bannerbanner
Первый узбек: Героям быть!
Первый узбек: Героям быть!

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 12

– А вот здесь написано, что мастер может наказывать шагирда по своему усмотрению.

– Наказывать, но не убивать!– Халил вздрогнул от своего предположения.

Скатав свиток, он завернул его в чистый поясной платок. Удручающие мысли роем зловонных мух бились в голове «За что? За что этот безотказный и добрый мальчик должен умирать? Я накажу Санджара, и не посмотрю, что он родственник!»


Оглядевшись вокруг, Халил скомандовал:

– Ахмад, Зураб, бегом к гончару Суннату, потом к кукольнику Хамиду, от него не задерживаясь ни на мгновение к каменотёсу Хайдару. Пусть немедля идут ко мне в дом! Да, и по дороге заверните к тандырщику* Абдухамиду. – Халил с трудом привыкал к новому родственнику, кудо* Абдухамиду, тихому безотказному мужчине, отцу его снохи Нигоры. Одыл согласно закивал – чем больше будет народу, а тем более родственников, даже не кровных, а кудолари, тем лучше. – Каменотёсу Хайдар-аке расскажете обо всём подробно. Пусть он идёт не к нам домой, а прямо на площадь, к дому судьи Хафиза Хараши. Мы тоже туда пойдём. Чайханщика Нусруллу и муллу Аброра извещать не нужно. Я уверен – они сами уже всё знают и без извещения будут на площади.

– Халил, а если известить караван-баши* Анвар-ака, он пойдёт к судье или не захочет вмешиваться в спорное дело? Вроде бы он хорошо относится и к вам, и к Ульмасу. Сможет ли он помочь своим присутствием или наоборот разозлит судью и Санджара?

Халил мельком взглянул на своего родственника и друга Одыла, подумав, отрицательно покачал головой. Не стоит с самого начала вытаскивать самый большой камень из-за пазухи, но известить его надо! Ахмад и Зураб терпеливо ждали, когда мужчины переговорят. Они даже не переминались с ноги на ногу, а застыли маленькими неподвижными изваяниями.

– К караван-баши* Анвар-ака тоже зайдёте после того, как посетите Хайдар-ака. Скажете ему, что случилось, но не просите приходить на площадь, а передайте, что если понадобиться его помощь, мы его обязательно попросим. Да что я разговорился… – Халил достал небольшой лист бумаги, калам, бронзовую чернильницу и быстро написал письмо, применяя самые уважительные и красивые обороты речи. – Письмо передадите, а на словах скажете всё то, о чём я уже говорил.

Накинув поверх нательных рубашек халаты, и сунув ноги в воловьи чорики*, мальчишки кинулись со двора.

Возле Ульмаса хлопотала Лайло, всхлипывая и смахивая слёзы, вытирала его голову чистой тряпицей, смоченной в тёплой воде. Ей помогали Гульшан и Лола. Когда с мальчика сняли рубашку, то отец и все остальные увидели, что всё тело сына в синяках и ссадинах. Некоторые заживали, а другие были совсем свежие. Халил заскрипел зубами. Ульмаса он никогда и пальцем не трогал. Убитый горем отец поднял глаза на Али и шелестящим тихим голосом спросил:

– Али, почему ты мне ничего не говорил, что мастер издевается над Ульмасом? У тебя тоже есть синяки? – в его голосе было столько ярости и злости, что Али думать забыл про свои многострадальные уши и так же тихо ответил – Есть, дада*, но намного меньше, чем у Ульмаса. Меня мастер часто не бил. А после того, как я искупал его сегодня в грязи, он меня далеко обходить будет! А не говорил я вам ничего потому, что вы сами сказали мастеру пять лет тому назад – мясо ваше – кости наши. Мы думали, что так надо. Мастер Ульмаса ненавидел за то, что мой брат знает намного больше него. Вот он и злился. Стыдно же мастеру быть глупее своего ученика. – Здесь Али не удержался и съязвил, потому что мастера он не просто не любил, а ненавидел за грубость, за спесь и неистребимое самомнение, истоков которого не понимал.

Халил строго посмотрел на сына:

– А вот это тебя не касается, ты должен был слушаться мастера во всём, а не потакать брату в его гордыне.– Одыл недовольно заворчал:

– Брат, здесь ты неправ! Я никогда при детях ничего не говорил против тебя. Ты лучше меня знаешь, как воспитывать детей покорными и послушными. Но ты посмотри на синяки и ссадины на теле своего сына и ответь честно: разве есть ребёнок более кроткий, чем Ульмас? Разве он не слушается не то что слова, а одного взгляда или движения бровей? За что он лежит на курпаче с разбитой головой? Вот то-то! Я верю Али, он непокорный, но справедливый и никогда не обманывает. Он лучше примет на свою спину десять ударов палки, чем соврёт! И такой мастер, как Санджар, не имеет права брать учеников!

