Восстание

– Бли-и-ин! – тихо застонал Антон, закрыв лицо руками. Ему было сейчас искренне, неимоверно стыдно перед благодетелем. Кроме того, увлечение Царёва спиртным ставило под угрозу всё их предприятие, так неожиданно повернувшееся. Раскройся он в пьяном угаре, всё, прощай роскошь – здравствуй тюрьма.

Кирилл тоже нервно заёрзал на некогда убитой коммунистом зебре. Все трое одновременно и нервно выпили.

– Вы уж, ребята, позаботьтесь о вожде! – жалобным тоном попросил Зверев. – Как-то надо избавляться от этого… побочного явления. Или хотя бы уменьшить. А то я даже не знаю, как вам встречу с журналистами устраивать, а уже бы пора.

– Не вопрос, Юрий Алексеевич, займёмся этим! – решительно махнул рукой Антон.

– Отлично! – Зверев улыбнулся. – И ещё. По сайту. Поскольку действие теперь переходит из разряда научного эксперимента в категорию большой политики, мы бы хотели, чтобы рычаги управления столь важным инструментом были в руках у профессионалов этого дела. То есть у нас.

Антон и Кирилл вопросительно сморщили лбы.

– А что тут удивительного? Сделка есть сделка. Мы свою часть выполняем. Давайте вы тоже. Сегодня же передадите все пароли от сайта, от почтовых ящиков нашим специалистам. Сами будете только консультировать. Нечего вам черновой работой заниматься. Больше времени появится за Ильичом присматривать.

Заметив кислые выражения на лицах ребят, он заговорил более дружелюбно.

– Ну-ну, не надо дуться. Поймите, друзья, мы не можем рисковать, в данной ситуации слово – это грозное оружие. А оружием надо уметь пользоваться. Вы своё дело сделали, разбудили народ и дали ему вождя. А дальше уже работа солдат партии – нас.

Зверев как бы невзначай достал из внутреннего кармана пиджака два золотых телефона, бросил их на столик.

– А это ваши новые телефоны с новыми номерами. Старые сдайте. Не сегодня-завтра журналисты выведают ваши номера и начнут названивать. Но вы теперь люди партийные и лишнего болтать не должны. У нас в партии есть одно мнение, в этом наша сила. Его имеют право выражать избранные единицы, лидеры. Если людям давать свободу, начинается бардак.

Кирилл и Антон нехотя достали свои телефоны и положили их на змеиную кожу столика, рядом с золотыми новинками. Зрелище было, конечно, то ещё. Их обшарпанные мобилы в таком окружении смотрелись, как бомжи в музее. Зверев быстро сгрёб нарушавшие идиллию девайсы.

– Вот так, товарищи. Начинается новая жизнь.

***

После финта коммунистов с проведением в Думу похитителей тела Ленина всем стало очевидно, что история с воскрешением не утка и не мистификация. На своём сайте новоявленные очень молодые, как оказалось, депутаты-учёные выступили вместе с оживлённым Лениным. Все мировые каналы, все сайты взорвались новостями, крутили ролик и день и ночь, так что даже самые аполитичные и апатичные граждане прониклись величием момента.

И по федеральным каналам показали новость про коммунистических депутатов. Как-то упустили этот момент, а зря. В глубинке, кроме двух каналов, ничего не видели, только слухами земля полнилась, и тут – на тебе официальное подтверждение, считай.

И без того зыбкий контроль уплывал прямо из рук.

Беспорядки в Москве усилились. Все близлежащие регионы и даже Питер были оставлены практически без прикрытия. Полицию и внутренние войска стягивали в столицу, всё больше обнажая другие потенциально «больные» участки. Волнения начались в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Волгограде… А усмирять их там было некому.

Похоже, пора было вводить армейские части. Но внезапно упёрлось руководство Минобороны. Дескать, обстановка поменялась, и командирский состав и солдаты категорически против, неизвестно, чем это ещё обернётся в итоге, не повернут ли оружие против власти.

Пришлось в разгар событий снять и министра, и начальника Генштаба. Причины для отставок и так были, и они это чувствовали, оттого, наверное, и заупрямились. Уже более месяца назад поступила информация, что они меж собой вошли в сговор, списали две вполне приличные подлодки на лом и собирались этот «лом» своим ходом отправить в Китай. Пахло государственной изменой, но не было веских доказательств, да и ситуация политическая не была ясна. Генералов взяли под домашний арест. Вообще, так быстро не планировали их смещать, пока до конца разработку не доведут. Потому и не подготовились толком: ни замены адекватной, ни мнения в войсках не сформировали нужного, так вот вышло.

