Ребро

У меня от этого зрелища мороз пошел по коже. Эксперт же был возбужден, как любой фанат своего дела.

– Это бессмысленно и невозможно одновременно, как ни крути! Невозможно, потому что, не получив при таком ранении медицинской помощи, она не смогла бы выжить. А при медицинской помощи ни один врач не оставил бы обломок ребра в таком состоянии!

– Она сама была врачом, – напомнил я. – Она могла обработать эту рану…

– Такие раны не обрабатываются, чтобы исправить последствия, нужна полноценная операция. Это не та ранка, к которой приложил подорожник – и само заживет. Это первое. Второе – я совершенно не представляю, как эта рана была нанесена. Как можно вырвать, именно вырвать, одно-единственное ребро подобным образом? Ей-богу, ума не приложу! Ну и третье, над этой раной был совершенно бестолковый шрам – кружочек маленький, и я даже не ручаюсь, что это повреждение кожи связано с вырванным ребром. Это все из невозможного. А из нелогичного… Если кто-то сумел восстановить ей челюсть и зубы, почему не восстановил ребро? Сделать такой протез не в пример проще! Нет, ничего не сходится.

Вот с этим я мог согласиться – не сходится ничего, как ни крути. Но где возмущаться, кому предъявлять претензии? Кому вообще есть дело до моего горя?

Итог ведь неизменен… Из моей жизни забрали самого дорогого человека, и ничего уже не будет прежним. Мне нужно как-то научиться жить без нее…

* * *

Я разрешил им все вскрытия и все тесты, о которых они просили. Мысль о том, что тело Рэдж будут исследовать, резать, разбирать на части, отзывалась глухой болью в груди, и, если бы речь шла только о научном интересе, я бы никогда на это не пошел. Но я все еще надеялся получить ответы.

Они ведь нужны были, ответы эти – я не мог просто смириться! Может, это не изменило бы ничего для Рэдж… Понятно уже, что не изменило бы. Мертвым все равно. Но меня не покидало ощущение, что, отказавшись от правды, я предаю память о Рэдж и все, что между нами было.

Вот только дополнительные вскрытия не принесли ничего, кроме осознания того факта, что тело женщины, которую я любил, изрезали на мелкие кусочки. Ребро пропало – и все, никто не смог объяснить, как его удалили. Определили только, что произошло это очень давно – около пятидесяти лет назад, то есть через десять лет после того, как Рэдж исчезла из моей жизни.

Было странно думать о ней такими категориями, как пятьдесят лет. Дико даже. Но все лучше, чем доказывать себе и миру, будто это случилось с ней за те несколько дней, что она не выходила на связь.

Так вот, ребра она лишилась около пятидесяти лет назад, а челюстная кость пострадала лет на пятнадцать позже. Это объясняло, почему она не получила протез вместо ребра: вероятнее всего, в тот момент возможности создания протеза просто не было.

Ну и толку мне с той информации? Она мне ровным счетом ничего не дает. Гораздо важнее, что материал, из которого был изготовлен челюстной протез, так и не удалось установить. Сошлись в итоге на вердикте, что это «неизвестный минерал». А что за минерал, как из него сделали такой идеальный протез, почему тело Рэдж не отвергло его – никто не представлял.

Словно извиняясь за отсутствие толковых ответов, эксперты накидали мне сведений по мелочи, но в таких условиях уже за крупицу держишься. Я узнал, что Рэдж ничем серьезным не болела, кровь у нее была чистая, органы – в хорошем состоянии для ее возраста… Для ее возраста! В моей картине мира Рэдж по-прежнему было двадцать девять, и мозаика катастрофически не складывалась.

Естественно, после всех этих манипуляций ее невозможно было нормально похоронить. Чувство того, что я ее предал, лишь усиливалось. У нее собственного гроба не будет! И вместе с тем меня так и не отпустило окончательно ощущение, что это все не по-настоящему, это я сплю или все остальные спят… Но Рэдж в любом случае не стала этой старухой, все на самом деле по-другому.

Ее тело кремировали, и никакой огонь не смог уничтожить челюстной протез. Это привело экспертов в неописуемый восторг, от которого меня, признаться, подташнивало. Они выцыганили у меня этот протез, и я отдал им его – мне-то он зачем?