Во дворе, за открытыми дверями комнаты, где на курпачах* лежал избитый до беспамятства Ульмас, стояла вся семья. Было ясно, что они все, как один поддерживают старшего родственника. Ульмаса в семье любили за покладистый характер, за желание всегда помочь, за весёлый нрав и исключительную способность не помнить зла. Кроме этого, он никогда не гордился своими знаниями математики, считал, что это обычное дело. Мальчик безотказно помогал младшим постичь все премудрости арифметики и геометрии.

В комнату украдкой пробрался соседский мальчишка, восьмилетний Ядгар, младший сын писца Анвара Ханбобо. С давних пор Анвар работал у казия. С сыном писца Ульмас иногда занимался арифметикой. Кроме как «домла»* малец к Ульмасу не обращался. Или дома научили, или сам понял, что старший товарищ много знает и на многое способен. Он тихонько подобрался к месту, где лежал Ульмас, почти беззвучно охнул и заскулил побитым щенком:

– Ой-бой, домла-ака, кто же вас так обидел, у кого поднялась рука на моего учителя? Скажите, кто это сделал, я возьму самую большую палку, какую только найду, толстую и суковатую, и изобью вашего обидчика! Вы только скажите, не молчите, а то я подумаю, что вы уже на пути к садам Аллаха! – он размазывал слёзы по щекам и с недоумением смотрел на своего такого любимого и знающего учителя, лежащего с закрытыми глазами.

– Бола*, не надо тревожить своего учителя, ему сейчас нужен покой. Чем меньше он будет шевелиться и разговаривать, тем лучше для него. – Али понимал, что только неподвижность при сотрясении мозга лучшее и единственное лекарство. Он знал, что лежать Ульмасу придётся не меньше двух недель, совсем как тогда, когда братишка сломал ногу. Но тогда они стали жертвой собственной шалости, а теперь пострадали от учителя, пышущего злобой к беззащитному мальчишке. Но отец с дедушкой Одылом смогут наказать его так, что этот зверь надолго запомнит.

Халил понимал, что такого преступления нельзя прощать. Пусть в своё время он слёзно уговаривал Санджара взять его детей в ученики, но он не просил бить тех смертным боем. Если Халил и сказал присказку, которую произносят все, кто отдаёт своих детей в ремесло, так это просто поговорка.

Он вспомнил, как в детстве, играя с друзьями и прыгая с невысокого обрыва в Акдарью ради удали, один из его товарищей упал на притопленное дерево, принесённое рекой с верховьев. После этого случая Болта очень сильно изменился, он стал как дервиш*. Всё время что-то кричал, мог нагадить посреди улицы, не обращая внимания на прохожих. Мог закидать камнями или калом любого человека, даже муллу. Его родители истратили на табиба* много денег, но ни травы, ни припарки, ни молитвы не приносили облегчения. Поэтому Болту часто держали в доме со связанными руками и ногами, чтобы тот ничего не натворил. Только смерть несчастного спасла семью от разорения, а его самого от позора и вечных приставаний и придирок мальчишек на улице.

Халил от ужаса, что с его любимым сыном может приключиться такое же несчастье, поник головой и уже собрался заплакать от безысходности. Но Али легонько тронул его за рукав халата.

– Ата-джан, с Ульмасом всё будет хорошо. Но ему нельзя вставать даже в нужник, ему нельзя шевелиться. Еда должна быть лёгкая, овощная или куриная жидкая похлёбка. Побольше молочного, творога, сузьмы и катыка. Овощи и фрукты тоже хорошо, ну и мятно-лимонный чай. – Тут Али улыбнулся, внутренняя убеждённость в правоте сквозила в его глазах и этой белозубой улыбке.

У Халила отлегло от сердца. После кровопускания, сделанного Али и возвратившего его к жизни несколько лет назад, он доверял в лекарских делах сыну настолько, что в дом давно перестали приглашать табиба. Но тот приходил якобы в гости, до бесконечности читал драгоценную книгу. Братья втихомолку посмеивались и, заглянув на ту страницу, которую читал табиб Мухаммад Азим, переглядываясь, начинали пересказывать её наизусть, чем приводили единственного на всю махаллю врача в изрядное огорчение.