Обезглавленная армия приказы пока ещё слушала, по крайней мере, обласканные вниманием властей гвардейские Кантемировская и Таманская дивизии уже готовились к маршу на Москву. Но в целом военные вели себя неадекватно и непредсказуемо. Сказывалась тут, конечно же, и чехарда с этими проверками по письмам и домашними арестами. Очень многие себя чувствовали загнанными в тупик, даже те, кто ни о каких письмах и не подумывал – проверки пошли масштабно, армию целиком заподозрили во фронде и шерстили вдоль и поперёк. Получилось, за что боролись, на то и напоролись.

Питерский штаб Западного военного округа стал практически недоступен, пропадал на каких-то бесконечных совещаниях. Кремль нервничал. И, как оказалось, совсем не зря. В итоге, когда им был отдан приказ взять под контроль Санкт-Петербург, поскольку город остался беспризорным, пришло прискорбное известие. Командующий войсками округа подал добровольное заявление об отставке и, не дожидаясь никакой реакции от временно исполняющего обязанности министра, которого в армии никто ни во что не ставил, укатил на дачу, тут же взятую под охрану двумя ротами. Командование на себя самовольно принял начальник штаба.

В центр от самозванца пришла депеша с сообщением об отказе выполнять преступные приказы и осуждением ввода гвардейских дивизий в Москву. Фактически это означало бунт и полный отказ от подчинения почти 400 тысяч солдат и офицеров. И хоть действий никаких мятежники не предпринимали, власть чувствовала себя находящейся в окружении. Лучшие умы теперь нужно было отряжать не на борьбу с беспорядками, а на переговоры с командирами на местах.

Постепенно вирус неповиновения расползался по России от Москвы и далее. И, что интересно, распространялась эта умственная зараза именно как вирус: при личном контакте, через взгляд, через рукопожатие. Потому что никак иначе не объяснить было, почему в век Интернета и телевидения смута не происходила одновременно во всех городах. Это же не 1917 год, когда телеграф ну никак не мог передать глубины происходящего, и верили только посыльным, участникам событий, которых нужно было потрогать, в глаза заглянуть, водки вместе выпить. Сейчас новости были всем доступны одинаковые, абсолютно идентичным объёмом информации обладал и житель Бутово, спешащий в центр поучаствовать в «священной борьбе» и, по возможности, разжиться трофеями, и какой-нибудь новосибирец, пока тихонько попивающий пиво перед телевизором. И уровень жизни у них был примерно одинаков, и уровень несправедливости вокруг. И мотивы, соответственно: ненависть классовая и желание хотя бы внешнего соблюдения приличий, чтобы воровали скрытно, а наворованное прятали, а не кичились им, будто плюя в лицо и в душу.

В регионах причём видали и не такое беззаконие, как в кипящей Москве, там крали и паскудничали, вовсе не стесняясь. Испокон веков, можно сказать, традиция была относиться к народу с презрением и как будто специально его изводить, проверяя на долготерпимость.

Но нет, волна шла именно как по законам физики. От Москвы, где два молодых человека бросили камень, до самых дальних городков Сибири и Дальнего Востока. Постепенно, поднимая регион за регионом, вздыбливаясь неконтролируемым протестом, которому сами же протестующие подчас были не рады. До Сибири, к примеру, политическая ересь шла около месяца. Это было необъяснимо, но в первую очередь потому, что никто разбираться в особенности явления и не думал, всё было похоже на массовое буйное помешательство. Нужен был врач всем одновременно.

***

Кирилл сидел, забравшись с ногами на диван, в своей огромной, уставленной белой кожаной мебелью гостиной в стиле хай-тек. Делать было абсолютно нечего. Интернет им никак не подключали. Кирилл подозревал, что вполне осознанно отрубили их от внешнего мира.

По телику в западных новостях привычно уже показывали его, Антона и, конечно, Царёва-Ленина, перемежая картинку видами побоищ толпы с полицией и пожаров. Кирилл не смотрел и не слушал, в одной руке он держал банку пива, в другой вертел бесполезный новый золотой телефон, а его рассеянный взгляд был обращён в пустоту.

Послышался тихий звук шагов. Кирилл обернулся в сторону причудливо изогнутой арки входа, увидел, как по лестнице сверху спускается уборщица в белом переднике с моющим пылесосом в руках.

