности. Самые сильные и самые умные. Самый приспособленный вид. Мы. Только мы.

Отец хочет что-то сделать, чертыхается, противится самому себе. Наконец, не стерпев, подползает рукой под стол, в одну из стоящих там коробок, и достаёт бутыль. Виски. Следом выплывает кофейная кружка, встаёт с приятельницей. Отец наполняет их: одну меньше другой. И протягивает мне. Бокалы используются только на кухне при сервировке, потому что малая порция алкоголя – вина – допустима на ужин, вот только отец – из-за обилия работы и стресса – нуждается в дополнительной концентрации внимания. Он говорит, что крепкие напитки укрепляют дух. Не подавая виду, принимаю кружку. Возраста, с которого разрешается упомянутое, я не достигла.

– Можешь не цитировать свою мать, – бросает отец, – и не учить меня тому, что можно, а что нельзя. Я убеждён: лучше попробуешь в родительской компании и поймёшь, что ничего особенного в этом нет, нежели совершишь нечто деструктивное и имеющее дурные последствия.

Мать говорит, алкоголь разрушает молодой мозг и губит тех, кто старше. Количество не уточняет, но она против выпивки в любом объеме, проявлении и контексте. Вся такая правильная, никогда не притрагивается к напиткам с градусами (хотя немного вина – повторюсь – полагается к ужину, это прописано в государственной диете). Она пьёт лишь воду и зелёные чаи.

– На следующей неделе, – вяло произносит отец, – жди визита гостей. Кое-кто хочет, чтобы ты повторила речь для рекламы и дала небольшое интервью.

– Вестник, новости? – спрашиваю я и отпиваю.

Держу алкоголь во рту, давая расплыться ему по языку, преодолеваю горький привкус, какой преодолевают все жители на поверхности, независимо от их положения и материального достатка, и пропускаю по горлу. Слегка обжигает. Слегка.

Вестником назывался электронный, обновляющийся в режиме онлайн, журнал, который собирал сплетни (официально это не сплетни, но характер изъяснения и темы обсуждения навевают обозвать так) всего Нового Мира; подключиться можно в любой момент – например, через компьютер в рабочем столе (это приложение, моделирующее экраны и клавиатуры). Либо же приобрести сенсор, который будет создавать имитацию печатного издания (я давно не читала Вестник, хотя сенсор лежит где-то в спальне; вот только разряженный). Новостями же называлась трансляция на Здании Комитета Управляющих. Город просыпался в шесть часов утра благодаря исходящему от пика небоскрёба гимна. В семь часов на связь выходили почитаемые и уважаемые северяне. Абсолютного и единственного правителя не было, то верно, ибо каждый из нас – каждый гражданин нашего города, каждый порядочный член общества, каждый работник и спец комитета – имеет отношение к созданию и вёрстке Нового Мира. Мы вместе делаем его лучше, мы вместе строим своё будущее. А потому на равных делимся мыслями, историями и суждениями. Я бы хотела оказаться на экране утреннего обращения…когда-нибудь это случится.

– Новости, – отвечает отец и залпом испивает кружку, встряхивает плечами и оказывается рядом со мной, смотрит на город. – Будь на высоте.

– Как всегда, – подхватываю я и болтаю кружку в руке, чтобы жидкость цвета жжёного сахара встряхнулась и убрала осадок со дна.

– Как всегда, – соглашается отец, и острый нос его поднимается ещё выше – глаза перебегают со Здания Комитета Управляющих на серое небо; недолго смотрит и хмурится, затем вздрагивает и просит: – Матери – ни слова.

Киваю и отпиваю ещё: горечь приедается, начинает нравиться. Первый глоток – всегда пробный и чаще всего отвратительный, второй – сравнительный. Как первый шаг или первое действие – тебе стоит лишь повторить его несколько раз, и вот он зовётся твоей обыденностью и – даже – симпатизирует. Так человек привыкает к новому. Давным-давно и жизнь поверх былых домов казалась дикостью, а идея с летающими автомобилями – безумной и пропащей.