– Бола, что же делать? Может быть, на этот раз призовём табиба? – Халил не заметил, что от горя начал советоваться с безусым подростком.

– А чего его звать, вот он, уже на пороге стоит. Сейчас два слова скажет, и побежит к брату Кариму книгу читать.– Тихим шепотком возвестил Али. Он оказался прав, а табиб зачастил скороговоркой:

– Больному нужен полный покой. Пища легкая. Много катыка. Мята у вас растёт в огороде? Чай из неё делать. Не вставать, не двигаться, даже по нужде. Лежать лучше на боку. И спать. А где Карим? – несмотря на трагическое обстоятельство, Али прыснул в рукав, которым закрыл лицо, а Халил скупо улыбнулся. Всё это уже сказал его сын-табиб…

Али начал командовать:

– Все слышали, что сказал табиб Мухаммад Азим-ака? Больному нужен полный покой и тишина. С ним останусь только я. – Мальчику было необходимо собраться с мыслями. Быстротекущие события не позволяли сосредоточиться на главном здоровье Ульмаса.

Родные потихоньку вернулись к делам. Сын писца Ядгар сделал вид, что это указание табиба его не касается. Али поднял глаза и его осенило! Вот кто им поможет!

– Ядгар, ты хочешь помочь своему домле? – у мальчишки засверкали агатовые глаза!

– Мы с вами пойдём убивать того иблиса, что посмел обидеть учителя? – такое предположение его последующих действий вызвало кривую усмешку на лице Али. То, что он придумал, было намного изощрённей и действенней, чем простое убийство ненавистного мастера.

– Нет, мы сделаем лучше! Ты можешь сейчас пойти домой и громко рыдая, рассказать отцу всё, что здесь видел? Про синяки, про огромную рану на голове твоего учителя, про то, что он лежит без памяти и без движений? Только сделать это надо так, чтобы твой отец поверил тебе и пожалел Ульмаса. Нужно, чтобы он принял нашу сторону у судьи, и сказал о том, что Санджар собака и сын собаки, и дети его тоже собаки! – Али не улыбался. Все слова говорил уверенно и весомо!

– Конечно, могу! Я буду так плакать, что все соседи убегут от вашего дома и соберутся около нашего! Мой отец Анвар Ханбобо, да продлит Аллах его дни до бесконечности, очень уважает моего учителя. Он всё время говорит о том, что если Афарикент прославится, то только благодаря вам двоим! За вашего брата он готов не то, что соврать, руку готов отдать. Я сам слышал, как он матушке это говорил. – Ядгар размечтался и уже представил, что благодаря его словам мастера Санджара волокут на казнь. При стечении народа отрубленную голову водружают на кол! – Али-ака, так я побежал? Мне ещё перед нашей калиткой надо будет вспомнить лежащего без движения учителя. Чтобы горько плакать…

Оставшись один, Али помрачнел. Это с отцом и остальными он был сильный, а на деле понимал, что сотрясение, даже если лежать не шевелясь, без тяжёлых последствий не обойдётся. У Ульмаса будет часто болеть голова и болеть так сильно, что потребуется снадобье, заглушающее боль. Это опийный мак. Он хорошо помогает при болях, но к нему привыкают и потом без него не могут жить. Что же делать? Надо будет спросить у дедушки Одыла. Он много раз был в Китае и всё знает. Китайцы при разных болезнях делают массаж и иглоукалывание.

Склонившись над братом, он тихонько спросил:

– Тебе чего-нибудь принести? Может попить, или ты кушать хочешь? Я по запаху слышу, что лепёшки из тандыра вытащили. Скоро келини под казаном огонь разожгут, обед будут готовить…

Ульмас открыл глаза и удивлённо уставился на брата:

– Почему я дома и почему лежу. Мы же с тобой должны работать, мастер опять будет ругаться, а может даже изобьет меня…– голос его был тихим шелестом прошлогодней травы. Али растерялся – неужели брат не помнит, как мастер его ударил, и забыл, как они шли домой?

– Бола, ты ничего не помнишь? Не помнишь, как он тебя ударил своей палкой по голове? Тебя рвало всю дорогу, пока мы добрались до дома. Ты только потрогай голову, тебе её матушка тряпкой чистой обмотала, прикрывая рану! Но ничего, это его последний удар по чьей-то голове! – Али мстительно усмехнулся, представляя себе подарочек, который он приготовил с помощью Ядгара. Он очень надеялся на этого шустрого мальчишку. Знал, что если Ядгар что-то пообещал, то сделает обязательно. Но испугался Али очень сильно – если брат ничего не помнит, то может быть уже начал сходить с ума?