Потом оказалось, что они его потеряли. Точнее, по их словам, он просто исчез, словно в воздухе растворился. Это было самое дебильное оправдание собственной некомпетентности на моей памяти. Они даже имели наглость явиться ко мне и допытываться, не я ли украл загадочный минерал, который, вообще-то, и принадлежал мне с самого начала. Тут уж я послал их туда, куда хотелось.

Урну с прахом Рэдж захоронили в могилу ее матери. Она так хотела… Она была очень близка с матерью и переживала смерть безумно тяжело. На похоронах все повторяла, что ее непременно нужно положить туда же. Я с ней не спорил, видел, что она просто в шоке, не соображает, что несет. Я не беспокоился, потому что… с чего бы? Рэдж была молода и здорова, а от всего остального ее мог защитить я! Или думал, что смогу…

Она как будто сглазила саму себя.

Похороны были непонятными и быстрыми. Я смотрел, как урну опускают в яму, я бросил на нее первую горсть земли, и все равно у меня не было ощущения, что вот это – конец. Все, меня и Рэдж больше не существует, есть только я и память о ней.

Я не мог избавиться от мысли, что подсунул в могилу ее матери абсолютную незнакомку.

* * *

Правы были древние египтяне. Те, которые хоронили своих фараонов с женами, любовницами, рабами и бабушками рабов. С собаками и тем крокодилом, с которым фараон однажды повстречался взглядом. С сокровищами и всем, что было дорого при жизни.

С памятью о них.

Потому что память, воплощенная в предметах, – она ведь страшная. Страшнее, чем многие могут себе представить. Предметы эти, оставленные мертвецом, – нож, который снова и снова входит в одну и ту же рану, не позволяя ей зажить.

Рэдж все еще была со мной в нашей квартире. Ее одежда висела в шкафу, ее сапоги и ботинки были аккуратным рядком выставлены в прихожей. Большая часть комода в нашей комнате была отдана под ее белье, шарфики и побрякушки. В воздухе витал едва уловимый аромат ее духов – сандал и пряности, зимой и осенью всегда так. В ванной почти все полки были заняты ее косметикой, всеми этими баночками и тюбиками. Я не знал назначения половины из них, запомнил только: «Можешь брать любой гель для душа, кроме мандаринового, его мало осталось, а это лимитированная коллекция, больше не будет!»

Странное признание: именно глядя на этот долбаный гель для душа, я первый и единственный раз заплакал о ней. Когда тело опознавал, слез не было, пожалуй, из-за неверия, а потом – от шока. На похоронах тоже ни слез, ни слов. Я был не в себе, я еще спорил с судьбой… А потом уже, вечером, увидел эту почти пустую бутылочку, услышал в памяти голос Рэдж – и накатило. Она беспокоилась, как же дальше будет обходиться без этого своего мандаринового геля, осталось ведь совсем немного! А по итогу осталось больше, чем вся ее жизнь.

Говорят, что со слезами становится легче, но мне легче почему-то не стало. Рэдж продолжала жить со мной в нашей квартире. Она как будто вставала раньше меня или пряталась в ванной, когда я уходил на работу, но она все равно была там. Живой, а не мертвой, и при таких условиях это не могло измениться.

Если бы я рассказал об этом кому-то, своим друзьям или ее друзьям, они наверняка дали бы мне предсказуемый совет. Мол, выбрось ты все это, продай или на благотворительность отдай – и будет тебе счастье! Но сказать такое куда проще, чем сделать. Я не мог избавиться от последнего, что напоминало о жизни Рэдж. Потому что это была и моя жизнь тоже, и сложно сказать, что вообще останется, если я ее отпущу.

Так было не всегда. Да что скрывать, в день, когда она уезжала, я еще был уверен, что Рэдж – это важная, однако далеко не единственная составляющая моего мира. Есть работа, в которой я хорош. Есть спорт, который я люблю. Есть мои родители, друзья… Мои цели и планы. Так что я выжил бы, если бы Рэдж ушла от меня, хотя такую возможность я никогда не рассматривал всерьез.

Но Рэдж не ушла, она умерла, и это все меняло. У меня будто отняли опору, на которой все держалось. По большей части моя жизнь осталась неизменной, вот только… Оказалось, что мне это уже не надо. Не так, не без нее. Возможно, причина скрывалась в том, что никто не любил меня так, как она, и я знал, что заменить ее нельзя.

А возможно, все дело в том, что я ее отпустил. Значит, я был одним из виновников всего, что с ней случилось.