Он вскочил, поставил на столик недопитую банку пива, бросил мобильник и кинулся к уборщице. Пошептался с нею, сунул несколько мятых, при нынешнем положении бессчётных купюр.

Женщина понимающе кивнула, спрятала деньги себе в нагрудный кармашек, а взамен оттуда же извлекла и отдала парню старенький телефон.

Разошлись они чрезвычайно довольные сделкой.

Кирилл вернулся в гостиную, держа в руках телефон, словно палку колбасы в голодном детстве. Осмотрел потолок, стены. Сел было обратно на диван, приготовившись набирать номер, но маленький параноик внутри него запротестовал. Кирилл встал на четвереньки, заглянул под стол и даже ощупал столешницу. Вроде всё было чисто, но он решил не рисковать. Пару секунд поколебавшись, бросился к выходу из комнаты.

Закрывшись в просторной гардеробной, он для большей звукоизоляции встал между висевшими костюмами, практически ими накрывшись, и набрал номер.

Гудки шли неимоверно, непростительно долго, у парня от напряжения задрожали колени, телефон едва не выскользнул из не просто влажной, мокрой ладони. Наконец, соединение.

– Алё, Кать, это я, Кирилл.

Мобильник был отвратительный, да и толстые стены, видимо, гасили сигнал. Удивлённый Катин голос прорывался через какие-то шумы и хрипы, как будто по рации.

– Кирилл?

– Кать, я давно хотел тебе позвонить, но не было возможности. Мы тут, как в золотой клетке, под охраной, всё прослушивается наверняка, телефоны забрали.

– Кирилл! Что происходит? Я с ума схожу, не могу до тебя дозвониться, а тут… по телевизору… постоянно только вас с Антоном и этого вашего актёришку крутят. Что случилось? Вы с ума сошли? Это какой-то сюр! – она тараторила так быстро и взволнованно, что, во-первых, Кириллу стало лестно, что красавица за него так переживает, а, во-вторых, понятно, что вряд ли толком слушала.

Он попытался перебить:

– Кать…

Но девушку было не остановить.

– Вы же мне обещали! Вы же вот только обещали… – голос сорвался, пошли рыдания. Она пыталась что-то сказать, но звуки выходили нечленораздельные.

– Катя, Катечка, послушай меня! – Кирилл не сдавался, тем более что не знал, сколько было у уборщицы денег на балансе. – Кать, успокойся, пожалуйста! Я сейчас всё, насколько смогу, объясню.

Но маленький параноик вновь посетил кирилловский мозг и заставил передумать.

– Вообще-то по телефону я не смогу. Я эту трубку у горничной купил. Не факт, что их тоже не слушают. Я сейчас приеду, такси вызову и приеду.

– Такси не приедет… – сквозь всхлипы проговорила Катя. – В городе погромы, беспорядки, никто никуда не ездит, все боятся.

Кирилл задумался, прикусив губу.

– Извини, а ты не сможешь ко мне подъехать? Я же не могу на служебной машине.

– У меня машину сожгли, – будничным тоном поведала Катя.

– Как… сожгли?

– Анархисты. Ворвались во двор и всё сожгли, что стояло. Тут же элитный дом, они думают, что все жильцы – чиновники, воры… – плач возобновился. – А я сама купила, я заработала, я три года копила!

Кирилл в этот раз слушал терпеливо и с состраданием на лице. Даже, кажется, у самого глаза на мокром месте были.

– И дедушка ещё куда-то делся. Позвонил раз только, в самом начале, сказал из города уезжать, и сам пропал. Хотя… подожди. Уезжать… – отведя душу, Катя собралась. – У меня же ключи от его гаража есть, тут недалеко. Машина у него старая, но должна быть на ходу, он на ней почти не ездил: выдали ещё в советское время, а он стеснялся привилегий. Я постараюсь, диктуй адрес.

– А я не знаю точно, мы ночью ехали, где-то по Рублёво-Успенскому шоссе, коттеджный городок, часа три по пробкам добирались.

– Дааа… там их миллион, этих городков.

– Кать, ты езжай, а я на шоссе просто выйду. Будешь подъезжать – позвони на этот номер, там найдёмся. Что за машина-то?

– «Волга» старая, с круглыми фарами.

– О’кей! – Кирилл сбросил вызов.

Бубня что-то, вероятно, нецензурное под нос, он начал рыться в вещах, пытаясь найти хоть сколь-нибудь подходящее. Но ничего не находилось. Его-то одевали, как депутата, на люди, а не по ночам через заборы лазать.