Однако я знаю точно: отец брался за бутыль лишь в тех случаях, когда связная речь в работе более не требовалась, а проблемы скребли дела изнутри.

– Что случилось? – спрашиваю я и тороплюсь исправиться: – Что случилось в Новом Мире такого, что огорчило тебя больше обычного?

Отец умно молчит. Тогда я, глядя на дно кружки – осадок медленно парирует и приземляется, – предполагаю:

– Готовят восстание?

– Ты не должна интересоваться подобным, – пресекает суровый взгляд. – В идеале тебе бы не произносить таких слов.

– В идеале Новому Миру не знать о безвольных глупцах, что тешатся надеждой присоединения к нам, ибо сами они должны внимать своей низменной природе.

Люди, как выражается отец, даже к дерьму в сапогах способны привыкнуть. Просто однажды – велика вероятность – кто-нибудь один вспомнит, что так не делается, и опосля начнёт подбивать снять сапоги других. Следует наказать лишь одного, отняв с сапогами ноги, и тогда замолчит ещё тысяча.

Новый Мир – утопия, колыбель человечества, элизий. Мы гордимся возведёнными до неба домами, без перерывов работающими заводами, мы гордимся людьми, которые совершенствуют город и решения свои принимают исходя из интересов государства, а значит, и общества. Но не всё так безоблачно…Враг сокрылся под нами, враг без лица. Вредные испарения начали разъедать основания домов: тех домов, на которых построен Новый Мир. Это могло значит одно: в любой момент они могут расслоиться, рассыпаться, пасть. Чтобы избежать неприятностей и не позволить нашему граду рухнуть (буквально), мы отправили вниз оставшихся недостойных: исторически отвергнутых и изгнанных Судом. Тех, кто даже к Южному Району не имеет никакого отношения, ибо мысли их деструктивны от и до и не приживаются в мире будущего, в мире идеальных людей. Я резко отзываюсь о южанах, считая их неровней нам, управленцам с севера, но они заслуживают нахождения в Новом Мире на законодательном уровне, ведь принимают его ценности, уважают его правила, работают на поддержание общего блага, отчисляют налоги. А те человекоподобные создания – твари, монстры – никогда не найдут прибежища в городе: им запрещено подниматься, запрещено использовать мосты; пускай гниют вместо оснований домов, близ ядовитых испарений, остаточной радиации и бремени их ничтожности.

– Люди Острога всерьёз думают, что пора бы нам принять их к себе, соотнести с Южным Районом, – говорит Отец.

Место, где обитают недостойные (прямо под нами, в тени мостов), принято называть Острогом. Острог не изучается в Академии и не обсуждается в Здании Комитета Управляющих. Все о нём ведают, но упоминание табуировано. Отец – как представитель Палаты Социума – зачастую сталкивается с проблемами людей из Острога, но должен искусно обыгрывать это в официальных документах. Чаще всего используют нейтральное слово «строители», а место обитания этих строителей никак не обозначают, словно они не нуждаются ни в крове, ни в тепле, ни в пище. И они в самом деле не нуждаются.

Великое Восстание было около сотни лет назад. Тогда жители Острога одновременно подорвали несколько жилых многоквартирных домов в северном районе и заводы. Их собратья – южане – были отправлены на работы по восстановлению, а сами остроговцы истреблены. Не все, разумеется…достаточно, как я говорила, «наказать лишь одного, отняв с сапогами ноги, и тогда замолчит ещё тысяча». Ныне они продолжают трудиться: конструировать основания Нового Мира. Почему мы не переживаем, что они совершат нечто ужасное назло и подпортят удерживающие нас структуры? Потому что иначе мы рухнем им на головы, а люди Острога слишком лицемерны и эгоистичны, слишком тщеславны, чтобы не захотеть после падения основного врага взойти на его место.