– Как я мог забыть целое утро? Но я помню, что ночью шёл сильный дождь, и на улице было грязно. Ещё я помню, что мы с тобой утром пошли к строящемуся дому ткача Джуры. Помню, что ты говорил о наступающей весне, помню, как я снова сказал устоду, что дом неровно стоит, а после ничего не помню. И голова у меня такая, словно в ней не мозги, а густое масло. Али! – в голосе Ульмаса прозвучал ужас. – Али, я тебя почти не вижу! Я что, ослеп?

Из глаз подростка медленно потекли слёзы. Али ещё ниже склонился над курпачёй. Вытер слёзы и успокоительно сказал:

– Бола*, так бывает, если головой сильно ударишься, недели две ты будешь плохо видеть. Тебе лучше лежать с закрытыми глазами, чтобы не напрягать ни их, ни голову. А потом всё вернётся, и ты будешь видеть как орёл, живущий на самой высокой горе. – Али совсем не был уверен в том, что говорил, всё может случиться, может брат и ослепнет.

Но если это произойдёт, то он подкараулит мастера и убьет его голыми руками. Он его ударит так, что мастер будет умирать в мучениях долгие недели и никакой табиб* не сможет ему помочь! Китайский учитель Дэй Зэн научил их делать это. Хотя строго-настрого предупредил, что такие вещи годятся для безвыходного положения. Вот это и будет безвыходным случаем. Хорошо, что брат поверил, закрыл глаза и успокоился. Али положил обе ладони на виски брата и тихонько начал массировать их пальцами. Дождавшись, пока дыхание Ульмаса не стало ровным, Али глубоко вздохнул и потёр свои глаза кулаками. Затем он закрыл их и попытался определить, где находится дверь и сможет ли он с закрытыми глазами ходить по комнате и по двору. Ничего у него не получилось, хотя он всю жизнь прожил в этом доме. У двери подросток наткнулся на угол сундука, куда мать укладывала дорогие вещи и, потирая коленку, открыл глаза.

Али вышел во двор, продолжая прислушиваться, не подаст ли голос Ульмас, а сам сосредоточенно размышлял, когда же вернутся отец с дедом от казия и что они расскажут родным об этом ужасном деле. Добредя до сада, он решил посидеть с бобо Зиёй. Этот старик уже не работал сам, а следил за двумя работниками. Кроме того давал полезные советы и ходил на рынок, если в этом была нужда. Мать тоже перестала все дни напролёт копаться в огороде и возиться с коровами. Двое крепких и умелых работников средних лет, Хасан и Арслан, приведенные Зиёй, справлялись со своей работой. Они были братьями и жили от них через три дувала. Зия сидел на пороге своей кибитки и пил смородиновый чай.

– Садись, бола, я уже знаю, что с твоим братом приключилось несчастье. Знаю, что отец твой и дед пошли к казию. Но вот будет ли от этого толк, не знаю. Хоть у вас есть богатые и влиятельные родственники, но ты ударил мастера, а это страшное преступление. – Зия щурил подслеповатые глаза и тяжело вздыхал. Он уже не представлял себе другой семьи и других родственников, кроме семьи Халила. Лайло из всей семьи почитал как самую главную ханум. Именно Лайло нашла его на базаре, брошенного всеми и никому ненужного, привела в дом, дала кров, еду и работу. А братьев Зия любил как своих внуков. Он знал, что Санджар издевается над Ульмасом, но Али просил ничего не говорить отцу. Тот всё равно встал бы на сторону мастера.

– Зия-ака! Ульмас плохо стал видеть и ничего не помнит. Он не помнит, что мастер его избил, он даже не помнит, как я довёл его до дома… – Али уткнулся в колени Зии и зарыдал. Он не плакал, когда отец его наказывал, не проронил ни слезинки, когда успокаивал Ульмаса, а теперь силы оставили его и он был простым испуганным ребёнком. Зия гладил его бритый затылок и молчал. Потом тяжело вздохнул:

– На всё воля Аллаха. Молись и проси Господа, чтобы брат остался зрячим.– Голос Зии невозможно было спутать ни с чьим другим.