Наконец, он наткнулся на чёрный мусорный пакет в углу шкафчика для обуви. Сам же и спрятал, чтобы уборщица не выбросила, свои старые вещи: потёртые джинсы и лёгкую тканевую куртку.

Вытерпел он чуть более получаса, хотя, очевидно, Катя была ещё далеко. Кирилл решил выбраться из посёлка заранее. Украдкой вышел из заднего входа коттеджа, обычно используемого персоналом. Огляделся.

На освещённой лужайке перед домом прогуливался охранник с помповым ружьём через плечо. Дождавшись, когда он повернётся в другую сторону, Кирилл зачем-то пригнулся, очевидно, вспомнив компьютерные «стрелялки», укравшие месяцы из его студенческих лет, добежал до двухметрового забора и не без труда через него перелез.

Ещё часа полтора пришлось побродить в ожидании вдоль шоссе, он уже не на шутку разволновался. Наконец, зазвонил телефон, он описал Кате увиденные за время вынужденной прогулки приметные ориентиры, и уже минут через десять показалась раритетная белая «Волга» ГАЗ-24.

Кирилл выскочил чуть не под колёса, отчаянно размахивая руками. «Волга» остановилась, он с удовольствием плюхнулся на переднее сиденье, не сводя с Кати глаз. Она, на удивление, была безо всяких следов рыданий, нарядная, причёсанная и накрашенная. И смотрела на расхристанного депутата Госдумы в перепачканных где-то джинсах игриво, кокетничая и улыбаясь.

Кирилл демонстративно поёжился, обхватив себя руками за плечи.

– Я чуть не околел тут. Ты пару кругов по МКАДу, что ли, сделала?

Катя звонко хохотнула, дотронувшись рукой до плеча Кирилла.

– Ты дурачок, я же должна была привести себя в порядок! – она поправила рукой причёску. – Всё-таки на встречу с молодым человеком еду.

Кирилл откинулся на спинку сиденья, с деланным изумлением покачал головой и закатил глаза.

– Хочешь, покатаемся? – внезапно предложила Катя. – Я тебе покажу, что в городе творится.

Он с готовностью согласился. «Волга» развернулась и неожиданно резво для столь древней техники умчалась обратно в сторону Москвы.

Катя молчала, сосредоточенно руля. В ней боролись противоречивые чувства. Встрече с этим ничем не выдающимся с виду, но очень интересным на самом деле парнем она уже порадовалась. И теперь занимавшие её последние два часа мысли о том, как она будет выглядеть, как он посмотрит, как улыбнётся в ответ она – всё это как-то обидно быстро реализовалось. О чём теперь думать? А о чём тут вообще можно думать в последние лихие дни?!

– Как ты? – сам напросился Кирилл, озабоченный долгой паузой.

Катя, всё так же глядя на дорогу, начала рассказывать, как она, практически без эмоций, как школьник, отвечающий заученный урок.

– А что я? Сижу вашей милостью дома взаперти, жду, когда кончится эта вакханалия. Дед не появляется. Ты пропал. Я одна. Боюсь даже в окно смотреть. Народ потихоньку сходит с ума, все ждут революции, некоторые хотят поучаствовать… – она на секунду замолкла, борясь с подступающими слезами. – А некоторые уже. Участвуют. В магазинчике возле дома убили паренька-продавца, узбека, до смерти забили. Старички, представляешь!

Катя обернулась к Кириллу, слёзы уже текли по лицу, съедая недавно наложенный макияж.

– Старички, бабушки и дедушки, пришли экспроприировать экспроприаторов. И убили мальчика, который просто хотел защитить магазин, в котором он работает, семью кормит. Пинали его больше часа, никто не вмешался. Он умер. Они взяли банки какие-то там, водку, конфетки своим внукам…

Катя замолчала на пару секунд, вытирая рукой слишком уж обильно залившие губы слёзы.

– И ушли. Революция.

Кирилл сидел шокированный. Ему из окон представительского авто во время поездок по бутикам да из хорошо охраняемого коттеджа не видно было ничего. Новости по российским каналам который день вообще не показывали, крутили ретроспективу развлекательных программ. Западным каналам, показывавшим уже неделю одни и те же кадры, он не особо доверял. Интернета не было. И воображение не включалось, просто было чувство, будто что-то… да что там «что-то», всё шло не так. Но больше всего ему сейчас было жалко Катю. Обманутую им, получается. Кирилл осторожно потянул руку к её щеке, чтобы утереть слёзы, но в последний момент смутился и одёрнул её.