Не то чтобы эта мысль свалилась на меня внезапно, она появилась в тот момент, когда я узнал, что Рэдж мертва… Нет, даже раньше. Когда она впервые не сняла трубку. Я просто придавил эту мысль, спрятал ее за возмущением, потом – за страхом, потом – за шоком. Но когда потянулись долгие бесцветные дни после похорон, мысль вернулась и постепенно обретала все большую власть надо мной.

Никто по-прежнему не знал, что случилось с Рэдж. Но я не сомневался, что, если бы я отправился с ней, все завершилось бы иначе. Почему я не поехал?.. Да потому что накануне мы с Рэдж вляпались в крупную ссору, самую серьезную за время нашей совместной жизни.

Нет, по мелочам мы цапались и раньше. Мы не из тех пар, в которых каждый день только и слышно, что «Ты моя бусечка!» – «А ты моя кукусечка!». На меня такое как рвотное действует, да и Рэдж не в восторге была. Мы спорили и не соглашались. И видит бог, если я вел себя как последний козлина, Рэдж дословно меня об этом информировала.

Наша первая и, как оказалось, последняя ссора была связана с ее папашей.

Собственно, большую часть жизни папаши у нее не было. Ее растила мать-одиночка, причем растила прекрасно. Тетя Оля умудрялась и воспитывать дочь, и строить карьеру хирурга, а для женщины это посложнее будет, признаю и снимаю шляпу. Сильная тетка была, волевая. Не скажу, что воспринимал ее как вторую мать – мне одной вполне себе хватает. Но я ее уважал, а для меня это главное. И когда она умерла, для меня ее смерть стала трагедией, моей собственной, а не из солидарности.

Отец у Рэдж тоже был, потому что даже такие самодостаточные женщины, как тетя Оля, пока не наловчились размножаться делением. Причем это был не отец классической модели «папа-летчик», а личность вполне известная. Тетя Оля сообщила ему, что беременна, и иллюзий на его счет не питала. Она как-то упомянула, что ей просто хотелось для своего ребенка «удачный набор генов», все остальное она могла предоставить сама.

На роль набора был торжественно избран известный в научных кругах археолог Арсений Батрак. Он прекрасно знал о планах Ольги насчет генетически удачного наследника, и ему было пофиг. Он запретил давать ребенку его фамилию, и Ольгу это вполне устраивало, потому что у нее имелась своя фамилия для своего же ребенка.

Ну а потом все эти споры перечеркнул я, дав их ребенку мою фамилию, но к основной истории это отношения не имеет.

Всем было бы лучше, если бы Батрак, предоставив гены известным способом, вообще свалил в закат и больше не показывался. Однако в нем вдруг взыграло любопытство – скорее научное, чем отцовское. Ему хотелось посмотреть, что там родилось с его подачи, и он начал навещать Рэдж. Не знаю, почему этому не препятствовала тетя Оля. Может, не хотела, а может, не могла, Батрак всегда был человеком влиятельным, а еще, по слухам, злопамятным и мстительным.

На ее удачу, интерес Батрака к ребенку был не слишком велик. Знатный наш археолог являлся только тогда, когда это было ему удобно, то есть не чаще двух раз в год. А когда Рэдж исполнилось десять лет, он и вовсе сгинул в очередной экспедиции. Подробностей его дочь не знала, и я, соответственно, тоже. Я и не интересовался, мне честно и искренне плевать на подобных персонажей.

А вот Рэдж была другой, у нее на предмет папаши оформился пунктик. Самое смешное здесь то, что Батрак, вероятнее всего, потерял бы к дочери интерес естественным путем. Она развлекала его, пока была забавной живой игрушкой. Но подростковые проблемы он бы вряд ли выдержал, оно ему надо? Они с Рэдж, у которой характер был тоже не самый простой, в итоге поссорились бы, жизнерадостно прокляли друг друга и пошли своими дорогами.

Однако, исчезнув, он превратил себя в героя, таинственный и мистический образ. Насколько мне известно, Рэдж украдкой разыскивала его годами. Украдкой – потому что это здорово обижало ее мать. Тетя Оля считала, что таким образом Рэдж показывает: не хватило ей в детстве любви, не может один родитель дать столько же, сколько два. Как по мне, она придумывала лишнего. Бедой Рэдж было слишком активное воображение, которое рисовало ей сказочного отца, только и всего. Но Батрак не находился, и ситуация оставалась стабильной.