Он говорил примерно так же, как мама или дедушка Одыл, выговаривая слова на свой манер. А вот Нафиса, хотя и мамина сестрёнка, говорит так же, как Али и все остальные домашние. Мальчик знал, что это от того, что самаркандский диалект не их родной, поэтому некоторые слова они выговаривают по-другому. Али всё время думал о том, что в других странах, куда они обязательно попадут с Ульмасом, нужно будет говорить как местные жители, а то окружающие будут смеяться. Он помнил, как Ойниса втихомолку посмеивалась над его матерью за неправильно сказанные слова.

Эти ненужные мысли помогли Али успокоиться. Он вытер слёзы, хотя плечи ешё вздрагивали. Да, он будет молиться, хотя и не верит, что Аллах поможет. Почему Всевышний не остановил палку Санджара, занесённую над головой его брата, почему позволил ударить невиновного? Сколько раз Али просил Аллаха, чтобы мастер перестал избивать братишку, сколько раз старался выполнять заданную работу лучше, чтобы устод не злился? Но мастер всегда догадывался, что работу выполнил Али, а не Ульмас и тогда доставалось обоим.… Получается, что Аллах смотрел глазами Санджар-ака, а не глазами Али? С раннего детства, только научившись думать и размышлять об отвлечённых вещах, слушая разговоры об Аллахе и внимательно читая и перечитывая главную книгу мусульман, Али испытывал сильное недоверие к его могуществу. И в этот раз Всевышний не пожалел Ульмаса…

– Спасибо, Бобо-джан за то, что выслушали меня и не осудили за девчачьи слёзы. Я пойду, посмотрю, как там брат. – Али побрёл из сада неровной походкой, цепляясь ногами за какие-то незаметные кочки и рытвины, которых раньше не замечал. Зия смотрел ему вслед и с грустью понимал, что скоро вылетят птенцы из гнезда, а вслед за этим закончится его земная жизнь. Подросток увидел, что около дверей их дома стояли Зураб и Ахмад, быстро выполнившие задание отца. Они стояли, не заходя за порог, и тихо перешёптывались.

Невдалеке возле очага суетились мать и Нигора, младшая жена брата Саида. У неё ужасно крикливый сын Нуреддин, лежащий в бешике. Младшие сестрёнки Али были рядом, помогали – готовили еду на всю большую семью. Старшая жена отца Зумрад уже давно не выходила из своей комнаты, но хорошо знала, что происходит в доме. Гульшан-апа и Бодам-апа, жены старших братьев, занимались стиркой одежды. «Какая у нас большая и дружная семья. Жаль, что старшие сёстры вышли замуж и теперь приходят только в гости, и то не каждый день. Лишь по праздникам или на свадьбы». Простые мысли о семье прервал вопрос младших братьев:

– Али-ака, мы с Ядгаром решили последить за мастером Санджаром, чтобы говорить тебе, где он будет находиться. Если ты захочешь его убить, то тебе это будет легче сделать с нашей помощью.

Вот глупые дети! Неужели они смогут справиться с таким делом? Нашли о чём думать! Они должны в это время в мастерской быть, помогать старшим братьям Кариму и Саиду. Те отправились с отцом к казию, а они в каракчи* играют!

– Вы где сейчас должны быть? Вы должны быть в мастерской. Я знаю, недавно отцу был сделан большой заказ на изготовление десяти панджаров и четырёх колонн из дерева. Вы что, бросили устодов? Они ушли из дома по важному делу. Вы не выполняете работу, определённую для учеников и подмастерьев? Какой слабоголовый придумал, что я пойду убивать своего наставника? Нечего небылицы сочинять! Лишать жизни я никого не собираюсь, и вам не советую даже думать об этом. А то на ужин сахара не получите. – Разогнал их Али строгим голосом и вошёл в комнату.

Ульмас уже не спал. Лицо его оставалось таким же бледным, правда, без той обморочной зелени, которая страшно испугала Али. Рядом со старшим братом на корточках сидела Лола и что-то успокоительно шептала ему на ухо. Сбоку примостился Ядгар. Он помотал головой, дескать, всё сделал, как надо. Глаза у него были красные. Али присел рядом и положил руку на лоб брата. Хорошо, очень хорошо, лоб не горячий, а прохладный. Глаза братишки были закрыты, но ему и не нужно открывать их, чтобы узнать, что это Али.