Более получаса они ехали в полной тишине. Советский приёмник не был настроен на FM-волны, а разговаривать не хотелось. Лицо Кирилла постепенно менялось, появилась какая-то неведомая доселе жёсткость. Собравшись, он начал говорить, цедя сквозь зубы.

– А что бабушки и дедушки? Оттого, что они постарели, у них крылья, что ли, выросли вдруг?

Катя бросила на Кирилла удивлённый взгляд.

– Ты же сама рассказывала, какие они письма пишут Ильичу. Это те самые дедушки и бабушки, которые не так давно были молодыми подонками и друг на друга дружно доносы писали в КГБ! – Кирилл разошёлся, глаза горели. Очевидно, это была обратная реакция: от стыда за свои поступки он перешёл в наступление. – А теперь они постаревшие подонки.

Катя громко вздохнула. Слёзы давно исчезли, оставив солёные полосы на лице.

– Ты за эти дни стал таким взрослым, рассудительным, – в её голосе чувствовалась еле сдерживаемая ласка.

Кирилл ощутил это и немного смутился.

– Ты очень сильно изменился.

– А… в какую… сторону? – нерешительно спросил он.

– Ни в какую, просто повзрослел, – миленькое Катино личико вдруг стало очень серьёзным. Если бы кто посмотрел на них со стороны в этот момент, заметил бы, что она-то как раз выглядела намного взрослее и мудрее. Кирилл же глупо хлопал глазами, как все влюблённые мужчины.

– Говорят, что в войну, – Катя сплюнула три раза через левое плечо, – мужчины быстро взрослеют.

За окном машины уже мелькали виды наиболее пострадавшего центра. Иногда на обочинах встречались обгоревшие автомобили, кое-где пустыми чёрными дырами в стенах зияли бывшие магазины.

Кирилл прильнул к своему окну, внимательно наблюдая за группой молодых людей, выносящих коробки из разбитой витрины и грузящих их в стоящую на обочине «Газель».

– Мародёры. Это теперь частое явление, – сказала Катя, проследившая за взглядом парня.

Кирилл опустил голову, задумался.

– Кать, я должен тебе что-то сказать.

– Ну говори… – в голосе девушки опять заиграли нотки флирта.

Кирилл, решительно выдохнув воздух из лёгких, покаялся:

– Мы тебя обманывали. Это мы с Антоном украли Ленина из Мавзолея.

– Да я догадывалась. Хотя, честно говоря, для меня это было странно, – разочарованно произнесла Катя. Кажется, она совершенно другое готовилась услышать. Потом спохватилась, отрицательно затрясла головой, дескать, не то имела в виду. – Вернее, не то чтобы странно. Я просто удивилась, какой ты у меня…

Она запнулась.

– Какой ты, оказывается, решительный и смелый!

Не сбавляя скорости, девушка повернула голову и посмотрела на Кирилла долго, не мигая, шаря по его лицу глазами, словно пытаясь не упустить ни одной эмоции, ни одной чёрточки.

Парень опустил глаза, не решаясь встретиться взглядом.

– Ну вот, мы уже приехали! – Катя загадочно улыбнулась. – Я на автомате к дому прикатила.

Кирилл поднял голову и первое, что увидел – весь двор элитного жилого комплекса был заставлен остовами сгоревших автомобилей.

– Кирилл, я, наверное, скоро перееду на дедовскую дачу. Сам он, видимо, куда-то на конференцию уехал, так я его лучше за городом подожду. Там очень тихо, безопасно, – припарковавшись среди чёрных металлических огарков, Катя выключила зажигание и смотрела на прятавшего глаза Кирилла в упор. – Ты поможешь мне собрать вещи? Я пока самое ценное хочу перевезти, а там посмотрим.

Его глаза забегали, кулаки судорожно сжимались-разжимались, ему не хватило короткого покаяния в дороге. Было безумно стыдно, что такая невинная и почти божественная девушка так легко ему прощает страшные вещи.

– Кать! – он заговорил горячо. – Я же ведь могу всё исправить. Давай предъявим тело Ленина народу! Всё устаканится, обман раскроется. Мы его спрятали в дачном посёлке полузаброшенном. Но это место Антон знает. Я ему перестал доверять. Его как будто подменили, он очень странный стал, ему всё это нравится.

Кирилл умоляюще заломил руки, глаза увлажнились.