– И что ты ответишь им? – спрашиваю я.

– Что и всегда.

Отрываю глаза от кружки и, глядя на отца, предполагаю:

– Перенаселение?

– Именно. Всем прекрасно известно, что Новый Мир рассчитан на определённое, жёстко контролируемое и регулируемое количество граждан, а потому строителям не место даже в Южном Районе, они не смеют подняться.

– Ты думаешь, не устали те нелюди слушать и слышать про возможное перенаселение? – усмехаюсь я. – Может, сказать им прямо, что они недостойны ступать с нами вровень? Может, скажешь им сам, что они – просто подпорка: старая и гнилая, но хоть такая – способная удержать сваи, на которых растёт Новый Мир?

– Не злорадствуй, дочка, – говорит отец.

Его пустые (цветом льда) глаза устремлены по направлению пустого города. Отец никогда не смотрел себе под ноги, не смотрел и в сторону Острога в момент беседы о нём; железная выдержка. Я восхищена.

– Так в чём проблема? – любопытствую следом. – Зачем это…?

И я киваю в сторону бутыли.

– Причина уже прозвучала из твоих уст… – Отец замирает и обращает свой взор на меня – давит им. – Восстание, дочка. Возможно восстание. Когда люди слишком часто слышат «нет», они начинают злиться: даже если ничего не просили и не спрашивали.

– Мне их не понять.

– Потому будущее Нового Мира на тебе и таких как ты, дочка. На истинных управленцах и достойных гражданах. Твоими руками будет создан дивный новый мир…

– Я осознаю всю ответственность.

– Это главное.

– Сейчас поеду к Ирис, на Золотое Кольцо.

Отец ведёт бровью.

– На карте достаточно?

– Обижаешь.

– Твоя подружка тобой пользуется.

– Что очевидно…

– Хм.

– И вообще: кто нет? Она – мной, я – ею. Взаимно. Ты сам учил: люди должны приносить пользу, а не эмоции, приносить выгоду.

– Не принося при этом проблем, – перебивает отец.

– От Ирис проблем не было, – спорю я.

– Пока что. Будь осторожна, я вижу в этой девочке ушлый прищур, она жаждет твоей ошибки, малейшей оплошности, упущения, просчёта. Будь осторожна.

– Я доверяю только семье.

– Разумно, дочка. Ладно, иди.

Благодарю отца за выпивку и оставляю кружку, вскользь напоминаю о пауке и покидаю кабинет.

– Книгу ещё не дочитала!

Поверить не могу, что моё лицо покажут в утренних новостях, в обращении к гражданам, в интервью с независимыми СМИ. Это не просто минутная реклама и броская речь, это перспективнее. Намного. Это значимо. Это ответственно. Кто ещё из Академии смеет позёрствовать тем, что его мнение спросят на камеру для всего Нового Мира? Я поражена и воодушевлена этим известием! Хотя пытаюсь контролировать даже радость и восторг…нужно уметь держать себя в руках, уметь концентрироваться, уметь собираться и не подавать вида. Я горжусь, что я северянка с такими корнями, горжусь именем своей семьи, горжусь тем, что я Голдман. И на следующей неделе старшая дочь Голдман обратится к Новому Миру, расскажет о себе и своих взглядах, покажет свою преданность государству и политическому режиму, продемонстрирует идеального управленца. Какую из Палат я выберу, когда меня спросят? Куда получу рекомендацию? А, может, приглашение…?

Нет, Голдман, усмири пыл. Тебе радостно, но держи себя в руках. Ты северянка. Ты Голдман. Спокойно улыбайся и молчи.

Быстро переодеваюсь, оставляя форму Академии для Миринды (пускай приведёт её в порядок, мне нравится запах стирки и чистоты), и отправляюсь на прогулку с Ирис. Водитель ожидает у посадочного места.

Мы летим.