– Я не открываю глаза, как ты велел, но мне очень хочется это сделать. Я не потому не открываю глаза, что ты мне приказал, я просто очень боюсь. Брат, ты же знаешь, что мне без глаз не жить. – В словах тринадцатилетнего мальчика звучала непоколебимая решимость. Не было сомнений в том, как он поступит, если останется слепым. Лола ясными карими глазами с надеждой смотрела на Али. Тот не стал успокаивать Ульмаса, просто взял его руки в свои и произнёс:

– Считать можно и без глаз. А я стану твоими глазами во всём остальном. Но если ты ещё раз про это скажешь и попробуешь это сделать, я уйду вслед за тобой. У меня останутся глаза, но не будет брата. Я, наверное, смогу жить без глаз, а без брата не смогу. – Али ещё крепче сжал мозолистую ладошку Ульмаса и предложил: – попробуй приоткрыть глаза ненадолго, что получится?

– Я боюсь…

– Ты не джигит*! Ты трус! Открывай глаза, а то я тебе их сам открою.

Дважды моргнув, Ульмас приоткрыл свои узенькие щёлочки с коротенькими ресницами и уставился на Али:

– Я всё ещё плохо вижу, но уже лучше, чем в первый раз. Я различаю все цветы, вышитые на сюзане, что висит на стене. И ещё я вижу – ты плакал. Это кто из нас не джигит? Лучше принеси мне поесть, да и лоханку под отбросы тоже надо. Только сначала лоханку. – Али сделал вид, что не заметил слов братишки о его слезах. Всё остальное его обрадовало. Если Ульмас заговорил о еде, значит, всё будет хорошо.


Когда Халил, два его взрослых сына, Одыл, и все кудолари* двинулись от дома к площади, где невдалеке от султанского дворца жил казий, то никто не ожидал странных последствий этого события. Трудно было предположить, что через некоторое время людской ручеёк превратится в полноводную реку, и к дому судьи подойдёт не десяток человек, а толпа. Люди переговаривались, выясняли друг у друга, что случилось. Горожане быстро смекнули: предстоит что-то интересное. Гомонящая толпа медленно передвигалась по узеньким улочкам, из открывающихся калиток выходили и вливались в людской поток новые и новые любопытные, выясняли, куда это все направляются. И позабыв о повседневных делах, торопилась вместе со всеми к дому казия, надеясь своими глазами увидеть редкое зрелище!

Многие знали Ульмаса как сына Халила. Некоторые знали, что его родителей нет в живых. И лишь немногие знали, а другие догадывались, что мастер Санджар отвратительный человек. Одни недоверчиво качали головами, дескать, врут мальчишки, подрались между собой, а на уважаемого мастера валят свою вину. Другие так же недоверчиво качали головами и возражали, что подраться можно, но не до того, чтобы замертво падать без памяти. Кто-то клялся, что собственными глазами видел, что на двух мальчиков набросилась толпа незнакомых людей, видимо из соседнего с городом кишлака и хотела утащить их с собой. Но этим людям никто не верил. В толпе были одни мужчины, среди них сновали подростки, но совсем маленьких детей, да и женщин на улице не было. Не женское это дело, таскаться по городу, когда дома дел невпроворот! Вот вернётся хозяин, тогда и узнают все домашние о происшествии. А не захочет рассказать – так на всё его воля, он мужчина!

Споры и крики привели к тому, что на другом конце площади, в воротах султанского дворца показались стражники. Они направились к толпе, остановившейся возле ворот казия. Народ притих при виде нукеров и в ожидании появления судьи. Сам казий* не торопился показаться на улице, тем более он не хотел приглашать спорщиков во двор своего дома. Вместо того чтобы вершить суд, он сидел на чарпае своего дома, пил чуть тепловатый чай и горестно размышлял, что такого тухлого дела у него давно не было.

Вскоре после утренней молитвы к нему во двор ввалился мастер Санджар. Про него казий знал только то, что некоторые люди недовольны его работой. Он сам уже трижды разбирал жалобы горожан на устода. Каждый раз судья принимал сторону Санджара, ничего не понимая в строительстве, но ощущая тяжёлый мешочек, перекочёвывающий в его ладони. Судья знал, он судит не совсем по справедливости, но кто упрекнёт Хафиза Хараши в том, что он решил дело не по Шариату*, а по своей выгоде?

Если и скажут, то тихим шёпотом родным на ушко. Никто никогда не посмеет обвинить судью громко, при стечении народа – себе дороже! Но сейчас дело совсем другое. Казий был уверен, за дувалом стоит толпа в пятьдесят, а то и в сто человек. Это родственники, друзья и знакомые Халила. А Халил такой человек, которого трогать опасно, его сам султан знает! Конечно, Халил не побежит жаловаться султану на казия, но у него и богатых родственников не сосчитать!

На страницу:
2 из 12