– Кать, давай, а? Перепрячем пока тело и мозг на дачу твоего деда, раз там всё равно никого нет? Давай сегодня же ночью! А потом я устрою шум в Думе и привезу делегацию депутатов, предъявлю им «мощи». А то доверять никому нельзя. У меня такое ощущение, что у этих коммунистов везде свои люди. У них какой-то есть председатель Революционного совета, которого никто не видел никогда, и нам не показывают, и нашему Лжеленину. Они что-то готовят страшное.

Катя смотрела на него во все свои синие глаза, даже не пытаясь скрыть восхищения. А сказала совсем другое, так часто с женщинами бывает.

– А как же ты, Кирилл? Что с тобой будет?

– Разберёмся потом, главное – это всё остановить! – Кирилл махнул рукой.

Катя, не в силах более себя сдерживать, бросилась на шею к парню и начала его целовать. По чуть-чуть сначала, касаясь лёгкими прикосновениями губ каждой точки на его лице, всё более увлекаясь и подбираясь к губам.

– Мой дурачок, как же я за тебя переживала!

Кирилл сначала застыл, как первоклассник, потом решил вести себя по-мужски: поднял деревянную руку, обнял девушку неловко, чуть не свернув шею. Попытался ответить на поцелуй, ударился с возлюбленной зубами. Густо покраснел, запаниковал и затем впервые сделал умный шаг – просто расслабился.

Глава Xi

Утренний свет, осторожно, по лучику проникший через огромное окно, скользнул по слишком большой для одного Антона кровати, упал на лицо, но не заставил парня проснуться. Разбудил его странный шум, родившийся во дворе, а затем уже перенёсшийся в дом.

Антон неторопливо опустил ноги на пол, потянулся, зевнул. Хотелось пить. Вчера, кажется, с Царёвым перебрали.

– Вот же скотина! – непонятно в чей адрес высказался он, шаря рукой по столику в поисках минералки.

Шумно от пинка открылась дверь, и в спальню ворвался Зверев с безумным лицом. С ходу, не дав ни воды выпить, ни сообразить, он начал орать.

– Где Кирилл?

– А я откуда знаю, я ему сторож, что ли? – Антон удивился искренне.

Зверев начал вышагивать через всю спальню от двери к окну и обратно, говоря уже без истерики, но нервно.

– Он пропал. Оставил дома всё: и телефон, и одежду, машину не забрал. В своем рванье старом куда-то сбежал через забор.

Молодой человек удобнее сел в кровати, собравшись открыть найденную таки нетронутую бутылку газировки.

– Может, на квартире что забыл?

– Нет! Проверили уже, не было там никого. Куда он мог поехать? – Зверев, прищурившись, смотрел на парня. – Ну! Ты же его друг, где его искать?

Антон отхлебнул шипучки, поморщился, слишком много глотнул от жажды, в задумчивости уткнулся взглядом в стену. Лицо на секунду исказилось злобой.

– Есть у меня мысль одна. Только давайте я сам, он никуда не убежал, думаю. Если в течение двух-трёх часов не найду его, тогда уж вы. Пойдёт?

Зверев оценивающе посмотрел на него, кивнул и резко повернулся к двери. Выходя, бросил через плечо:

– С тобой наши люди поедут всё равно для присмотра. Ещё не хватало, чтобы вы оба испарились.

***

Напротив въезда в огороженный, но покинутый охраной двор Катиного дома стояли две машины: автомобиль Антона с синей мигалкой на крыше и черный «гелендваген» охраны.

Антон сидел сзади, облокотившись на спинку переднего кресла, внимательно всматривался в пустынный двор. Охранники беззаботно дремали.

Парень оживился, подался вперёд, толкая самого мощного телохранителя, который своей огромной спиной заслонял обзор.

– Вот он, кажется! – заодно толкнул и охранника сбоку.

Бойцы припали к стёклам, активно массируя свои заспанные, с позволения сказать, лица.

Кирилл и Катя шли, взявшись за руки, от двери подъезда к старенькой белой «Волге». Парочка буквально светилась счастьем, что особенно бросалось в глаза в окружающих их «декорациях» постапокалиптического мира. Они улыбались, как могут только влюблённые, не видя ничего, кроме глаз друг друга, и о чём-то болтали. Сели в «Волгу», Катя, на удивление, с первого раза завела эту старушку, проехали буквально в паре метров от антоновской машины, даже не обратив на неё внимания. Зря только он пригибался, прячась.