После смерти матери Рэдж занялась поисками с удвоенным энтузиазмом. Я держал нейтралитет… Ну, насколько я вообще на это способен. С периодичностью где-то раз в месяц я сообщал ей, что искать его – тупейшая идея, однако активно не мешал. Мне казалось, что это и не нужно, что если Батрак не высунул мордочку из укрытия за без малого девятнадцать лет, то и нет его больше в мире.

Недавно ситуация пошла по неприятному пути. Частный детектив, не первый год подсасывавший деньги из нашего семейного бюджета, вдруг обнаружил на фото из какого-то горнолыжного курорта человека, похожего на Арсения Батрака. Ну, знаете, как следователи говорят – «жидкость, похожая на воду». С Батраком была примерно та же история: дядька на фото был похож на него, однако никто бы не поручился, что это действительно он.

И вот тогда под хвостом у Рэдж полыхнул энтузиазм. С моей точки зрения, всю эту ситуацию можно было описать словами «И чё?». Ну, нашелся. Ну, живой. Дальше-то что? Если это действительно он, очевидно, что он не бедствует. Что мешало ему самому отыскать дочь за эти девятнадцать лет? А если она ему не нужна, зачем навязываться?

С точки зрения Рэдж, все обстояло несколько иначе. Светлый образ Батрака был скитальцем, чуть ли не святым. Девятнадцать лет назад с ним случилось нечто настолько ужасное, что он просто не мог вернуться к любимой дочурке. Никак – ни ползком, ни крабиком. Поэтому сейчас он боится подойти к ней и попросить прощения, так что она должна сама найти его и объяснить, что она не держит зла.

– Тебя не смущает, что рожа у него откормленная и одет он, прямо скажем, не в обноски? – бушевал тогда я.

– Это все поверхностное, оно никак не отражает, что у него на душе! – парировала Рэдж.

Я не мог остановить ее, не запирать же ее в кладовке, в самом деле! Но свой протест я выразил тем, что отказался ее сопровождать. Прямо так я об этом не заявил, сослался на тренировки, которые действительно были. Однако мы оба знали, что я отменил бы тренировки, если бы хотел уехать с ней.

Я был уверен, что все закончится очень быстро. Она найдет Батрака, если это действительно он, получит свой ушат презрения и вернется с долгожданной мыслью о том, что он просто старый мудак. Сама Рэдж видела ситуацию скорее в розовых оттенках, но тоже не собиралась задерживаться надолго. По ее плану они с Батраком должны были встретиться в каком-нибудь уютном кафе (думаю, на этом моменте она воображала ветер в волосах и лепестки сакуры в воздухе), порыдать друг у друга на плече и разойтись с обещанием звонить и писать. Ни она, ни я и мысли не допускали, что не будем вместе на ее день рождения.

А потом был внезапно отключенный телефон.

И труп старухи на железном столе.

Теперь мне предстояло вернуться к моменту ее отъезда и пройти самостоятельно тот путь, который я мог бы пройти с ней. Что еще мне оставалось? Я уже попробовал жить без нее, и жизнь эта стала лишь угасающей пародией. А если так, нужно пробовать нечто иное.

Нельзя сказать, что расследование смерти Рэдж было завершено. Куда там! Ее смерть и все, что стало с ее телом, спровоцировали слишком большую шумиху. Думаю, там всякие эксперты будут не один год совещаться и переливать из пустого в порожнее. Но меня это не касалось. Я рассказал все, что знал, и это вряд ли могло по-настоящему помочь им. Да и они бы мне не помогли – я чувствовал, что они далеки от верного пути и ни хрена они не поймут.

Я, возможно, тоже ни хрена не пойму, время покажет, так хоть попытаюсь! Какого-то конкретного плана у меня не было, я никогда не увлекался детективами. Я решил просто проходить этот путь по одному шагу – не заглядывая слишком далеко. Для начала я взял отпуск на неопределенное время. Мне не стали отказывать, все равно из меня работник в таком состоянии не ахти. Спросили только:

– Когда вернешься, Ник?

А я знаю? Я ж не уверен даже, что вернусь. Но об этом трепаться пока рано… Я не терял надежды, что все каким-то образом наладится само собой. Смогло же оно само собой рассыпаться!

У меня не было контактов того детектива, с которым общалась Рэдж, да и не нужны они мне были. Он получил гонорар и забыл обо всем. Он не знает, где сейчас Батрак… Он и тогда не был уверен, что мужчина на фото действительно тот самый.