Я смотрю на верхушки зданий, на ветки мостов. Периодически взглядом врезаюсь в просматриваемое между домами, находящееся на горизонте, ограждение. Разглядеть его по-хорошему не получается: двигающийся по воздуху автомобиль притупляет любопытство, позволяя лишь на секунду убедиться в наличии этого самого ограждения, о котором рассказывают в Академии. Оно уберегает и утаивает наш город – весь Новый Мир. Дабы ни одно из возможно оставшихся в живых после Коллапса существ не смело ворваться извне и разрушить нашу идиллию. Ограждение прозрачное, высокое, под напряжением. Его столпы выше самого Здания Комитета Управляющих.

Однажды я спросила у отца, смогу ли из окон его кабинета в Здании Комитета Управляющих разглядеть мёртвую землю, находящуюся за периметром Нового Мира, на что отец, пристыдив, ответил: «Твои уста не должны покидать речи о пренебрежительных понятиях: нет мира за пределами Нового Мира, а помыслы об обратном – девиантны. Не желаешь быть наказанной или привлечённой Службой Безопасности – молчи и смотри на город. Но и его разглядеть с высоты ты не сможешь – в окна упираются облака». Так он сполна поведал об интересующем меня и с того момента я не заискивала взглядом ограждение, но знала – даже с самого высокого строения не разглядеть ни его, ни проклятую землю. Дома в Новом Мире расположены особенно, умно, геометрично – они покрывают и перекрывают друг друга, роняют тени и поглощают естественный свет, отчего по всему периметру протянуты искусственные огни. В тёмное время суток город особенно притягателен, всё в нём обостряется: рекламные вывески горят ярче, машины переговариваются двигателями громче, каждое окно в каждом доме подсвечено, а взгляды людей обращены к Зданию Комитета Управляющих.

Оборачиваюсь на теряющуюся за спиной улицу Голдман: двухэтажный дом в стиле арт-деко стоит на большом и ровном участке, крыша наискось покрывает половину строения, панорамные окна в кабинете прячут уставший силуэт отца, иссохшие виноградные лозы обвивают арку при входе, огороженные за ненадобностью голые клумбы занимают тропу от моста, размокший грунт напоминает о наличии некогда сада. Красивый дом…Симметричный, ровный. Всё как мне нравится. В репортаже о нём сказали: «Безупречный дом с безупречными людьми и всё в них безупречно: от репутации до фасада». Не помню имя дизайнера, хотя фотография с ним попала на страницы Вестника.

Мы всё летим.

В Восточном – промышленном – районе осуществляется производство товаров, еды и транспорта. Южный же – никчёмный, уродливый, бедный –построен практических в низовьях, претерпевает периодические бунты и удерживает в себе всех тех, кто оказался недостоин называться людьми с поверхности, но не был так ничтожен, дабы отправиться в Острог. Единожды отец поднимал вопрос о возможном отсечении Южного района от земель Нового Мира, была необходимость. Но общими размышлениями управляющие пришли к выводу, что всё-таки польза от южан была – они предоставляют один немаловажный ресурс…Человека. Рабочего. Раба. Много рабов.

Сворачиваем в Западный Район, и перед нами – Золотое Кольцо –скручиваются подобно амфитеатру десятки и сотни магазинов и отделов, рассыпанных по округлой платформе. Её украшают декоративные растения и скучные вывески, вьюны сползают с парапета и тянутся вниз – словно кружевная оборка – по толстым старым плитам и колоннам. Прямо под нами проносится поезд; слышу, как стучат колёса по рельсам, вижу обтекаемой формы транспортное средство.

Наблюдаю Ирис и велю водителю остановиться. Мы паркуемся.

Магазины тянутся по всей улице, а затем широкие лестницы уводят покупателей на этаж ниже, где также до конца улицы виднеются сотни витрин, после чего следующая лестница – конструкция утопает на бесконечное количество этажей.

На страницу:
2 из 6