Но это был он. Рэдж сама сказала, когда мы еще созванивались. Другая женщина вообще не стала бы мне звонить, затаив обиду – и за то, что я с ней не поехал, и за то, что наше прощание было теплым, как мороженая говядина. Но угрюмое молчание и поджатая до переносицы губа были совершенно не в духе Рэдж. Добравшись до горнолыжного курорта, она сама позвонила мне, потому что знала: я буду беспокоиться, если она не позвонит.

Что тут сказать? Люди, которые любят друг друга, способны на глупость или мелкую пакость, а на подлость – никогда.

Я тоже любил ее, поэтому не собирался троллить обиженным молчанием. Ладно, она меня не послушала, а я ее не поддержал – мы квиты. С этого момента можно было общаться так, будто ничего не случилось.

– Так это он или не он? – полюбопытствовал я. – Твой ли отец отбросил эту тень, Гамлет?

– А тебе бы все прикалываться… Ник, я думаю, это действительно он, – прошептала она. – Я его видела сегодня…

– Говорила с ним?

– Ты что? Я б умерла от волнения, ты не представляешь, как меня трясет!

– Ты туда поехала вибрировать или семейные узы восстанавливать?

– Мне сначала нужно было понять… А теперь нужно подготовиться. Завтра… Я поговорю с ним завтра.

– Можешь начать разговор с удара в лицо. Я б так и сделал.

– Ник!

– Что? Это гарантированно привлечет его внимание!

Да, я все еще не воспринимал это всерьез. Что я могу сказать? Я упрямый… Да и потом, какой худший сценарий у такой ситуации? Рэдж понимает, что ее батя – чмо, и навсегда забывает о нем. Плачет, но забывает же!

Вариантов «Рэдж умирает» и «Рэдж превращается в изуродованную старуху» у меня не было.

Мы созвонились на следующий день, и она казалась еще более задумчивой, чем накануне, печальной даже. Правда, неуверенность исчезла, но на смену ей пришло чувство, которое я не совсем понимал. Вот тогда я и получил первый укол беспокойства, однако не придал ему значения.

Это же Рэдж, она сильная, со всем справится! А если нет, она сейчас на горнолыжном курорте, полном народа, она в безопасности.

– Я с ним поговорила, – признала она. – Это и правда он… Он меня помнит. Узнал…

– Что-то радости в твоем голосе не слышно, – заметил я. – Он оказался именно такой скотиной, как я ожидал?

– Нет, он… Я… Все сложно. Не хочу говорить об этом по телефону.

– Так приезжай домой – обсудим лично! Рэдж, сколько можно уже?

– Я приеду, правда… просто не сейчас.

Вот такого поворота я не ожидал.

– Почему не сейчас? Куда ты собралась?

– Я хочу немного понаблюдать за ним, поговорить… Я тебе потом перезвоню!

Но она так и не перезвонила – и не ответила, когда позвонил я. Кто подумал бы, что наш последний разговор будет таким коротким, спонтанным и дурацким? Я не мог этого предвидеть, и все же… Сейчас нужно признать хотя бы самому себе: уже тогда у меня появилось чувство, что она что-то скрывает от меня. Но я решил не давить, дать ей шанс рассказать, когда ей самой будет комфортно… Всегда ведь так было!

А выходит, что я облажался. Только это уже не исправить, в нашей истории вообще ничего исправить нельзя. Я не знаю, о чем Рэдж говорила со своим отцом. Не знаю, говорила ли она с ним второй раз, почему ей так хотелось за ним наблюдать. Не знаю, имеет ли он отношение к ее смерти, хотя в это я хочу верить, ведь тогда я смогу сбросить часть вины с собственных плеч.

Я только знаю, куда она собиралась накануне исчезновения и где успела побывать. Оттуда и нужно начинать поиски того, что я не могу даже представить.

* * *

На крышу я сбежал, потому что меня достали абсолютно все – от уборщицы на первом этаже до пацаненка, который пришел кого-то навестить и уже полчаса изображал из себя паровозик. В общем, от людей я устал. И покурить хотелось. И на мир посмотреть – весна все-таки за окном!

Поэтому я и забрался на крышу пансионата. Проводником в мир спокойствия для меня стал спертый у медсестры ключ, но угрызений совести я по этому поводу не чувствовал. Во-первых, она эти ключи пачками теряет. Во-вторых, внимательнее надо быть. В-третьих, когда уколы научится нормально делать, тогда я и буду оберегать ее душевный покой.

Пока же я обретал собственный покой, наблюдая за деревьями, покрытыми нежным пушком первой зелени, и солнечными лучами, искрящимися в ручьях. Было холодновато, но не настолько, чтобы пожертвовать столь милой сердцу тишиной. Увы, мне все равно помешали.

Дверь открылась, и на плоскую крышу вышла какая-то девица в белом халате. Надо сказать, что белым халатом тут стратегически отмечали почти всех сотрудников, так что она с равной долей вероятности могла быть и медсестрой, и поварихой.

Она была новенькой, это без вариантов. Я б такую сразу заметил. Девица была молодой и очень красивой – этакая фарфоровая куколка со светлыми волосами и голубыми, как летнее небо, глазами. Смотреть на нее было приятно, потому что в этих стенах я красивых женщин не видел давно. Но за свою жизнь я на них насмотрелся, так что не могу сказать, что был сразу поражен в самое сердце. Я прекрасно понимал, что от девицы будет больше проблем, чем пользы, и наслаждался последними моментами спокойствия.

– Нарушаете, Николай Анатольевич? – поинтересовалась она. Впрочем, без упрека а-ля детсадовская воспитательница, и на том спасибо. – Причем несколько ключевых пунктов правил нарушаете. Тут вам и воровство, и курение на территории.

– Ну да, – равнодушно ответил я. Зачем отрицать очевидное?

Я ожидал очередной нотации, которыми тут все бабцы без исключения развлекались. А девица лишь равнодушно пожала плечами и заключила:

– Ну и хрен с вами.

Так, это определенно что-то новенькое! Я ожидал подвоха, может, просто нового вида скандала. Однако она скандалить не собиралась, она подошла к перилам в паре шагов от меня и облокотилась о них, рассматривая волны зеленеющих деревьев перед нами. Потом девица подняла лицо к теплым солнечным лучам и прищурилась, как довольная кошка.

– И это что – все? – не выдержал я.

– А чего вы ожидали? Рассказа о том, как вредно курение? Так вам для этого на пачках сигарет ключевые слова пишут, вроде «инфаркт» и «импотенция». Если эти прискорбные события вас не пугают – воля ваша.

– В этом милом местечке всегда найдется повод отчитать меня помимо курения.

Я знал, о чем говорил. Я провел в пансионате почти месяц – перевелся сюда сразу из больницы. Вообще, парень я крепкий, но даже крепким парням не везет. В горах я не просто навернулся со сноуборда, а налетел на скрытый под снегом камень. Кто виноват, что он там был? Уж точно не я – я тогда наивно верил, что на платных трассах таких проблем не будет.

Обошлось без переломов, и на том спасибо, но кости знатно так потрескались, и был ушиб внутренних органов. В больничке меня подлечили, а сюда направили на реабилитацию. И вот тут началось!..

– Не знаю, не знаю, – отозвалась девица, по-прежнему не открывая глаза. – Мне на ваш счет никаких особых указаний не поступало.

– Да? А как же обязательный в здешних кругах рассказ о том, что мне нужно поберечь себя и ни в коем случае больше не становиться на сноуборд?

Вот теперь она посмотрела на меня, и в ее ясных глазах без труда читалось удивление.

– А что с вами не так?

Пожалуй, в каждых отношениях есть переломный момент, когда ты понимаешь, что вот этот человек – твой. Что это не на чуть-чуть и не потому, что других нет. Это – то самое, что нужно и хочется оставить.

Я об этом раньше не задумывался, да и в тот момент не особо озадачился. Но позже, уже когда мы с Рэдж прожили несколько лет, я начал искать тот переломный миг, когда стало ясно, что она не такая, как все, и мне хочется остаться с ней. К своему удивлению, этот миг я нашел в дне нашей встречи, когда я его благополучно упустил.

Дело было не в том, что она сказала, а в том – как. Я за свою жизнь встречал немало людей, с пеной у рта доказывающих мне, что я нормальный. Да чуть ли не каждый второй за время нашего знакомства занимается этим. Ты классный парень, Ник, у тебя все получится! Ты не переживай, жизнь непредсказуема, порой она дает больше тем, кто этого не ожидает! Ты намного лучше обычных людей! Такая вот фигня, за натужностью которой четко прослеживается черта между мной и якобы нормальными людьми.